Текст книги "Мальчики Из Бразилии"

Автор книги: Айра Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Сереброголовый Хорст Гессен, обливаясь потом под ярким солнцем, поднял к голубым глазам бинокль, наведя его окуляры на голого по пояс мужчину в белой панаме, который медленно вел перед собой по яркозеленой лужайке газонокосилку. На флагштоке трепетал американский флаг; дом у него за спиной представлял одноэтажное строение из красного дерева и стекла. На том месте, где только что был человек с газонокосилкой, возник черный клуб дыма, пронизанный оранжевыми сполохами, и издали донесся гул взрыва.

Глава третья

Менгеле разместил портрет фюрера и фотографии поменьше, изображавшие дорогие для него лица и памятные встречи, на стенке над диваном, что потребовало от него перемещения дипломов и прочих наград, а также семейных снимков на те свободные места, что он мог найти между двумя окнами, выходящими на южную сторону, и вокруг большого окна лаборатории, а также в простенке на восточной стене. Освободившаяся стена была отдана конструкции, доходящей до уровня пояса, которая включала в себя набор деревянных ящичков; серые обои над ними были сняты и на стену легли два слоя белой краски – один вдоль, а второй поперек. Когда краска высохла, он вызвал из Рио художника.

Шрифтовик провел на белой плоскости безукоризненно точные черные линии и заполнил образовавшиеся графы изящными буквами, но вырисовывая их, он выразил явное стремление не обращать внимания на незнакомые ему апострофы, предпочитая выписывать их, как принято в Бразилии. И все четыре дня Менгеле приходилось, сидя за своим столом, то и дело останавливать его, предупреждать и инструктировать. Шрифтовик вызывал у него раздражение и уже на второй день он и не чаял, когда этот болван улетит.

Когда работа была завершена, Менгеле, сидящий за широким столом с аккуратными стопками бумаг и журналов, получил возможность откинуться на спинку стула и с удовольствием приглядеться к представшей перед его глазами аккуратной схеме. Девяносто четыре имени, каждое со своей страной, датой и присвоенным ему деревянным ящичком, выстроились аккуратными рядами. Все они были здесь от «1. Дюрнинг – Германия – 16/10/74» до «94. Ахен – Канада – 23/4/77». Рядом с каждым именем располагался квадратик, и теперь ему предстояло заполнить их! Это он будет делать самолично. Конечно, то ли черным, то ли красным цветом, он еще не решил каким.

Повернувшись в кресле, он улыбнулся фюреру. «Надеюсь, вы ничего не имеете против, чтобы висеть с этой стороны, мой фюрер? Конечно, нет; с чего бы?»

Теперь, увы, оставалось лишь ждать – до первого ноября, когда в штаб-квартиру начнут поступать первые известия.

Он провел время в лаборатории, где пытался, хотя и без большого энтузиазма, имплантировать хромосомы в яйцеклетку лягушки.

Один день он посвятил поездке в Асунсьон, где посетил своего парикмахера, побывал у проститутки, купил настольные часы и побаловал себя хорошим бифштексом, отдав ему должное в компании Франца Шиффа у «Ла Каландрии».

И вот наконец пришел этот день – прекрасный долгожданный день, столь солнечный, что ему пришлось задернуть шторы в кабинете. Рация была настроена на волну штаб-квартиры, и наушники лежали рядом с блокнотом и авторучкой. На углу стекла, покрывавшего столешницу, было расстелено белое полотенце; на нем в хирургическом порядке лежали маленький тюбик с кармином, отвертка, несколько новеньких тоненьких кисточек, плоская чашка Петри без крышечки и флакон со скипидаром с притертой крышкой. Левый торец длинного стола отстоял от стены несколько поодаль, и освободившееся пространство было занято приставной лестничкой, которая ждала, когда, взгромоздившись на нее, он завершит рисунок первой колонки с именами и странами.

Незадолго до полудня, когда он уже стал испытывать беспокойство, из-за опущенных штор стал нарастать звук авиационного двигателя. Заходил на посадку самолет из штаб-квартиры – он должен был доставить или очень плохие, или очень хорошие известия. Торопливо покинув кабинет, Менгеле миновал холл и оказался на крыльце, на котором сидели ребятишки обслуги, разламывая плоскую лепешку. Перескочив через них, он обежал дом и по ступенькам спустился с его задней стороны. Самолет уже шел, едва ли не касаясь верхушек деревьев. Прикрывая глаза от слепящего света, он быстро миновал двор – слуги, увидев его, засуетились – и продолжил путь мимо бараков обслуживающего персонала и генераторной. Легкой рысцой он миновал тропинку, проложенную среди густой тропической растительности, и уже слышал, как приземляется самолет. Он перешел на быстрый шаг, заправил в брюки выбившуюся рубашку, вынул платок и вытер взмокший лоб и щеки. Почему самолет, почему не по рации? Произошла какая-то накладка, преисполнился он уверенности. Либерман? Неужели эта сволочь смогла, в конце концов, что-то вынюхать? В таком случае он лично отправится в Вену, найдет его и убьет собственными руками. Для чего иначе ему в таком случае жить?

Он успел выбраться к травянистой обочине посадочной полосы, чтобы увидеть, как двухмоторный красно-белый самолетик подруливает к его авиетке в бело-черных цветах. Двое охранников уже спешили помочь выбраться пилоту, который махал ему. Он кивнул. Другой охранник копошился у высокой проволочной изгороди, вытаскивая из его переплетения какое-то застрявшее животное. Он не спускал глаз с дверцы салона красно-белого самолета, который наконец замер на месте. Лопасти пропеллеров перестали вращаться. Он молча молился про себя.

Дверца откинулась, и один из охранников поспешил навстречу спускающемуся по трапу высокому человеку в светло-синем комбинезоне.

Полковник Зейберт! Должно быть, в самом деле плохие новости.

Он медленно двинулся ему навстречу.

Увидев его, полковник махнул рукой – кажется, он весел и оживлен. В руках у него был красный пакет для покупок.

Менгеле прибавил шагу.

– Есть новости? – крикнул он еще издалека.

Полковник кивнул, улыбаясь.

– Да! И хорошие!

Слава Богу. Он пустился бегом.

– Я так волновался!

Они обменялись рукопожатием. У полковника было приятное лицо с правильными нордическими чертами и светлыми волосами; улыбаясь, он сказал.

– Состоялась связь со всеми «коммивояжерами». Они повидались со всеми октябрьскими «покупателями»; с четырьмя встреча состоялась в точно намеченные даты, с двумя на день раньше, а с одним на день позже.

Менгеле прижал руки к груди и перевел дыхание.

– Слава Богу! Я так беспокоился, увидев самолет!

– Мне захотелось полетать, – сказал полковник. – Сегодня такой прекрасный день.

Они бок о бок двинулись по тропинке.

– Все семеро?

– Все семеро. И без сучка, без задоринки, – полковник протянул пакет. – Это для вас. Таинственная посылка от Австрийца.

– Ах, да, – сказал Менгеле, беря ее. – Благодарю. Никаких тайн. Я попросил его прислать мне немного шелковой материи; одна из моих горничных шьет мне рубашки из него. Вы останетесь на ленч?

– Не могу, – сказал полковник. – В три часа я должен начать готовиться к свадьбе внучки. Вы знаете, что она выходит замуж за внука Эрнста Реблинга? Завтра. Хотя я успею попить с вами кофе и поговорить.

– Подождите, пока вы не обозрели мои графики.

– Графики?

– Сейчас увидите.

Осмотрев их, полковник преисполнился энтузиазма.

– Великолепно! Просто произведение искусства! Вы ведь не сами с этим справились?

Кладя пакет на стол, Менгеле с удовольствием улыбнулся:

– Господи, конечно, нет. Сомневаюсь, чтобы мог правильно провести хоть одну линию. Ко мне прилетал человек из Рио.

Полковник, не скрывая удивления, повернулся и вопросительно уставился на него.

– Не беспокойтесь, – поднял Менгеле руку. – По пути домой он попал в катастрофу.

– С тяжелым исходом, я надеюсь, – сказал полковник.

– И весьма.

Принесли кофе. Полковник оторвался от лицезрения портретов фюрера и, наконец, они расселись на диване, перед которым на столике были сервированы маленькие, с золотыми ободками, чашечки с дымящейся черной жидкостью.

– Все они сняли себе квартиры, – рассказал полковник, – кроме Гессена, который приобрел трейлер. Но он собирается им пользоваться только до холодов. Я сказал им, чтобы они звонили раз в неделю, на тот случай, если что-то произойдет.

– Мне нужны точные даты, – сказал Менгеле, – когда были устранены эти люди. Для моих записей.

– Конечно, – полковник поставил блюдце с чашечкой на кофейный столик. – У меня все отпечатано. – Он засунул руку во внутренний карман.

Менгеле тоже поставил прибор и взял у полковника смявшиеся листы. Развернув их, он отодвинул текст на некоторое отдаление и, прищурившись, стал изучать его. Улыбаясь, он покачал головой.

– Четверо из семи точно в срок! – восхищенно сказал он. – Ну и ну!

– Они толковые ребята, – сказал полковник. – Швиммер и Мундт уже вышли на следующих. Фарнбаху пришлось поработать языком; он вечно задает кучу вопросов.

– Знаю, – сказал Менгеле. – У меня с ним тоже хватило хлопот, когда я инструктировал его.

– Сомневаюсь, чтобы у него осталось еще какие-то вопросы, – сказал полковник. – Я ему все разжевал и вложил в рот.

– Благодарю вас, – Менгеле сложил приятно похрустывающие листы и положил их на угол стола, аккуратно подравнивая края. Глянув на график, он представил себе, с каким удовольствием закрасит семь клеточек, когда полковник покинет его.

– Вчера утром мне звонил полковник Рудель, – сказал полковник. – Он в Кота Браве.

– Вот как? – Менгеле сразу же понял, что полковника привело к нему не только желание насладиться полетом. Что за этим кроется? – Как он поживает? – спросил он, делая глоток кофе.

– Прекрасно, – сказал полковник. – Но кое-что его беспокоит. Он получил письмо от Гюнтера Венцлера с предупреждением: Яков Либерман в какой-то мере осведомлен о нашей операции. Две недели назад он читал лекцию в Гейбельберге. И задал аудитории довольно странный «гипотетический вопрос». А приятель Венцлера, чья дочка там учится, рассказал ему, что происходило.

– Что точно спрашивал Либерман?

Несколько мгновений полковник смотрел на Менгеле, а потом сказал:

– Почему мы – то есть, вы и все остальные – хотим уничтожить девяносто четыре шестидесятипятилетних гражданских служащих. Чисто «гипотетический вопрос».

Менгеле пожал плечами.

– Чего ему никогда не понять, – сказал он. – Не сомневаюсь, что никому не удастся найти правильный ответ.

– Рудель в этом тоже уверен, – согласился полковник, – но он хотел бы знать, каким образом Либерман смог поставить правильный вопрос. Похоже, вас это не особенно удивляет.

Сделав глоток, Менгеле небрежно сказал:

– Американец не успел прокрутить запись, когда мы нашли его. Он просто переговорил с Либерманом. – Поставив чашечку, он улыбнулся полковнику. – И я не сомневаюсь, что вы уже все это выяснили в телефонной компании.

Вздохнув, полковник склонился к Менгеле.

– Почему вы не рассказали нам? – спросил он.

– Откровенно говоря, – сказал Менгеле, – я боялся, что вы отложите начало операции, если Либерман начнет расследование.

– Вы были правы, именно это мы и собирались сделать, – подтвердил полковник. – Три или четыре месяца – какая в этом разница?

– Они могут полностью изменить результаты. И верьте мне, это именно так, полковник. Спросите любого психолога.

– В таком случае мы могли оставить в покое этих людей и по прошествии времени заняться следующими, которым подошел бы срок!

– И уменьшить выход на двадцать процентов? За первые же четыре месяца намечено восемнадцать человек.

– А вам не кажется, что таким образом вы куда больше сократите выход? – потребовал ответа полковник. – Только ли со студентами говорил Либерман? Завтра же могут арестовать людей, наших людей! И выход сократится на девяносто пять процентов.

– Прошу вас, полковник, – стал успокаивать его Менгеле.

– Предполагая, конечно, что вообще будет какой-то выход. Пока, как вы знаете, у нас есть только ваши заверения!

Менгеле сидел молча, с трудом переводя дыхание. Взяв чашку, полковник уставился в нее и снова поставил.

Менгеле выпустил воздух из легких.

– Результат, вне всякого сомнения, будет именно таков, как я предсказывал, – сказал он. – Остановитесь, полковник, и подумайте минутку. Стал бы Либерман приставать с такими вопросами к студентам, если бы кто-то согласился выслушать его? Ведь все наши разъехались, не так ли? И спокойно делают свои дела? Конечно же, Либерман постарался переговорить с кем-то еще – пусть даже со всеми прокурорами и полицейскими Европы! Но вне всякого сомнения, они не обратили на его слова никакого внимания. А что еще вы от них ждали – старый ненавистник нацистов является с историей, которая, не имея под собой никаких доказательств, звучит чистым бредом. Вот на это я и рассчитывал, когда принимал решение.

– Не вам предстояло принимать решение, – сказал полковник. – И шестерым нашим людям в данный момент угрожает куда большая опасность, чем та, которую мы обговаривали.

– Но их старания обеспечат ваше самое большое вложение, не говоря уже о высокой цели существования расы, – встав, Менгеле подошел к столу и взял сигарету из медного ящичка. – Во всяком случае, вода перехлестнула через дамбу, – сказал он.

Полковник продолжал пить кофе, глядя в спину Менгеле. Опустив чашку, он сказал:

– Рудель потребовал от меня, чтобы я сегодня же отозвал наших людей.

Повернувшись, Менгеле чуть не выронил сигарету из губ.

– Не могу в это поверить, – сказал он.

Полковник кивнул.

– Он очень серьезно относится к своим обязанностям старшего офицера.

– Он несет ответственность и как ариец!

– Верно, но он никогда не был уверен, как все мы, что проект сработает; и вы это знаете, Иозеф. Боже милостивый, ну и работу мы провернули!

Менгеле, полный враждебности, стоял молча, ожидая развития событий.

– Я не раз излагал ему то, что вы мне говорили, – продолжил полковник. – Если мы отзовем людей и все будет в порядке, то Либерману не удастся ничего пронюхать – тогда почему бы не пустить их снова в поле? Он наконец согласился. Но за Либерманом теперь придется наблюдать, не сводя глаз – об этом позаботится Мундт – и если будет хоть малейший признак, что он о чем-то догадывается, тогда придется принимать решение: то ли убивать его, что может вызвать только активизацию расследования, то ли подставить ему своего человека.

– В таком случае все пойдет прахом, – тихо сказал Менгеле. – Все, чего мне удалось достичь. Все средства, что вы потратили на эксперименты и оборудование. Как он может даже подумать об этом? Я пошлю еще шесть человек, если эти будут схвачены. И еще шесть! И еще!

– Я согласен, Иозеф, согласен, – успокоил его полковник. – И я очень хочу, чтобы вы высказали свое мнение, если придет пора принимать решение, и высказали его в полный голос. Но если Рудель узнает, что вы отправили людей на операцию, будучи в курсе дела, что Либерман предупрежден – он полностью отстранит вас от операции. Вы даже не будете получать ежемесячных отчетов. Я бы предпочел не вводить его в курс дела. Но прежде, чем я пойду на это, я хотел бы получить от вас заверение, что вы не будете принимать... никаких единоличных решений.

– Относительно чего? Никаких решений больше принимать не надо, так как все на местах и занимаются своим делами.

Полковник усмехнулся.

– Могу себе представить, как вам хочется сесть на самолет и лично добраться до Либермана.

Менгеле затянулся сигаретой.

– Не смешите меня, – сказал он. – Вы же знаете, что мне нет ходу в Европу. – Повернувшись, он стряхнул столбик пепла.

– Могу ли я получить от вас заверение, – снова задал вопрос полковник, – что вы не будете делать ровно ничего, имеющего отношения к операции без консультации с Объединением?

– Конечно, можете, – сказал Менгеле. – В полной мере.

– Тогда я скажу Руделю: пока остается тайной, каким образом до Либермана дошли эти слухи.

Менгеле недоверчиво покачал головой.

– Не могу поверить, – сказал он, – что этот старый дурак – я имею в виду Руделя, а не Либермана – может списать и такие средства, и гордость арийской расы, опасаясь за безопасность шестерых обыкновенных людей.

– Деньги – лишь часть того, с чем нам приходится иметь дело, – сказал полковник. – Что же до смысла существования арийской расы, то, как я говорил, он никогда полностью не верил, что проект сработает. Я думаю, что для него он несколько смахивает на черную магию; этому человеку не свойственен научный склад ума.

– Вы, должно быть, были не в себе, дав ему право конечного решения.

– В свое время это препятствие не будет нам больше мешать, – сказал полковник. – Если к нам придет это время. Остается надеяться, что Либерман прекратит болтать даже со студентами, и в вашем графике рано или поздно заполнятся все девяносто четыре клеточки.

Он встал.

– Проводите меня к самолету.

Он выкинул вперед негнущуюся ногу и походкой робота двинулся на поле, напевая:

– Вот идет невеста! – шаг! – Вся в белом! – шаг! Ну что за глупости! Меня ждет самая обыкновенная свадьба! Но попробуйте внушить это женщине.

Менгеле проводил его до самолета, помахал вслед поднявшейся в небо машине и вернулся в дом. В столовой его ждал ленч, которому он уделил внимание, после чего тщательно вымыл руки над раковиной и направился в кабинет. Основательно встряхнув баночку с кармином, он отверткой поддел плотно пригнанную крышку. Надев очки, взяв краску и новенькую кисточку, он поднялся по стремянке.

Аккуратно окунув кисточку в краску, он обтер о край баночки излишек ее, перевел дыхание, успокаиваясь, и тщательно наложил слой красной краски в квадратики рядом с именем – «Дюрнинг – Германия – 16.10.74».

Все получилось как нельзя лучше: ярко-красное на белом, четко и красиво.

Он чуть подправил свое произведение и обратился к другому квадратику: «Хорве – Дания – 18.10.74».

И «Гатри – США – 19.10.74».

Спустившись со стремянки, он сделал несколько шагов назад и внимательно изучил плоды рук своих.

Да, эти три квадратика смотрятся.

Взобравшись снова на стремянку, он закрасил очередные клеточки: «Ранстен – Швеция – 22.10.74», и «Рауншенберг – Германия – 22.10.74», и «Лиман – Англия – 24.10.74», и «Осте – Голландия -27.10.74».

Оказавшись внизу, он снова бросил взгляд на график.

Прекрасно, семь красных отметок.

Но чувство радости было омрачено.

Черт бы побрал Руделя! Черт бы побрал Зейберта! Черт бы побрал Либермана! Черт бы побрал всех!

***

Ад кромешный – вот куда он вернулся. Владелец дома, Гланцер, из которого получился бы отменный антисемит, если бы не тот прискорбный факт, что он сам был евреем, выкрикивал оскорбления в лицо миниатюрной перепуганной Эстер, пока Макс и смущенная молодая женщина, которую Либерман никогда здесь не видел, возились со столом Лили, подталкивая его к дверям спальни. Из многочисленных ведер и тазов, расставленных по всему помещению, доносилось музыкальное перестукивание капель и струек воды, которые просачивались из мокрых пятен по всему потолку. На полу в кухне валялись осколки фаянсовой посуды. («О, эти крысы!» – то был голос Лили) и надрывался телефон.

– Ага! – заорал Гланцер, поворачиваясь и тыкая в него пальцем. – Вот она, явилась наша всемирная знаменитость, которую совсем не беспокоит имущество бедного старого человека! Не ставьте свой чемодан, пол его не выдержит!

– Добро пожаловать домой, – сказал Макс, вцепившийся в край стола.

Либерман поставил чемодан и положил папку. Было воскресное утро и он ожидал, что в квартире его встретят тишина и покой.

– Что случилось? – спросил он.

– Что случилось? – взвизгнул Гланцер, проталкиваясь к нему между двумя столами; его одутловатое лицо было багрово-красного цвета.

– Я скажу вам, что случилось! Наверху потоп, вот что! Вы так перегрузили тут полы, что трубы перекосились! И дали течь! Вы думаете, они способны выдержать ту нагрузку, что вы на них навалили?

– Трубы дали течь наверху и я в этом виноват?

– Все связано! – заорал Гланцер. – Передалось напряжение! Весь дом рухнет из-за перегрузки, что вы тут устроили!

– Яков? – Эстер протянула ему трубку, прикрывая микрофон. – Человек по фамилии фон Пальмен, из Маннгейма. Он уже звонил на прошлой неделе. – Прядь волос выбилась из-под ее рыжеватого парика.

– Запиши его номер, я перезвоню ему.

– Я только что разбила розовую вазу, – мрачно сказала Лили, появляясь в дверях кухни. – Любимую вазу Ханны.

– Вон! – распространяя зловонное дыхание, оглушительно завопил Гланцер. – Выкинуть все эти столы и шкафы. Тут квартира, а не офис! И стеллажи с папками тоже!

– Сам пошел вон! – на том же пределе громкости заорал Либерман – как он выяснил, это был лучший способ иметь дело с Гланцером. – Идите занимайтесь своими вонючими трубами! Это моя мебель, мои столы и шкафы! Разве в договоре упоминалось еще что-то, кроме обеденного стола и стульев?

– Вам в суде объяснят, что говорится в договоре!

– А вам объяснят, сколько с вас взыщут за эту аварию! Вон! – Либерман показал пальцем на дверь.

Гланцер заморгал. Заюлив взглядом, словно к чему– то прислушиваясь, он обеспокоенно взглянул на Либермана и кивнул.

– Не сомневайтесь, я уйду, – прошептал он. – Прежде, чем что-то случилось. Жизнь мне дороже, чем имущество.

Он вышел на цыпочках и прикрыл за собой двери.

Либерман топнул ногой и крикнул:

– Я хожу по полу, Гланцер!

Издалека донеслось:

– Он провалится!

– Не надо, Яков, – сказал Макс, беря Либермана за руку. – Тут все держится на честном слове.

Либерман повернулся. Оглядевшись, он поднял глаза к потолку и только застонал:

– Ой-ой-ой! – после чего закусил нижнюю губу.

Эстер, которая, встав на цыпочки, вытирала стеллаж с досье, сказала:

– Мы успели спохватиться, так что все не так плохо. Слава Богу, утром я была на кухне, пекла ореховый торт. Как только увидела, что тут делается, сразу же позвала Макса и Лили. Протекло только здесь и на кухне, а не в других комнатах.

Макс представил застенчивую молодую женщину с большими красивыми серыми глазами: их с Лили племянница Аликс из Брайтона, из Англии, которая приехала к ним на каникулы. Пожав ей руку, Либерман поблагодарил за помощь, после чего снял наконец пальто и включился в общий труд.

Они вытерли столы и мебель, опустошили полные тазы и ведра, вернули их под места протечек и постарались затереть вспучившуюся штукатурку на потолке.

Затем, рассевшись на столах и на той половине дивана, что не отсырела, они принялись за кофе с тортом. Из протечек лишь временами стекали неторопливые струйки. Либерман немного рассказал о поездке и визитах к старым друзьям, об изменениях в них, которые бросились ему в глаза. Аликс, запинаясь, отвечала на вопросы Эстер о своей работе художницы по текстилю.

– Пришли некоторые пожертвования, Яков, – сообщил Макс, торжественно кивая седой гривой волос.

– Как всегда, после Святых Дней, – подтвердила Лили.

– Но в этом году больше, чем в прошлом, дорогая, – сказал Макс.

Кивнув, Либерман посмотрел на Эстер:

– Мне что-нибудь приходило из агентства Рейтер? Отчеты? Вырезки?

– Есть какой-то конверт с их грифом, – сказала Эстер, – и довольно большой. На нем сказано «Лично».

– Сообщения? – спросил Макс.

– Перед отъездом я переговорил с Сиднеем Байноном. Об истории, которую мне рассказал тот мальчик, Кохлер. О нем что-нибудь известно?

Они покачали головой.

Эстер поднялась, держа в руках блюдце с чашкой и сказала:

– Этого не может быть, слишком смахивает на бред.

Лили тоже поднялась, начав было собирать тарелки, но Эстер остановила ее:

– Оставь все, как есть, я уберу. Лучше пройдитесь с Аликс, покажите ей окрестности.

Макс, Лили и Аликс стали собираться, и Либерман от души поблагодарил их за помощь. Он поцеловал в щеку Лили, подал руку Аликс, пожелав ей хорошо провести отпуск, и похлопал Макса по спине. Закрыв за ними дверь, он подхватил чемодан и отнес его в спальню.

Заглянув в ванную, он взял пилюли, которые ему приходилось принимать в двенадцать часов, развесил всю одежду в шкафу и сменил пиджак на свитер, а туфли на шлепанцы. Держа в руке очки, он вернулся в гостиную и, взяв папку, направился к высоким французским дверям в столовую, лавируя между столами.

– Я буду посматривать, не пойдет ли снова вода, – из кухни сказала Эстер. – Ты хочешь, чтобы я связала тебя с этим человеком из Маннгейма?

– Попозже, – сказал Либерман, располагаясь в гостиной, которая теперь стала его кабинетом.

Стол был завален журналами и стопками вскрытых писем. Положив папку, он включил настольную лампу и надел очки, после чего из-под большой стопки бумаг вытащил несколько конвертов. Он сразу же нашел серый конверт из агентства Рейтер, пухлый и с четко выписанным адресом. Такой толстый?

Усевшись, он расчистил перед собой место, отодвинув скопившуюся почту на край стола. Фотография Ханны перевернулась, а несколько журналов шлепнулось на пол.

Он сдернул липкую ленту по краям клапана конверта и раскрыл его. На зеленое сукно стола вывалилась куча газетных вырезок и оторванных телетайпных лент. Двадцать, тридцать, еще и еще; некоторые представляли собой фотокопии или наскоро отхваченные ножницами куски из газетных полос. «Маnn getotet in Autounfall; Priest Slain by Robbers; Eesv&da dodar man, 64». Ha отдельных вырезках были желтые и синие ярлычки с датами и названиями газет. Всего больше сорока сообщений.

Он заглянул в конверт и извлек оттуда еще пару маленьких вырезок и пачку их, обернутых листом белой бумаги.

«Держите меня в курсе дела, – было написано на нем аккуратным мелким почерком в самом центре. – С.Б. 30 окт.»

Отложив в сторону конверт, он разложил вырезки и сообщения по всему столу для лучшей видимости – неправдоподобное обилие текстов на французском, английском, немецком – и еще на шведском, датском и других, которых он не мог разобрать, кроме разве нескольких слов тут и там. «Dod», конечно же, означало «смерть» или «мертвый».

– Эстер! – крикнул он.

– Да?

– Словари для перевода – шведский и датский! А также голландский и норвежский.

Он взял вырезку на немецком: «В результате взрыва на химическом заводе в Золингене погиб ночной сторож Август Мор, шестидесяти пяти лет». Нет, не то. Он отложил в сторону.

И тут же снова взялся за нее. Разве мелкий гражданский служащий не может подрабатывать по ночам? Сомнительно для шестидесятипятилетнего человека, но возможно. Взрыв произошел утром того дня, когда ему стала известна эта история, если исчислять ее с 20-го октября.

Вспыхнул верхний свет, и вошедшая Эстер сказала:

– Они должны быть где-то здесь.

Она подошла к обеденному столу и стала разглядывать корешки лежащих на столе книг.

– Датского у нас нет, – сказала она. – Макс пользовался норвежским.

Либерман вытащил блокнот из ящика письменного стола.

– Дай мне еще французский.

– Сначала я его должна найти.

Он нашарил ручку, валявшуюся среди почты. Снова глянув на вырезки, он корявым почерком написал наверху большого желтого листа: «20-го, Мор Август, Золинген» и поставил рядом знак вопроса.

– Вот тебе словари, – объявила Эстер и положила перед ним несколько томов. – Норвежский, шведский, французский.

– И датский, будь любезна, – он отложил вырезку налево, куда будет складывать предполагаемые варианты. Просмотрев одну из английских вырезок, в которой шла речь о священнике, он, поколебавшись, вздохнул и положил ее направо.

Вернулась Эстер, с трудом таща в руках еще несколько томов. Он освободил для них место на краю стола.

– Все было в таком порядке, – пожаловалась она, опуская книги на стол.

– Я все приведу опять в порядок. Спасибо.

Она заправила под парик выбившуюся прядку волос.

– Тебе стоило бы оставить тут Макса, если нужно переводить.

– Я не подумал.

– Может, мне поискать его?

Он отрицательно покачал головой, беря еще одну вырезку на английском. «Ссора завершилась смертельным ударом ножа».

Эстер, обеспокоенно глядя на груду вырезок, спросила:

– Убито так много людей?

– Не все убиты, – сказал он, откладывая вырезку направо. – Некоторые погибли при несчастных случаях.

– Так как ты выяснишь, кто из них был убит нацистами?

– Пока еще не знаю, – ответил он. – Мне придется все это изучать. – Он вытянул вырезку на немецком.

– Изучать?

– И пытаться найти что-то общее. Какую-то причину.

Прищурившись она посмотрела на него.

– Только потому, что тебе позвонил тот мальчик, а потом исчез?

– Спокойной ночи, Эстер, дорогая.

Она отошла от стола.

– А вот я бы писала статьи и зарабатывала деньги.

– Пиши, я буду их подписывать.

– Ты хочешь что-нибудь поесть?

Он покачал головой.

Несколько вырезок сообщили о смертях, которые ничем не бросались в глаза, походя на всех прочих; часть скончавшихся была то значительно старше, то младше обусловленного возраста. Много среди них было торговцев, фермеров, бывших промышленных рабочих или просто бродяг; кое-кто стал жертвой соседей, родственников, хулиганских нападений. Он то и дело, пользуясь увеличительным стеклом, залезал в словарь: «makelaar in onroerende goederen» – это «агент по продаже недвижимости», a «tulltjargteman» – таможенник. Варианты, которые следовало бы рассмотреть, он откладывал налево, все прочие направо. Много слов в вырезках из Дании ему удалось найти в норвежско-немецком словаре.

Когда день давно уже перевалил на вторую половину, он наконец просмотрел последнюю вырезку, положив ее направо.

Осталось одиннадцать сомнительных случаев.

Вырвав из блокнота список их, он начал чистый лист, располагая случаи по датам гибели людей.

Трое отошли в мир иной 16 октября: Хилери Чамбон в Бордо; Дюрнинг Эмиль в Гладбеке, городке неподалеку от Эссена и Лapc Перссон из Фагерсты в Швеции.

Зазвонил телефон; трубку сняла Эстер.

Двое 18-го: Гутри Малькольм в Тусоне...

– Яков? Снова из Маннгейма.

Он снял трубку своего аппарата.

– Говорит Либерман.

– Здравствуйте, герр Либерман, – сказал мужской голос. – Как прошло ваше путешествие? И выяснили ли вы причину девяноста четырех убийств?

Он сидел, застыв на месте и глядя на ручку, которую держал перед собой. Ему уже доводилось слышать этот голос, но он не мог припомнить, при каких обстоятельствах.

– Кто говорит, будьте любезны? – спросил он.

– Мое имя Клаус фон Пальмен. Я слушал ваше выступление в Гейдельберге. Может, вы помните меня. Я еще спросил у вас, в самом ли деле проблема носит только гипотетический характер.

Ну, конечно. Тот толковый светловолосый молодой человек.

– Да, я вас помню.

– Подсказали ли вам что-то стоящее в других аудиториях?

– Я больше не задавал этого вопроса.

– Но ведь он не был гипотетическим, не так ли?

Ему хотелось сказать, что вопрос был именно таковым и повесить трубку, но его удержал более сильный импульс: ему захотелось откровенно поговорить с человеком, который был готов поверить ему, пусть даже это будет недоверчивый молодой немец.

– Не знаю, – признался он. – Лицо, которое сообщило мне эти сведения... исчезло, так сказать. Может, он был прав, а может, и ошибался.