Текст книги "Непобедимый Боло"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Это прегрешение против Господа, – боязливо прошептал слуга. – Они поклоняются демонам, демонам! Все это ложь, но люди боялись – да и сейчас боятся, – даже те, кто не верит Обрегоновой лжи.

– Боятся чего? – шепотом спросила Мартинс, одновременно передав плошки по каменному полу, чтобы стражник ее не услышал.– Его вооруженных слуг?

– Воинов Ягуара? Нет-нет, они боятся, что он снова вызовет горячие камни из гор, как уже сделал однажды. Он это сделал, чтобы отрезать нашу долину от внешнего мира.

«Вот уж повезло так повезло – единственный сочувствующий, и тоже чокнутый», – подумала Мартинс.

А человек между тем продолжал:

– Но я говорю, это ложь. Я видел те машины, что он привез сюда много лет назад, – он их прячет вокруг долины. Он говорит, они нужны, чтобы предсказывать землетрясения, но он врет: это он делает так, что сотрясается земля и извергается лава. Это все его машины, а вовсе не выдуманные боги!

Стражник прокричал что-то на своем языке, и прислужник съежился и засеменил прочь.

– Что он сказал? – спросил Дженкинс.

– Мы в руках Великого и Могучего Оза, Топс,– ответила Мартинс с горькой гримасой. – Боюсь только, что наш волшебник совсем не добрый, а это, к сожалению, не Канзас.

– Черт возьми!

«Вот как раз подходящий момент, чтобы сделать решительный бросок, – думала Мартинс, – если бы это было кино. Один из наших рывком выхватил бы оружие...»

Она как-то смотрела старое-старое видео о чем-то похожем: один сопляк каким-то образом перебросил видеогероя в реальный мир и тот убил этого придурка или что-то вроде того.

На самом же деле, когда на десять разоруженных солдат направлены автоматы, они представляют собой всего лишь потенциальную котлету. Дверь в решетке была такой узкой, что зараз в нее мог протиснуться только один человек, а в узких оконных прорезях в другой стене были установлены гранатометы.

Дженкинс почти неслышно прошептал:

– Мы могли бы наложить прямо себе в ладони и забросать их дерьмом.

– Сохрани его до лучших времен, Топс. Дождемся капитана. Хоть я нас в это впутала, не надо усугублять положение.

Хотя странно, что прошло уже столько времени, а Марк III все еще сюда не добрался. После... смерти Вонга один раз дрожала земля, и с тех пор уже несколько часов ничего не происходит.

Она отошла от толпы остальных пленников. Чужие руки протащили ее через узкую дверь и с лязгом захлопнули ее у нее за спиной, потом сорвали рубашку, и она осталась в одних трусиках. Кто-то связал ей руки сзади и вывел наружу.

Солнце ослепительно сияло; на свежепокрашенные грани пирамиды, перья, нефритовые и золотые украшения и цветистые одежды жрецов тоже было больно смотреть. Но она не обращала на них внимания и не отрывала взгляда от горизонта и от дымящейся вершины вулкана, высившегося над городом. Сердце, казалось, билось само по себе.

«Чокнутый ублюдок», – подумала она, сделав первый шаг. Камень был теплым и шершавым; двадцатью ступеньками выше он стал липким. Она чувствовала запах крови, подсыхавшей под лучами жаркого солнца, и слышала, как гудят мухи. Вокруг импровизированного алтаря были кровавые лужи и валялись простыни; она подумала, что по окончании строительства они, наверное, воздвигнут нечто более величественное, но пока считали, что сойдет и простая известняковая плита.

На самой вершине ждал Обрегон. С него смыли кровь после того, как он сбросил кожу Вонга.

«Как змея», – довольно легкомысленно отметила она про себя.

– Хозяин Горы, – произнесла она чистым звонким голосом. Он нахмурился, но песнопения стали тише (хотя вопли, наверное, не произвели бы такого эффекта). – За мной придет Гора, которая ходит!

Обрегон отрывисто махнул рукой, и грохот барабанов заглушил все остальные слова. Еще один знак, и жрецы разрезали веревки на руках и положили ее спиной на алтарь, потянув конечности в стороны так, что кожа чуть не затрещала. Кожа... хорошо хоть не достали ножи для свежевания.

– А ты смелая, – произнес старик, приблизившись к ней и вытаскивая широкий обсидиановый нож. – Но твой танк сейчас погребен под стофутовым слоем лавы, и вход в долину снова закрыт. – На голове у него покачивались перья, а длинные серебристые волосы местами слиплись и заскорузли от высохших коричневых брызг. – Передай Солнцу...

– ...что ты долбаный лунатик! – скрежетнула зубами Мартинс, мучительным усилием приподнимая голову, чтобы взглянуть ему в лицо; солнце склонилось к западу, и над зубчатой полосой гор была видна только что взошедшая яркая Венера. – Но зачем, зачем вся эта ложь?

Медленно подняв нож, Обрегон ответил ей по-английски:

– Моему народу требовалось нечто большее, чем просто лекарства и инструменты. Даже большее, чем машина, при помощи которой можно было держать под контролем выход подземного газа. Им нужно было верить в своего защитника.– И шепотом добавил: – Мне тоже.

Острие ножа легко коснулось ее тела под левой грудью и взлетело для удара.

Брап.

Сверхскоростной удар, раздробив руку Обрегона, одновременно прижег рану. От его силы старик закрутился волчком, но на очередном круге его голова отлетела в сторону.

Один из жрецов отпустил ее левую ногу и схватился за свой собственный нож. Мартинс крутнулась на ягодицах и ударила ногой в лицо другого жреца. Кость хрустнула под ее пяткой. Того, с ножом, что-то сбило, и он пропал в сумерках сгущающейся ночи. Еще одна рука сжала ее запястье; она резким умелым движением высвободила его, быстро вскочила, выбросив вверх свободную руку и ударив снизу по носу последнего жреца. Он свалился на липкий от крови каменный стол с утопленной в мозг переносицей.

Мартинс выпрямилась и подошла к началу лестницы, спускавшейся по грани пирамиды. Она единственная осталась в живых из всех, кто был на вершине. Внизу металась и вопила толпа, а дальше...

Гора, которая ходит. Именно на нее он теперь и был похож, покрытый толстой лавовой коркой от верхушки до ограничителей гусениц. Она остывала и твердела, дымилась и обрывалась каплями, как горячий воск. Сквозь нее торчали несколько антенн и дула пулеметных орудий. Двух гусениц недоставало, и машина делала на это перерасчет.

– Свет, – шепнула Мартинс.

Ослепительное бело-голубое сияние вырвалось из Боло, и он стал гигантской темной громадой, ползшей вперед и сотрясавшей землю. Благодаря этому свету прожектора сама Бетани засветилась; она не различала в подробностях, что происходит на площади внизу, но видела, что и простые жители, и Воины Ягуара пали ниц.

Бетани Мартинс, все тело которой было забрызгано каплями крови, костного мозга и мозгов, вскинула обе руки над головой, сжав кулаки. Она вдруг разом вспомнила и их вероломство, и вопли Вонга. Одно ее слово, и в радиусе десяти миль здесь не останется ни одного живого существа.

Потом она подумала о голоде, грабежах и разбоях, о трупах в канавах, пожираемых крысами или самими людьми.

– Им нужен защитник, в которого можно верить,– пробормотала она себе под нос. – Только он должен быть в своем уме,– Была ли она сама всецело в своем уме – это уже другой вопрос, но сейчас ей было не до этого.

У начала лестницы стояла довольно отталкивающая статуя кого-то, сидевшего на корточках. Она с размаху опустила правый кулак, и каменные осколки полетели на площадь. Главное вовремя остановиться. Остальной контингент Компании не потерпит долгого трепа – а ведь местным нужно с самого начала дать понять, кто здесь хозяин. Как говаривал ее отец, прижми как следует, а потом отпусти.

– Усилить звук. ВЫ ПОКЛОНЯЛИСЬ ЛЖИВЫМ БОГАМ! – Ее голос загремел подобно раскатам грома, и все замерли. – НО Я МИЛОСЕРДНА.

Жители Какакстлы все как один содрогнулись и вжались лицами в пыль, поняв, что пришел бог – богиня – гораздо более могущественная, чем Хозяин Горы.

Он вызвал огонь из глубин камня. Она заставила камень идти.

Шериан Льюитт – ПРЕКРАСНАЯ ДАМА СЭРА КЕНДРИКА

Пер. Е.Фурсиковой

И к чему принуждать нас заниматься ерундой? То есть, конечно, наши родители, и их родители, и все остальные верят во всю эту чушь, но меня-то на это не купишь, дудки. Пусть они остаются с этой своей честью, самопожертвованием и овцами, если так хотят. А я не хочу. Ни за что.

Я современная девчонка и не намерена ждать того дня, когда мне можно будет покинуть Камелот. Дам деру. Исчезну. Наш город даже захолустьем не назовешь. Сюда ничего не доходит, вообще ничего. Да еще эти местные ограничения. Можно подумать, что мы живем еще в эпоху до космических полетов. Как будто до Дуврского порта не рукой подать, пусть на телеге это и занимает почти целый день пути. Да перед кем они притворяются? Телега... Смех один.

Среди моих ровесников никто не хочет торчать здесь. По крайней мере никто из моих друзей.

Элизабет и Сюзанна уже сдали экзамены на допуск в космическую торговлю. Я на год моложе, поэтому должна ждать, когда мне исполнится восемнадцать лет. Словно это что-то изменит.

Роберт Редсон уже сбежал, а он мой ровесник. Точно не знаю, как ему это удалось, но скучаю я по нему жутко. Хотя ничего такого между нами не было. Да и не могло быть.

В один прекрасный день Робби уехал в порт и больше не вернулся. Он ни разу не написал мне и не рассказал, что же произошло, но я знала, как ненавидел он это место, а еще знала, что мистер Пенни очень хорошо к нему относился. Говорил, что такой смышленый парнишка, как Робби, без труда найдет место космолетчика и начнет новую жизнь в бескрайней вселенной, открывающейся за пределами нашей дыры. До чего ж мы с Робби любили бывать вместе в порту и мечтать о том дне, когда все связанное с Камелотом останется позади.

Если бы наши родители узнали, как часто мы туда выбираемся поглазеть на прибывающие торговые суда, они бы нас убили. К счастью, мистер Пенни полагает, что нам будет только на пользу узнать побольше о цивилизованной вселенной, и частенько приглашает нас к себе в свою смену. Думаю, мистер Пенни едва ли не единственный взрослый, который еще не забыл, каково это – быть молодым.

Во всяком случае, если мои предки уверены, что после совершеннолетия я останусь здесь, их ждет большой сюрприз. Больше всего меня бесит, что они меня к этому принуждают.

– Но со всей планеты приглашены девушки твоего возраста, – возразила мать.

Ну да, конечно. Только вся планета – это дюжина деревень, три городишка и разбросанные повсюду фермы. Хорошо еще, что я не живу на ферме. Хуже ничего не придумаешь! А вообще мой отец – серебряных дел мастер нашего города, а мама делает для него эскизы.

На самом деле и живем-то мы неплохо. У нас двухэтажный дом с черепичной крышей и каменным полом, а на столе в гостиной даже лежит ковер, привезенный откуда-то из большого мира. У меня восемь платьев: пять будничных, два воскресных и одно для праздников, из синего бархата, расшитое розами по вырезу и рукавам. Ни одна из девчонок в моем классе не может похвастаться ни такой одеждой, ни таким домом, ни всем остальным.

– Да тебе вообще не на что жаловаться, – сказала Элизабет, когда мы с ней обсуждали, как будем проходить тест. – Тебе ведь не приходится каждый день чистить курятник или каждый божий день есть одну капусту, хлеб и яйца.

Бесс слишком уж превозносит мою семью. По-моему, это оттого, что она неровно дышала к моему брату Эндрю и думала, что у них с ним все серьезно. А он потом оставил ее и обручился с Энни Карпентер. Но мне кажется, что она встречалась с Эндрю только из-за того, что ей больно уж хотелось жить в нашем нарядном добротном доме, есть с серебряных тарелок и носить красивую одежду. Но сам Эндрю ей никогда по-настоящему не нравился. Она и со мной-то подружилась, чтобы почаще видеться с ним. Но по крайней мере я смогла убедить ее пройти тест на космического негоцианта[9]9
  В старину: оптовый купец, коммерсант.


[Закрыть] и улететь в большой мир (подальше от моего брата).

Так вот, объявили о празднестве, где должны будут избрать Королеву Любви и Красоты, и поэтому все юные девы (ненавижу, что нас всегда называют девами, а если я не дева, кому какое дело и что из того?) не старше двадцати лет приглашаются на турнир, где они должны будут восседать на помосте и всякое такое.

Вот дурость-то. Я бы не пошла. И кому охота становиться этой самой Королевой Любви и Красоты? Как будто это что-то значит. Просто для наших родителей это еще одна возможность заставить нас поверить в эту странную фантазию под названием Камелот, которую они творили в поте лица своего.

Я бы действительно не пошла. Но мама сказала, что мне сошьют новое платье, какое только захочу. А еще говорят, что там будет сэр Кендрик и что именно он выберет Королеву.

Вы, наверное, думаете, что горстка любителей сельских идиллий, вроде тех идиотов, что около века назад основали Камелот, обошлись без психотроники? По большому счету, так и есть. Но сэр Кендрик – это, знаете ли, сэр Кендрик. Марк XXIV Боло – единственное, что соединяет вымышленный мир Камелота и всю остальную живую, реальную, высокоразвитую вселенную.

Я никогда не видела сэра Кендрика, только рассказы о нем слышала. Но я бы хотела своими глазами увидеть единственный образчик высоких технологий в этой нашей «давайте жить как в сказке». Можно было бы соблазниться уже одной этой возможностью.

А ведь будет еще и платье.

Я прочитала приглашение, сидя в мануфактурной лавке. Там было ещё по меньшей мере пять девчонок, все со своими мамашами и сестрами. Все они хихикали и сплетничали. Вот она, камелотская ярмарка невест. Они с таким энтузиазмом предаются этим детским играм в надежде удачно выйти замуж и принести побольше денег в семью; какие они все убогие, подумала я.

К тому же из этих пяти только одну можно было назвать действительно хорошенькой. У Джоан Талмэдж слишком длинный нос и полное отсутствие подбородка, Мэри Фезердаун просто жирная, а у Кэтрин Холлис нечистая кожа. Сюзан Талмэдж еще можно счесть миловидной, но сама по себе она полный ноль. Нет, здесь мне никто не составит конкуренции. Можно спокойно забыть об этих неудачницах и заняться изучением того, что написано в приглашении.

Слова были изящно выведены рукой сестры Бриджет, четыре года тщетно бившейся над моим чистописанием. Приглашение было украшено цветным бордюром с орнаментом из единорогов, золотых корон и серебряных шпор. Полагаю, в честь нашего единственного рыцаря.

«Всех Юных и Прекрасных Дев», – начиналось приглашение. Терпеть не могу этот высокопарный слог. Мистер Пенни говорит, что из всех торговых портов во всем секторе только в Камелоте еще так выражаются.

«Всех Юных и Прекрасных Дев благородные защитники Камелота просят почтить своим присутствием турнир в Пятнадцатый день Мая, в надежде избрать одну из их Достойного собрания Королевой Любви и Красоты, которая будет править нашими бедными сердцами и стремлениями и вдохновлять нас на великие свершения в их благосклонных глазах».

Я дважды перечитала всю эту галиматью. И чем же будет заниматься эта самая Королева Любви и Красоты? Вдохновлять на великие свершения? Кого? Есть только один настоящий рыцарь – защитник Камелота, и тот совершенно бесчувственный к женским чарам.

Остальные – всего лишь мальчишки с претензиями или же те, кто не смог пройти тест на космического негоцианта и теперь вынужден заниматься хоть чем-то, чтобы не свихнуться. Вот они и тешатся этими рыцарскими забавами, прекрасно зная, что сэр Кендрик всегда прикроет в случае опасности. Если только это когда-нибудь понадобится, в чем я лично сильно сомневаюсь.

– О, вот эта желтая такая красивая, – с придыханием произнесла Сюзан Талмэдж. – А ты как думаешь, Абигайль?

Услышав свое имя, я обернулась. Сюзан Талмэдж – дура набитая. Ненавижу желтый. Да еще ткань, которую она держала, растянув на ладонях, была неровно окрашена и какого-то тошнотного оттенка, напоминая сходящий синяк.

– Ну не знаю, Сюзан, – сказала я, пытаясь держаться доброжелательно, хоть она этого и не заслуживала.– Честно говоря, мне кажется, тебе бы больше пошел розовый.

Я сказала правду, я вовсе не пыталась уменьшить шансы соперницы. То есть они, конечно, все равно мне не соперницы. Но я вовсе не хочу оказаться на помосте единственной, выглядя лишь немного привлекательнее, чем обычно.

– Но розовый выбрала Мэри, – вяло запротестовала Сюзан.

– Тогда, может, возьмешь одну из этих, с рисунком? – предложила я.– Например, вот эту, с цветочными орнаментами, здесь много розового. Можно добавить и желтый, если тебе так хочется. Будет смотреться намного лучше.

– Спасибо тебе.– Сюзан заметно повеселела. Как будто ей самой не могло прийти в голову спросить один из образцов, что были перед самым ее носом.

– А какой цвет выбрала ты, Абигайль? – обратилась ко мне Кэтрин.

– Ах, я еще не решила, – ответила я. Но на этот раз солгала. Я нашла как раз такую ткань, какую хотела, но вовсе не собиралась сообщать об этом Кэтрин. – А ты?

– О, я думаю, газ, – ответила она, – белый поверх розового. Это так женственно.

Они продолжили чирикать про рисунки и материи, и моя мама была поглощена этим не меньше, а я вытащила грифельную доску и приступила к домашнему заданию. Не то чтобы меня так уж волновали уроки, но все лучше, чем болтать с этими курицами.

Пока они выбирали себе ткань и до того самого момента, как направились к выходу, я не обращала на них ни малейшего внимания. Я и так вела себя наилучшим образом, меня не в чем упрекнуть. Когда все вышли, я показала матери винно-красную парчу, которую себе присмотрела.

– Да нет, она чересчур темная и тяжеловесная для такого повода, – не согласилась мама. – Лучше бы что-то в пастельных тонах или белое. Ты же молоденькая девочка и одета должна быть соответственно.

Я взвыла:

– Но в этих блеклых тонах я выгляжу просто отвратительно. И ты сама знаешь, как мне идет красный. Особенно такой темный. Если хочешь, нижнее платье можно сделать белым, даже добавить серебра. Ну как, на твой вкус, это будет достаточно девичий наряд?

Матери нечего было возразить. Мне действительно очень идут глубокие оттенки драгоценных камней, во всех остальных цветах я напоминаю труп. Это ее вина, потому что я унаследовала ее цвет кожи и волос, и маме это прекрасно известно. Я ни разу не видела, чтобы сама она надевала что-нибудь нежно-голубое или в близкой гамме. К нашей голубовато-белой коже и черным волосам это совсем не подходит.

Еще я бы хотела, чтобы волосы у меня были не черного цвета, это мне тоже в себе не нравится. Вот бы мне рыжую шевелюру, как у Джоан Талмэдж, потому что в том случае, если бы мне довелось выйти из себя, все списали бы это на цвет волос и меня бы не тронули. А сейчас, когда я сержусь, меня за упрямство и неуравновешенность наказывают дополнительной зубрежкой. Когда я наконец смоюсь с этой планеты, первое, что я сделаю, – это выкрашусь в ярко-рыжий цвет.

Итак, я остановилась на красной парче, чудесном белом шифоне с серебристой нитью и широкой серебряной ленте, расшитой красными розами. Всю дорогу домой, примерно полтора квартала, мама с воодушевлением обсуждала со мной фасон.

Я так утомилась разыгрывать из себя примерную девочку, что готова была прямо в ту же минуту положить конец этому фарсу. Может, если сказать родителям, что я намерена сделать, они избавят меня от необходимости участвовать во всех этих камелотских забавах. В следующем году...

Но мои предки – образцовые жители Камелота. У нас во всем доме не найдется ни одного электронного прибора, если только не считать кое-какой допотопной рухляди. Да они, наверное, запрут меня дома, если только узнают о тех нескольких вылазках в порт. Я не могу сказать им, что собираюсь отправиться в большой мир. Они попросту не поймут. Самим-то им в жизни не хотелось никуда ехать. Они совершенно счастливы уже тем, что могут себе позволить иметь этот дом и магазин, и женить Эндрю, и тому подобные глупости. Ну а чего я хотела? В конце концов, разве я не знаю своих родителей?

Следующие несколько дней все девочки в школе говорили только о турнире, точнее, о своих новых платьях. Когда я уже думала, что умру со скуки, Маргарет Роуз, Питер Смит и Уилл Дэвидсон предложили мне сбежать из школы и поехать вместе с ними в порт. Отец Уилла послал его доставить туда груз шерсти и забрать пакет с тканью и каким-то оборудованием.

Стоял чудесный весенний день. Тех детей, чьи родители были заняты посевами, в школе не было.

И в тех семьях, которые, вроде семьи Уилла, разводили овец, все дети были заняты стрижкой животных, уходом за ягнятами и всякой другой весенней работой. Только мы, городские дети, еще не допущенные к торговле, имели достаточно времени, чтобы сидеть и слушать лекции по химии и математике. Тут и думать было не о чем. Вот я и не стала размышлять, а просто закинула сумку с грифельной доской и завтраком в телегу и сама запрыгнула следом.

Хорошо еще, что мы не настолько дремучи и держим дороги в порядке. По пути мы миновали дорожную бригаду, работавшую с современным электронным оборудованием и пласфальтом отличного качества; они заделывали образовавшиеся зимой трещины. Движение было довольно оживленным. Нам встретилось по меньшей мере три телеги, груженных пухлыми мешками с шерстью, а еще в одной ехал сын торговца мануфактурой, у которого на коленях лежал один-единственный сверток, но зато это был богато украшенный вышивкой отрез, за который он мог получить много привозной материи.

Мама сама иногда разрабатывала рисунки для купонов и вышивок, когда не было недостатка в орнаментах из серебра. Сколько я себя помню, она и меня учила делать рисунки, хотя формально я никогда не училась. В прошлом году я выполнила несколько рисунков для вышивок и кружев, и мать продала их ремесленникам. Я знаю, что она была очень довольна моей работой. Она сказала, что, когда я закончу школу, мне достаточно будет потратить лишь пару месяцев на то, чтобы завершить ученичество и восполнить некоторые пробелы, как того требовали правила Гильдии, поскольку я никогда не работала с витражами и ювелирными изделиями. Но это не должно занять много времени, и мать почти что пообещала, что к восемнадцати годам я стану свободным ремесленником.

Вообще-то временами я бываю на редкость трезвомыслящей. Я даже подумывала отложить путешествие в глубокий космос до того времени, как закончу ученичество. Ведь даже на новых планетах людям нужны рисунки. И здесь, в Камелоте, всегда это знали. Вот одна из причин того, что торговля идет так хорошо, даже несмотря на то, что подчас товары очень дороги. Все наши товары выглядят превосходно. Я поняла, что при хорошей подготовке мне и в большом мире не надо будет беспокоиться о работе. Конечно, такие мысли приходят мне в голову, только когда на меня находит такое вот практичное настроение, нет никаких разногласий с папой и мамой, и мне начинает казаться, что я смогу проторчать здесь еще лишних пару месяцев. Но гораздо чаще мне хочется уехать, едва только будет возможно, а потом уж думать, чем заняться.

Несмотря на то что весной движение на дороге всегда оживленное, мне казалось, что в этом году повозок еще больше, чем обычно. Когда мне было лет десять, можно было доехать аж до Эшбери и не встретить ни одной телеги. А сейчас телеги и коробейники двигались почти непрерывной чередой по пути в порт, отправляясь торговать с людьми из большого мира.

Может, просто населения стало больше. Так нам в школе говорят. Мол, жизнь в Камелоте так хороша, что население быстро увеличивается. Но я готова поспорить также, что наши люди хотят больше торговать и больше иметь, и мы постепенно становимся частью вселенской экономики. Время отчуждения прошло. Мы должны либо приобщиться к будущему, либо так навсегда и остаться какой-то захолустной Тмутараканью.

До чего же хорошо было сегодня ехать в открытой телеге! Погода стояла изумительная, было тепло, пахло юной зеленью, а поля сияли ковром молодых всходов. В небе громоздились пухлые облака, похожие на выпадающую из мешка овечью шерсть. Я лежала на спине на мягких мешках и думала о том, какой прекрасный день, как хорошо жить на свете и ехать по дороге, а не преть в душном классе, где сестра Бриджет из кожи вон лезет, чтобы заставить меня писать ровно.

Маргарет лежала рядом со мной. Мальчики сидели на передке и правили. Я тоже могу править лошадьми, но у меня нет такой сноровки, как у сельских ребят, а Маргарет вообще никогда не делала того, что не входит в ее прямые обязанности

– Уеду,– сообщила мне Маргарет. – На этот раз действительно пройду тест и уеду.

Я открыла глаза и некоторое время внимательно изучала ее.

– Но ты ведь не собрала вещи и ничего с собой не взяла – Я на секунду задумалась. – К тому же тебе еще нет восемнадцати. А они там, в порту, очень строго следят за тем, чтобы претенденты достигли совершеннолетия.

Маргарет вздохнула:

– Я совру. Осталось-то ведь всего несколько месяцев, верно? А если я не уеду сейчас...– Она вдруг стала всхлипывать, зарывшись в ладони лицом, стараясь, чтобы ребята не услышали.

– А что такое случилось? – спросила я. – Родители выдают тебя замуж?

– Ненавижу его, – ответила она громче, чем, наверное, хотела. – Этот Симон из рыцарей. Воображает, что он самый отчаянный, самый сильный, самый умный... Видеть его не могу, Аб. Ни за что за него не выйду. Мне надо уехать сейчас.

Я погладила ее по спине и ничего не сказала. Маргарет была слишком умна и слишком хороша для Симона. Моя мать как-то обмолвилась, что ее родители подобрали ей такую партию, потому что боятся, что никто другой не захочет взять ее в жены из-за всех этих ее бредовых идей и фантазий. Именно тогда она изъявила желание, чтобы я порвала с Маргарет.

– Она, знаешь ли, не совсем в порядке, – осторожно начала мать тем же тоном, каким заводила со мной разговоры, скажем, о сексе или менструациях. – У нее есть, как бы это выразиться, ну, что ли, некоторые отклонения.

– Хочешь сказать, она не девственница?

Мать стала красной, как свекла.

– Нет-нет, я совсем не об этом,– в замешательстве пробормотала она. – Я только хотела сказать, что она носится с какими-то странными идеями. Многим не нравится, о чем она говорит, как она ведет себя дома, не желая ни в чем помогать. Ткать она не хочет, шить она не хочет, на ферме тоже ничего не делает. Сидеть да читать – вот все ее занятия. И ничего худого в этом не было бы, если бы она собиралась стать монахиней. Но ведь она не собирается.

– Это точно, – согласилась я. На богословских занятиях Маргарет всегда позволяла себе вопиющие высказывания. Она не верила ни во что, кроме своих книг, порта и желания убраться подальше отсюда.

Я только снова погладила ее по спине и протянула свой носовой платок. Свой Маргарет уже насквозь промочила.

– Но разве ты не можешь дождаться дня рождения? – спросила я. – Ведь уже недолго, и вряд ли твои родители успеют выдать тебя замуж прежде. Ведь в Гильдии космических негоциантов так строги насчет совершеннолетия. Да они тебя и на порог не пустят, если ты не представишь доказательства, что тебе уже исполнилось восемнадцать.

Маргарет шумно высморкалась в мой чистый платок.

– Если я не попаду в Гильдию, все равно не вернусь,– объявила она.– Спрячусь где-нибудь в порту; может, мистер Пенни разрешит мне помогать ему, покуда не стану совершеннолетней. Но там, где Симон, я оставаться не могу. Б-рр.

В душе я была с ней согласна, но такой план одобрить не могла. Может, Маргарет и решительней, чем я, но у меня в наличии здравый смысл. А у нее его нет ни грана.

– А Питер и Уилли? Они знают?

Она заморгала:

– Уилли знает. Я ему сказала, что домой не вернусь. Насчет Питера не знаю. Не доверяю я ему.

Конечно, это было не мое дело. Только я понимала, что, если ребята ничего не знают, они поднимут на уши весь порт в поисках ее, прежде чем вернутся домой к вкусному ужину.

– Знаешь, – снова заговорила Маргарет после недолгого молчания, – я вот подумала. Если у меня получится, я тебе помогу. Я тебя избавлю от этого дурацкого турнира. Знаешь, я так оскорбилась, просто поверить себе не могла, что они действительно его затеяли.

Я пожала плечами:

– А, собственно, что тут плохого? Просто еще один день гуляний, не более того, к тому же мы увидим сэра Кендрика. А уж он-то чего-нибудь да стоит.

– Это родители так говорят, – мрачно изрекла Маргарет. – Но я на это не клюну. Они просто хотят, чтобы мы оставались здесь, чтобы прикидывались, что здесь и есть центр вселенной, ведь у нас даже есть свой Боло. Сама-то ты хоть разок видела сэра Кендрика? Или знаешь кого-нибудь моложе своих родителей, кто видел?

Тут Маргарет была права.

– Но разве не в этом смысл самого турнира, чтобы все мы могли увидеть его в действии? – спросила я.

Маргарет рассмеялась:

– Ты с ума сошла или как? Единственная цель турнира, как и всего, что здесь происходит, – это держать нас всех в узде. Чтобы все мы стали славными добропорядочными гражданами Камелота. Видишь, это даже и на тебя действует. Ты посмотри на себя, Абигайль. Когда-то ты готова была сбежать вместе со мной. А теперь ты рассуждаешь так, будто собираешься пойти на этот чертов турнир.

– Но я действительно собираюсь, – сказала я. – Хочу посмотреть на сэра Кендрика. А если он и не существует, тогда я по крайней мере буду знать наверняка. К тому же есть еще одна выгода я получу новое платье.

– Неужели ты променяешь свою жизнь, всех своих друзей на какое-то новое платье? – как будто не веря своим ушам, спросила Маргарет. – Ох, прости, Аб. Но я не позволю, чтобы это случилось, я не дам им сломать тебя. Обещаю.

Я отдернула свою руку, которую она нежно похлопывала. Мне стало неприятно, что она меня трогает. Маргарет может быть совершенно непредсказуемой. Что за странные обещания не пускать меня на турнир, какое право, в конце концов, она имеет распоряжаться моей жизнью? Достаточно уже того, что она из своей собственной делает не поймешь что. А ведь если она действительно сбежит, нам придется ждать, чтобы узнать, прошла ли она экзамен и уезжает, или же разыскивать ее, чтобы увезти с собой домой.

Весь день вдруг представился мне в мрачном свете. Жаль, что я всего этого не знала, прежде чем согласилась. Может случиться так, что мы попадем домой совсем поздно, только после ужина, – одно это уже ничего хорошего не предвещает. К тому же я рискую остаться без ужина. Привлекательного мало.

А все из-за того, что Маргарет хочет во всем идти своей дорогой и совершенно не желает быть здравомыслящей.

Мы прибыли в Дуврский порт до полудня. Сам порт окружен высокой стеной, наподобие настоящего города, если бы у нас был хоть один. Вроде Замка, административного и технологического центра всего Камелота. Только стена эта исключительно для развлечения, и, поскольку с дозорных башен открывается потрясающий вид, люди охотно платят по пять пенсов за то, чтобы туда подняться. Солидная прибыль правительству и при этом не облагаемая налогом. Когда мы здесь бываем, родители всегда водят меня на дозорные башни.