Текст книги "Приход ночи (сборник)"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 83 страниц)

А для нас наступит столетие обновления и возрождения, и в конце его мы будем иметь дело с внешней Галактикой, умирающей или изменившейся. В первом случае мы создадим вторую Земную империю, только устроенную мудрее и разумнее предыдущей, империю, которая будет зиждиться на сильной и обновленной Земле.

Во втором случае нам придется иметь дело с десятком, двумя или даже всеми пятьюдесятью планетами Внеземелья, на каждой из которых будет свое, немного отличное от других человечество. Пятьдесят гуманоидных рас, больше не объединенных в коалицию против нас, каждая из которых будет все лучше и лучше адаптироваться к жизни на своей планете и обладать склонностью атавистически любить Землю, считать ее великой матерью-прародительницей.

Расизм отомрет, потому что реальностью человечества станет многообразие, а не единообразие. Каждый тип человека будет обитать в своем собственном мире, который никогда не сможет заменить любой другой мир и на котором никогда не сможет жить любой другой вид. И можно будет заселять другие, новые миры, на которых станут появляться все новые и новые типы людей, пока не окажется, что в этом гигантском плавильном котле мать-Земля в конце концов дала рождение не просто Земной, но Галактической империи.

– Вы так уверенно все это предсказываете, – восхитился Кейлин.

– Ну, по-настоящему уверенным нельзя быть ни в чем, в этом сходятся все лучшие умы Земли. На этом пути могут возникнуть непредвиденные препятствия, но преодолевать их предстоит уже нашим внукам. Мы же благополучно справились с первой частью нашей задачи и теперь приступим ко второй. Вливайтесь в наши ряды, Кейлин.

Кейлин мало-помалу склонялся к мысли, что, пожалуй, этот Морено вовсе не такое уж и чудовище...

День охотников
© Перевод А. Шарова, В. Постникова

Все кончилось в тот же вечер, что и началось. Тогда я затрепыхался; до сих пор беспокоюсь.

Ну, так вот. Джо Блох, Рей Меннинг и я сидели за своим любимым столиком в забегаловке, перед нами весь вечер, много болтовни и все такое.

Начал Джо Блох. Он что-то такое сказал об атомной бомбе, что, он думает, с ней нужно сделать, и кто бы мог сказать пять лет назад. А я сказал, что много парней думали об этом пять лет назад, и рассказов написали порядочно, а теперь им за газетными заголовками не угнаться. Все это привело к общему трепу о том, что бывают возможны самые невероятные вещи, и много «например» было при этом пущено в ход.

Рей сказал: он слышал от кого-то, что какой-то ученый, большая шишка, отправил брусок свинца назад во времени, то ли на две секунды, то ли на две минуты, то ли вообще на тысячную секунды – он не знает точно. Он еще сказал, что ученый никому не рассказывает: боится, что не поверят.

Тут я, конечно, спросил, а он-то откуда знает. У Рея приятелей навалом, но я их всех знаю, и ни у кого знакомых шишек-ученых нет. Но он говорит: неважно, от кого, не хочешь – не верь.

И ничего нам не оставалось делать, как потолковать о машинах времени, и как ты отправляешься назад и убиваешь собственного дедушку, и почему никто из будущего к нам не приходит и не говорит, кто выиграет следующую войну, и будет ли следующая война, и останется ли кто на Земле после нее. Кто бы ни выиграл.

Рей сказал, что здорово было бы знать победителя седьмого заезда, когда идет шестой.

Но Джо решил по-другому. Он сказал:

– У вас, парни, на уме только войны да скачки. А я любопытен. Знаете, что бы я сделал с машиной времени?

Конечно, мы захотели узнать, чтобы потом вдоволь над ним поржать.

Он сказал:

– Если бы у меня была машина, я бы отправился назад на пять или там пятьдесят миллионов лет и посмотрел, что стало с динозаврами.

Вот это дал! Мы с Реем решили, что толку в этом никакого. Рей сказал, что кого интересуют динозавры, и я – что они годны на то только, чтобы оставить груды скелетов; знаете, всякие придурки ходят по музеям и на них смотрят; и хорошо, что они убрались: место для людей освободили. Конечно, Джо тут же сказал, что некоторых своих знакомых – тут он на нас поглядел он бы сменял на динозавров, но нам-то что с того?

– Вы, тупые башки, только и знаете, что ржать, будто что понимаете. У вас никакого воображения, – сказал он. – Динозавры – это здорово! Их были миллионы всяких – большие, как дом, тупые тоже, как дом – повсюду. И вдруг, в один миг, вот так, – он щелкнул пальцами, – они исчезли.

Как это, захотели мы узнать.

Но он только прикончил пиво и помахал Чарли, чтобы тот принес новое. Помахал монетой, значит, заплатит. И пожал плечами.

– Не знаю. Вот это я бы и хотел узнать.

Вот и все. На этом мы бы и кончили. Я бы что-нибудь сказал, Рей добавил бы что потешное, мы бы еще заказали пива, и разговор пошел бы о погоде, о Бруклинских Ловкачах, потом мы бы сказали «пока» и даже не думали бы о динозаврах.

Но не вышло, и теперь эти динозавры у меня из головы не выходят, меня с них тошнит даже.

Потому что алкаш за соседним столиком поднял голову и сказал:

– Эй!

Мы его не заметили. Мы, как правило, не связываемся с незнакомыми в баре. У меня хватает своих забот, никаких алкашей не нужно. Перед этим парнем стояла бутылка, наполовину полная, в руке он держал стакан, наполовину пустой.

Он сказал:

– Эй!

Мы все посмотрели на него, и Рей высказался:

– Джо, узнай, что ему нужно.

Джо к нему сидел поближе. Он отклонил стул назад и спросил:

– Чего нужно?

Алкаш ответил:

– Джентльмены, не вы ли говорили о динозаврах?

Он был только слегка навеселе, глаза красные, будто он кровью плакал, а о рубашке можно было догадаться, что когда-то она была белой. Но вот говорил он… говорил он не как алкаш, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Ну, Джо, похоже, успокоился и сказал:

– Да. Хотите что-нибудь знать?

Тот будто улыбнулся. Странная улыбка: начиналась на губах и кончилась, не тронув глаз. Сказал:

– Вы хотели бы построить машину времени и отправиться в прошлое, посмотреть, что произошло с динозаврами?

Я видел, что Джо решил: готовится какое-то надувательство. Я тоже так подумал. Джо спросил:

– Ну и что? Хотите построить мне такую?

Алкаш показал пригоршню зубов и ответил:

– Нет, сэр. Мог бы, но не стану. Знаете почему? Потому что построил такую машину для себя несколько лет назад, и побывал в мезозойской эре, и посмотрел, что стало с динозаврами.

Потом я заглянул в словарь – поэтому и могу так сказать «мезозойская». Вдруг вы сомневаетесь. Я там узнал, что мезозойская эра это когда динозавры делали то, что положено динозаврам. Но тогда, конечно, для меня это была пустая болтовня. Я решил, что парень спятил. Джо потом клялся, что знал, что такое мезозойская эра, но долго же ему клясться придется, чтобы мы с Реем поверили.

Но все же на нас подействовало. Мы сказали алкашу, чтобы пересаживался к нам. Наверно, хотели послушать немного, а потом добраться до его бутылки. Но он крепко держал бутылку правой рукой, садясь к нам, и так и не выпустил.

Рей спросил:

– Где вы ее построили?

– В Средне-Западном университете. Мы с дочерью работали.

Говорил он как парень из колледжа.

Я спросил:

– И где же она? У вас в кармане?

Он даже не мигнул: как бы мы ни шутили, он не реагировал. Просто говорил все громче – виски язык развязывало – и не заботился, слушаем мы или нет.

Он сказал:

– Я ее сломал. Не захотел. Хватит с меня.

Мы ему не поверили. Ни на грош не поверили. Вы это поймите. У парня, который построил бы машину времени, были бы миллионы. Да он все деньги мог бы забрать, все бы знал наперед о бирже, скачках, выборах. Ни за что не поверю, что он от этого откажется, что бы там ни было. Да к тому же никто из нас в путешествия во времени не верил: а правда, что если вы убьете своего дедушку?

Ну, неважно.

Джо сказал:

– Да, сломали. Конечно. Как вас зовут?

Но тот не ответил. Мы еще несколько раз спрашивали и кончили тем, что стали звать его «Профессор».

Он прикончил стакан и очень медленно стал снова его наполнять. Нам не предложил, и мы продолжали сосать пиво.

Ну, я сказал:

– Валяйте. Что случилось с динозаврами?

Но он опять не ответил сразу. Потом уставился на середину стола и стал ей рассказывать:

– Не знаю, сколько раз Кэрол отправляла меня назад – на несколько минут и часов, – прежде чем я сделал большой прыжок. Динозавры меня не интересовали: я просто хотел узнать, как далеко можно послать машину времени при моем запасе энергии. Конечно, это опасно, но так ли уж интересна жизнь? Тогда шла война… и еще одна жизнь?

Он погладил свой стакан, будто просто рассуждает, и что-то пропустил в голове, потом продолжал:

– Было солнечно, солнечно и ярко, сухо и жестко. Ни болот, ни папоротников. Ничего из обычного для мелового периода окружения динозавров, – ну мне кажется, он так сказал. Я незнакомые слова не всегда запоминаю, но кое-что запомнил. Потом посмотрел в словарь, и должен сказать, что он хоть и выпил, но все эти слова произнес, не запнувшись.

Наверно, это нас и беспокоило. Он будто привык ко всему этому, с языка его так легко скатывалось.

Он продолжал:

– Период поздний, определенно меловый. Динозавры уже почти исчезли все, кроме маленьких, с их металлическими поясами и оружием.

Джо тут же практически окунул нос в пиво. Чуть не пролил половину, когда профессор произнес печально последнюю фразу.

Джо вышел их себя.

– Какие маленькие, с поясами и оружием?

Профессор секунду смотрел на него, потом снова уставился в никуда.

– Маленькие ящеры, четырех футов ростом. Стоят на задних лапах, упираясь хвостом, и у них маленькие передние лапы с пальцами. Вокруг талии металлический пояс, с него свисает оружие. Не просто пулевое – какой-то энергетический проектор.

– Что? – спросил я. – Послушайте, когда это было? Миллионы лет назад?

– Совершенно верно, – ответил он. – Ящеры. С чешуйками, век у них не было, и, вероятно, они откладывали яйца. Но у них были энергетические ружья. Их было пятеро. Набросились на меня, как только я слез с машины. Их, наверно, на Земле были миллионы – миллионы. Повсюду. Тогда это были цари природы.

Я догадался, кем его посчитал Рей: у него появилось такое хитрое выражение в глазах; мне в таких случаях всегда хочется двинуть его пустой пивной бутылкой; полной нельзя: пива жалко. Рей сказал:

– Послушайте, профессор, миллионы? Разве те парни, что только и знают, что отыскивать старые кости и возиться с ними, не выяснили, как выглядят динозавры? Музеи полны их скелетов. Ну, где же те, с металлическими поясами? Если их было миллионы, что с ними стало? Где их кости?

Профессор вздохнул. По-настоящему вздохнул, печально. Может, впервые понял, что говорит с тремя парнями в комбинезонах. В забегаловке. А может, ему было все равно.

Он сказал:

– Костей находят немного. Подумайте, сколько животных жило на Земле. Миллиарды и триллионы. А сколько окаменелостей мы находим? И эти ящеры были разумные. Не забывайте этого. Они не попадали в лавины, болота, лаву, за исключением редких случаев. Сколько окаменелостей человека находят, даже полуразумных обезьянолюдей миллионы лет назад?

Он смотрел на свой полупустой стакан, поворачивая его в руках.

Потом сказал:

– Да и что покажут окаменелости? Металлические пояса проржавеют, от них ничего не останется. Эти ящеры были теплокровными. Я знаю это, но как это докажешь по окаменевшим костям? Какого дьявола? Можно ли будет через миллион лет сказать по человеческому скелету, как выглядел Нью-Йорк? Можно ли по костям выяснить, кто именно: человек или горилла, придумал атомную бомбу, а кто ел бананы в зоопарке?

– Эй, – заявил Джо, решивший поспорить, – любой тупица отличит скелет человека от скелета гориллы. У человека мозг больше. Каждый дурак скажет, кто из них умнее.

– Правда? – Профессор рассмеялся, будто все это просто и очевидно, и просто стыдно на это тратить время. – Вы судите по тому, чего сумел добиться человек. У эволюции много возможностей и путей. Птицы летают так, летучие мыши по-другому. У жизни много хитростей. Как вы думаете, какую часть своего мозга вы используете? Примерно пятую. Так говорят психологи. Насколько нам известно, восемьдесят процентов мозга не используются. Все работают на первой передаче, кроме, может быть, нескольких человек в истории. Леонардо да Винчи, например. Архимед, Аристотель, Гаусс, Галуа, Эйнштейн…

Ни о ком из них, кроме Эйнштейна, я не слыхал, но запомнил. Он еще нескольких упомянул, но этих я не помню. Потом он сказал:

– У этих ящеров мозг был маленький, может, в четверть нашего или еще меньше, но они использовали его полностью, весь без остатка. Кости этого не покажут, но они были разумными; разумными, как люди. И хозяевами Земли.

Тут Джо придумал кое-что хорошее. На какое-то время мне показалось, что он профессора прищучил, и я ужасно обрадовался, когда тот вывернулся. Джо сказал:

– Слушайте, профессор, если эти ящерицы были такие умные, почему после них ничего не осталось? Где их города, где их дома, где все то, что мы находим после пещерного человека: каменные ножи и прочее? Дьявол, если человек уберется с Земли, сколько мы за собой оставим! Мили не пройдешь, не наткнувшись на город. А дороги, а все остальное!

Но профессора остановить было невозможно. Он и не моргнул. Продолжал:

– Вы по-прежнему судите о других по человеческим меркам. Мы строим города, дороги, аэропорты и прочее, а они нет. Он жили по-другому. Образ жизни был совсем другим. У них не было городов. Не было нашего искусства. Не знаю, что у них было, потому что очень уж они чужие, и от них ничего не могло сохраниться, кроме оружия. Но и оно не сохранилось. Мы, может, каждый день спотыкаемся об их реликты и не подозреваем об этом.

К этому времени я решил, что с меня хватит. Его просто невозможно прижать. Чем умнее ты, тем умнее и он.

Я сказал:

– Послушайте. Откуда вы все это знаете? Что вы – жили с ними? Или они говорят по-английски? А, может, вы изучили язык ящеров? Ну-ка, скажите несколько слов по-ящеричьи.

Он меня уже достал. Знаете, как это бывает. Парень тебе в лицо врет, а ты его прижать не можешь.

Но профессор не вышел из себя. Он по-прежнему медленно наполнял стакан.

– Нет, – сказал он, – я не знаю их языка, и они со мной не говорили. Только смотрели на меня своими холодными жесткими глазами – змеиными глазами, – и я знал, о чем они думают, а они знали, о чем думаю я. Не спрашивайте, как это происходило. Просто так было. Все. Я знал, что они на охоте, и знал, что меня они не отпустят.

Тут мы перестали его спрашивать. Смотрели на него, потом Рей спросил:

– И что же случилось? Как вам удалось уйти?

– Ну, это просто. На вершине холма показалось какое-то животное. Длинное, футов десять, узкое, и прижималось к земле. Ящеров охватило возбуждение. Я чувствовал это возбуждение волнами. Они как будто забыли обо мне в порыве кровожадности – и побежали туда. Я сел в машину, вернулся и разбил ее.

Большего вранья мне слышать не приходилось. Джо откашлялся.

– Ну, и что же случилось с динозаврами?

– Как, вы разве не поняли? Я думал, это достаточно ясно. Все эти маленькие разумные ящеры. Они охотники – по инстинкту и по желанию. Это их самое большое увлечение в жизни. Они охотились не ради пищи – ради забавы.

– И они стерли с лица Земли всех динозавров?

– Всех, какие жили в их время, все современные им виды. Думаете, это невозможно? Сколько нам потребовалось, чтобы уничтожить миллионные стада бизонов? А что в течение нескольких лет произошло с дронтом? Предположим, мы всерьез возьмемся: сколько лет продержатся львы, тигры, жирафы? К тому времени, как я с этими ящерами встретился, большой дичи уже не оставалось – ни одной рептилии крупнее пятнадцати футов, может быть. Все исчезли. Маленькие дьяволы гонялись за меньшими, распугивали их и, вероятно, все глаза проплакали из-за добрых старых дней.

Мы молчали, смотрели на свои пустые бутылки и думали. Все эти динозавры, большие, как дом, убитые маленькими ящерами с ружьями. Убитые для забавы.

Джо наклонился, легко положил руку профессору на плечо и потряс. Он сказал:

– Эй, профессор, но если это так, что случилось с самими маленькими ящерами с ружьями? А? Вы туда не возвращались, чтобы узнать?

Профессор с каким-то потерянным выражением посмотрел на нас.

– Вы все еще не понимаете! Это уже началось. Я видел по их глазам. У них кончилась большая дичь, кончилась забава их жизни. И что же они должны были делать? Обратились к другой дичи – самой опасной из всех – и позабавились вволю. Перебили эту дичь до конца.

– Что за дичь? – спросил Рей. Он еще не понял, но мы с Джо поняли.

– Они сами, – громко ответил профессор. – Прикончили всех остальных и принялись за себя – и не остановились, пока никого не осталось.

Мы снова замолчали и думали об этих больших ящерах, больших, как дом, которых прикончили маленькие ящеры с ружьями. Потом подумали и о маленьких ящерах, как они, когда ничего уже не оставалось, пустили эти ружья в ход друг против друга.

Джо сказал:

– Бедные глупые ящеры.

– Да, – согласился Рей, – бедные спятившие ящеры.

И тут он нас испугал по-настоящему. Профессор вскочил, глаза его выпятились, будто вот-вот выскочат из глазниц. И заорал:

– Проклятые придурки! Какого дьявола вы тут слюни пускаете из-за ящеров? Они уже миллионы лет как мертвы! Это был первый разум на Земле, и вот чем он кончил. Но это в прошлом. А сегодня второй разум – и как он, по-вашему, кончит?

Он оттолкнул свой стул и направился к выходу. На пороге обернулся и сказал:

– Бедные глупые люди! Давайте поплачьте о них.

Зеленые пятна
© Перевод М. Гутова

Он проскользнул на борт корабля. Десятки других остались ждать за энергетическим барьером, но он вовремя понял, что ожидание ни к чему не приведет. Улучил момент, когда барьер на пару минут забарахлил (что лишний раз продемонстрировало превосходство цельных организмов над живыми фрагментами), и проскочил.

Из оставшихся никто не сумел отреагировать так быстро и воспользоваться сбоем, но его это не волновало. Проскочил – и ладно.

Постепенно радость угасла, и навалилось одиночество. Ужасно плохо и неестественно, оказывается, отделиться от остальных цельных организмов и самому стать живым фрагментом. Как только эти пришельцы могут существовать отдельно друг от друга?

Он искренне посочувствовал пришельцам. Испытав на себе состояние фрагментации, он впервые ощутил невыносимое одиночество, которое внушало им такой ужас. Именно страх перед непреодолимой изоляцией и диктовал пришельцам их поступки. Что, как не безумный ужас, могло заставить их превратить огромную площадь диаметром в квадратную милю в раскаленный докрасна круг? В результате взрыва погибли даже организмы, обитающие на глубине десяти футов.

Он включил восприятие, жадно прислушался, позволяя мыслям пришельцев пропитать его сознание. Он наслаждался прикосновением чужой жизни. Придется ограничить эту радость. Нельзя забывать себя.

Но никакого вреда от слушания мыслей не бывает. Отдельные фрагменты на корабле мыслили довольно четко для таких примитивных и несовершенных созданий. Их мысли напоминали крошечные колокольчики...

– Я чувствую себя зараженным. Постоянно ощущаю грязь, – сказал Роджер Олден. – Понимаете, о чем я? Мою руки чуть ли не каждую минуту, но это не помогает.

Джерри Торн терпеть не мог драматичных заявлений и даже не взглянул в сторону Роджера. Корабль по-прежнему маневрировал в стратосфере планеты Сэйбрук, и Джерри предпочитал не отрываться от приборов.

– Не вижу причин для беспокойства. Ничего ведь не произошло.

– Надеюсь, что нет, – вздохнул Олден. – По крайней мере все скафандры оставили в шлюзовой камере для полной дезинфекции. И всех, кто выходил наружу, подвергли радиационному душу.

– Тогда чего ты нервничаешь?

– Не знаю. Барьер все-таки ломался.

– Понятно, что лучше бы ему не ломаться. Всегда что-то выходит из строя.

– Непонятно другое, – раздраженно сказал Олден. – Я ведь был там, когда это произошло. Барьер полетел во время моей смены. Не было никакой причины перегружать сеть. А оказалось, что к ней подключили совершенно постороннее оборудование. Совершенно.

– Бывает. Знаешь, какие у нас бестолковые люди.

– Непохоже. Я слышал, как Старик проводил расследование. Никто не смог объяснить, как такое могло случиться. От линии энергетического барьера запитали сварочные агрегаты, которые забирают на себя по две тысячи ватт. Причем всю прошлую неделю пользовались второй подстанцией. Почему они ни с того ни с сего перешли на эту, никто не знает.

– А ты знаешь?

– Нет, но я думаю, может, вся бригада оказалась... – Олден запнулся, подыскивая нужное слово, – загипнотизирована. Этими тварями.

Торн посмотрел Олдену прямо в глаза:

– Я бы не стал повторять эту версию. Барьер полетел всего на две минуты. Если бы хоть одна травинка просочилась на корабль, это бы в течение получаса засветилось на бактериальном уровне. Через несколько дней мы бы определили проникновение по колониям фруктовых мушек. Короче, к нашему возвращению это отразилось бы на хомяках, кроликах, может быть, козах. Ты усвой одно, Олден: ничего не случилось. Ничего.

Олден развернулся на каблуках и вышел из рубки. При этом его нога пронеслась в двух футах от лежащего в углу существа.

Он отключил центры восприятия, и чужие мысли потекли мимо. В любом случае эти живые куски не имеют большой ценности, поскольку непригодны для продолжения жизни. Даже как отдельные фрагменты, они были недоделаны и требовали завершения.

Теперь следующий тип живых кусков... эти уже совсем другие. С ними надо быть осторожнее. Искушение может оказаться непреодолимым, а ему нельзя выдать свое присутствие на борту корабля до тех пор, пока они не приземлятся на свою родную планету.

Он сосредоточился на других отсеках корабля, поражаясь разнообразию живых форм. Причем каждое существо, каким бы крошечным оно ни казалось, было самодостаточным. Он с трудом заставлял себя об этом думать, пока ему не стало невыносимо противно и не захотелось вернуться к нормальной жизни.

Как и следовало ожидать, мысли маленьких кусочков оказались несущественными и поверхностными. Извлечь из них было нечего, что лишний раз подчеркивало необходимость завершенности. Именно это задевало его острее всего.

Один живой кусочек сидел на корточках и перебирал лапками окружающую его сеточку. Мысли его были прозрачны, но ограничены. Главным образом они касались ломтика желтого фрукта, который поедал соседний фрагмент. Живой кусочек очень хотел получить этот ломтик. И лишь тонкая сеточка, разделяющая фрагменты, удерживала его от того, чтобы наброситься на соседа и отобрать желанную еду силой.

Он отключил восприятие, не в силах терпеть отвращение. Фрагменты соперничали из-за пищи!

Он попытался дотянуться до мирной гармонии родного дома, но их уже разделяло огромное расстояние. Он мог дотянуться только до пустоты, которая отсекла его от разума и здравого смысла.

На мгновение он затосковал даже по ощущению мертвой земли между барьером и кораблем. Прошлой ночью он ползком преодолел это расстояние. Участок был мертв, но даже по другую сторону барьера он все еще чувствовал успокаивающее дыхание организованной жизни родной планеты.

Он хорошо помнил сам момент проникновения на корабль. Когда открылся воздушный шлюз, у него едва не оторвались присоски. Потом он осторожно пробрался в помещение, стараясь не попасть под многочисленные ноги. Позже пришлось миновать еще один шлюз. И вот он лежит, сам превратившийся в живой фрагмент, неподвижный и незаметный.

Он осторожно подключил прием в прежней фокусировке. Сидящий на корточках кусок жизни яростно тянул за свою сеточку, по-прежнему стремясь к чужой еде, хотя из них двоих был менее голоден.

Ларсен сказал:

– Прекрати кормить эту сволочь. Она вовсе не голодна, просто взбесилась из-за того, что Тилли решилась поесть. Жадная обезьяна! Скорей бы домой, чтобы не видеть больше этих тварей.

Он погрозил старшей самке шимпанзе, и та возмущенно зашамкала в ответ.

– Хорошо, хорошо, – проворчал Ризо. – Тогда какого черта мы тут околачиваемся? Время кормежки закончилось. Пошли.

Они миновали загоны с козами, клетки с кроликами и хомяками.

– Вызвались добровольцами в исследовательскую экспедицию, – с горечью произнес Ларсен. – Герои. Провожали с речами... а потом заставили работать смотрителем в зоопарке.

– Тебе платят двойную зарплату.

– Ну и что? Я ведь не за деньги сюда записался. На первой встрече нам сказали: пятьдесят на пятьдесят, что мы можем не вернуться и закончим как Сэйбрук. Я пошел потому, что хотел чего-то важного и значительного.

– Что там говорить, ты у нас просто герой, – пробурчал Ризо.

– Я не хочу быть сиделкой при животных.

– Эй, – Ризо остановился, вытащил из клетки хомяка и погладил его. – Тебе не приходило в голову, что, может быть, внутри одного из них сейчас образовываются крошечные малыши?

– Умник! Их же каждый день тестируют.

– Ладно, ты прав. – Он потрепал зверька за морду, и тот потешно сморщил носик. – Просто представь: однажды утром ты заходишь, и видишь, что они уже здесь. Новые крошечные хомячки таращатся на тебя мягкими, зелеными пятнышками меха, который растет у них в том месте, где должны быть глаза.

– Заткнись, ради памяти Майка! – заорал Ларсен.

– Маленькие, мягкие, зеленые пятна блестящего меха, – пробормотал Ризо и с неожиданным отвращением швырнул хомяка в клетку.

Он снова подключил восприятие и изменил фокус. Каждому фрагменту жизни дома находилось грубое соответствие на корабле.

Были подвижные бегуны разной формы, подвижные пловцы и подвижные летуны. Среди летунов попадались крупные существа с четкими мыслями, но были и маленькие с прозрачными крылышками. Последние передавали только обрывки чувственных восприятий, причем даже их умудрялись исказить. Собственного интеллекта у них практически не было.

Местные неподвижные походили на домашних неподвижных, были такими же зелеными и существовали за счет воздуха, воды и почвы. Здесь наблюдался умственный пробел. Они могли лишь смутно, смутно ощущать свет, влажность и притяжение. При этом каждый фрагмент, как подвижный, так и неподвижный, жил своей потешной жизнью.

Еще нет. Еще нет...

Он решительно подавил свои чувства. Как-то раз эти фрагменты уже прилетали; тогда остальные попытались им помочь, но... поторопились. Ничего не вышло. На этот раз нужно подождать.

Лишь бы только его не обнаружили.

Пока все шло нормально. Главное, его не заметили в штурманской рубке. Он прижался к полу, стараясь поскорее забиться в угол. Никто не наклонился, не поднял и не уничтожил его. Ему пришлось долго не двигаться. Иначе любой мог повернуться и увидеть жесткий, похожий на червяка предмет длиной чуть меньше шести дюймов. Вначале взгляд, потом крики и... все кончено.

Но в этот раз, похоже, он выждал хорошо. Корабль давно взлетел. Штурманская рубка опустела, пульт заперт. Он быстро нашел трещинку в стальном кожухе, под которым проходили мертвые провода.

Передняя часть его тела была острой и жесткой, как рашпиль. Он выбрал провод нужного ему диаметра и рассек его одним прикосновением; отступив на шесть дюймов, перерезал его еще раз. Вырезанный кусок он толкал перед собой, пока не задвинул в самый угол панели, где никто не смог бы его обнаружить. С внешней стороны провод был покрыт эластичным коричневым материалом, а сердцевина его была сделана из блестящего, гибкого металла. На сердцевину он, конечно, не походил, ну и ладно. Достаточно, что покрывающая его кожица напоминала поверхность провода.

Он вернулся и ухватился за обрезанные концы спереди и сзади. Крошечные диски-присоски вступили в действие, тело напряглось и вытянулось, исчезли даже швы в тех местах, где он присоединился к обрезанному проводу.

Теперь они ни за что его не найдут. Будут смотреть прямо на него и видеть сплошной длинный провод.

Если, конечно, не станут присматриваться очень тщательно. Тогда в определенном месте заметят два крошечных пятнышка мягкого, блестящего, зеленого меха.

– Примечательно, – заметил доктор Вайс, – что эти зеленые волосики обладают такими колоссальными возможностями.

Капитан Лоринг осторожно разлил бренди. В некотором смысле событие надлежало отметить. Через два часа закончится подготовка к прыжку через гиперпространство, а после этого, еще через два дня, они вернутся на Землю.

– Значит, вы убеждены, что зеленый мех – это орган восприятия?

– Именно так, – кивнул Вайс. От спиртного лицо его пошло пятнами, но он понимал, что повод действительно есть, очень хорошо понимал. Эксперименты прошли с большими трудностями, но получены чрезвычайно важные результаты.

Капитан жестко улыбнулся:

– С большими трудностями... Можно, наверное, сказать и так. Только я бы на вашем месте ни за что не пошел на такой риск.

– Чепуха. Мы здесь все герои. Все, кто полетел на этом корабле добровольцы и храбрецы, достойные барабанов, фанфар и труб. Вы тоже рисковали, прилетев сюда.

– Вы первым пересекли барьер.

– Да риска-то особого и не было, – пожал плечами Вайс. – Я же предварительно выжег перед собой всю землю, не говоря о том, что меня окружал передвижной барьер. Это все чепуха, капитан. Не будем считать, кто сделал меньше, а кто больше. Помимо всего прочего, я мужчина.

– Так то оно так, но бактерий в вас не меньше, чем в женщине. А значит, вы одинаково уязвимы.

В разговоре наступила пауза, необходимая для того, чтобы выпить.

– Хотите еще? – спросил капитан.

– Нет, спасибо. Я свою норму уже превысил.

– Давайте по последней, за космический путь, – Капитан поднял бокал в сторону уже пропавшей из виду планеты Сэйбрука. Только ее солнце сияло самой яркой звездой на видеоэкране. – За маленькие зеленые волосики, благодаря которым Сэйбрук все понял.

Вайс кивнул.

– Планету, конечно, надо поставить на карантин.

– По-моему, это не выход. Рано или поздно кто-то приземлится там по ошибке. И может случиться, что у этих людей не окажется ни прозорливости Сэйбрука, ни его мужества. Предположим, они не взорвут свой корабль, как это сделал Сэйбрук, а вернутся в какое-либо необитаемое место.

Капитан помрачнел.

– Как вы думаете, сумеют ли эти существа когда-нибудь наладить собственные межзвездные перелеты?

– Сомневаюсь. Доказательств, конечно, нет. У них ведь совершенно иная ориентация. При их жизненном укладе инструменты оказались совершенно излишними. Насколько нам известно, на всей планете не сыщешь даже каменного топора.

– Надеюсь, вы правы. Да, чуть не забыл, Вайс, не уделите ли немного времени Дрейку?

– Это парень из "Галактик пресс"?

– Да. Когда мы вернемся, о планете Сэйбрука узнает широкая публика, и я бы не хотел, чтобы репортаж получился излишне эмоциональный. Я попросил Дрейка обратиться к вам за консультацией. Вы достаточно авторитетный биолог, с вашим мнением считаются все. Не возражаете?