Текст книги "Проклятие для Обреченного (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава четвертая

Комната, в которой проведет ночь генерал, когда-то была спальней моих родителей. Она единственная из всех в этой башне, которая практически не пострадала во время нападения армии халларнов. Но, несмотря на это, пустует, потому что здесь стоит зверский холод. Большая часть труб, по которым шел теплый пар, пришла в негодность, и теперь они торчат из стен и пола обезглавленными ржавыми змеями. Комната родителей слишком велика, чтобы хоть немного в ней натопить, нужно потратить столько дров, сколько хватит на добрую треть месяца. Непозволительное расточительство. Не то что новое платье и шелковые ленты для Намары.

Тьёрд входит первым и бегло осматривается, а я мнусь у порога, не решаясь пройти дальше, потому что здесь еще слишком живы болезненные воспоминания последних лет. Сперва на той огромной кровати в муках скончался мой отец, а несколько лет назад, тихо и спокойно, проведя три дня в горячке, мать. Перед смертью ее разум затуманился, и она отошла в иной мир, даже не вспомнив, кто я и как меня зовут.

Словно и не было этих лет, словно ее тело только что завернули в саван и вынесли в усыпальницу, а в пыльном воздухе до сих пор стоит тонкий аромат можжевелового масла.

Слуги развели огонь в камине и расставили жаровни с лавовым камнем, но в комнате все равно холоднее, чем в могиле. Я потираю озябшие плечи, пока Тьёрд медленно обходит комнату, бросает взгляд на заваленную шкурными покрывали постель и скрывает за пологом, откуда вырывается облачко пара.

Что он хочет узнать о Намаре?

Или, может быть, я неверно задаю себе этот вопрос, и следует спросить себя: что я готова о ней рассказать? И будет ли это правда и только правда?

– Я жду, кхати, – доносится голос Тьёрда. – Или мне следует повторить урок на ком-то из твоих слуг? Может быть, на кухарке?

Как я могла думать, хоть бы самый краткий миг, что рядом с ним может быть безопасно?

Боги, покарайте меня слепотой и глухотой, если я еще раз так опрометчиво забудусь.

Генерал стоит около до краев наполненной мраморной ванной, в которой места хватит даже для двоих. На стенах купальни, под толстым слоем плесени и трещин, еще можно рассмотреть красивую вязь мозаики, но разруха неумолимо добралась и сюда.

– Сними, – отдает следующий приказ мой личный тиран на этот вечер.

Протягивает левую руку, и я долго вожусь со шнуровкой на стальном наруче с гравировкой в виде обломков меча. Вместо правой руки, оторванной от самого плеча, у него механический протез, который каким-то абсолютно непостижимым мне образом словно растет из его плоти, является естественным продолжением костей, суставов, мышц и сухожилий. Непонятная ни одному смертному природ халларнов, способность их тел сливаться с черным железом и алхимической сталью.

Однажды я видела воина, у которого была лишь одна нога из плоти и крови, а вместо половины лица стояла железная выпуклая пластина, начищенная, словно парадный щит. Однажды, я видела маленькую девочку с металлическим глазом. Однажды я видела такое, что лишь тень воспоминания вызывает острый приступ тошноты.

Я одергиваю руки, когда наруч с лязгом падает на пол.

– И это тоже, – Тьёрд поднимает руки и терпеливо ждет пока я, наконец, пойму, что от меня требуется.

Он хочет, чтобы я раздела его всего? Чтобы осталась наедине с обнаженным мужчиной?

Мои руки дрожат от смеси отчаяния и злости, когда я, стараясь не касаться его кожи, цепляю края рубашки и тяну ее вверх. Ткань нехотя обнажает необычно бледную для халларна кожу, покрытую россыпью крупных родинок, впалый живот, усыпанную шрамами крепкую безволосую грудь с маленькими темными сосками.

Я случайно задеваю один из них пальцем. Замираю, потому что Тьёрд издает тихий странный звук. Как будто на пиру мимо него пронесли самое вкусное блюдо.

– Это правда? – вдруг спрашивает он, когда рубашка падает на пол, а я испытываю желание заткнуть нос, чтобы не впитывать в себя запах своего врага. Так пахнет поле битвы и одинокий костер, и мужчина, который превращает кости в прах.

– Какую правду ты хочешь услышать о моей сестре, аэ’рим?

– Сейчас я хочу услышать правду о тебе. Ту, где одну маленькую глупую северянку поймали двое воинов, надругались над ней, а после решили проткнуть мечом и отправить во мрак. Но она каким-то чудом уцелела.

Мне нужен воздух, я задыхаюсь здесь, тону, словно в болоте.

Наощупь пытаюсь добраться до полога, за которым мой путь на свободу, но Тьёрд успевает дернуть меня обратно. Спина с болью врезается в его грудь, в глазах темнеет от тупой боли где-то между лопатками.

– Эти слухи правдивы, кхати? – на ухо спрашивает он.

Это не заигрывания и не флирт. Не попытка произвести впечатление или запугать.

Это исповедь палачу перед казнью.

– Нет, аэ’рим, – говорю я. – Это ложь.

И, словно скорая расправа за вранье, случайно прикусываю язык до крови.

Как только слова срываются с губ, ложь становится такой очевидной, что даже стены как будто вот-вот распахнут каменные рты и начнут высмеивать мою глупость. Но то, о чем он спрашивает – это хуже, чем остаться наедине с голым мужчиной. Это все равно, что стащить с себя кожу вместе со старым платьем. Вывернуть наружу старыми шрамами и смотреть, как он вытрет моей болью свои грязные сапоги.

Лучше уж смерть.

Но вкус крови во рту заставляет вспомнить, что еще совсем недавно я была готова упасть в ноги своему спасителю, потому что боялась расстаться с жизнь во имя ненавистного чужого бога.

Тьёрд может запросто разоблачить меня. Достаточно просто расстегнуть платье до самого низа и увидеть тот шрам: шириной в ладонь, ниже пупка, ровный и четкий, потому что тот меч был из алхимического серебра, убийственно острый и смертоносный. Я выжила только благодаря заботам и молитвам матери, но, когда пришел мой черед отдать ей долг, богам было угодно закрыть глаза и заткнуть уши.

– Я верю тебе, – говорит генерал, отпуская меня из хватки своей железной руки.

Хоть и живая у него такая же крепкая и сильная. Если бы захотел – мог просто смять меня в тряпичный ворох. И от этой мысли меня снова тянет сбежать. Но теперь держусь, стою, не шелохнувшись, чтобы не напороться на новые вопросы.

Только медленно и густо краснею, когда он стаскивает высокие сапоги, возится со шнуровкой потертых кожаных штанов и стаскивает их, абсолютно не стесняясь полной наготы.

Хорошо, что поворачивается спиной – и я могу держать глаза закрытыми, пока не раздается всплеск и звук льющейся на пол воды. Может хоть теперь он меня отпустит? В Шипе нет молодых служанок, но, если генералу приглянулась Намара, она не будет против потереть ему спину. Или потереться о него промежностью.

– Итак, – Тьёрд откидывает голову на край ванны, прикрывает глаза как от большой усталости. – Расскажи мне о Намаре.

Глава пятая: Тьёрд

О том, что у меня есть сердце, я понял не когда умирал на столе под ножом мясника, по живому отсекающего мне то немногое, на чем еще держалась моя рука. И не когда привыкал к боли, пока железо врастало в мою изувеченную плоть.

Я узнал о нем, когда почувствовал тоску по родному Акриму. По громадным замкам, высеченных из цельных каменных столпов, по затянутому тучами небу, по стальным птицам на фоне тяжелых облаков. По воздуху, без которого я начинал сходить с ума.

Я ненавижу Север и дикарей, которые живут здесь в черной неграмотности и серости, думают, что мир существует только до тех пор, пока успели придумать их предки, а все, что за гранью их безумных сказок и легенд – это проказа и чума. Халларны для них – поветрие, затяжная болезнь, против которой у них нет иммунитета. Но вместо того, чтобы принять лекарство и покорно склонить головы, эти неграмотные люди продолжают бросаться на мечи. Они находят геройской смерть в бою с неравным противником. Не используют логику, потому что живут импульсами и порывами.

Император был прав – мы не подчиним Север, пока не начнем говорить на понятном им языке. Так мы придумали целую религию и кровавые жертвоприношения, так наши стальные птицы превратились в драконов, а медицина стала даром богов.

Чтобы заставить себя слушать, нужно сперва выучить своему языку.

Мы сделали с точностью до наоборот: перевели свою историю в плоскость понятных им явлений.

И теперь Эр собирает сделать следующий шаг: женить меня и Киллана, чтобы мы узнали повадки северян, влезли в их жизнь и расположили к себе. Война не может длиться вечно, потому что она истощает даже таких, как мы. А Север – это нескончаемый источник энергии, на котором сидят дикари и понятия не имеют, что топчут ногами собственное величие.

Как раз сейчас я лежу в ванной старого разбитого замка, под фундаментом которого целые залежи синалума, и вскоре они будут моими. С симпатичной тупой женой в придачу.

Я знаю о них все, что нужно: формально, мой будущий жирный родич не владел ни куском этой земли, потому что счастье свалилось ему в руки после смерти жены. Эти земли, все, что на них стоит и растет – принадлежат старшей. Той, которая как раз бормочет что-то за моей спиной.

Нужно было отдать ее жрице. Пусть бы подавилась. Я говорил Эру, что старуха слишком вжилась в роль и начала резать всех без разбору, но император считает ее бдение полезным кровопусканием, после которого «больной» будет скорее мертв, чем жив. Ему достаточно стольного количества людей, сколько сможет обрабатывать землю и вести непрерывную добычу синалума. И для этого у него, как у опытного хирурга, есть все необходимые инструменты: скальпель, пила и маленький молоточек с долотом, которым вышибают мозги раненым солдатам, чтобы бедолаги не мучились в агонии.

Нужно было отдать ее жрице – все-таки девица не только безобразна, но еще и скучна.

– Где твои родственники? – интересуюсь я, наслаждаясь теплой лаской воды. – Дяди, тетушки?

– Они все умерли, аэ’рим, – после небольших раздумий отвечает она.

Лжет. Ее дядя владеет обширными землями к западу отсюда, и его территории вплотную прилегают к моем будущим владениям. Это можно использовать. Даже нужно.

Но от девчонки придется избавиться, потому что пока она будет жива, обязательно найдется какой-то полоумный родственник, мечтающий вытащить девицу из беды. Хотя…

– Я могу идти? – спрашивает кхати, и я слышу, как она топчется на месте.

Мне невыносимо скучно.

И у меня давно не было женщины. Будь она хоть каплю красивее, я бы просто взял это тело и использовал по назначению, потому что именно так халларны поступают с женщинами покоренных народов.

Как ни странно, эта мысль немного будоражит мое воображение.

Позволяю себе минутную слабость, отпуская фантазию в ту сторону, где я затаскиваю кхати в воду, разводу ей ноги и усаживаю на себя грубо и сильно. У нее будут так же гневно сверкать глаза в тот момент? Или она будет плакать от унижения?

Морщусь и провожу по лицу мокрой ладонью.

– Иди. И скажи сестре и отцу, что завтра утром я хочу говорить с ними обоими.

Она делает несколько шагов, останавливается, мнется. Песок и каменная крошка противно хрустят под подошвами ее домашних башмаков.

– Эта земля принадлежит мне, аэ’рим, – внезапно говорит эта безобразная северянка. – Земля, Красный шип, все что в округе, в небе и под землей.

Я удивлен ее догадливости, хоть и не считал девчонку глупой. Возможно, недалекой и слишком строптивой, но не такой набитой дурой как младшая. Ту мне хотелось выгнать из-за стола после нескольких минут беспрерывной чепухи, которая выпрыгивала из ее рта, словно вши с дохлой собаки.

– И? – лениво интересуюсь подтекстом.

Будет торговаться? Скажет, что я нарушаю право наследования? Попросит передать слезную мольбу императору и защитить ее от произвола жирного урода?

– Ты можешь взять в жены меня… Тьёрд.

Ей все-таки удается меня удивить.

Даже жаль, что в этот момент не вижу ее лицо – наверняка оно было бы умоляющим, просящим, испуганным. Я прикрываю глаза, мысленно примеряя кхати все эти маски. Больше всего она нравится мне с мольбой. Если представить, что ее волосы высоко собраны, она стоит передо мной на коленях, и ошейник на тонкой длинной шее кажется почти что частью сексуальной игры. Я не большой поклонник такого развлечения, но дома у меня осталась пара рабынь, которые любили «быть в покорности», и иногда мы неплохо развлекались втроем. Впрочем, все это быстро приедается.

– Чем ты лучше сестры? – я немного поворачиваю голову, надеясь, что девчонка поймет немой сигнал подойти, но, судя по тишине за спиной, она вросла в пол и по доброй воле не сдвинется с места.

– Я умнее ее, – после небольшой заминки отвечает девчонка.

Долго думала, выбирала, приценивалась.

И выбрала самый беспроигрышный аргумент. Если бы не одно «но»: мне не нужна умная жена, мне вообще не нужна женщина, с которой я буду строить семью и играть в любовь до гроба. Тем более – варварка, которая смотрит на меня с ужасом и отвращением, как будто у меня гремучая змея вместо руки.

В голове крутятся варианты, при которых я мог бы получить двух сестер вместо одной: младшую взял бы в жены, раз уж Эр сам ткнул в нее пальцем, а старшую держал возле себя. Кажется, она может стать интересным собеседником, а из страха снова попасть в лапы жрицы поумерила бы свой пыл.

Но куда же без вездесущего «но».

Мне не нужна наследница с законными правами на кусок земли, который в самое ближайшее время я собираюсь превратить в прибыльный рудник.

– Я буду хорошей женой… Тьёрд.

Очень стараюсь подавить ироничный смешок, но потом вспоминаю, кто она, и не тружусь расшаркиваться.

– Ты даже имя мое произнести не можешь, как будто язык боишься порезать. Ты знаешь, что жена должна разделить ложе с мужем?

Она медленно и возмущенно цедит воздух сквозь зубы, и я со вздохом выбираюсь из ванны, не трудясь прикрыть наготу. Северянка так крепко закрывает глаза, как будто увидела не голого мужчину, а жрицу с печатью. Я сокращаю расстояние между нами, не без интереса наблюдая, как она буквально сжимается от попыток не уступить моему напору. Даже когда я стою так близко, что могу запросто повалить ее на пол, задрать юбку и проверить, наврала ли она. И мое тело оживает, но не от предвкушения наказания за вранье, а от мысли о том, какая она под одеждой. Хоть и старше той набитой дуры, и выше нее, но куда более тонкая. Грудь меньше, и сзади все как я люблю. Член чувствует, что без одежды она понравится мне куда больше.

– Так ты знаешь, кхати? – чуть более жестко повторяю свой вопрос. – Посмотри на меня, если не хочешь, чтобы я подыскал более негуманный способ вынудить тебя открыть глаза.

Она быстро повинуется, но в светло-янтарных глазах нет ни капли покорности.

Там лишь вызов, провокация. Она дрожит, боится и знает, что, если я прямо сейчас сверну ей шею, мне совершенно ничего за это не будет. Потому что за мной право сильного, а она просто одна их тысяч дикарей, которых я без жалости предал огню и мечу.

– Я знаю, Тьёрд.

– И что я, вероятно, сперва захочу попробовать блюдо до того, как соглашаться остаток жизни есть его на ужин.

Оставим в стороне, что ни в каком из законов – божьих и халларнских – нет ни намека на то, что я обязуюсь хранить верность своей жене. Эр более чем непрозрачно намекнул, что вся эта показуха только для формальной законности моего права на владение землей. Война со слабым и никчемным противником, если она затягивается на годы, может вымотать и обескровить даже непобедимую армию.

– Это безбожно, – сглатывает северянка, но продолжает упрямо стоять на месте.

Все же кровь Черных тварей, которую в меня закачивают литрами, делает свое дело.

Мне хочется поохотиться на эту маленькую безобразную дурочку.

Я наклоняюсь к ее уху и мысленно отмечаю, что кхати даже не шелохнулась, когда мои губы «случайно» коснулись ее кожи. Она хорошо пахнет: морозом, льдом. И жаждой жизни.

– Бога здесь нет, глупая северянка, – говорю шепотом. – Только бессердечный Тьёрд, которого он изрыгнул из себя, потому что подавился и чуть не сдох. Хочешь стать моей маленькой послушной женушкой? Становись на колени и убеди меня. Я готов рассмотреть все аргументы.

Надеюсь, она понимает, что речь идет не о разговорах?

Северянка задирает голову, и гнев в ее глазах красноречивее всех слов говорит, что она все понимает. Только цена слишком высока.

– Ты мне противен, – шарахается к пологу, который обхватывает ее за плечи рваным плащом. Задирает нос, сжимает челюсти, подготавливая прощальные слова, и бросает прямо мне в лицо: – В конце концов, какая рука – такая и рукавица. Ты выбрал свою, Тьёрд.

Она сбегает, даже не осознавая, что я убивал людей и за меньшую дерзость.

Глава шестая

Я потихоньку выбираюсь из своего убежища в разрушенной башне, кутаюсь в плащ из медвежьих шкур и смотрю, как стальной дракон на своей спине уносит проклятого генерала выше облаков, а его маленький смертельный отряд растворяется в густом утреннем тумане.

Отшельник выбрал Намару.

Я пряталась на лестнице и все слышала: его сухое уведомление о том, что император пожелал, чтобы он взял в жены северянку из достойного рода, и лично будет проводить обряд Единения по всем законам халларнского народа. Когда Намара залилась счастливыми слезами, я не выдержала и сбежала, лишь бы не слышать, как она же потом будет визжать от триумфа.

До сих пор не могу поверить, как могла забыться и поверить, что он передумает.

В конце концов, Намара правда красивее меня. А формальности с наследованием… Тиран-император довольствуется формальностями – это так же очевидно, как и то, что после рассвета наступит полдень, а потом вечер и закат. Кроме того…

Я испытываю отвращение от одних лишь воспоминаний, но после того, как я сбежала из купальни, генерал недолго проводил время в одиночестве. Сестра развлекла его. Видимо, достаточно «постояв на коленях», раз провела с Тьёрдом всю ночь.

Но гнев, в котором я сжигаю собственное унижение, моментально гаснет, когда утром следующего дня в Красный шип снова являются Скорбные девы. И на этот раз никто не становится между мной и печатью, никто не говорит Старшей жрице, что она слишком усердно режет северный народ и перекармливает своего кровожадного бога.

Никто не заступается за меня, когда она прижигает мои ладони печатью.

И, глядя на меня с высоты своего роста и положения, выносит приговор:

– У тебя есть три дня, чтобы очистить душу молитвами и подготовиться ко встрече с Видящим. Не бойся, дитя, – говорит снисходительно, но это триумф собаки, которая дождалась, пока хищник отвернется, и стащила у него обглоданную кость. – Скоро ты встретишься с богом.

Но я боюсь.

Очень боюсь.

И мысль о том, чтобы встать на колени ради спасения собственной жизни, больше не кажется такой уж порочной. Только теперь это уже не имеет значения, потому что генерал мог бы отвоевать Избранную жертву своим правом взять ее в жены. Но он уже выбрал жену, и это – не я.

– Я так рада за тебя, – на все том же безупречном халларнском говорит Намара, обнимая меня за плечи и фальшиво расцеловывая в щеки. А когда никто не видит, уже на родном языке, шипя довольной гадиной, добавляет: – Мы с мужем обязательно забудем помолиться о тебе. Надеюсь, ты будешь думать об этом, когда тебя выпотрошат словно рыбу.

У отчаяния вкус пепла и могильной пыли. Я пытаюсь запить его жадным глотком вина, но становится только хуже. Старая Ши с горем пополам уводит меня подальше с глаз отчима и сестры, которые слишком заняты возведением планов на счастливое будущее в качестве родственников одного из самых влиятельных людей в нашем новом порядке.

На кухне, где я, согнувшись и сгорбившись под гнетом безысходности, сижу на маленькой колченогой скамейке, кухарка начинает хлопотать над моими ладонями. Пытается смазать жиром с какими-то целебными травами, причитает, что теперь мои руки похожи на брошенное на жаровню сырое мясо.

– Не стоит, – я слишком резко и грубо вырываю ладони из ее пухлых рук, грубо, забыв о боли, вытираю мази о домашнее платье. – Это уже неважно. Все равно через три дня эта боль уже не будет иметь значения. Какая разница, обожженные ли у меня руки, если я все равно сгорю?

Старая Ши прикрывает лицо передником, очень стараясь сделать вид, что не плачет, но ее объемное тело слишком выразительно трясется. Сейчас мне меньше всего на свете хочется утешать других, потому что моя собственная участь предрешена, и что бы я ни делала в отведенные дни – это уже не имеет никакого смысла. Но она… Она была рядом, ее сын отдал жизнь, чтобы спасти меня, и последние годы мы стали друг для друга кем-то вроде утешения. Поэтому, собрав волю в кулак, приобнимаю ее за плечи и говорю, что все обязательно будет хорошо, и что скоро я увижусь с ее сыном, и обязательно буду присматривать за ним так, как он присматривал за мной.

– Вот, – Старая Ши немного пугливо озирается по сторонам, внезапно перестав плакать, когда понимает, что в святая святых кастрюль и поварешек остались только мы. – Спрячь куда-нибудь.

Я успеваю глянуть лишь мельком: маленький тонкий пузырек с парой капель вязкой черной жидкости, закупоренный простой пробкой. Выглядит как капли от бессонницы, которые наш домашний лекарь готовил матушке в ее последние дни, чтобы унять боль и смягчить ее снами и забвением.

Не расспрашивая, прячу склянку за отворот пояса домашнего платья, но все равно вопросительно жду хоть какие-то пояснения.

  – Это… совсем немного, – говорит кухарка, – но тебе будет не страшно. Совсем не страшно и не больно. Твоей отец будет гордиться, что его дочь не рыдает и не просит пощады у мерзких кровопийц.

Как будто мне должно стать легче от этого.

Я знаю, что в крови, что течет по моим венам, есть кровь великих воинов и даже королей, отважных и бесстрашных людей, смелых мужей севера, которые смеялись в лицо смерти и шли с ней, как с равной. Но стоит подумать о том, как жертвенный кинжал прикоснется к моей шее, и от страха начинают трястись колени и стучать зубы.

Может быть, я не дочь своих родителей?

Почему мне не все равно, буду я жить или умру?