Текст книги "Мальчики Из Бразилии"

Автор книги: Айра Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Улыбнувшись, Либерман снова прикрыл глаза.

Хорошие собаки.

Гринспан? Штерн? Приходите же...

– Еврейский выродок?

Носовой платок уже и сам держался на ране, присохнув, так что он держал глаза закрытыми, стараясь не дышать – пусть себе думает – но тут он приподнял правую руку и шевельнул средним пальцем.

Далекий лай. Собаки на задах дома подали голос.

Он открыл глаза.

Менгеле в упор глядел на него. И в его взгляде была та же ненависть, что в тот вечер, давным-давно, хлынула на него из телефонной трубки.

– Что бы ни было, – сказал Менгеле, – я все равно победил. Уиллок был восемнадцатым, кого постигла смерть. Восемнадцать из них потеряли своих отцов, когда и он потерял своего, и, по крайней мере, хоть один из восемнадцати достигнет возмужания, как и он, и станет тем, кем был он. И тебе не удастся живьем покинуть эту комнату, чтобы остановить его. Мне, может, это тоже не удастся, но уж тебе-то и подавно; уж в этом-то я могу тебя заверить.

Шаги на крыльце.

Доберманы рычали, обступив Менгеле.

Либерман и Менгеле, разделенные пространством комнаты, смотрели друг на друга.

Открылась передняя дверь.

Закрылась.

Они смотрели на порог.

Что-то упало в холле. Звякнул металл.

Шаги.

В дверях появился и остановился мальчик – худой, остроносый, темноволосый. Широкая красная полоса пересекала грудь его синей куртки с молнией.

Он посмотрел на Либермана.

Он посмотрел на Менгеле и на собак.

Перевел взгляд на убитого добермана.

Вытаращив светло-голубые глаза, он обводил взглядом комнату.

Рукой, затянутой в черную пластиковую перчатку без пальцев, он откинул со лба острый клок волос.

– Вот черт! – воскликнул он.

– Mein... дорогой мой мальчик, – начал Менгеле, с обожанием глядя на него, – мой дорогой, дорогой, дорогой мальчик. Ты просто не можешь себе представить, как я счастлив, как я рад видеть тебя перед собой, такого красивого, сильного и здорового! Не можешь ли ты отозвать этих псов? Этих восхитительных и преданных тебе собачек? Они держат меня без движения на месте уже несколько часов, ошибочно решив, что именно я, а не этот грязный еврей, что валяется вон там, пришел сюда обидеть тебя. Так будь любезен, отзови их, да? И я все тебе объясню. – Он нежно улыбался, сидя среди рычащих доберманов.

Мальчик, рассмотрев его, медленно повернул голову к Либерману.

Либерман мог только отрицательно покачать головой.

– Не позволяй, чтобы он тебя обманул, – предупредил Менгеле. – Он преступник, убийца, ужасный человек, который явился сюда, чтобы нанести вред тебе и твоей семье. Отзови этих псов, Бобби. Видишь, я даже знаю, как тебя зовут. Я знаю о тебе все – и то, что ты бывал на Кейп-Код прошлым летом, что у тебя есть кинокамера, что у тебя есть две симпатичные двоюродные сестрички, которых зовут... я старый друг твоих родителей. В сущности, я тот врач, что принимал тебя и привез тебя сюда из-за границы. Я доктор Брейтенбах. Тебе когда-нибудь доводилось слышать обо мне? Я давно уехал отсюда.

Мальчик недоверчиво посмотрел на него.

– Где мой отец? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Менгеле. – Я подозреваю, что эта личность с пистолетом, который мне посчастливилось выбить у него – собаки, увидев, как мы боремся, пришли к неправильным выводам – я подозреваю, что он мог... – Менгеле печально покачал головой, – расправиться с твоим отцом. Только что приехав из-за границы, я позвонил сюда, и он впустил меня в дом, сделав вид, что он ваш друг. Когда он вытащил оружие, мне удалось справиться с ним, но он успел открыть двери и впустить собак. Отзови их, и мы поищем твоего отца. Может, он только лежит где-то связанным. Бедный Генри! Но давай будем надеяться на лучшее. Хорошо, что тут не было твоей матери. Она все еще преподает в школе в Ланкастере?

Мальчик не сводил глаз с мертвого добермана.

Либерман шевельнул пальцами, пытаясь привлечь его внимание.

Мальчик перевел глаза на Менгеле.

– Кетчуп! – сказал он, и доберманы, прыгая, поспешили к нему: двое расположились по одну сторону от мальчика, а одна собака – по другую. Руками он коснулся их длинных вытянутых голов, отливавших вороненым блеском шерсти.

– Кетчуп! – радостно воскликнул Менгеле; спустив ноги с дивана, он принял сидячее положение и начал растирать плечо. – Да и за тысячу лет я бы не догадался сказать «кетчуп». – Поднимаясь и растирая бедро, он улыбнулся. – Я говорил им «вон», я говорил им и «прочь», и «идите», я называл их друзьями, но мне и в голову не пришло сказать «кетчуп»!

Мальчик, нахмурившись, стягивал перчатки.

– Мы... нам бы лучше позвонить в полицию, – сказал он. Темный клок волос упал ему лоб.

Менгеле уже сидел, уставившись на него.

– До чего ты восхитителен! – сказал он. – Я так... – Моргнув, он сглотнул комок в горле, продолжая улыбаться. – Да, – сказал он, – мы, конечно же, должны позвонить в полицию. Сделай мне одолжение, mein... Бобби, дорогой. Забери собак, сходи на кухню и принеси стакан воды. Может, ты сможешь найти что-нибудь и поесть для меня. – Он встал. – Я позвоню в полицию, а потом поищу твоего отца.

Мальчик засунул перчатки в карман куртки.

– Это ваша машина стоит спереди у дома? – спросил он.

– Да, – сказал Менгеле. – А его в гараже. Во всяком случае, я так предполагаю. Или это ваши? Семейные?

Мальчик скептически посмотрел на него.

– На той, что перед домом, на бампере есть наклейка, что, мол, Израиль отвечает за всех евреев. А вы сказали, что еврей – он.

– Таков он и есть, – сказал Менгеле. – Во всяком случае, он смахивает на него. – Он улыбнулся. – В такой ситуации трудно подобрать слова. Будь добр, принеси мне воды, а я позвоню в полицию.

Мальчик откашлялся.

– Можете ли вы снова сесть? – осведомился он. – А я прикажу им постоять рядом.

– Бобби, дорогой...

– Маринад! – резко сказал Мальчик и доберманы с рычанием ринулись к Менгеле. Он опрокинулся на диван, закрывая предплечьями лицо.

– Кетчуп! – закричал он. – Кетчуп! Кетчуп! – Но доберманы с рычанием обступили его.

Мальчик вошел в комнату, расстегивая молнию на куртке.

– Вас они слушаться не будут, – сказал он, поворачиваясь к Либерману и откидывая со лба клок темных волос.

Либерман смотрел на него.

– Он обвел вас вокруг пальца, не так ли? – сказал мальчик. – Пистолет был у него, и в дом впустил вас он.

– Нет! – вскричал Менгеле.

Либерман кивнул.

– Вы не можете говорить?

Он покачал головой, кивком показав на телефон.

Мальчик кивнул и повернулся к аппарату.

– Этот человек – твой враг! – закричал Менгеле. – Клянусь Господом Богом, что так и есть!

– Вы думали, что я задержусь в школе? – подойдя к столу, мальчик подтянул к себе телефон.

– Не надо! – попытался перехватить его Менгеле. Доберманы ринулись к нему, и он остался в том же положении. – Пожалуйста! Прошу тебя! Ради тебя же самого, не ради меня! Я твой друг! Я приехал сюда помочь тебе! Выслушай меня, Бобби! Только одну минуту!

Мальчик повернулся лицом к нему, держа в руке телефонную трубку.

– Пожалуйста! Я все объясню. Ты узнаешь правду! Да, я в самом деле врал, да! Оружие принадлежало мне. Чтобы помочь тебе! Прошу тебя! Послушай меня только одну минуту! И ты будешь благодарен мне, клянусь, что будешь! Одну минуту!

Мальчик продолжал глядеть на него, но сейчас он опустил трубку, не выпуская ее из рук.

Либерман с отчаянием приподнял голову.

– Звони! – попытался сказать он, но из груди вырвался лишь слабый шепот.

– Благодарю тебя, – сказал Менгеле. – Благодарю. – Он откинулся на спинку дивана, растерянно улыбаясь. – Я должен был бы понять – ты слишком умен, чтобы тебя можно было обмануть. Пожалуйста... – глянув на доберманов, он перевел взгляд на мальчика, – отзови их. Я не сдвинусь с места.

Мальчик стоял у стола, глядя на него.

– Кетчуп, – сказал он; повернувшись, доберманы подошли к нему. На этот раз все трое стояли по одну сторону от него, ближе к Либерману, повернув морды в сторону Менгеле.

Покачав головой, тот провел по седоватому ежику волос.

– Это так... так не просто, – опустив руку, он обеспокоенно посмотрел на мальчика.

– Ну? – настоятельно спросил тот.

– Ты в самом деле умен, не так ли? – сказал Менгеле.

Мальчик стоял, молча глядя на него и поглаживая голову стоящего рядом добермана.

– Хотя в школе дела у тебя не очень хороши, – сказал Менгеле. – Маленьким ты учился куда лучше, но не сейчас. Потому что ты слишком умен... – подняв руку, он ткнул пальцем в макушку, – и умеешь думать своей головой. И ты видишь, что порой ты куда умнее учителей, верно?

Теперь мальчик, сдвинув брови и облизывая губы, смотрел на мертвого добермана. Он перевел взгляд на Либермана.

Либерман показал пальцем на телефон.

Менгеле склонился в сторону мальчика.

– Если я искренен с тобой, – сказал он, – то и ты должен быть правдив со мной! Разве ты не умнее учителей?

Глянув на него, мальчик пожал плечами.

– Кроме одного из них, – сказал он.

– И у тебя есть великие замыслы, так?

Мальчик кивнул.

– Стать большим художником или архитектором.

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Снимать кино.

– Ах да, конечно, – Менгеле улыбнулся. – Быть великим кинорежиссером. – Теперь из его взгляда, устремленного на мальчика, исчезла улыбка. – И ты вечно спорил из-за этого со своим отцом, – сказал он. – Глупый старый болван с ограниченным кругозором. Ты презирал его, и у тебя были на то весомые причины.

Мальчик продолжал смотреть на него.

– Видишь, – сказал Менгеле, – как я хорошо знаю тебя. Лучше, чем кто-либо другой на земле.

В глазах у мальчика появилось встревоженное выражение и он спросил:

– Кто вы?

– Доктор, который принимал тебя при появлении на свет. Это чистая правда. Но я не старый друг твоих родителей. По сути, я никогда не встречался с ними. Мы незнакомы.

Мальчик склонил голову, словно бы для того, чтобы лучше слышать.

– Ты понимаешь, что это значит? – спросил его Менгеле. – Человек, которого ты считал своим отцом, – он покачал головой, – на самом деле – не твой отец. То же и твоя мать – хотя ты любишь ее и она любит тебя. Они усыновили тебя. И организовал эту адаптацию я. Через посредников. Помощников.

Мальчик не сводил с него глаз.

Либерман беспомощно посмотрел на него.

– Эти ошеломляющие новости так неожиданно обрушились на тебя, – сказал Менгеле, – но, может быть... они не так уж и неприятны? Разве ты никогда не чувствовал, что ты выше всех, кто тебя окружает? Словно король среди своих поданных?

Мальчик подтянулся и пожал плечами.

– Порой я чувствовал... что чем-то отличаюсь от всех остальных.

– Ты и в самом деле отличаешься, – сказал Менгеле. – Ты бесконечно далек от них и бесконечно выше. Ты...

– Кто мои настоящие родители? – спросил мальчик.

Задумчиво посмотрев на свои руки, Менгеле сложил их и снова поднял глаза на мальчика.

– Для тебя было бы лучше, – сказал он, – пока не знать об этом. Когда ты станешь несколько старше, возмужаешь, то узнаешь. Но вот что я могу сказать тебе уже сейчас, Бобби: в твоих жилах течет самая благородная кровь в мире. То, что ты унаследовал – я говорю не о деньгах, а о характере и способностях – не сравнимо ни с чем. И с этой помощью ты воплотишь в жизнь свои стремления, которые в тысячу раз величественнее, чем то, о чем ты сейчас мечтаешь. И ты сможешь удовлетворить их! Но только – а ты должен помнить, как хорошо я знаю тебя и поверить моим словам – только если ты выйдешь отсюда вместе с собаками и дашь мне сделать то... то, что я должен сделать.

Мальчик продолжал стоять, глядя на него.

– Для твоего же блага, – сказал Менгеле. – Для твоего же благополучия, которое является моей сокровенной целью. И ты должен в это верить. Я всю жизнь посвятил тебе и твоему благополучию.

– Кто мои настоящие родители? – повторил мальчик.

Менгеле покачал головой.

– Я хочу знать.

– В этом плане ты должен положиться на мои слова: в соответствующее время ты...

– Маринад! – зарычав, собаки двинулись на Менгеле. Он откинулся назад, прикрывая лицо локтями. Доберманы сгрудились вокруг него, рыча Менгеле прямо в лицо.

– Говорите, – сказал мальчик. – И немедленно. Или же я... скажу им кое-что еще. Я знаю слово. И если захочу, то смогу заставить их убить вас.

Из-за растопыренных пальцев Менгеле смотрел на мальчика.

– Кто мои родители? – настойчиво повторил он. – Считаю до трех. Раз...

– У тебя их вообще нет! – сказал Менгеле.

– Два...

– Это так! Ты рожден от клетки величайшего из существовавших на земле людей. Ты возрожден! Ты – это он, в новом круге своего существования. А этот еврей – его заклятый враг. И твой!

Мальчик повернулся к Либерману, и в его голубых глазах было изумление.

Либерман с трудом приподнял руку и, описав пальцем круг около виска, показал на Менгеле.

– Нет! – закричал Менгеле, когда мальчик повернулся к нему. Доберманы встрепенулись, издавая глухое горловое рычание. – Я не сумасшедший! Как бы ты ни был умен, есть вещи, которых ты не знаешь о науке и микробиологии! Ты живое воплощение, дубликат величайшего человека всех времен! А он, – его выкатившиеся из орбит глаза уставились на Либермана, – явился сюда, чтобы убить тебя. А я – чтобы защитить!

– Кто? – потребовал ответа мальчик. – Кто я? Что это за великий человек?

Менгеле смотрел на него поверх голов рычащих доберманов.

– Раз... – сказал мальчик.

– Адольф Гитлер; тебе внушали, что он воплощение зла, – сказал Менгеле, – но когда ты подрастешь и увидишь, что мир затоплен черными и семитами, славянами, азиатами и латинянами, а твоей собственной арийской расе угрожает исчезновение – спасти от которого ее и предназначен ты! – ты убедишься, что он был лучшим, прекраснейшим и мудрейшим представителем человечества! Ты воплотишь в жизнь все его заветы, полный благодарности мне за то, что я создал тебя. Он сам благословил меня на эту попытку!

– Знаете что? – сказал мальчик. – Вы самый большой псих, которого я когда-либо видел. Самый сумасшедший, самый свихнутый...

– Я говорю тебе сущую правду! – торопливо прервал его Менгеле. – Вся его мощь в тебе или возникнет, когда для нее придет время. А теперь сделай, что я тебе говорю. Дай мне спасти и защитить тебя. У тебя есть цель, которую ты предназначен претворить. Высочайшая, из всех мыслимых, цель.

Мальчик, потирая лоб, смотрел в пол.

– Горчица, – сказал он.

Псы рванулись вперед; Менгеле с воплем отлетел в сторону от удара их тел.

Либерман посмотрел на то, что открывалось его глазам и зажмурился. Снова открыл глаза.

И посмотрел на мальчика.

Мальчик стоял на месте, засунув руки в карманы курточки с красной полосой. Оттолкнувшись от стола, он неторопливо подошел к дивану и остановился, глядя на то, что простиралось у его ног. Сморщил нос.

– Брр! – сказал он.

Либерман посмотрел на мальчика и на свору доберманов, таскавших тело Менгеле по полу.

На глаза ему попалась его кровоточившая левая рука, теперь вся сплошь залитая кровью.

Он слышал только рычание, сопение, какие-то влажные звуки и хруст.

Спустя какое-то время мальчик отошел от дивана, по-прежнему держа руки в карманах. Он остановился над мертвой собакой, легонько трогая ее тело носком кроссовки. Глянув на Либермана, он полуобернулся и посмотрел из-за спины.

– Вон, – сказал он. Двое из доберманов приподняли головы и направились к нему, длинными языками облизывая окровавленные пасти.

– Вон! – повторил мальчик. И третий доберман приподнял голову.

Один из низ обнюхивал тело мертвого товарища.

Другой пес, пройдя мимо Либермана, толкнул носом дверь рядом с ним и вышел.

Подойдя, мальчик остановился рядом с вытянутыми ногами Либермана, глядя на него сверху вниз, косая челка свешивалась ему на лоб.

Либерман мог только поднять к нему глаза. И движением ресниц показал на телефон.

Мальчик вынул руки из карманов и присел на корточки; упираясь локтями в бедра, обтянутые коричневыми джинсами, он свободно свесил кисти. Каемки грязи под ногтями.

Либерман смотрел на худое мальчишеское лицо: острый нос, клок волос на лбу, уставившиеся на него светло-голубые глаза.

– Я думаю, что вы скоро умрете, – сказал мальчик, – если кто-нибудь не придет к вам на помощь, чтобы отвезти в больницу. – Его дыхание пахло жевательной резинкой.

Либерман кивнул.

– Я могу снова выйти из дома, – сказал мальчик. – Прихватив с собой все книжки. И вернуться попозже. Скажу, что я был... просто гулял где-то. Порой я так и делаю. А моей матери не будет дома до двадцати минут пятого. Ручаюсь, что к тому времени вы уже умрете.

Либерман молча смотрел на него. Еще один доберман покинул комнату.

– Если я останусь и позвоню в полицию, – сказал мальчик, – вы расскажете им, что я сделал?

Собравшись, с силами, Либерман отрицательно покачал головой.

– Никогда?

Он сделал утвердительное движение головой.

– Обещаете?

Он кивнул.

Мальчик взял его за руку.

Либерман опустил на нее глаза.

Потом посмотрел на мальчика, который не спускал с него глаз.

– Если вы согласны, вы можете сжать мне руку, – сказал мальчик.

Либерман видел перед собой его пальцы.

Бесполезно, сказал он себе. Так и так тебе придется умереть. Что за врачи могут быть в такой дыре?

– Ну?

А, может быть, есть в самом деле загробная жизнь. Может, его ждет Ханна. Мама, папа, девочки...

Не обманывай себя.

Он чуть приподнял руку.

Сжал кисть мальчика. Чуть-чуть, еле заметно, на большее у него не было сил.

– Он в самом деле был психом, – сказал мальчик и встал.

Либерман смотрел на его руки.

– Убирайся! – гаркнул мальчик на добермана, который все не мог оторваться от тела Менгеле.

Пес отпрянул и с окровавленной мордой пролетел мимо Либермана, выскакивая из комнаты.

Мальчик подошел к телефону.

Либерман закрыл глаза.

И тут только он все припомнил. И снова открыл их.

Когда мальчик уже готов был снять трубку, он кивнул ему.

Тот склонился над ним.

– Воды? – спросил он.

Либерман покачал головой, давая ему понять, чтобы тот наклонился к нему.

Мальчик снова присел на корточки рядом.

– Есть список, – шепнул Либерман.

– Что? – мальчик приблизил к нему ухо.

– Есть список, – постарался чуть погромче сказать он.

– Список?

– Посмотри, сможешь ли ты найти его. Может быть, в его пальто. Список имен.

Он проводил глазами мальчика, вышедшего в холл.

Мой помощник Гитлер.

Он продолжал держать глаза открытыми.

Взгляд его упал на Менгеле, лежащего на полу перед диваном. На том месте, где было его лицо, осталась мешанина белого и красного. Кости и кровь.

Хорошо.

Чуть спустя вернулся мальчик, который двигался, уставясь в бумаги.

Он еле приподнялся.

– Тут и мой отец есть, – сказал мальчик.

Он подтянулся чуть повыше.

Мальчик смущенно взглянул на него и положил бумаги рядом с его рукой.

– Я забыл. Лучше пойду поищу его.

Пять или шесть машинописных листов. Имена, адреса, даты. Без очков трудно читать, все расплывается. «Дюрнинг» – вычеркнуто. «Хорве» – тоже вычеркнуто. На других страницах вычеркиваний нет.

Он сложил бумаги, прижимая их к полу, и засунул во внутренний карман.

Теперь можно закрыть глаза.

Но постарайся остаться в живых. Еще не кончено.

Отдаленный лай.

Я нашел его.

***

На него смотрел светлобородый Гринспан. Шепотом он обратился к нему.

– Но он мертв. Мы не сможем допросить его.

– Все в порядке. Список у меня.

– Что?

Курчавые светлые волосы, к которым пришпилена вышитая кипа.

– Все в порядке, – собрав все силы, повторил он. – Список у меня. Всех отцов.

Он чуть приподнялся и – ох! – бессильно рухнул.

Он на носилках. Его несут. Дверной молоток в виде собачьей головы, дневной свет, синее небо.

Он слышит чье-то бормотание, видит поддерживающую носилки мальчишескую руку и устремленные на него блестящие глаза. А под ними острый нос.

Глава восьмая

Как выяснилось, тут были достаточно хорошие врачи; во всяком случае, достаточно толковые, чтобы наложить ему шину на руку, подсоединить капельницы и забинтовать его с головы до ног – и спереди, и сзади, сверху и внизу.

В субботу он пришел в себя в реанимационном отделении главной больницы Ланкастера. Всю пятницу он был без сознания.

– С вами все будет в полном порядке, – сказал ему толстенький врач-индус. – Одна пуля прошла через «средостение», – демонстрируя, доктор коснулся своего белоснежного халата. – Она расщепила ребро, нанесла ранение левому легкому и какому-то нерву, управляющему гортанью, вот настолько пройдя от аорты. Другая пуля попала в область брюшного пресса и застряла в его мышцах, следующая раздробила кость и разорвала мышцы левой руки. Еще одна только царапнула ребро справа.

Застрявшая пуля была извлечена, и все раны зашиты. Голос он сможет подать через неделю, дней десять, а через две недели – передвигаться на костылях. О происшедшем было сообщено в австрийское посольство, хотя, – тут доктор улыбнулся, – в том не было необходимости. Из-за газет и телевидения. Детективы рвутся поговорить с ним, но им, конечно, придется подождать.

Дана, склонившись к нему, покрывала его поцелуями; она стояла рядом, сжимая его правую руку и улыбаясь. Какой сегодня день? Под глазами ее были круги, но все равно она была обаятельна.

– Неужели ты не мог заниматься этими делами в Австрии? – спросила она его.

Когда его перевели в палату интенсивной терапии, и он мог сесть, первым делом он написал несколько слов: «Где все мои вещи?»

– Вам доставят все, что было в вашем номере, – с улыбкой заверила его медсестра.

«Когда?»

– В четверг или в пятницу, скорее всего.

Дана прочитала ему заметки из газет. Менгеле был опознан как Рамон Ашхейм-и-Негрин, поданный Парагвая. Он убил Уиллока, ранил Либермана и был разорван собаками Уиллока. Сын Уиллока, тринадцатилетний Роберт, придя домой из школы, сразу же вызвал полицию. Пять человек, которые явились сразу же после полиции, представились, как члены лиги «Молодых Еврейских Защитников» и друзья Либермана; они сказали, что договорились встретиться с ним здесь и проводить его до Вашингтона. Они высказали мнение, что Ашхейм-и-Негрин был нацистом, но никоим образом не могли объяснить присутствие его или Либермана в доме Уиллока или причину убийства Уиллока. Полиция предполагает, что Либерман, если и когда он оправится, сможет пролить свет на это таинственное дело.

– Сможешь? – спросила Дана.

Он еле заметно склонил голову, попытавшись изобразить непослушными губами «может быть».

– Когда ты успел подружиться с «Молодыми Защитниками»?

«На прошлой неделе».

Медсестра сказала Дане: ей что-то принесли.

Вошел доктор Чаван, изучая историю болезни Либермана, приподнял его подбородок и внимательно рассмотрел больного, после чего сказал, что главное для него сейчас – это хорошо побриться.

Вернулась Дана, сгибаясь под тяжестью чемодана Либермана.

– Легок на помине, – сказала она, ставя его на пол.

Груз доставил Гринспан. Он явился за своей машиной, которую полиция было отказалась ему вернуть после встречи у Уиллоков. Он передал через Дану послание для Либермана: «Во-первых, все в порядке, а, во-вторых, рабби Горин будет звонить нам, как только сможет. У него самого проблемы. Читайте газеты».

У него болело все тело. Поспать бы.

Его перевели в прекрасную палату с полосатыми портьерами и телевизором у стены; рядом с кроватью на стуле разместился его портфель. Едва только получив возможность садиться, он открыл ящичек ночного столика. Список был там вместе со всеми остальными вещами. Надев очки, он стал просматривать имена. Номера от первого до семнадцатого были вычеркнуты. Как и Уиллок. Рядом с его именем стояла дата – 19 февраля.

Пришел парикмахер, который выбрил его.

Он уже мог говорить хриплым шепотом, но не хотел. Что ему было на руку: у него оставалось время подумать.

Дана писала ему записки. Он читал «Филадельфия Инкуайрер» и «Нью-Йорк таймс», смотрел новости по телевизору с дистанционным управлением. О Горине ничего не было. Киссинджер в Иерусалиме встретился с Рабином. Преступность, безработица.

– Тебя что-то беспокоит, папа?

– Ничего.

– Не разговаривай.

– Ты же спросила.

– Не говори! Пиши! Для этого тебе и дан блокнот!

«НИЧЕГО».

Порой она бывала жутко занудной.

Приносили цветы в сопровождении визитных карточек и открыток: от друзей, спонсоров, от лекционного бюро, от женской общины местной синагоги. Письмо от Клауса, который получил адрес больницы от Макса: «Как только сможете, напишите, пожалуйста. Нет необходимости уточнять, что и мы с Леной и Нюренбергер очень хотим узнать больше того, что написано в газетах».

На другой день, как ему разрешили наконец разговаривать, на встречу с ним явился некий детектив Барнхарт, высокий, рыжий, молодой человек, вежливый и спокойный. Либерману, к сожалению, не удалось пролить света; никогда раньше он не встречал Рамона Ашхейма-и-Негрина вплоть до того дня, как этот человек стал стрелять в него. Он даже имени его никогда раньше не слышал. Да, миссис Уиллок права: он действительно звонил день назад и предупредил Уиллока, что могут явиться нацисты убить его. Звонок явился результатом намека, который пришел к нему из не очень надежного источника в Южной Америке. Я приехал повидаться с Уиллоком, в надежде выяснить, что на самом деле стоит за всем этим; открыл ему двери Ашхейм, который потом стал стрелять в него. Ему удалось впустить собак в дом. И собаки набросились на Ашхейма, убив его.

– Парагвайское правительство утверждает, что его паспорт фальшивка. Они даже не знают, кто он такой.

– У них нет его отпечатков пальцев?

– Нет, сэр, не имеется. Но кем бы он ни был, похоже, что ждал он именно вас, а не Уиллока. Видите ли, тот погиб незадолго до того, как вы туда успели приехать. Вы, должно быть, явились примерно в половине третьего, так?

Подумав, Либерман кивнул.

– Да, – согласился он.

– А Уиллок был убит между полуднем и часом дня. Так что «Ашхейм» еще около двух часов ждал вашего появления. Этот полученный вами намек смахивает на ловушку, сэр. Уиллок не имел ничего общего с тем типом людей, которых вы выслеживали, в чем мы не сомневаемся. Так что в будущем вам надо быть осторожнее с такими намеками, если вы позволите мне так выразиться.

– Конечно же, позволяю. Отличный совет. Благодарю вас. «Быть осторожнее». Да.

Вечером в сводке новостей был упомянут и Горин. С 1973 года он находился под условным освобождением, ибо был приговорен к трем годам заключения, но отложенным – за тайную подготовку бомб, в чем признал себя виновным; а ныне федеральное правительство попыталось отменить условное освобождение на основании того, что он снова участвовал в заговоре, на этот раз с целью похищения русского дипломата. Судья назначил слушание его дела на 26-е февраля. Решение не в пользу Горина могло означать, что ему придется на год вернуться в тюрьму. Да, у него в самом деле были проблемы.

Как и у Либермана. Оставаясь в одиночестве, он изучал список. Пять тонких листиков, напечатанных через один интервал. Девяносто четыре фамилии. Он сидел, глядя в стену, покачивая головой и вздыхая. Сложив лист в несколько раз, он спрятал его в паспорте.

Он написал письма Клаусу и Максу, в которых не сообщал ничего особенного. Он уже начал говорить по телефону, хотя по-прежнему хрипел и не мог говорить полным голосом.

Дана должна была возвращаться домой. Она договорилась об оплате счета из больницы. Марвину Фарбу и прочим придется взять на себя эти заботы, а когда он вернется в Австрию и получит страховку, то расплатится с ними.

– Не забудь копию счета, – предупредила она его. – И не пытайся скорее вставать на ноги. И чтобы ты не смел покидать больницу, пока врачи не разрешат.

– Не буду, не буду, не буду.

После ее отъезда он спохватился, что даже не поинтересовался, как у нее дела с Гарри, и очень расстроился. Тот еще отец.

На костылях он ковылял взад и вперед по коридору, что было нелегко, поскольку одна рука еще была в шинах. Он уже успел познакомиться с некоторыми другими пациентами.

Позвонил Горин.

– Яков? Как вы там?

– Все в порядке, спасибо. Через неделю выхожу. Как вы?

– Горю, но не сгораю. Вы знаете, что со мной собираются делать?

– Да, просто позор.

– Мы пытаемся добиться отсрочки, но похоже, не получится. Они просто из кожи лезут, чтобы прихватить меня. Так что мне приходится играть в конспирацию. Ну, люди. Слушайте, что происходит. Я звоню из будки, так что вокруг все спокойно.

На идише он ему сказал:

– Нам лучше говорить на идише. Убийств больше не будет. Все их люди отозваны.

– Вот как!

– А тот, что стрелял в меня, тот, до кого добрались собаки, он был... Ангелом. Вы понимаете, кого я имею в виду?

Молчание.

– Вы уверены?

– Более чем. Мы говорили с ним.

– О, Господи! Слава Богу! Слава Богу! Собаки слишком милостивы к нему. И вы молчите? Я бы созвал самую большую пресс-конференцию в истории!

– А что мне отвечать, когда услышу вопрос – а что он тут делал? Парагвайский паспорт раздобыть не проблема – но ему? И если я не смогу ответить, за дело возьмется ФБР. Стоит ли? Выяснят ли они? Я еще не знаю.

– Нет, нет, конечно, вы правы. Но... знать и не иметь возможности рассказать. Вы приедете в Нью– Йорк?

– Да.

– Когда вы будете? Я свяжусь с вами.

Он дал ему номер Фарбов.

– Фил сказал, что у вас есть список.

Либерман сморщился.

– Откуда он узнал?

– Вы сказали ему.

– Я сказал? Когда?

– Там, в доме. Припоминаете?

– Да. Я сидел и смотрел на него. Это проблема, рабби.

– Вот вы мне о ней и расскажете. А пока держите его при себе. Скоро увидимся. Шалом.

– Шалом.

Он переговорил с несколькими репортерами и ребятами из колледжа. И все время отмерял шаги по коридору, опираясь на костыли.

Как-то днем к нему подошла высокая стройная шатенка в красной блузке с портфелем и спросила:

– Вы мистер Либерман?

– Да.

Она улыбнулась ему; на скулах веснушки, прекрасные белые зубы.

– Могу ли я переговорить с вами несколько минут? Я миссис Уиллок. Миссис Хенк Уиллок.

Он глянул на нее.

– Да, конечно.

Они вошли в его палату. Она села на один из стульев, положив портфельчик на колени, а он прислонил костыли к кровати и сел на другой стул.

– Примите мои соболезнования, – сказал он.

Она кивнула, не отрывая глаз от портфеля и поглаживая его пальцами с ярко-красными ногтями. Потом посмотрела на него.

– Полиция сказала мне, – начала она, – этот человек явился, чтобы поймать вас, а не для того, чтобы убивать Хенка. Он не интересовался ни им, ни нами; его интересовали только вы.

Либерман кивнул.

– Но ожидая вас, – сказала она, – этот человек внимательно проглядывал наш альбом со снимками. Он оказался на полу там, где вы... – Она зябко повела плечами, не спуская взгляда с Либермана.

– Может быть, – предположил тот, – его просматривал ваш муж. До того, как появился этот человек.

Она покачала головой, скорбно опустив уголки рта.

– Он никогда не заглядывал в него, – сказала она. – Это я собирала снимки. Только я подбирала их в альбоме и придумывала подписи. И тот человек просматривал его.

– Может, он хотел всего лишь убить время, – предположил Либерман.