Текст книги "Правофланговые Комсомола"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)

Шариф Забиров, один из организаторов комсомола Семиречья и близкий друг Гани, вспоминает: «…В первые дни мая 1920 года Николай Фокин и я были вызваны в ЦК Туркестана. Когда пришли туда, там уже оказались многие ответственные работники партийно-советских, профсоюзных органов, Народного комиссариата просвещения республики. Мы были коротко проинформированы о сложной обстановке в Семиречье, о том, что там уже находится бывший начальник политотдела РВС Туркфронта Д. Фурманов и что нам, представителям различных ведомств и общественных организаций, следует подобрать к отправке для работы в Семиречье лучших коммунистов и комсомольцев. Когда мы вернулись в ЦК комсомола и собрали членов исполнительного бюро, первым назвали имя Гани, ибо были уверены, что он всегда готов идти в огонь и в воду ради защиты интересов Советской власти. И он оправдал наше доверие. В Семиречье Гани не только читал лекции, но и непосредственно принимал участие в развитии и укреплении только что зародившейся там областной комсомольской организации, помогал Д. Фурманову в проведении агитационно-массовой работы среди местного населения и в воинских подразделениях, состоящих из казахов, киргизов, уйгуров, дунган. Вместе с организаторами семиреченского комсомола Ш. Ярмухамедовым, Д. Бендюковым он принял участие в подавлении известного кулацко-контрреволюционного мятежа, возникшего в Верном в июне 1920 года».

В книге «Мятеж», написанной по горячим следам событий в Верном, Дмитрий Фурманов во всех подробностях описал свое путешествие по Ташкентскому тракту в Семиречье, в «дыру», в «глухую трущобу», «чертово пекло». Спустя два месяца вслед за отрядом Фурманова отправился Гани Муратбаев. В ту пору поезда шли лишь до станции Бурная. Остальные шестьсот верст предстояло одолеть на перекладных, по рытвинам, ухабам, через горы, ущелья, камнепады, бурные реки. За год, проведенный в пыльном Ташкенте, год, наполненный до отказа выступлениями перед рабочими, встречами в горкоме комсомола, бессонными бдениями над учебниками, Гани отвык от красоты природы. Теперь он с наслаждением вдыхал целительный воздух тянь-шаньских предгорий, подолгу засматривался на снежные пики вдали, вознесенные к ультрамариновому небу. Многое он увидел на томительном пути к Верному, о многом передумал. Как и в родном Казалинском уезде, здесь на первый взгляд пока еще мало что имелось после революции. Запуганный баями, басмачами, народ молчал, затаился, как бы чего-то выжидая. Все так же выкупали невест за калым, пасли господские отары, все так же умирали от голода, болезней, нищеты. Но зорким глазом потомственного кочевника замечал Гани и другое: в одном селении провожают в Красную Армию сыновей, в другом косят сено в угодьях сбежавшего в Китай атамана, в третьем однорукий солдат-красногвардеец учит односельчан штыковому бою, в четвертом бедняки поголовно вступила в партию.

Мысленно Гани поднимался над этими взгорьями, озерами, падями и созерцал всю свою многострадальную прекрасную родину. Плескался Балхаш на севере; на востоке, в выжженных песках, лежала, как ветвь саксаула, река Или; Тянь-Шань па юге слепил белизною вечных снегов; самумы на западе клубились. Гани пытался представить, как изменится лик этой земли, какие города и дворцы возникнут в диких степях.

Он приехал в Верный и угодил в пекло – надвигался мятеж семиреченского кулачества и бывших белогвардейцев, проникших в части Красной Армии.

«Я до сих пор отчетливо вижу, как Гани впервые пришел к Дмитрию Андреевичу, – рассказывает Лидия Августовна Отмар-Штейн, в свое время личный секретарь Фурманова. – Совершенно неожиданно в конце рабочего дня появился в приемной, где я сидела, незнакомый мне молодой человек и, вежливо поздоровавшись, назвал себя Муратбаевым. Он сказал, что приехал из Ташкента» комсомолец и что обязательно должен поговорить с Фурмановым. Я пошла к Дмитрию Андреевичу и доложила его просьбу. Фурманов распорядился: «Немедленно веди его ко мне».

Я должна сказать, что этот незнакомый молодой человек на меня произвел впечатление: у него были очень яркие, умные, вдумчивые глаза, какой-то он был весь напряженный, целеустремленный и в то же время твердый. Первое впечатление о нем не обмануло меня. В этом я убедилась в дни июньского мятежа верненских контрреволюционеров. Он длился семь дней и семь ночей. В день начала мятежа в городском сквере состоялся митинг молодежи, где выступали Фурманов, Муратбаев, Шегабутдипов. Между прочим, Дмитрий Андреевич очень серьезно относился к выбору ораторов, которые могли бы заразить массу и объяснить ей, кто и почему поднял руку на Советскую власть. Муратбаев и Шегабутдинов были Фурмановым привлечены к выступлению, как люди, которым он доверял и которые стояли на правильных партийных позициях. Муратбаев выступал страстно, и, мне кажется, он убедил собравшихся с оружием в руках защищать завоевания трудящихся от врагов, так как, за исключением отдельных отщепенцев, почти все комсомольцы города встали на сторону горстки большевиков во главе с Фурмановым…»

Участник этого митинга Шаяхмет Ярмухамедов писал:

«…В начале 20-х годов на формирование нашего мировоззрения огромное влияние оказывал Д.А. Фурманов,„. Работа Фурманова и армейских большевиков среди молодежи сыграла решающую роль в определении отношения комсомольской организации к мятежу.

Дни мятежа были критическими. Как известно, часть городской парторганизация оказалась на стороне мятежников, и только ее лучшая часть (Розыбакиев, Джандосов и другие) пошла за Фурмановым. Перед комсомольцами встал вопрос; как быть, с кем идти? Для обсуждения этого вопроса было созвано городское собрание молодежи. На этом собрании после горячих выступлений Гани Муратбаева, Даниила Бендюкова, Бари Шегабутдинова договорились: к мятежникам не пойдем, будем поддерживать Фурманова…

В дни мятежа выявились лучшие качества Гани: смелость, находчивость, способность мгновенно принимать верное решение. Поддерживая Фурманова, и он, и его друзья рисковали, по существу, своей жизнью: гарнизон взбунтовался, город был наводнен уголовниками, кулаками, мародерами. Скорой помощи ждать было неоткуда. Вот тогда, постоянно находясь рядом с Фурмановым, убедился Гани в том, как важно руководителю народных масс быть разносторонне образованным, политически зрелым. Соверши Дмитрий Андреевич малейшую ошибку в единоборстве с клокочущей страстями, наэлектризованной провокаторами толпой – и все было бы кончено. Волны мятежа далеко раскатились бы по Семиречью, стихия разрушения разгулялась бы вовсю.

И другое понял Гани: ему следовало не только просвещать других, но и самому продолжать учебу. Вернувшись через три месяца в Ташкент, он с радостью узнал об открытии здесь Среднеазиатского университета. Советская власть начала войну, рассчитанную на долгие годы вперед, – войну за народное образование.

В конце сентября 1920 года Ганн Муратбаев расклеивает на столбах и заборах декрет о ликвидации неграмотности среди населения. Пока он обмакивает кисть в ведерко с клеем, пока расправляет лист серой бумаги, за его спиной неизменно останавливаются прохожие. Среди них и степенные аскеры, убеленные сединами, и дехкане окрестных кишлаков, приехавшие на базар, и беспризорники, и даже покрытые чадрой женщины. Люди недоверчиво выпытывали у Гани:

– Эй, бала, [10]10
  Бала – мальчик.


[Закрыть]говорят, там написано, что в школу будут водить под конвоем?..

– А вот мой дед совсем не знал грамоты и прожил сто семь лет. Зачем же мне идти в школу?..

– Говорят, не станешь учить русский язык в Сибирь отправят на поселение…

Ганн зачитывает вслух декрет, потом терпеливо разъясняет каждому, что к чему. Одни ему верят, другие уходят в сомнении; шутка ли дело, дожив до седых волос, садиться за букварь…

Как ни сожалел Гани, с мечтой о поступлении в университет в этом году пришлось распрощаться, Сначала надо было завершить среднее образование. Сразу же Гани поступил в школу. Там среди прочих преподавали и общественные науки – историю социализма, политэкономию.

Каждый день, закончив занятия, он спешил в горком узнать, не возвратились ли из Москвы его друзья: Шаяхмет Ярмухамедов, Даниил Бендтоков, Юсуп Абдурахманов, уехавшие на III съезд комсомола. Наконец они вернулись в начале ноября, и Гани забросал их вопросами: что происходило на съезде? О чем говорил Ильич? Как выглядит Москва?

Прочитав речь Ленина, он надолго задумался, а потом сказал:

– Ребята, многие ли в Средней Азии знают русский язык? Немногие. Считанные единицы. Значит, бесценный ленинский документ надо перевести, притом незамедлительно, и на казахский, и на узбекский, и на киргизский, и на туркменский. Я за перевод на казахский примусь сегодня же. Если что будет непонятно, посоветуюсь с вами.

Заповеди Ильича молодежи Гани переводил, вникая в каждое слово, подолгу выверяя смысл каждой фразы, каждого абзаца. Медленно, строка за строкой, ложилась на бумагу арабская вязь. Порой он зачеркивал только что написанную страницу и начинал все заново. Он хотел, чтобы живое ленинское слово пришло к народным массам во всем его своеобразии, точности политической страстности.

Поначалу он рассчитывал управиться с переводом за две-три недели. Но вот миновал месяц, потом другой, а работа едва-едва близилась к концу. И тут новое важное событие нарушило все планы Гани.

Стояла ранняя весна. Уже набирали силу южные ветры. В оврагах, на косогорах мальчишки поджигали прошлогоднюю траву – она сгорала мгновенно, как порох. Гани смотрел из окна школы на ажурную вязь карагачей с распускающимися почками, на ручьи, где отражались облака, белые, как коробочки хлопка.

– Муратбаев! Муратбаев! – вывел его из задумчивости голос учителя. – Ты что, не слышишь? Тебя в ЦК комсомола вызывают. Как когда? Прямо сейчас и вызывают. Ступай. А портфель можешь пока оставить в школе.

Перепрыгивая лужи, единоборствуя с непролазной грязью, заполнившей даже центральные улицы, Гани недоумевал, зачем и кому он мог так скороспешно понадобиться. Тем более он удивлен, когда машинистка – быстрая, подвижная, с венцом русых волос – раскрыла перед ним двери кабинета ответственного секретаря.

– А он один там? – успел шепнуть Гани девушке заговорщицки кивнув на дверь.

– Один, один. И давно уж тебя ждет. Приготовься к повышению.

Последних слов Гани не разобрал, поскольку дверь за ним уже закрылась.

Он давно знал Николая Фокина, не раз встречался с ним по самым разным делам и потому, войдя, поздоровался и тут же спросил, слегка улыбаясь:

– В чем дело, Коля? Опять ехать в Верный или разгонять басмачей?

– Мятежи, басмачи – это одно, – в тон ему ответил Фокин. – Тебе же, друг, приспела пора заняться… – Он порылся в бумагах на столе и раскрыл голубую папку. – Прочти, пожалуйста, подчеркнутое.

– Да это же резолюция Третьего съезда комсомола. Я ее и без того знаю почти наизусть.

– Читай, читай. Теперь тебе частенько придется туда заглядывать.

– «Комсомол… – медленно начал Гани, – в своей работе среди национальных меньшинств стремится прежде всего к поднятию общего культурного и политического уровня молодежи и к самому тесному сближению между собой молодежи различных национальностей. Исходя из этого, формы нашей работы среди национальных меньшинств должны, с одной стороны, дать полную возможность молодежи различных национальностей развиваться в политическом и культурном отношении, с другой – не носить характера национальной замкнутости и обособленности, а, наоборот, способствовать единению в Союзе молодежи различных национальностей… В целях выполнения этих задач при местных комсомольских органах создавать комиссии, секции по работе среди молодежи той или другой национальности…»

– Дальше можешь пока не читать, – сказал Фокин. – Так вот, с сегодняшнего дня бюро по работе с киргизской и казахской молодежью надлежит возглавить тебе. Комната здесь, в ЦК, тебе уже выделена, завтра и приступай к работе.

– А как быть с занятиями в школе, с переводом речи Ильича? – запротестовал было Гани, но секретарь нетерпеливым жестом остановил его.

– Учиться будешь по вечерам, как и все мы учимся. Что же касается ленинского выступления на съезде, тебе пора уже закапчивать перевод. Давно пора. И сразу в печать. Кстати, сегодня же наметь программу действий на ближайшие два-три месяца. Как по-твоему, что сейчас важно для нашей работы не только в городах, но и в глубинке, в дальних аулах, кишлаках?

Гани помолчал, а потом, все более увлекаясь, заговорил:

– Главное, создать на местах крупную комсомольскую ячейку. Ведь что теперь творится – голова идет кругом. Басмачи, вредители, агенты контрреволюции, а с другой стороны – остатки разных организаций, кружков и кружочков с буржуазно-националистическим уклоном. Ты думаешь, недобитые националисты на своих сходках только тем и занимаются, что поют народные песни да говорят о культурной революции? Э-э, не только об этом. Песенки их совсем о другом. Норовят не только духовно, но и территориально отгородиться от России. Вековой гнет, мол, господство тиранов. А того не понимают, что без России, без Советской власти были бы они все жалкими рабами до скончания веков. Об этом следует говорить в народе. Для этого нам нужна повсеместно крепкая комсомольская ячейка.

Пока Гани говорил, Николай Фокин внимательно к нему приглядывался. Он и раньше неоднократно удивлялся, какой силой убеждения обладает этот внешне неказистый щуплый паренек. Теперь же секретарь ЦК понял окончательно: комсомол не ошибся в выборе, новый председатель бюро неплохо разбирается в национальных проблемах,

И вот еще что, – сказал Фокин, прощаясь с Гани. – Скоро в Туркестане начнут выходить молодежные газеты. Казахскую будешь редактировать ты. Если встретятся в чем-либо трудности, обязательно заходи ко мне. Днем, вечером, ночью – все равно заглядывай. А теперь иди бери ключи от своего нового кабинета, начинай действовать.

Дел на новой должности оказалось невпроворот. Из разных мест приходили вести одна тревожней другой. То вдруг возникнет в районе кружок мусульманской молодежи, а ежели копнуть, то никакой это вовсе не кружок, а антисоветское сборище. То жалуются на муллу, который под угрозой проклятия запретил сдавать излишки хлеба безбожникам-большевикам. То не хотят без калыма отдавать замуж девушку. То, не желая учить детей в школе, насильно увозят их в горы, в глухие медвежьи углы. Гани приходилось уговаривать, приказывать, кричать, порою даже угрожать. Напряженно, день за днем, в недосыпании и недоедании текла жизнь Гани.

Но он горячо верил в силу комсомола, высоко оценивал ответственную роль каждого комсомольца.

Вот один из таких документов, в составлении которого, возможно, принимал участие и Гани Муратбаев.

«Наказ

Центрального Комитета комсомола Туркестана студенту института просвещения комсомольцу Маггу Масанчину, отъезжающему в Семиречье на летние каникулы:

1. Где бы ни находились, Вы должны установить тесную связь с местной организацией Союза и оказать ей деловую помощь.

2. Вы, как комсомолец, не имеете права возвратиться в свое учебное заведение после каникул, не сделав что-либо на местах пребывания для поднятия культурного уровня молодежи.

3. После Вашего пребывания в аулах и кишлаках должна остаться память в виде школы грамоты, красной чайханы с газетой и литературой. Вы должны пробудить у местной молодежи желание познать окружающий мир и стать сознательным строителем нового общества.

4. То, что Вы сумеете выполнить во время каникул, будет служить мерилом Вашей способности быть в будущем сознательным борцом с темнотой и настоящим работником по поднятию культурного уровня трудящихся Туркестана».

Так, на заре нового мира начиналась борьба за будущее, за переустройство общественных отношений. Она начиналась в ту пору, когда, казалось бы, нельзя было помышлять ни о чем другом, кроме удовлетворения самых простых нужд. Империалистическая и гражданская войны оставили после себя голод, запустение, разруху, безнадворных стариков и детей. «Перед вами стоит задача хозяйственного возрождения всей страны, реорганизация, восстановление и земледелия, и промышленности на современной технической основе, которая покоится на современной науке, технике, па электричестве» [11]11
  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 307.


[Закрыть]– наставлял Ильич молодых строителей социализма. Великий вождь прозорливо понимал, что такую задачу можно решить только одним путем: нести в народ свет знаний. И Гани Муратбаев был одним из тех, кто считал своим гражданским долгом объяснить величие ленинских идей многим миллионам простых тружеников Востока.

По воспоминаниям и ныне здравствующего Жумагали Есиуснзова, обстоятельства появления на свет исторической речи вождя в казахском переводе были таковы:

«Стояла весна 1921 года. Не было ни бумаги, ни средств. Но Гани все это сумел достать. Теперь нужно было найти человека, который умел бы писать грамотно и красиво. Гани из числа немногих грамотных казахских комсомольцев избрал Рахата Тулешова. Писал Тулешов тушью на камне, с которого потом с большим трудом делал оттиски. Гани не знал покоя сам и постоянно подгонял нас, пока не были сброшюрованы первые экземпляры, которые Муратбаев вручил всем, кто принимал участие в издании…

Другому ветерану комсомола, Осиану Кашкынбаеву, тоже довелось работать с Гани Муратбаевым. В его воспоминаниях есть интересный эпизод:

«В 1920–1921 годах я учился в Ташкентском казахско-киргизском институте просвещения. В начале апреля 1921 года я и мой сокурсник Рустембек Кыстауов были приглашены в ЦК комсомола Туркестана к Муратбаеву. Когда мы явились к нему, то увидели, что в его кабинете находятся много других студентов – казахов, киргизов, которые учились в других учебных заведениях Ташкента, Гани был немногословным, Он прямо начал с того, что в кочевых аулах Сырдарышской и Семиреченской областей по существу, нет ни одной постоянно действующей комсомольской ячейки и некому заниматься политическо-просветительной работой среди молодежи. ЦК комсомола предлагает нам в период летних каникул выехать в Верный, Аулие-Ату (Джамбул), Перовск (Кзыл-Орду), Казалинск, Чимкент и оказать помощь уездно-городским комитетам комсомола в создании комсомольских ячеек в кочевых аулах, проведении агитационно-массовой работы. Перед нами была поставлена еще одна важная задача: принять активное участие в сборе продовольствия для голодающих. Дело в том, что 1920–1921 годы были неурожайными, в стране, особенно в Центральной России, Поволжье, западных областях Казахстана, царил голод, и партия поставила перед Туркестанской республикой задачу – снабдить их продовольствием.

15 апреля 1921 года мы выехали на место. Перед отправкой сфотографировались вместе с Муратбаевым. Этот снимок до сих пор бережно хранится у меня. Я с Рустембеком Кыстауовым был направлен в распоряжение Казалинского уездно-городского комитета комсомола. Нам в основном пришлось работать среди молодых аральских рыбаков. Мы создали несколько комсомольских ячеек и снарядили эшелон с рыбой, который в 1921 году был отправлен в Москву.

Я часто перечитываю знаменитую телеграмму В.И. Ленина аральским рыбакам, в которой он благодарит их за помощь голодающим, и вспоминаю боевые будни тех лет».

На борьбу с голодом, который распространился по всему Казахстану и по низовым губерниям Поволжья, были мобилизованы все делегаты I съезда комсомола Казахстана (съезд состоялся в Оренбурге в июле 1921 года). Естественно, прежде всего надлежало позаботиться о детях. Положение было катастрофическим. Грязные, оборванные подростки, тысячными толпами стремившиеся добраться в Ташкент – город хлебный, нигде не могли найти пристанища и пропитания. Приходилось скороспешно организовывать детские дома, коммуны, интернаты, открывать биржи труда, ячейки содействия, заботиться о 6-часовом рабочем дне для несовершеннолетних и т. д. Теперь-то Гани Муратбаеву и его сподвижникам пригодился опыт подобной: работы под руководством В.В. Куйбышева!

«Мы еще не успели ликвидировать последствия голода в Туркестане, как эта беда нагрянула в северо-западные районы Казахстана, – делился воспоминаниями Алимгерей Ершин, бывший в те времена пленом правительственной комиссии по оказанию помощи голодающим детям. – Комсомольцы Туркестана сразу откликнулись на просьбу своих сверстников помочь им в борьбе с голодом детей. Опираясь на помощь Компартии и правительства края, изъявивших готовность принять на попечение Туркестанской республики не менее 100 тысяч человек голодающих из Казахстана, мы наряду со сбором продуктов питания, одежды организовали новые детские дома и интернаты. Если в Ташкенте до начала 1921 года было всего 4 интерната, то в течение года стало 14, где воспитывалось около 9-10 тысяч ребят.

Комсомольцы Казахстана и Туркестана совместно организовывали рейды по железной дороге от Чимкента до Оренбурга, собирали беспризорных, умирающих на дорогах детей, подростков и доставляли их в Ташкент и другие районы Средней Азии.

В течение 1921–1922 годов нами было вывезено из Казахстана на 24 санитарных поездах около 17 тысяч детей».

Прошло полгода с тех пор, как Гани Муратбаев возглавил бюро по работе с казахской и киргизской молодежью. В отчетном докладе III съезду комсомола Туркестана ответственный секретарь Николай Фокин, рассказав о плодотворной деятельности бюро, особо отметил самого Гани, его умение сплотить молодежь, его авторитет среди товарищей. Несколько позднее делегат съезда Мария Потрепалова писала в казахстанской газете «Комсомолец»: «Собрались мы на съезд еще неопытные, еще неумело нащупывающие формы работы комсомола в условиях начавшейся новой экономической политики.

Помню, как оживилось и закипело все с появлением Гани. Будучи сильной натурой, он внес много нового в работу комсомола Туркестана.

Где бы ни появлялся тов. Гани, там сразу оживлялась и поднималась работа. Вся его сила воли была отдана организации…»

На своем заключительном заседании съезд единодушно проголосовал за избрание Муратбаева членом Центрального Комитета УСМ Туркестана,

Вскоре только что избранный секретарь уезжает на IV съезд комсомола в Москву. Красная столица оставила в душе Гани впечатление неизгладимое, восторженное.

Гани сожалел, как коротко, мимолетно это свидание с Москвой – время на съезде было расписано буквально по минутам. На съезде он познакомился с Петром Смородиным, Николаем Чаплиным, Александром Мильчаковым. Гани рассказывал им о положении дел в Средней Азии, интересовался, какие изменения внесет в деятельность молодежных организаций новая экономическая политика. После нескольких таких встреч его новые друзья сразу же отметили в нем все то, что обычно выделяло Гани: его недюжинный ум и начитанность.

Когда съезд закрылся, Гани отыскал в президиуме Петра Смородина, поздравил его с избранием генеральным секретарем и начал торопливо прощаться.

– Постой, как так уезжаешь? – удивился Петр. – Да ты же собирался денька три-четыре побродить по Москве, в библиотеках посидеть. Оставайся. Гостиница за тобою забронирована. Расскажешь поподробнее о туркестанских делах.

Гани достал из кармана вчетверо сложенную телеграмму, помахал ею в воздухе:

– Не могу, друг. Вот известие пришло; басмачи оживились, сволочи. В Самаркандской области банды настолько осмелели, что многие комсомольские ячейки либо самораспустились, либо ушли в подполье. Так что басмачам надо дать по зубам, да основательно. Потому сегодня и уезжаю.

Смородин помрачнел и сказал:

– В подполье, говоришь, силятся загнать комсомолию? Кукиш с маслом, ничего у них не выйдет. Езжай, Гани. Со своей стороны мы кое в чем тебе поможем. О том, как развернутся события, докладывай регулярно, притом лично мне. Ну прощай. Мы с тобой не раз еще свидимся, попомни мое слово.

Возвратившись в Ташкент, Гани узнает, что басмачество разгулялось вовсю. А в Ура-Тюбинском районе шла настоящая война между ними и отрядами ЧОНа. Гани тут же принимает решение: немедленно ехать в Самарканд. В мандате, выданном ЦК Компартии Туркестана, Муратбаев наделялся чрезвычайными полномочиями.

«Муратбаев Гани командируется в Самарканд как представитель Центрального Комитета КСМТ при Самаркандском областном комитете КСМТ.

Тов. Муратбаев имеет право приостанавливать постановления обкома, распускать и создавать организации, делать переброску работников как в Самаркандской области, а также и в распоряжение ЦК…»

Он приехал в древний город поздно вечером. На фоне звездного неба чернели купола, минареты. Улицы были безлюдными, ничто не нарушало глухой, давящей тишины. Казалось, город вымер. Однако в горкоме несколько окон светилось, там мелькали какие-то тени. Гани легко взбежал по ступеням. Навстречу ему уже спешил здешний секретарь, распахнув, как для объятий, короткие руки.

– Не обессудь, Гани, что не встретили, мы ждали тебя завтра утром, – начал было он, но осекся под пристальным взглядом Муратбаева.

– Значит, в подполье уходят ячейки. Стало быть, как мыши, будем прятаться от басмачей, разбежимся по норам, да? На нелегальное перейдем положение, да? В колодцах высохших, в пещерах, в шалашах укроемся? – Вопросы, задаваемые Гани, падали жестко и резко.

Секретарь начал оправдываться, ссылаясь на нехватку людей, оружия, продовольствия, на коварство подлых врагов.

– Лошади к утру найдутся? – спросил Гани. – Свежие, заседланные и не клячи какие-нибудь, а настоящие скакуны?

– Сколько лошадей?

– Чтобы хватило на всех, кто завтра ровно в пять ноль-ноль поскачет вместе со мною в Ура-Тюбе. В том числе и о себе позаботься – поедешь моим заместителем.

Секретарь побледнел, нагнулся к Гани и зашептал на ухо:

– Вчера там опять двух учителей убили. А на прошлой неделе шестерых красноармейцев. Поймали их у реки и… – Он оттопырил указательный палец и провел им по горлу.

Гани сощурил глаза и отрезал:

– Значит, договорились. Выступаем в пять ноль-ноль. А ты уж сам реши, какой компанией нам ехать – вдвоем, впятером, вдесятером. Тебе виднее. И не забудь – по приезде в район сразу же, в тот же день, организуем боевой отряд.

Вскоре главари басмаческих банд почувствовали, что обстановка складывается далеко не в их пользу. Бывший командир красных конников, сражавшихся тогда в Ура-Тюбинском районе, а ныне старейший художник, заслуженный деятель искусств Валентин Антощенко-Оленов во всех подробностях помнит, как с появлением отряда, возглавляемого Гани Муратбаевым, наметился перелом в безуспешной дотоле борьбе с контрреволюционерами. Перелом произошел прежде всего потому, что ряды красноармейцев начали пополняться местной молодежью, которая хорошо знала все уловки басмачей.

«Комсомольцы-добровольцы воевали с врагами отчаянно. Мне особенно запомнился случай, когда один из них с юной супругой, тоже комсомолкой, до последнего патрона отстреливались от озверелых басмачей и погибли. Жаль, что тогда я не записал их имена в свой неизменный спутник – дневник. Наконец Ура-Тюбинский район был очищен от басмачей, и по всей Самаркандской области установилось относительное спокойствие, люди вновь приступили к мирному труду».

…Однако и мирный труд в условиях нэпа давался нелегко, особенно для батрацкой, дехканской молодежи, которая снова попала в зависимость от своих прежних хозяев. 17 марта 1922 года, выступая на I конференции КСМТ, Гани Муратбаев говорил: «Задача комсомола – объяснить молодым, дехканам, что нэп – это временное явление. Надо во что бы то ни стало восстановить народное хозяйство. Для этого требуются от них терпение и организованность». Развивая эту мысль, Гани отметил, что нэп отразился не только на экономическом положении молодежи, но и привел к ряду идеологических, духовных сдвигов, к оживлению внутренней контрреволюции. Следовательно, комсомольским организациям надлежало решительно вести борьбу с нездоровыми настроениями, усилить разъяснительную работу среди широкой массы трудящейся молодежи, принять меры к укреплению рядов комсомола, направить все силы на восстановление народного хозяйства республики. В заключение Гани предложил почтить вставанием память комсомольцев, погибших в борьбе с басмачами.

Гани недаром призывал к укреплению рядов комсомола. Часто в Союз молодежи старались пролезть сынки феодалов, крупных промышленников – для них это было удобным поводом «деклассироваться», «смешаться с народом». С другой стороны, порою в комсомол принимали тех, кто даже отдаленно не представлял себе его целей и задал.

«У нашей трудящейся молодежи еще недостаточно развито классовое самосознание, – писал Гани Муратбаев в одной из своих статей. – Она в большинстве инстинктивно стремится в комсомол. В этом отношении более революционным элементом является рабочая, батрацкая и дехканская молодежь. Трудящаяся молодежь видит в комсомоле не только своих защитников в экономическом отношении, но и в духовном. Она знает, что комсомол дает ей знания, общественное развитие и политическое воспитание… Быть членом комсомола для них – великая честь».

В мае 1922 года, незадолго до открытия II Всероссийской конференции комсомола, в кабинете Куйбышева (он был в то время секретарем ЦК партии) обсуждалось предложение о необходимости создать Среднеазиатское бюро ЦК РКСМ.

– Кого предлагаете ввести в состав нового бюро? – спросил Валериан Владимирович у Петра Смородина. Тот отвечал не раздумывая:

– Прежде всего Муратбаева Гани. Он в прошлый приезд в Москву рассказывал мне о борьбе с басмачами, об опасностях нашего движения в Туркестане. Так я его, Валериан Владимирович, слушал часа полтора, не перебивая. Светлейшая голова. У нас на окраинах подобных вожаков раз, два и обчелся.

– Я хорошо знаю Гани еще по Ташкенту, – улыбнулся Куйбышев. – Да и Фурманов не раз его вспоминал: оказывается, однажды в Верном Гани прочитал красноармейцам целую лекцию об исторической миссии русского народа в деле революционного освобождения Востока. Да, оратор он первостатейный: и звонкоголос, и остроумен. К тому же и работник отменный. – Куйбышев быстро записал что-то в календаре. – Кстати, пригласите его завтра утром ко мне. Нужно будет привлечь Гани к разработке положения о Среднеазиатском бюро. Теперь переходим к следующим кандидатурам…

В постановлении ЦК РКСМ о создании Среднеазиатского бюро, в частности, говорилось:

«Среднеазиатское бюро объединяет союзные организации Туркестана, Хивы, Бухары и имеет свои задачи:

а) руководит работой этих организаций, как полномочное представительство ЦК РКСМ в Средней Азии, ответственное за постановку союзной работы в них, на основе постановления конгрессов КИМа, Всероссийских съездов и конференций РКСМ, применяя их к местным социально-бытовым и культурно-политическим условиям;