Текст книги "Проклятие для Обреченного (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Глава десятая
Лишь когда мы попадаем внутрь замка, и огромные опаленные двери под натиском сквозняков захлопываются за нашими спинами, я понимаю, где мы.
Гнездо Отшельника, старый замок брата убитого короля – Зуб дракона.
Именно здесь халларнский Потрошитель одержал свою первую победу. Говорят, что его небольшая армия прошла сквозь плотный строй опытных разъяренных воинов, словно стрела через паутину. Что убийца играючи отсекал головы всем, кто не успел встать на колени. И что с тех пор вода в соседних реках и озерах до сих пор кровоточит от пролитой в снег жизни тысяч северян.
Внутри холодно и тихо, сыро и тоскливо, как в склепе, куда так и не принесли покойника.
Я вижу лишь одну живую душу – сухонького горбатого мужчину, который ковыляет нам навстречу и что-то быстро бормочет на иноземной речи. Я едва ли разбираю пару фраз: «Какие приказания?», «Кто с девушкой?». Тьёрд просит позвать кого-то по имени «Иараха», и горбун исчезает, словно его и не было.
Тихо, нелюдимо. Только ветер где-то над головами и эхо тяжелой генеральской поступи, пока он со мной на руках идет по закопченному факелами коридору, где в старом кирпиче хорошо видны новые каменные заплаты. Когда за поворотом света становится больше, я случайно замечаю тень на стене: ноги, раскинутые руки, запрокинутая голова, как будто человек пытался прикрыть лицо от слишком яркого света. Оглядываюсь – но кроме нас больше никого нет. А когда Тьёрд проносит меня совсем близко, вдруг понимаю, что никакая это не тень, а намертво впечатанный в камень отпечаток человеческого тела. Как будто несчастный истлел за мгновения, и ужасный художник в память о нем оставил на старых камнях его оттиск из праха.
Я судорожно сжимаюсь и быстро выпускаю из кулаков одежду генерала, потому что именно он убил их всех. И каждая пылинка, каждая кость в глубоком рве вокруг – его рук дело.
Тьёрд все так же, не сбавляя шаг, словно его тело не знает усталости, поднимается наверх, на этажи под самой крышей. Заносит меня в комнату – и я слишком быстро вздыхаю с видимым облегчением, потому что здесь, наконец, долгожданное тепло. Ярко горит камин, в треногах – полные жаровни тлеющего лавового камня, и блики от огненных всполохов пугливо бегают по стенам.
Генерал укладывает меня в кровать, отворачивается, как мне кажется, для того, чтобы выйти, и я успеваю юркнуть под ворох одеял, почти сразу ощущая благодатное влияние тепла. И тяжелую от бессонной ночи голову.
Но Тьёрд никуда не уходит: открывает сундук, достает оттуда пару шкурных покрывал и небрежно набрасывает их на меня.
– Тобой займется лекарь, кхати, а потом…
Он разглядывает меня так же, как и раньше: без интереса, словно заранее решил мою участь и остальное уже скорее утомляет, чем вносит разнообразие в рутину его военных будней. Но его следующая фраза разбивает мою теорию наголову.
– Потом я дам тебе еще один шанс убедить меня пойти против воли Старшей жрицы – второй раз! – Тьёрд довольно хмыкает – и тут же снова становится непроницаемым железным человеком. – На этот раз сделай себе одолжение – торгуйся до конца.
Генерал выходит – и почти сразу его место занимает высокая крепкая молодая женщина, немногим старше меня. Она одета в простое черное платье с меховой оторочкой, которое носит с видом невесты самого императора. Ее волосы – та небольшая часть, которую пощадила бритвы – завязаны в косички и хвостики с разными деревянными и каменными бусинами.
Ни слова не говоря, женщина сбрасывает одеяла на пол и жестом предлагает мне сесть. Даже недовольно морщится, когда я неуклюжим жуком долго барахтаюсь на спине. Но не делает ничего, чтобы помочь, а лишь нетерпеливо выстукивает пальцами одной ей понятный ритм.
Она ощупывает мои руки и ноги, прикладывает к груди плоский кусок железа с длинной трубкой, слушает, морщится и перекладывает его к животу. Когда пытается расстегнуть платье, я цепляюсь в полы мертвой хваткой и отчаянно мотаю головой.
– Ты беременна? – вдруг спрашивает женщина.
Я удивленно округляю глаза и, кажется, слишком резко мотаю головой, чтобы это не вызвало подозрения.
Как я могу быть беременна, если нанятые Геаратом убийцы позаботились о том, чтобы у истинной хозяйки Красного пика не было законных наследников, и никто не пришел отстаивать их право на землю, титул и замок?
Лекарка – она ведет себя так, хоть я понятия не имею, что делает и для чего нужны все те странные инструменты в маленьком дорожном сундучке – достает какие-то мази и отвары, знаками дает понять, чтобы я выставила запястья, и наносит на них странно пахнущую мазь.
Через минуту боль как будто засыпает: она никуда не делась, все так же внутри, в моих костях и плоти, но уже почти не беспокоит.
– Спасибо, – бормочу в спину уходящей халларке, но она даже не утруждает себя кивком.
Для нее я просто дикое животное, которое хозяин за каким-то лихом притащил домой. С куда большим удовольствием она бы перерезала мне горло и, если я снова буду не так торговаться, вполне возможно, что Тьёрд позволит это сделать. В конце концов, он уже показал, что плевать хотел на Жрицу и Скорбных дев.
Генерал возвращается спустя какое-то время. Уже без плаща, сменив парадный мундир на потертую кожаную куртку с металлическими кольцами. На нем все те же брюки из темной замши; высокие, до самых колен, грубые сапоги на шнуровке, и меч у пояса подмигивает мне кровавым отблеском огня в камине.
Он подтягивает кресло к камину, усаживается в него, устало протягивая длинные ноги, минуту ждет, а потом раздраженно бросает:
– Долго ты собираешься прятаться в моей постели, кхати? Нет, если ты предпочитаешь перейти к самым веским аргументам, то я готов, хоть и устал до печенок…
Я выпрыгиваю из кровати под его нарочитый хохот, переминаюсь с ноги на ногу, боком, как краб, сокращая расстояние между нами.
Тьёрд мола позволяет мне подойти на расстояние касания. Молчит. Даже почти не шевелится, только удобно укладывает руки на подлокотники и собирает ладони, словно собирается помолиться. На фоне живой руки, стальная кажется просто огромной, и в ярком свете огня хорошо видна мелкая россыпь царапин.
Я тоже молчу. Моя решимость внезапно скончалась.
– Кхати, – Тьёрд не поднимает голову, – я не буду трудить шею, чтобы посмотреть в твои глаза. А торговаться привык только лицо в лицо.
И слабоумному понятно, куда он клонит.
Предки наверняка оплюют мою голову, проклянут прах и лично выпросят у богов кару для той, что посрамила их честь, но это будет когда-нибудь потом.
А пока…
Я делаю еще шаг, становясь прямо перед генералом, и медленно, ненавидя себя сразу за все беды Севера, опускаюсь перед ним на колени, низко склонив голову, чтобы только не видеть триумфа на бледном лице Тьёрда.
– Глаза в глаза, – раздраженно рявкает генерала, и я быстро вскидываюсь.
У него глаза зверя, который почуял кровь и прекрасно знает, что добыча не уйдет далеко. Поэтому можно расслабленно идти по следу крови и дождаться, пока природа сделает остальное. Он знает, что теперь я обречена, и что лишь ему под силу вырвать меня из лап смерти. Знает – и откровенно наслаждается своей позицией сильного.
Ненавижу его.
Сильнее, чем когда-либо.
– Очень хорошо, кхати. Такой ты кажешься почти… милой.
Я знаю, что женская покорность всегда тешит мужское самолюбие, и даже гордые северные женщины охотно признают своего мужчину за главного во всех вопросах, кроме тех, которые касаются ведения хозяйства. Но то – мужья, которые заслужили это право любовью и подвигами во имя своей жены. Генерал же нарочно унижает меня, снова и снова показывает, что в его власти согнуть мне спину, поставить на колени и, богам одним ведомо, что еще он планирует у меня вытребовать, пользуясь тем, что я слишком сильно хочу жить.
Ужасно стыдно от собственных помыслов, но я, кажется, готова пойти на многое, если это спасет меня от участи истечь кровью под жертвенным кинжалом жрицы, и навсегда избавит от опасности снова стать Избранной.
– Император желает, чтобы я взял в жены твою сестру, – немного устало потягивая слова, словно крепкую сливовую настойку, говорит Тьёрд. – И этот вариант кажется мне разумным, потому что Надира обладает кротким нравом и не корчит недотрогу. А размер ее бедер и возраст позволяют думать, что она так же сможет стать матерью двух-трех крепких мальчишек.
Пытаюсь спрятать взгляд, но генерал так выразительно сжимает подлокотник стальной пятерней, что я тут же отказываюсь от этой затеи, даже если мои бледные от негодования щеки выдают истинные помыслы.
Ему было мало поставить меня на колени.
Он решил унизить меня показательной поркой, не обойдя вниманием ни мой возраст, ни мое глупое упрямство. О том, что моя фигура тоже играет против меня, я знала давно, еще когда была живать мать и часто с сочувствием говорила, что я унаследовала ее узкие бедра и маленькую грудь, которые передались ей от бабки. И что я, как и все женщины в нашем роду, буду обречена на единственного, рожденного в муках ребенка.
Но отчим позаботился о том, чтобы лишить меня даже этого шанса.
– Тогда зачем я здесь? – открыто спрашиваю я.
Не очень похоже, чтобы Тьёрду хотелось вмешиваться в планы императора ради одной обреченной северянки.
– Хочу дать тебе еще один шанс убедить меня в том, что у тебя есть характер и воля к жизни, а не только бессмысленное упрямство и заплесневелые принципы о том, что женщине следует хранить себя до брака.
– Ты хочешь, чтобы я легла с тобой в постель? – ошарашенная таким откровенным издевательством и унижением, переспрашиваю я и, наплевав на предосторожности, взвинчиваюсь на ноги.
На этот раз генерал почти не хмурится, как будто заранее знал, что сломить мое сопротивление будет совсем непросто. Надеюсь, он так же готов к тому, что я не собираюсь доказывать что-то таким низким способом.
– Я хочу знать, стоишь ли ты моих хлопот. – Он разводит руками и снова собирает ладони клином, задумчиво почесывая указательными пальцами выразительный свежий шрам на подбородке. – Разве у вас на Севере принято покупать лошадь с закрытыми глазами?
– Я не лошадь, аэ’рим, и мы не на базарной площади.
– Поверь, – Тьёрд ухмыляется, – я очень хорошо понимаю, что ты не лошадь, иначе уже давно поучил бы тебя покорности плеткой. И не все ли равно, где мы, если только я готов купить то, что ты так неумело продаешь?
– Я не…
– Ну хватит.
Генерал так внезапно оказывается на ногах, что я даже не понимаю, как это произошло. И он не дает мне долго над этим думать, потому что грубым толчком прижимает к стене, чуть не раскатывая по камням слоем тонкого теста. Я пытаюсь вырваться, но ровно до того момента, пока он не сдавливает мою шею железной рукой. Не душит и не причиняет боли, но я понимаю, что любой моей неверный ответ может стать последним, и Тьёрду не придется прикладывать для этого никаких усилий. Потому что я – та несчастная ворона из башни, и он с таким же безразличием превратит меня в прах.
Глава одиннадцатая
– Ты утомляешь своим нарочитым безрассудством, женщина, – со вздохом говорит Тьёрд, и запросто, пользуясь беззащитностью жертвы, коленом раздвигает мои ноги. – Что не так с твоим непонятным мозгом, что ты не можешь принять тот факт, что я не собираюсь делать красивый жест и спасать тебя просто так, ради какого-то сказочного благородства? Что мне все равно, будешь ли ты дышать в ближайшие пару десятков лет или умрешь завтра, освободив мое будущее семейство от целой кучи хлопот и лишнего рта. Прямо сейчас единственный человек, который может тебя спасти – только ты сама. Так в чем же дело?
У всего есть предел.
У боли, после которой тело словно немеет и перестает чувствовать, даже если заживо сдирать кожу.
У надежды, после которой мир надолго становится черно-белым.
И у страха.
Я только что переступила свою черту, за которой огромная выжженная пустыня моей веры в людей, в то, что добро и справедливость всегда сильнее зла. Пропасть, по которой генерал гонит меня плеткой.
– Ладно, – он смотрит на меня с таким пренебрежением, что после нашего разговора, если буду жива, потрачу ночь на то, чтобы соскрести с себя грязь этого взгляда. – Там, откуда я пришел, мужчина может иметь столько жен, сколько сможет прокормить и еще столько же наложниц.
– Это законы гнилого мира, – кое-как бормочу я, лишь спустя мгновение понимая, что за одно это меня можно выпотрошить.
– Это законы разумного и рационального мира, – без видимой злости отвечает Тьёрд. – На случай, если у жен не будет детей, подойдет один из бастардов.
– Разве не важнее законный наследник?
– Здесь у вас вся эта чушь с кровью, законами… – Генерал брезгливо морщит нос и тут же продолжает: – Как бы там ни было, я готов взять тебя наложницей и сделать так, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Ты будешь под моей защитой и даже безумцу не придет в голову тронуть хоть волос на твоей голове. Взамен на это я рассчитываю на твое послушание, принятие своего положения и довольство тем, что, как бы там ни было, я дам нашим совместным детям все и даже больше, чем все.
– Но они все равно будут… – Пытаюсь сглотнуть, но воздух перекрывает дыхание. Я отчаянно, на исходе сил, пытаюсь не унизиться еще больше, но потом просто сдаюсь и хриплю: – Они все равно будут бастардами, а я не буду законной женой.
Тьёрда искренне удивляет мое недовольство. Настолько, что он даже разжимает ладонь – и мой подбородок обессиленно упирается в грудь. Если бы не колено генерала, бесстыже втиснутое между моими ногами, я бы попросту сползла на пол, еще раз потешив его самолюбие своим беспомощным видом.
– Даже твоя сестра, которой было что предложить, не торговалась так рьяно – насмехается бессердечный монстр.
– Она мне не сестра.
– Мне плевать, – отмахивается он.
Оценивает меня взглядом, без особого интереса пропускает шею, грудь, талию.
Задерживается на животе.
Слишком долго, чтобы я не начала подрагивать от плохо предчувствия.
– Пожалуй, я забыл о самом важном условии, – не глядя мне в глаза, Тьёрд запросто петляет пальцами в хитрой шнуровке корсажа, которая предательски подается его намерениям. – Честность. Всегда и во всем.
Пытаюсь вырваться, пытаюсь сделать хоть что-нибудь, чтобы избавить себя от чего-то гораздо более страшного, чем позор наготы перед не-мужем.
В конце концов, последние сантиметры ткани он просто рвет.
Слезы унижения хлещут из моих глаз, когда участь навсегда испорченного платья постигает и нижнюю сорочку.
Холодные стальные пальцы жестко очерчивают линию шрама внизу моего живота, и бесчувственный голос выстуживает очевидными выводами:
– Я надеялся, ты умнее, кхати.
Тьёрд убирает ногу, позволяя мне упасть. И когда я, судорожно сжимая на груди рваные края ткани, даже не трудится потешить себя моим окончательным падением.
– Мне не нужна бесплодная потасканная дикарка, – совершенно спокойно озвучивает мой «приговор».
Я же, собирая остатки гордости, со злостью бросаю ему в спину:
– А мне слишком мало быть просто твоей игрушкой и племенной кобылой, убийца.
– Одевайся, – как будто и не слышит моих слов он. – Я обещал императору, что привезу тебя к нему.
Я снова остаюсь одна в комнате и, хоть времени совсем нет, позволяю себе слезы.
Я думала, что пик моей боли случился в тот день, когда в Красном пике появился Геарат – через год после смерти отца. Я не могла понять, почему мама, которая плакала и умоляла положить ее к нему в гроб, уже через год допустила до себя другого мужчину, еще и такого мерзкого.
Потом, когда в один из вечеров, когда мы вместе сидели за обеденным столом – и Геарат ударил меня за то, что я отказалась ему прислуживать, а мать промолчала в ответ, я поняла, что мне больнее, чем в прошлый раз.
Потом мать умерла, и я осталась совсем одна. Мне хотелось умереть следом, потому что тогда я просто не знала, как пережить одиночество.
Через несколько лет, когда отчим решил обезопасить свои право владеть землей, я три месяца ходила по тонкой грани между жизнью и смертью, надеясь, что богам будет угодно прекратить мои страдания и позволить мне воссоединиться с родителями. Но они сохранили мне жизнь, за цену ежедневной боли от унижения, от осознания, что каждый пень на Севере знает о моем позоре, и ни один мужчина не захочет взять меня женой.
Когда Геарат избил меня вчера, физическое унижение ничего не значило против унижения морального.
Но то, что сделал Тьёрд.
Я плачу, пытаясь как-то соединить разорванную ткань на груди. Слезы оставляют мокрые пятна, но я все равно не могу остановиться.
Я – потасканная дикарка.
Мой народ давно отказался от меня, даже моя мать не смогла защитить меня в доме, который по праву принадлежал мне. А для халларнского чудовища я просто ничто, грязь из-под ногтей.
Но прямо сейчас как никогда сильно мне хочется жить.
Инстинкт, тот же самый, что заставляет зверя идти вперед даже со смертельной раной, почти физически толкает меня в спину, шепчет на ухо: «Еще не поздно повиниться, согласиться на роль… запасной игрушки и быть в безопасности».
Дверь снова распахивается, я испуганно отползаю в сторону и вижу перед собой ту же лекарку, которая занималась моими ранами, но теперь вместо мазей и склянок в ее руках большой сверток. Она смотрит на меня сверху-внизу, явно не скрывая пренебрежения, и говорит:
– Господин сказал, чтобы я помогла тебе переодеться.
Я моргаю, думая, что на этот раз от горя у меня все-таки помутился рассудок, поэтому женщина нетерпеливо топает ногой – и я все-таки поднимаюсь, придерживаясь рукой за стену. Пока ковыляю к креслу, где минуту назад сидел Тьёрд, женщина разворачивает сверток, доставая оттуда что-то темно-красное, мягкое, абсолютно нереальное. Потом, не очень осторожничая, помогает раздеться и надевает на меня то, что передал Тьёрд.
Я закрываю глаза, когда ткань мягко скользит по коже, молча сношу резкие движения, пока женщина возится со шнуровкой, с нижними юбками, укладывает мои волосы. Здесь нет зеркала, чтобы я видела, как выгляжу, но даже просто взгляд вниз заставляет сердце замереть.
Дорогая тонкая шерсть из-за моря, бархат, тонкой работы меховая оторочка по квадратному вырезу. И поверх него – меховая накидка ручной работы.
Это слишком щедрая замена моему порванному тряпью, которое халларнка брезгливо сгребает в куль.
Мы спускаемся по лестнице, и Тьёрд даже не пытается скрыть, что разглядывает меня словно ненужный трофей. В его глазах я все равно проигравшая сторона, дурочка, заплатившая гордостью за право жить. И все сразу становится на свои места: это не красивый щедрый жест, это еще одна пощечина. Даже оплеуха. Если бы я согласилась, все это было бы моим.
– Не стоило, – говорю я, становясь рядом с Тьёрдом, уже без страха глядя ему в лицо, глаза в глаза.
Теперь я знаю, что и у унижения есть конечная точка. И я давно оставила ее позади, смирившись с тем, что счет моей жизни пошел на часы. По крайней мере, я пыталась. Но в некоторых вещах рождение звучит громче инстинкта. Видимо, хоть я и стала позором предков, их кровь все еще сильна во мне.
– Я сам решаю, что и чего стоило, – отчеканивает генерал и жестом приказывает следовать за ним.
Наверное, это слабое утешение перед смертью, но уже сейчас я зло улыбаюсь, представляя лицо Намары, когда она увидит меня в этом. Ни одно ее платье, да и все они, не стоят этого роскошного наряда. По крайней мере, я хотя бы что-то у нее украла, пусть это всего лишь одно из множества платьев, которые Тьёрд приготовил будущей жене.
Правда, учитывая нашу с ней разницу в росте и сложении, остальными «сестра» тоже не сможет насладиться, потому что попросту в них не влезет.
Глава двенадцатая
Я никогда не видела императора своими глазами. В моей голове он был ужасным, огромным и безобразным, противным и мерзким. Потому что воины, которые сталкивались с ним в бою, говорили, будто у него горб, изувеченное лицо и выгнутые внутрь локти. А еще что он слеп от рождения, но эта особенность нисколько ему не мешает рубить головы направо и налево, а, кажется, даже помогает.
Но сейчас, когда Тьёрд ведет меня через притихший зал к своему господину, я вижу перед собой не безобразное чудовище, а высокого широкоплечего мужчину с длинными светлыми волосами и глазами слишком серебристо-голубыми, чтобы в них угадывался цвет. Вот откуда разговоры о его слепоте и россказни, будто родная мать боялась брать сына на руки, и он рос в темноте подземной клетки, где и утратил способность видеть.
Ничего ужасного в халларнце нет.
Кроме, пожалуй, одного.
Он вселяет ужас. Такой же абсолютный, как и его преданный генерал.
Я слышу шепот в спину: кто-то из северян молится за мою душу, сожалеет незавидной участи, потому что по законам пришлых богов я должна показывать ладони с отметинами Избранной жертвы, как будто это величайшее благо, а не старое, как мир, жертвоприношение.
Кто-то зло плюет в спину, потому что со стороны это выглядит так, будто я уже продалась убийце, на чьем клинке кровь многих славных воинов.
Ну и что?
Позор ничего не стоит, если жить с ним осталось лишь до следующего заката.
– Преклони колени перед императором, кхати, – говорит генерал, когда до того остается десяток шагов. – Прояви благоразумие хотя бы сейчас, не усложняй свою участь, потому что если Эр пожелает твоей крови, ты не протянешь и того немногого времени, что тебе осталось.
Мне все равно.
Я останавливаюсь перед императором, на манер северного гостеприимства прикладываю руки к груди и склоняю голову в поклоне. У меня нет для него ни пожеланий здоровья, ни надежд на благосостояние и хорошую судьбу для всех его будущих отпрысков.
– Это она? – глядя как будто сквозь меня, спрашивает император. Я думала, он будет злиться, но на его лице не дрогнул ни один мускул. Как будто тиран знал, что именно так все и будет.
– Да, мой император.
Мужчина скашивает взгляд на мои заклеймённые руки, выкраивает странную улыбку и делает жест, вслед за которым зал наполняется музыкой. Стальная рука укладывается мне на плечо, и ледяной голос шепчет прямо в ухо:
– Там, откуда я родом, строптивую женщину учат покорности плеткой, как дикую кобылу.
– Поэтому ваши женщины становятся рабынями, – отвечаю я.
– Поэтому наши воины перебили северян, словно безбородых мальчишек, – тут же вторит Тьёрд. – Мы знаем, что за победу получим все, что пожелаем, в том числе стольких женщин, скольких захотим, потому что каждая халларнка мечтает быть за спиной сильного мужчины.
– Полагаю, нам пора кое-что обсудить, – останавливает нашу сухую перепалку император. – Тьёрд, где твоя будущая жена и тесть? Приведи ко мне всех троих.
Будущая жена.
Намара.
Я не видела ее среди приглашенных, но чувствовала взгляд в спину, как будто меня погоняли ядовитым батогом. Жаль, что мой триумф оказался недолгим – и уже скоро она будет смотреть на меня, словно на дыру в старом платье, зная, что больше никто и никогда не станет между ней и титулом, который они с Геаратом присвоили себе, минуя законы Севера и законы совести. Когда идет война и каждый сам за себя, тираны не будут заниматься восстановлением справедливости в пользу сирот. Если бы я поняла это чуточку раньше, то никогда бы не упала в ноги Тьёрду в тот день, когда он появился в Красном пике.
Генерал ведет нас по холодной галерее, наполненной странными шорохами и сквозняками. Здесь очень холодно, и я с удовольствием плотнее кутаюсь в меховую накидку, вдруг натыкаясь на злой взгляд Намары. Она бесится, и только присутствие Тьёрда не дает ей наброситься на меня с кулаками.
– Ты все равно уже мертва, – улучив момент, шипит эта змея.
Я смотрю на нее с сухой улыбкой.
– Так чего же ты боишься, будущая жена Потрошителя?
– Лишь одного – что не смогу увидеть, как тебе пустят кровь.
Тогда я умирала бы долго и мучительно, и чтобы не думать об этом, позволяю пальцам утонуть в меху, последний раз в жизни наслаждаясь простыми человеческими радостями.
Тьёрд приводит нас в темный зал с куполом, по своду которого тянется звездная россыпь. Эту часть замка северного короля халларны достраивали сами, и расположение звезд мне совершенно незнакомо, как незнакомы и созвездия, которые они образуют. Все здесь слишком чужое, не похожее на наш привычный уклад, и в этом есть какой-то тайный смысл. Чтобы покорить врага недостаточно убить его жену и увести в рабство детей. Его нужно лишить веры. Показать, что богов можно попрать грязными сапогами – и они все равно останутся глухи и слепы к мольбам своих детей.
– Надеюсь, мы хорошо поняли друг друга? – спрашивает император, поворачиваясь ко мне и Намаре, пока Геарат трясется за нашими спинами и влажно причмокивает губами. – Одна из вас удостоилась чести стать женой моего лучшего воина, человека, которого я почитаю за брата. Другая послужит во славу Трехглавому богу, и ее кровь укрепит узы, которые накрепко связали два народа.
– Смерть – это просто смерть, – говорю я. Даже без злости, а просто, чтобы он знал, что я лягу на камень с мыслями о своих богах, молясь им, а не чужому кровожадному идолу.
– Прости ее, император, – выступает вперед Тьёрд. Оглядывается на меня, снова убивая жестким светом алых, будто кровь, глаз. Я с трудом выдерживаю мысленный приказ покориться. Держу спину ровно, хоть уже сейчас чувствую, как кровь медленно вытекает из меня свозь несуществующие порезы.
– Обещаю, что позабочусь о том, чтобы моя будущая жена научилась покорности.
Он не смотрит на Намару, когда говорит это.
Он смотрит на меня.
Мне кажется, что происходящее сейчас просто не может меня касаться. Почему Тьёрд смотрит не на Намару? Почему говорит так, будто это меня он собирается воспитывать, как свою жену, если собирался жениться на «более покорной»? Намара и без плетки будет смотреть ему в рот.
Я же испорченная, негодная.
Я же бесплодная потасканная дикарка.
Что за игры ведет этот монстр?
– Тьёрд? – По голосу императора непохоже, что у них был сговор. – Я правильно понимаю, что ты…
Он задерживается на паузе, как будто не хочет продолжать то, что звучит как абсурд.
Генерал почтительно склоняет голову, а потом грубо, без намека на почтительность и нежность к будущей жене, обвивает ладонь вокруг моего запястья, и это все равно, что еще один ошейник, потому что парализует не только тело, но и волю. Я даже дышать боюсь без его разрешения, пока эти красные глаза смотрят на меня, словно на жертву. Как будто у меня вдруг забрали последние часы жизни и только что, на глазах у избранной публики, раскроили на жертвеннике.
– Я выбрал жену, мой император, – уверенно и спокойно отвечает монстр. – Могу тебя заверить, что делаю этот выбор осознанно, в полном здравии и без принуждения.
Халларнцы всегда говорят так, когда собираются взять женщину своей женой. Я слышала, как Намара повторяла, словно заговоренная, и следом то, что нужно сказать в ответ.
И прямо сейчас, пока слова Тьёрда еще висят в воздухе, я повторяю то, что слышала от сестры:
– А я беру этого мужчину своим мужем, без принуждения и по доброй воле.
Генерал смотрит на меня, впервые выглядя искренне удивленным. И хоть это длится всего пару мгновений, я чувствую себя намного лучше, чем до того, как переступила порог этого замка.
Император мерит нас взглядом, как мне кажется, не очень радостным, но я не успеваю толком на этом сосредоточиться, потому что идеальный момент рушит громкий крик Намары.
– Ты сказал, что я буду твоей женой! – кричит она и в порыве гнева делает то, на что даже у меня не хватило бы глупости: бросается на генерала с кулаками.
Один даже успевает попасть в цель, но, судя по виду Тьёрда, он ждал этого и позволил этому случиться. Потому что в следующее мгновение резко выбрасывает руку вперед, сжимает в стальном кулаке волосы Намары и, притягивая к себе ее перекошенное лицо, чеканит словами:
– Я разве сказал, что беру тебя в жены? Ты слышала от меня эти слова? Готова поклясться перед образом Трехглавого?
Намара беспомощно открывает рот, но так оцепенела от ужаса, что не может проронит ни звука. Тьёрд довольно кивает, но вместо того, чтобы отпустить жертву, тянет ее голову выше. Еще немного – и сестра повиснет в его кулаке, словно кукла. Она уже едва стоит на цыпочках.
– Впредь знай свое место. Любому, кто притронулся ко мне хоть пальцем, я отсекал обе руки, а за вранье обо мне отсекал язык. Вместе с головой. В следующий раз, если тебе в голову придет глупая мысль сделать то или другое, помни этот разговор и мое великодушие. Считай, что ты исчерпала мое терпение.
Я знаю, что все происходящее – демонстрация, показательная порка, чтобы и я понимала, какой может быть моя участь строптивой женщины. Но вместо того, чтобы прилежно внимать уроку, позволяю себе то, чего не чувствовала уже очень давно: ядовитое, огромное, как солнце в полдень, злорадство. Мне приятно видеть в глазах Намары боль и ужас, приятно осознавать, что сейчас она впервые чувствует то, с чем я прожила половину жизни.
И когда холодная улыбка касается моих губ, я ловлю на себе пристальное внимание алых глаз генерала. Выдерживаю его взгляд и к своему ужасу понимаю, что хочу улыбаться именно ему. Вот только его лицо всегда холодно и непроницаемо.
– Поздравляю с удачным приобретением, Тьёрд, – сдержано говорит император, как будто тут был не смотр невест, а лошадиная ярмарка.
Я до боли стискиваю зубы и мысленно напоминаю себе, что сейчас во мне говорит радость избавления от страшной участи. Не знаю почему монстр выбрал меня. Я не легла с ним по доброй воле, я соврала и нарывалась на плетку, но он все равно выбрал меня вместо послушной и на все согласной Намары, которая может дать ему наследников.
Завтра… я все это увижу совсем в ином свете.
– Хочу поговорить с тобой. – Император смотрит на генерала. – Наедине.
Прежде, чем нас выводят из зала, я еще раз успеваю заглянуть в лицо Тьёрда. Наверное, там должен быть страх, потому что император точно не выглядит довольным от выбора своего вассала.
Но у моего будущего мужа действительно нет сердца.
Потому что на его лице снова лишь полное безразличие.
