Текст книги "Мальчики Из Бразилии"

Автор книги: Айра Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– И алмазы? – спросил Клейст, обеими руками держа перед собой свой конверт с надписью «Каррерас».

– В сейфе в штаб-квартире, – человек в белом аккуратно уложил очки в футляр. – Они будут вам переданы вам по пути в аэропорт – все вы отбываете завтра – а вы передадите Австрийцу ваши подлинные паспорта и личные бумаги, которые будут дожидаться вашего возвращения.

– А я уже привык к себе как к Гомесу, – сказал Мундт, ухмыльнувшись. Остальные рассмеялись.

– Сколько каждому из нас причитается? – спросил Швиммер, застегивая свою папку. – Алмазов, я имею в виду.

– Примерно по сорок каратов каждому.

– Ух, – сказал Фарнбах.

– Нет, камешки достаточно маленькие. По дюжине камней по три карата или около того. На сегодняшнем рынке каждый из них стоит около семи тысяч крузейро и, учитывая инфляцию, завтра их стоимость повысится. Так что в вашем распоряжении будет сумма в пределах девятисот тысяч крузейро на два с половиной года. Вы сможете существовать достаточно хорошо, как и подобает представителям крупной немецкой фирмы, и у вас будет более чем достаточно, средств для приобретения любого оборудования, что вам понадобится. Кстати, позаботьтесь, чтобы не брать с собой в самолет какое-либо оружие; сегодня обыскивают всех и каждого. Все, что у вас есть, оставьте у Австрийца. Хлопот с продажей алмазов не будет. По сути, вам придется, скорее, отгонять от себя покупателей. Всем ли все ясно?

– Как связываться? – спросил Гессен, отставляя в сторону свой атташе-кейс.

– Разве я не сказал? Первого числа каждого месяца звоните в бразильское отделение ваших компаний – то есть, конечно, в штаб-квартиру. Разговор должен носить характер деловой информации. Вас это особенно касается, Гессен: я уверен, что девять из десяти разговоров в США прослушиваются.

– Я не говорил по-норвежски, – сказал Траунштейнер, – со времен войны.

– Учите, – человек в белом улыбнулся. – Что-нибудь еще? Нет? Тогда давайте разольем коньяку и я хотел бы сказать тост, чтобы ваши дороги были легки.

Взяв свой портсигар, он вынул из него сигарету и закурил. Защелкнув крышку, он полюбовался на надпись на ней и, вытянув обшлаг рукава белоснежной рубашки, отполировал крышку до нестерпимого блеска.

***

Склонившись в поклоне, Цуруко поблагодарила сеньора. Опустив сложенную банкноту в проем кимоно, она скользнула мимо него и подошла к сервировочному столику, на котором Иошико собирала тарелки.

– Он дал мне двадцать пять, – шепнула Иошико по-японски. – А сколько ты получила?

– Еще не знаю, – шепнула в ответ Цуруко и, склонившись, накрыла крышкой большую чашку из-под риса, стоявшую под столом. – Еще не смотрела.

Обеими руками она приподняла большую плоскую чашу красного лака.

– Ручаюсь, что не меньше пятидесяти!

– Надеюсь, – приподнявшись, Цуруко с чашей в руках прошла мимо сеньора в белом и одного из гостей, шутившего с Мори, после чего оказалась в холле. Она прокладывала свой путь мимо остальных гостей, которые, переговариваясь, передавали друг другу рожок для обуви, стояли, согнувшись, и полусидели на корточках. Плечом она открыла двери.

По узкому лестничному пролету, освещенному единственной тусклой лампочкой, она, неся чашу, спустилась вниз и двинулась по такому же узкому коридору с облупившейся штукатуркой.

Проход привел ее в кухню, наполненную паром и звоном посуды, где древний вентилятор под потолком медленно вращал лопасти над кишением официанток, поваров и посыльных. Цуруко в своем розовом кимоно осторожно пронесла между них чашу; она миновала поваренка, споро рубившего овощи, и другого, с грудой тарелок, которой еле увернулся от нее.

Она поставила судок на стол, рядом с коробками с грибами и, повернувшись, взяла из груды несколько использованных льняных салфеток, которые, скомкав, бросила на металлическую поверхность стола. Подняв крышку судка, она отложила ее в сторону. На дне сосуда лежал поблескивающий черным пластиком и хромированным металлом диктофон «Панасоник» с английскими надписями на панели, и в окошечке было видно, как продолжали медленно вращаться кассеты. Цуруко протянула руку к клавишам управления, нерешительно нахмурилась и, вынув диктофон, положила его на разостланные салфетки. Затем аккуратно обернула его.

Прижимая узелок с диктофоном к груди, она подошла к стеклянным дверям и повернула ручку. Человек, сидящий у выхода, поднял на нее глаза.

– Остатки, – сказала она, мельком показывая ему узелок с диктофоном. – За ними приходит одна старушка.

Человек устало посмотрел на нее и отвернул в сторону изможденное желтое лицо.

Открыв двери, она вышла наружу. Из мусорного ящика вылетела кошка и умчалась на улицу, освещенную фонарями и неоном рекламы.

Прикрыв за собой двери, Цуруко остановилась, вглядываясь в темноту.

– Эй, вы здесь? – тихо позвала она по-португальски. – Сеньор Хантер?

Из темноты показалась спешащая к ней фигура – высокий худой человек с заплечным мешком.

– Сделали?

– Да, – сказала она, разворачивая диктофон. – Он все еще крутится. Я не знала, какую кнопку нажимать.

– Отлично, отлично, неважно.

Он был молод; в свете, падавшем из дверей, были видны правильные черты его лица и каштановые завитки волос.

– Куда вы его засунули? – спросил он.

– В чашу с рисом, что стояла под сервировочным столиком, – она протянула ему диктофон. – А сверху была крышка, так что они ничего не видели.

Он поднес диктофон к свету и нажал одну за другой две клавиши, после чего пленка, чирикая, стала перематываться. Цуруко, наблюдая за его действиями, сдвинулась чуть в сторону, чтобы дать доступ свету.

– Запись шла недалеко от них? – спросил он. Его португальский явно оставлял желать лучшего.

– Как отсюда досюда, – она отмерила расстояние от себя до ближайшего мусорного бака.

– Отлично, отлично, – молодой человек нажал клавишу, положив конец чирканью, и нажал другую, после чего раздались доносившиеся словно бы издалека немецкие слова из уст человека в белом, сопровождаемые эхом. – Очень хорошо! – воскликнул молодой человек, нажатием другой клавиши остановив воспроизведение. Он показал на диктофон. – Когда началась запись?

– После того, как они кончили обедать и как раз перед тем, как услали нас. Они говорили около часу.

– Они ушли?

– Собирались, когда я выходила.

– Отлично, отлично, – молодой человек расстегнул молнию своей бело-синей сумки. На нем была короткая джинсовая куртка и такие же джинсы; он смахивал на типичного североамериканца, лет двадцати трех отроду. – Вы очень помогли мне, – сказал он Цуруко, засовывая диктофон в сумку. – Мой журнал будет просто счастлив, когда я притащу рассказ о сеньоре Аспьяцу. Он самый крупный продюсер кинопроизводства.

Из кармана брюк он вытащил бумажник и на свету открыл его.

Цуруко наблюдала за ним, по-прежнему прижимая к груди комок салфеток. – Американский журнал? – спросила она.

– Да, – ответил молодой человек, подсчитывая банкноты. – «Муви стори». Очень известный журнал по кино.

Широко улыбнувшись Цуруко, он протянул ей деньги.

– Сто пятьдесят крузейро. И большое спасибо. Вы просто колоссально помогли мне.

– Вам спасибо, – увидев банкноты, она улыбнулась ему, склонив голову.

– Какие аппетитные запахи доносятся из вашего ресторана, – сказал он, засовывая бумажник обратно в карман. – Жутко проголодался, пока ждал вас.

– Хотите, я вам что-нибудь вынесу? – Цуруко засунула банкноты за отворот кимоно. – Я бы могла...

– Нет, нет, – он коснулся ее руки. – Поем у себя в гостинице. Спасибо. Большое спасибо. Подав ей руку, он повернулся и широкими шагами исчез в темноте.

– Милости просим, сеньор Хантер, – сказала она ему вслед. Помедлив еще несколько секунд, она повернулась и, открыв дверь, исчезла за ней.

Они пропустили в баре еще по рюмочке на прощание, поддавшись уговорам вежливого японца, который представился Хиро Каваямой, одним из трех владельцев заведения; их настолько привлекла новейшая электронная игра в пинг-понг, что они позволили себе пропустить еще по рюмочке, но предложение не ограничиться только этим по рассуждению было все же отвергнуто.

Около половины двенадцатого они всем скопом явились в гардеробную за своими головными уборами. Облаченная в кимоно девушка, подавая Гессену его шляпу, улыбнулась и сказала:

– Сразу же после вас появился ваш приятель, но он не хотел подниматься наверх без приглашения.

Гессен уставился на нее:

– Вот как?

Она кивнула.

– Молодой человек. Скорее всего, из Северной Америки.

– Ах, да, – сказал Гессен. – Конечно. Ну, да. Я знаю, кого вы имеете в виду. Говорите, пришел сразу после меня?

– Да, сеньор. Когда вы поднимались по лестнице.

– И он, конечно, спросил, куда я направляюсь?

Она кивнула.

– Вы ему сказали?

– О частной вечеринке. Он было подумал, что не знает того, кто ее давал, но ошибся. Я сказала ему, что хозяин – сеньор Аспьяцу. Он его тоже знает.

– Да, я понимаю, – сказал Гессен. – Мы с ним хорошие друзья. Ему стоило бы подняться к нам.

– Он сказал, что у вас, наверно, деловая встреча и он не хотел бы вам мешать. Кроме того, он был одет неподобающим образом.

Она сделала осуждающий жест.

– В джинсах, – поднеся к носу тонкий пальчик, она добавила: – И без галстука.

– Вот как, – сказал Гессен. – Во всяком случае, жаль, что он не поднялся хотя бы поздороваться. Он уже ушел?

Она кивнула.

– Ну хорошо, – и, улыбнувшись, Гессен дал ей крузейро.

Подойдя к человеку в белом, он переговорил с ним. Остальные, разобрав свои шляпы и атташе-кейсы, сгрудились вокруг.

Блондин и черноволосый быстро исчезли за резной дверью входа; Траунштейнер поспешил в бар и через несколько минут появился оттуда вместе с Хиро Каваямой.

Человек в белом положил белоснежную перчатку руки на обтянутое черной тканью плечо Каваямы и серьезно обратился к нему. Каваяма слушал, затаив дыхание и облизывая губы, лишь время от времени покачивая головой.

Бросив несколько слов, сопровождаемые успокаивающим жестом, он быстро прошел на зады ресторана.

Человек в белом резким повелительным жестом дал понять всем остальным, чтобы они покинули его. Перейдя к боковой стенке фойе, он положил свою шляпу и заметно похудевший дипломат на черный столик с лампой. Нахмурившись и потирая руки в белых перчатках, он вглядывался в ту сторону, куда исчез Каваяма.

Оттуда показались Цуруко и Мори в цветастых юбках и блузках и Иошико, все еще не снявшая кимоно. Им предшествовал торопящийся Каваяма. У него было смущенное и взволнованное выражение. Обедающие провожали его взглядами.

Человек в белом изобразил на губах дружелюбную улыбку.

Каваяма подвел трех женщин к человеку в белом, кивнул ему и отошел в сторону, сложив руки на животе.

Человек в белом, улыбнувшись, сокрушенно покачал головой и провел рукой в перчатке по седеющему ежику волос.

– Девушки, случилась крупная неприятность. То есть для меня, не для вас. Для вас все прекрасно. Я объясню, – он перевел дыхание. – Я делаю машины для сельского хозяйства, – сказал он. – И у меня одно из самых больших производств в Южной Америке. Те люди, что вечером были со мной, – он показал через плечо, – мои коллеги и коммивояжеры. Мы собрались, чтобы я рассказал им о некоторых новых машинах, которые собираюсь запускать в производство, рассказать им о всех деталях и подробностях. Вы понимаете, что все это большой секрет. А теперь я узнал, что шпион нашего североамериканского конкурента узнал о встрече еще до того, как она началась и, зная, как эта публика работает, я ручаюсь, что он отправился на кухню, отозвал в сторонку кого-нибудь из вас или даже всех вас и попросил подслушать наши разговоры из какого-нибудь... тайного укрытия или, может быть, даже сделать наши снимки. – Он поднял палец. – Понимаете ли, – объяснил он, – некоторые из его сотрудников работают на конкурента, но тот – то есть концерн – не знает, кто именно работает на меня, так что они очень бы хотели заполучить изображение всех присутствующих, – он кивнул, грустно улыбаясь.

– Очень сложные дела, – сказал он. – Просто собачья грызня.

Цуруко, Мори и Иошико невозмутимо смотрели на него, лишь слегка отрицательно покачивая головами.

Каваяма, который крутился поблизости, то и дело заходя за спину человека в белом, строго сказал:

– Если кто-то из вас сделал то, что говорит сеньор...

– Разрешите мне! – человек в белом, не поворачиваясь, остановил его жестом открытой ладони. – Прошу вас.

Опустив руку, он сделал полшага вперед.

– Этот человек, – добродушно сказал он, – молодой американец, скорее всего, предложил вам какие-то деньги и, наверно, рассказал вам какую-то историю, что это, мол, только шуточка или что-то в этом роде, безобидный розыгрыш, который он хочет нам устроить. И я могу полностью понять, что девушки, которые, конечно же, нуждаются в деньгах... Разве не так? Неужели мой друг так щедро платит вам?

Подмигнув, он смотрел на них, ожидая ответа.

Иошико, хихикнув, решительно покачала головой.

– Нет, я чертовски уверен, что он вас не балует! – он улыбнулся Мори и Цуруко; те ответили ему нерешительными улыбками. – Я вполне понимаю, – повторил он, снова обретая серьезность, – как себя чувствуют девушки в вашем положении, которым приходится тяжко трудиться и, имея на плечах двух детей и еще ответственность за семью, как у вас, Мори... И я могу понять, как вам трудно удержаться при таком предложении. В сущности, я не мог бы понять, если бы вы даже отвергли его; вы же не такие уж дурочки! Безобидная маленькая шуточка – и можно заработать несколько лишних крузейро. Вещи сегодня дороги; я-то знаю. Поэтому-то вы и получили хорошие чаевые наверху. Так что, если вы получили такое предложение и приняли его, верьте мне, девушки, я не сержусь на вас и не собираюсь вас упрекать; я вас отлично понимаю, но мне только нужно знать.

– Сеньор, – запротестовала Мори. – Даю вам честное слово, никто не предлагал мне ничего и никто меня ни о чем не просил.

– Никто, – покачала головой Цуруко и Иошико поддержала ее. – Честно, сеньор.

– Как доказательство того, что я вас понимаю, – сказал человек в белом, вынимая бумажник и раскрывая его, – я дам вам вдвое больше того, что он вам дал или, по крайней мере, вдвое больше того, что он вам предлагал.

Он переломил надвое пухлый бумажник темной крокодиловой кожи, и стали видны две объемистые пачки банкнот.

– Это я говорил вам раньше, – улыбнулся он. – Если даже и плохо для меня, вам только хорошо.

Он перевел взгляд с одной женщины на другую. – Вдвое больше того, что он вам дал, – сказал он. – Для вас и столько же для сеньора... – движением головы он показал на Каваяму, который торопливо назвался. – Так что и он не будет на вас сердиться. Ну, девушки? Договорились?

Человек в белом показал деньги Иошико.

– За такие деньги надо работать целый год – а тут сразу новая машина, – сказал он ей. – Миллион крузейро!

Теперь он показал деньги Мори. – Если я буду в курсе, как много удалось узнать моим соперникам, я смогу предпринять ответные шаги, – Он протянул деньги Цуруко. – Я успею ускорить выпуск продукции или, может быть, найду этого молодого человека и... перетащу его на свою сторону, дам и ему денег, как и вам, и сеньору...

– Каваяме. Давайте, девушки, не бойтесь. Рассказывайте все сеньору Аспьяцу. Я на вас не сержусь.

– Понимаете? – продолжал настаивать человек в белом. – Только на пользу. Для всех!

– Мне нечего рассказывать, – повторила Мори, и Иошико, не сводя глаз с толстой пачки банкнот, грустно поддержала ее. – Нечего. Честно, – она подняла на него глаза. – Я бы рассказала, и с удовольствием, сеньор. Но мне в самом деле нечего рассказывать.

Цуруко приковалась взглядом к бумажнику.

Человек в белом внимательно наблюдал за ней.

Она было посмотрела на него, помедлила и, перебарывая смущение, кивнула.

Он перевел дыхание, продолжая смотреть на нее.

– Все было точно так, как вы и сказали, – призналась она. – Я была на кухне, где мы готовились обслуживать вас, и один из поварят подошел ко мне и сказал, что снаружи стоит какой-то мужчина, который хочет поговорить с кем-то, кто будет вас обслуживать. Вашу компанию. Мол, очень важно. Поэтому я вышла, и он встретил меня, какой-то североамериканец. Он дал мне двести крузейро, пятьдесят сначала, а сто пятьдесят потом. Он сказал, что репортер из журнала, а вы делаете фильмы и никогда не даете интервью.

Человек в белом, не спуская глаз, бросил:

– Продолжай.

– Он сказал, что сможет написать хорошую статью, если ему удастся выяснить, какие новые фильмы вы собираетесь запускать. Я сказала ему, что вы будете говорить с гостями попозже, как нам сказал сеньор Каваяма... и он...

– Попросил вас спрятаться и подслушать.

– Нет, сеньор, он дал мне диктофон, я взяла его и передала ему, когда вы кончили разговаривать.

– Дик... диктофон?

Цуруко кивнула.

– Он показал мне, как он работает. Сразу нажимать две кнопки.

Человек в белом закрыл глаза и застыл на месте, лишь чуть покачиваясь из стороны в сторону. Открыв глаза, он посмотрел на Цуруко и слабо улыбнулся.

– То есть, диктофон записал весь ход нашей встречи?

– Да, сеньор, – сказала она. – Он был в чаше с рисом под сервировочным столиком. И очень хорошо работал. Этот человек попробовал его перед тем, как уплатить мне, и был очень рад.

Человек в белом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, прикусил нижнюю губу, выпустил воздух и, закрыв рот, сглотнул. Положив руку в перчатке на лоб, он медленно вытер испарину.

– Всего двести крузейро, – сказала ему Цуруко.

Человек в белом, не сводя с нее взгляда, придвинулся вплотную и набрал в грудь воздуха. Он улыбнулся, глядя на нее сверху вниз: она была на полголовы ниже его. – Дорогая моя, – мягко сказал он. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что вы знаете об этом человеке. Если он был молод – то насколько молод? Как он выглядел?

Цуруко, растерявшись от его присутствия вплотную к ней, сказала:

– Ему было, я думаю, года двадцать два – двадцать три. Мне не удалось внимательно рассмотреть его. Очень высокий. Симпатичный. У него были короткие курчавые каштановые волосы.

– Это хорошо, – сказал человек в белом, – хорошее описание. Он был в джинсах...

– Да. И в такой же куртке – ну, вы знаете, короткая и синяя. И еще у него была сумка из авиакомпании, на ремне, – она показала себе на плечо. – В ней у него и был диктофон.

– Очень хорошо. Вы весьма наблюдательны, Цуруко. Какая авиакомпания?

Она опечалилась.

– Я не заметила. Но сумка была бело-синей.

– Значит, бело-синяя сумка авиакомпании. Хватит и этого. Что еще?

Нахмурившись, она покачала головой, припоминая, и откровенно обрадовалась:

– Его имя было Хантер, сеньор!

– Хантер?

– Да, сеньор! Хантер. Он назвался совершенно отчетливо.

Человек в белом криво усмехнулся.

– Не сомневаюсь. Продолжайте. Что еще?

– По-португальски он говорил плохо. Он сказал, что я была «большая помощник» ему, все остальные ошибки такого же рода. И произношение у него было неправильным.

– Значит, он пребывал тут недолго, так? Вы оказались «большая помощник» и для меня, Цуруко. Дальше.

Сдвинув брови, она беспомощно пожала плечами.

– Это все, сеньор.

– Прошу вас, попытайтесь вспомнить что-нибудь еще, Цуруко. Вы даже не представляете, насколько это важно для меня.

Она закусила костяшки сжатых в кулачок пальцев и, посмотрев на него, покачала головой.

– Он не сказал вам, как с ним связаться на случай, если я организую другую вечеринку?

– Нет, сеньор! Нет! Ничего такого. Я бы сказала вам.

– Подумайте.

Растерянность и напряжение на ее лице внезапно сменились оживлением.

– Он живет в отеле. Это поможет вам?

Карие глаза вопросительно уставились на нее.

– Он сказал, что поест в отеле. Я спросила его, не принести ли ему чего-нибудь – он проголодался, дожидаясь меня – и он мне так и сказал, что, мол, он поест в отеле.

Человек в белом посмотрел на Цуруко и сказал:

– Видите? Значит, было что-то еще.

Он сделал шаг назад и, осмотревшись, открыл бумажник. Оттуда он вытащил четыре банкноты по сто крузейро и протянул их ей.

– Благодарю вас, сеньор!

Каваяма, улыбаясь, подошел поближе.

Человек в белом дал и ему четыре бумажки и по одной Мори и Иошико. Засовывая бумажник обратно во внутренний карман, он улыбнулся Цуруко и поблагодарил ее:

– Ты хорошая девушка, но на будущее должна больше думать об интересах своего патрона.

– Я буду, сеньор! Обещаю!

Каваяме он сказал:

– Не будьте слишком строги к ней. Право же!

– О нет, не сейчас, конечно! – Каваяма улыбнулся, выпрастывая руки из карманов.

Человек в белом взял свою шляпу и атташе-кейс со столика с лампой и, улыбнувшись приседающим женщинам и Каваяме, отвернулся от них и направился к группе ждавших его поодаль людей.

Улыбка теперь сползла с его лица; глаза сузились. Оказавшись среди них, он шепнул по немецки:

– Проклятая желтая шлюха, я бы ей сиськи отрезал!

Он рассказал им историю о диктофоне.

Блондин сказал:

– Мы проверили и улицу, и машины; поблизости никаких молодых американцев в джинсах.

– Мы найдем его, – сказал человек в белом. – Он одиночка; группы активно действуют лишь в Рио и Буэнос-Айресе. И он любитель, причем не только в силу возраста – ему года двадцать два, двадцать три – но и потому, что назвался Хантером, что, как известно, в переводе значит «охотник»; ни один более-менее опытный человек не позволит себе таких шуточек. И он глуп, в противном случае, он бы не обмолвился этой суке, что остановился в гостинице.

– Разве что, – сказал Швиммер, – его нет ни в одной из них.

– В таком случае он чрезмерно умен, – сказал человек в белом, – и утром мне остается только повеситься. Давайте-ка приступим к поискам. Поскольку Гессен – обитатель Сан-Пауло, он поможет найти нашего «охотника»-любителя: он на память назовет нам все отели. – Он посмотрел на Гессена, который, оторвавшись от разглядывания своей шляпы, встретил его взгляд. – Отель должен быть достаточно респектабельный, чтобы ночью там можно было заказать поесть, – сказал ему человек в белом, – но не настолько изысканный, чтобы в нем нельзя было ходить в джинсах. Поставьте себя на его место: вы мальчишка из Штатов, который явился в Сан-Пауло, чтобы выследить Хорста Гессена или, может, даже Менгеле; в каком отеле вы предпочтете остановиться? У вас хватает денег чтобы подкупить официантку – не думаю, что эта сучка соврала мне относительно суммы – но вы полны романтики: вы хотите почувствовать себя этаким новым Яковом Либерманом, а не праздным туристом. Назовите, пожалуйста, пять отелей, Гессен, в порядке возможности.

Он посмотрел на остальных.

– Когда Гессен назовет ваш отель, – сказал он, – вы возьмете фирменную коробку спичек данного ресторана и сразу же направитесь по названному адресу. Оказавшись в гостинице, вы выясните, видели ли они или нет высокого молодого американца, шатена, с кудряшками, который не так давно явился в синих джинсах, в короткой синей джинсовой куртке и с сумкой бело-синей раскраски. Затем позвоните по номеру, который имеется на спичечной коробке. Я буду на месте. Если вы его найдете, то скажете «да», и мы с Руди и Тин-Тином тут же будет на месте; если вы скажете «нет», Гессен назовет вам другой отель. Все ясно? Отлично. Мы накроем его через полчаса и он не успеет даже прослушать эту чертову запись. Гессен?

Гессен сказал Мундту:

– «Националь», – и Мундт повторил название, после чего сунул себе в карман коробок спичек.

– «Дель Рей», – сказал Гессен Швиммеру.

Траунштейнеру:

– «Коммодора».

Фарнбаху:

– «Мараба».

Клейсту:

– «Савой».

***

Он послушал запись минут пять, затем остановил ее, перемотал и начал снова с того места, где они кончили восхищаться тем, чем они там, черт возьми, восхищались, пока наконец «Аспьяцу» не сказал: «Lasst uns jetzt geshaft reden, meine Jungen», то есть, скорее всего, предложил им перейти к делу. К делу! Иисусе!

Он прослушал ее с начала до конца, только временами восклицая «Иисусе» и «Боже всемогущий!» или «Ну, суки, все вы суки!» и после звяканья крышки, которой официантка накрыла чашу, относя ее вниз, он остановил вращение катушек и несколько отмотав запись назад, стал слушать уже только отдельные куски и реплики, дабы убедиться, что все это на самом деле и он рехнулся от голода и усталости.

Затем он стал мерить шагами узкое пространство номера, потряхивая головой и почесывая в затылке, пытаясь понять, что же ему, черт побери, сейчас делать, когда земля горит у него под ногами, а он не знает ничего – ни кто-есть-кто или хотя-бы-кто-им-платит.

Остается лишь единственное, наконец решил он, и чем скорее, тем лучше – и плевать на разницу времени. Он положил диктофон на ночной столик и подтянул к себе телефон; вытащив бумажник, он расположился на кровати. Найдя визитную карточку с именем и номером телефона на ней, он подсунул ее под аппарат и, спрятав бумажник, стал набирать номер. Ему был нужен оператор на линии международной связи.

У нее оказался воркующий сексуальный голос:

– Я позвоню вам, когда установится связь.

– Буду ждать у телефона, – предупредил он ее, подозревая, что она может забыть о его заказе и отправиться куда-нибудь танцевать самбу. – И побыстрее, пожалуйста.

– Это займет пять – десять минут, сеньор.

Он слышал, как она диктовала номер оператору за морем и прокручивал в голове слова, которые ему необходимо сказать. Исходя, конечно, из того, что Либерман на месте и не беседует с кем-то вне дома. Будьте, пожалуйста, дома, мистер Либерман!

Кто-то легонько постучал в двери.

– Как нельзя кстати, – пробурчал по-английски он и, держа в руке телефонную трубку, дотянулся до ручки двери и потянул ее. Дверь подалась, и в проеме показался официант с роскошными усами, доставив накрытый салфеткой поднос с бутылкой «Брахмы» на нем, но без стаканов.

– Простите за задержку, – сказал он. – К одиннадцати часам почти никого нет на месте. Мне пришлось самому все готовить.

– Все в порядке, – сказал он по-португальски. – Поставьте, пожалуйста, поднос на постель.

– Я забыл стакан.

– Все в порядке, – повторил он. – Стакана не нужно. Дайте мне счет и карандаш.

Он подписал счет, прижав его к стене и придерживая рукой, в которой продолжал держать телефонную трубку; возвращая чек, он прибавил чаевые.

Официант, не поблагодарив его, вышел и, закрывая дверь, только хмыкнул.

Ему не стоило останавливаться в «Дель Рее».

Он снова сел на кровать; трубка продолжала бормотать и посвистывать у его уха. Повернувшись, он подтянул к себе поднос и не без удивления посмотрел на большую желтую салфетку с большими черными буквами на углу ее «Мирамар». Покрутив ее в руках, он отложил салфетку в сторону: сандвичи были толстыми и аппетитными, одно куриное мясо, без лука и прочей шелухи. Забыв об официанте, он залюбовался едой и, склонив голову, впился зубами в толстый ломоть. Господи, как он проголодался!

– Ich mochte Wier, – сказала оператор. – Wier!

Он подумал о ленте с записью, и что он скажет Якову Либерману, когда у него полный рот и он не может прожевать; яростно работая челюстями, он наконец справился с хлебом. Положив сандвич, он запил его пивом. Оно в самом деле было великолепным.

– Вот-вот будет связь, – сказала сексуальная операторша.

– Надеюсь. Благодарю вас.

– Будьте на линии, сеньор.

Телефон звякнул.

Он торопливо проглотил очередную порцию пива и поставил бутылку, вытер руку о колено, обтянутое джинсовой тканью, и приник к телефону.

Где-то далеко, на том конце, непрерывно звонил телефон и наконец там сняли трубку.

– Ja?[1]1
  Да? (нем.).


[Закрыть] услышал он так четко, словно из другой комнаты.

– Мистер Либерман?

– Ja. Wer ist da.[2]2
  Да. Это так. (нем.)..


[Закрыть]

– Это Барри Кохлер. Вы меня помните, мистер Либерман? Я приезжал повидаться с вами в начале августа, я хотел работать с вами? Барри Кохлер из Эванстоуна, Иллинойс?

Молчание.

– Мистер Либерман?

– Барри Кохлер, я не знаю, сколько сейчас времени в Иллинойсе, но в Вене так темно, что я даже часов не различаю.

– Я не в Иллинойсе, я в Сан-Пауло, в Бразилии.

– От этого в Вене не становится светлее.

– Прошу прощения, мистер Либерман, но у меня были веские основания звонить вам. Подождите, пока я вам все расскажу.

– Можете не говорить мне, я и так знаю: вы видели Мартина Бормана. На автобусной остановке.

– Нет, не Бормана. Менгеле. И я не видел его, но у меня есть запись его разговора. В ресторане.

Молчание.

– Доктора Менгеле, – напомнил он. – Помните человека из Освенцима? Ангел Смерти?

– Благодарю вас. А я, было, подумал, что вы имеете в виду какого-то другого Менгеле. Ангела Жизни.

– Прошу прощения, – сказал Барри. – Вы были так...

– Я загнал его в джунгли; уж я-то знаю Йозефа Менгеле.

– Вы так спокойно восприняли это... но я должен вам кое-что сообщить. Он уже не в джунглях, мистер Либерман, сегодня вечером он был в японском ресторане. Не использует ли он фамилию Аспьяцу?

– Он использует кучу имен: Грегори, Фишер, Брейтенбах, Риндон...

– И Аспьяцу, верно?

Молчание.

– Ja. Но, думаю, она может принадлежать и настоящему обладателю такой фамилии.

– Это он, – продолжал настаивать Барри. – И половина тех, кто были с ним, были из СС. И он послал их убивать девяносто четырех человек. Там был Гессен и Клейст. Траунштейнер. Мундт.

– Послушайте, я не уверен, что полностью проснулся. А вы? Вы хоть понимаете, о чем ведете речь?

– Да! И я прокручу вам запись! Она тут, рядом со мной.

– Минутку. Начните все с самого начала.

– Хорошо, – взяв бутылку, он отпил несколько глотков; пусть теперь он для разнообразия послушает молчание.

– Барри?

Хо-хо!

– Я здесь. Я только пропустил немного пива.

– Ах, вот как.

– Всего глоточек, мистер Либерман, я просто умираю от жажды. Я еще ничего не ел, и мне стало так муторно от этой записи, что я прямо не мог есть. У меня тут прекрасный бутерброд с цыпленком, и я прямо не могу проглотить его.

– Что вы делаете в Сан-Пауло?

– Вы не согласились взять меня к себе, так что я решил сам по себе явиться сюда. Я предан делу гораздо больше, чем вы думаете.

– Это был вопрос моих финансов, а не вашей преданности.

– Я же вам сказал, что готов так и так работать; кто мне сейчас платит? Ладно, давайте бросим эту тему. Приехав сюда, я стал разнюхивать, что к чему, и наконец понял, что лучше всего было бы покрутиться вокруг завода «Фольксваген», на котором работал Штангль. Так я и сделал. И пару дней назад засек Хорста Гессена, то есть, мне так показалось, я еще не был уверен. Сейчас у него совершенно седые волосы и, скорее всего, он сделал себе пластическую операцию. Но как бы там ни было, я решил, что это он, и стал выслеживать его. Сегодня он вернулся домой пораньше – он живет в уютнейшем маленьком домике, с потрясающей женой и двумя дочерьми – а в половине восьмого он вышел и сел на автобус, что ехал в нижнюю часть города. Я проследил его до забавного японского ресторанчика, где он поднялся наверх на какую-то частную вечеринку. Лестницу охранял какой-то нацист, и я узнал, что прием дает «сеньор Аспьяцу». Аспьяцу из Освенцима.