Текст книги "Правофланговые Комсомола"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Не знаю, как прошла ночь, настало утро, не помню, кто приходил, уходил, – это не было обморочное состояние, но чувствовал себя очень плохо, говорить почти не мог. Видимо, врачи, зная о моем состоянии, никого не пускали ко мне. Оказывается, ребята толпились у окон, пытаясь меня увидеть, почти всю ночь они дежурили около больницы, и сестры не могли их уговорить уйти.

Утром сообщили, что прилетела профессор Базилевская из Иркутска. Вскоре подошла и она – Зоя Васильевна – с группой врачей. Не помню, о чем они говорили между собой, затем Зоя Васильевна сказала мне, что нужно поехать в Иркутск, где будет сделано для меня все необходимое. Я спросил ее, сколько времени протянется моя болезнь, и когда она сказала, что я пролежу месяца два, я наотрез отказался ехать, думая, что здесь, в Братске, справлюсь за 15–18 суток (почему именно 18 – не знаю). Даже этот срок казался мне бесконечно долгим. Я в мыслях не, допускал, что целый месяц, а тем более два не смогу быть на работе, с ребятами. Позднее, спустя четыре месяца, я узнал, что в тоже самое время Базилевская сказала Иммамиеву Саше, что положение мое слишком тяжелое и вряд ли я останусь в живых.

Меня оставили в покое примерно на час. Затем снова подошла Базилевская и спросила, не передумал ли я и если нет, то нужно вылетать в ближайшие 3–4 часа. Я спросил ее о том, много ли будет мне операций, потому что полагал, будто только из-за этого меня туда везут.

Нужно сказать, что раньше, будучи здоровым, я не мог даже думать об операциях и даже уколов и прививок боялся и могу сосчитать, сколько их было за мои двадцать пять лет. Но теперь речь шла о возвращении к жизни, к работе, к бригаде. Поэтому я был согласен на любое количество любых операций, только бы скорее вернуться в строй.

Зоя Васильевна сказала, что она пока не знает точно, сколько операций будет, возможно, только одна, что там мне будет сделано то, чего здесь, в Братске, они сделать не в силах. И я дал согласие.

И вот мне сообщили, что машина подана и мы должны ехать к вертолету, который доставит нас в Иркутск. Меня погрузили в машину, и мы выехали вчетвером (если не изменяет память): я, Зоя Васильевна Базилевская, молодой врач Кира Семеновна и мой неизменный верный Саша. Все дальнейшее помню довольно смутно, хотя видел все. Помню, что сказал Саше, чтобы он возвращался. Он подошел и спросил со слезами на глазах: что передать ребятам?

Только в этот момент я, пожалуй, почувствовал, что дела мои очень плохи, и с трудом, подавляя слабость, проговорил: «Передай ребятам, что я еще вернусь к вам». Так мы расстались. Дальнейшее почти не помню: погрузка в самолет, полет, прибытие в институт – все это было как во сне. На аэродроме в Иркутске, видимо, был кто-то из наших, братских, и, вероятно, я слишком походил на покойника, потому что в Братске прошел слух, что меня не довезли до Иркутска живым. Это мне рассказали, Саша и Галина, которые вскоре приехали ко. мне

В институте меня уже ждали, положили на койку, сделали уколы, и, наверное, я уснул.

Девятого мая утром пришли врачи вместе с профессором Базилевской, переложили меня на уже подготовленную койку с конструкцией для вытяжения, положили на живот. Я слышал, как сквозь сон, что они что-то делают, но понять не мог, а чтобы посмотреть, нужно было повернуть голову, чего я не в силах сделать. Затем я уснул, видимо, ввели морфий, а когда очнулся, почувствовал, что тело находится в неестественном положении – меня куда-то что-то тянет, все болит. Я спросил у соседей по палате, в каком положении лежу. Они сказали, что я подвешен, что в пяточные кости и таз вбиты стальные клеммы, шнуры от них пропущены через блоки и внизу подвешен груз – гири килограммов по 25 или больше.

Впрочем, меня эти подробности мало интересовали, потому что я чувствовал себя очень плохо. В палате было много народу, как потом я узнал, 9 человек, я слышал их, но видеть не мог, потому что не мог ни поднять, ни повернуть головы. Очень часто ко мне подходили врачи, сестры, спрашивали, как себя чувствую. Что я мог ответить им?

Уколы, уколы без конца – восемь раз в сутки, руки нестерпимо болят.

Вечером принесли ужин, но аппетита у меня нет. Пришла врач, сопровождавшая меня, с нею еще женщина – Вера Николаевна Зоркина, старшая операционная сестра, как потом я узнал. Они сказали мне, что Вера Николаевна будет готовить мне еду у себя дома – все, что я закажу.

Запомнился мне воскресный день 17 мая (если не изменяет память). Это был большой день. С утра ко мне стали приходить ребята и девушки, знакомые и незнакомые. Здесь были Коля Фролов – бригадир молодежной бригады коммунистического труда с завода имени Куйбышева со своими ребятами, со слюдяной фабрики пришли девушки из бригады Ани Торбеевой – тоже бригады комтруда, и еще многие, многие. Наконец сообщили, что идут братчане. Зашли старший прораб Василий Александрович Герасименко и Саша Иммамиев, они привезли целый чемодан яблок. В этот же день приехала из дому моя сестра Галина. Оказывается, несмотря на мою просьбу ничего не сообщать домой, чтобы окончательно не убить мать (она еще не пришла в себя после смерти отца), все-таки была послана телеграмма, где было указано, что я нахожусь в Иркутске, в институте, но о том, что со мной, не сообщили. Я тоже дал телеграмму, где нарочно говорилось, что лежу с ушибом руки. Конечно, дома не поверили, и вот Галина приехала сюда.

К этому времени я был уже острижен наголо, раны зарубцевались и лицо обросло густой бородой и усами – первыми в моей жизни. В таком виде Гале нелегко было узнать меня. Начались слезы, пришлось уговаривать и даже прикрикнуть. Это подействовало.

Посещения так утомили меня, что сразу после них я уснул и проспал больше суток, хотя до этого почти совсем ночью не спал.

В тот же день у меня была Нина Давыдова – бывший секретарь комсомольской организации управления основных сооружений – и другие девушки. Теперь меня ежедневно посещал паренек – сын Ивана Степановича Галкина, парторга нашего котлована, студент техникума, – а после докладывал о моем состоянии отцу.

Итак, подходил к концу срок моего «распятия». Почти месяц я пролежал в этом ужасном положении. Очень болела грудь; подушка казалась мне тверже диабаза. Ночами не мог спать и вообще ночью чувствовал себя гораздо хуже, чем днем, быть может, потому, что оставался один на один со своим страшным недугом. Ко всему прибавилась новая забота – недели через две стало сводить пальцы на руках, на обеих, по два: в них нарушилась чувствительность, их прижимало, тянуло к ладони, при малейшем движении рукой – сильная боль. Врачи сказали, что нужно разгибать пальцы, иначе они могут остаться в таком положении. До этого руки находились либо вытянутыми по швам, либо спущенными с кровати, теперь же пришлось лежать на них грудью, чтобы выпрямить пальцы, правда, это очень мучительно, но иного выхода нет. И уже выпрямились – положение налаживается!

…Считал дни, когда снимут с вытяжения. Раньше я думал, что как только «отвяжут», так сразу через день-два встану – и немедленно в Братск, чтобы успеть к перекрытию, теперь же эти надежды улетучились. Я понял, что все гораздо тяжелее, сложнее, чем я думал, но уверенность в скором выздоровлении не прошла, вопрос о том, вернусь ли я в бригаду, меня не беспокоил, а волновало другое – когда вернусь. Недавно зашла Зоя Васильевна Базилевская (вообще она очень часто приходит ко мне), к ней я питаю хорошие чувства, верю всему, что она говорит, и выполняю все ее советы. Она сказала, что я еще поработаю в Братске, и я охотно ей верю. Все – и врачи, и сестры, и няни – очень хорошо относятся ко мне.

Дома мама по-прежнему не знает, что со мной в действительности, в письмах спрашивает, как у меня «заживает рука», я аккуратно отвечаю. Она пишет, что собирается приехать ко мне, я стараюсь оттянуть время, чтобы она не видела меня «распятым», советую приехать позднее.

У меня есть наушники, очень часто слышу о Братске, о котловане, о своей бригаде. Там у нас вовсю развертывается подготовка к перекрытию левобережной части Ангары. Дела в бригаде идут неплохо. Я рад за них, и, конечно, очень больно, что не с ними, что не участвую в этом большом деле. Ребята пишут, приезжают ко мне, я почти не пишу – не хочется писать о своем здоровье, а улучшений пока нет. Правда, дышать стало легче. Температура невысокая, но не это для меня главное. Я жду других улучшений…

…Наконец-то меня сняли! Я ожидал этого большого для меня события как избавления от страшного положения, но первые часы ничего утешительного не принесли, наоборот, после снятия груза тело, точно свинцовое, влилось в койку, и казалось, будто огромную глыбу положили на меня сверху. Все надежды на облегчение в первые минуты рухнули – я впервые увидел свои ноги в их неподвижности и окончательно понял всю тяжесть своего положения. Все гораздо серьезнее, чем я предполагал. Ноги мои трогали, поднимали, перекладывали, а я ничего не ощущал – это ужасно. Врач сказал мне, что теперь я буду лежать поочередно на животе и на спине: на животе – два часа, на спине – полтора.

…С тех нор прошел почти месяц. Я привык к своему новому положению. Первые впечатления оказались обманчивыми – все-таки лежать лучше. Через полтора-два часа меня поворачивают и днем и ночью: четыре человека Становятся по двое с обеих сторон, на простынях подтягивают меня на край кровати, я вытягиваю руки по швам, с одной стороны быстро поднимают простыни, и я, как бревно, перекатываюсь в нужное положение. О том, чтобы повернуться на спину самому, не может быть и речи. Теперь я уже занимаюсь развитием рук – мне принесли гантели весом около килограмма, но и они мне показались слишком тяжелыми.

Весь этот месяц я читал, слушал по радио о нашем Братске, о большом событии, совершившемся там, – перекрыта вторая половина Ангары! Как я хотел быть в Братске.

Радовали меня и письма от начальника участка Парфенкова, от Герасименко, от ребят из бригады, все они сообщали, что наша бригада первой закончила работы по подготовке к перекрытию. Получил я письмо и от начальника управления Степко, где он писал, что хотя меня и нет пока там, но они считают меня участником всех дел; тогда же я получил и удостоверение «Участник перекрытия Ангары». Это была для меня большая радость, я почувствовал себя равноценным членом славного коллектива строителей – это и было для меня главным, давало силы, бодрость духа, уверенность в том, что еще вернусь туда, в Братск, к нашим ребятам. По радио я слушал репортаж из котлована, митинг в котловане, выступления знакомых ребят и чувствовал себя рядом с ними.

На другой день после перекрытия Ангары в Иркутск прилетел главный инженер Гиндин и зашел ко мне.

Он подробно рассказал о перекрытии, а когда я узнал, что он уже проехал на машине по перемычке с правого на левый берег Ангары, то я и порадовался и загрустил: все это произошло без меня, и, хотя я получил телеграмму из управления строительства, поздравлявшую меня с большим днем – перекрытием Ангары, хотя вместе со всеми переживал я те дни, грусть эта меня почему-то не покидала.

Вскоре после этого ко мне приехал Виталий Панченко – групкомсорг нашей бригады. Он привез мне часы, ручку, документы, взятые ребятами у меня в день несчастья, и массу писем. Ребята писали, что ждут меня и надеются на скорое возвращение. Начальник и старший прораб участка писали, что тоже ждут и надеются на возвращение, но чтобы я особенно не спешил, съездил на курорт и только после окончательного выздоровления возвращался в Братск, в бригаду. – Были письма и от секретаря парторганизации Ивана Степановича Галкина, и от многих других. Все писали, что надеются на мои силы, что я должен вернуться, в строй, это обязывало меня делать все возможное, чтобы был» именно так».

Но от горячего желания друзей по бригаде и Братску, врачей – вернуть Бориса в строй – до осуществления этого желания, как говорится, пролегла большая дистанция.

После института травматологии в Иркутске – поездка в Крым в санаторий имени Ленина, где лечились так называемые «спинальные» больные – в большинстве своем шахтеры, лесорубы, шоферы, летчики-испытатели. С одним из них – Валентином Перовым, получившим тяжелую травму спинного мозга при аварии вертолета, – Борис подружился на всю жизнь. После санатория Борис по пути в Иркутск заехал на несколько дней к Валентину Перову, и надо было видеть вместе двух этих мужественных парней, не унывающих в своем очень нелегком положении.

Итак, после Крыма – снова институт в Иркутске. И снова Крым, где Гайнулин познакомился с московским врачом Орлом. Благодаря его помощи Борис попадает в Москву, в институт имени Бурденко. Это уже случилось через год после травмы. В институте Бурденко ему делают сложную операцию, которая приносит некоторое облегчение и надежду на то, что со временем (годы упорных тренировок в ходьбе с туторами на костылях) Борис, возможно, станет ходить с одной тросточкой. Был еще институт курортологии в Москве… В общей сложности прошло долгих полтора года.

Полтора года непрерывных страданий, упорства, первые мучительные шаги, первые надежды вернуться в бригаду «живым и здоровым» и крушение этих надежд.

И все это время там, в родной бригаде, его по-прежнему считали своим бригадиром, а заместителем бригадира «до возвращения Бориса в строй» назначили Володю Казмирчука. Почти вся бригада по очереди перебывала у Бориса в Иркутске, а некоторые умудрялись навестить его в Крыму и Москве. Шла усиленная переписка, сотни и сотни писем получал Борис и на все отвечал. Ему аккуратно слали фотографии строящегося котлована. Там росли, поднимались ввысь сооружения будущей плотины – котлован становился неузнаваем.

На XIV съезд ВЛКСМ Володю Казмирчука избрали делегатом. В президиуме он сидел рядом с Юрием Гагариным и Германом Титовым.

Когда Володе Казмирчуку было предоставлено слово, с трибуны XIV съезда ВЛКСМ, он рассказал о своем бригадире и о том, как тот своим мужеством помогает ребятам жить и работать.

В перерыве Гагарин и Титов подошли к Володе и попросили передать от них Гайнулину открытку со словами привета и дружбы.

При этом Гагарин сказал:

– Вот нас, космонавтов, называют небесными братьями. Может, это и правильно, но мне кажется, что скорее всего мы земные братья. Когда я сейчас слушал тебя, Володя, я подумал, что такие люди, как Борис Гайнулин, да и вся ваша бригада и мы, космонавты в том числе, – земные братья. Именно земные. Все равно, где бы мы ни летали, сколько ни летали, а возвращаемся на землю, где живут Борисы Гайнулины.

Как был обрадован и ободрен Борис, когда Казмирчук передал ему эти слова первого космонавта.

И, перефразируя Гагарина, хочется сказать, что сколько бы Борис пи летал по стране, а первой его думой и самым заветным желанием оставалось вернуться к своим «братским братьям».

Ребята на правом берегу Ангары соорудили ему дом – хороший, рубленный из листвяка, просторный дом. В Братск переехали мать Бориса и четыре его сестры.

И день такой настал.

На аэродроме в Братске (существовал уже и аэродром, и было прямое, а не через Иркутск, сообщение с Москвой) Бориса встречала вся бригада, свободная от работы в смене.

Везли Бориса незнакомой дорогой, где все в новостройках – и так до самой Ангары, а через Ангару – по малой бетоновозной эстакаде, соединившей берега Ангары.

Где-то на середине эстакады каким-то чудом узнали, что в машине едет Гайнулин, и образовалась пробка из десятков машин. И первый раз никто не ругался, не подгонял водителей, не устраивал разносов и разгонов.

Жали Борису руку, убеждались, что она по-прежнему крепка. А он сидел как ни в чем не бывало со своей широченной, лукавой, белозубой улыбкой, с открытой курчавой головой – здоровяк из здоровяков, и всем казалось, что завтра уже его увидят в котловане. Собственно, так и говорили: «Ну, до встречи. Теперь уж ты с нами. Молодец, что поправился». И Борис отвечал:

– До встречи. Это не я молодец, а вы молодцы. Вон сколько здесь дел наворочали. Прямо новый мир.

Задние машины, не зная, в чем дело, стали подавать сигналы, и вся эстакада отвечала им сигналами. Но это была не тревога, а приветствие. В одном ряду с другими машина Гайяулина поехала на правый берег, на Амурскую улицу, 75, где с этого дня стало не только жилье Бориса, но и неофициальный штаб бригады коммунистического труда имени 40-летия ВЛКСМ.

Как пересказать в очерке жизнь человека, который на съезде ВЛКСМ в отчетном докладе был назван Павкой Корчагиным шестидесятых годов?

Теперь-то он воистину стал бригадиром, теперь каждый день в его дом приходили десятки людей и по делу и по дружбе. Людей притягивало сюда как магнитом.

И приезжие в Братск не обходили дом на Амурской улице, 75.

Всех здесь встречали радушно и сам Борис, и его мать Любовь Васильевна – невиданной доброты женщина.

Кроме бригады, у Бориса появились и другие заботы. Он стал заочно учиться в средней школе и получил аттестат зрелости, над чем с присущим ему юмором немало подшучивал. Он сдал экзамены в Иркутский госуниверситет на юридический факультет и стал его студентом.

Так уж получилось, что первым юристом «на общественных началах» в Братске стали называть Гайнулина. Обиженные, ущемленные в правах, ищущие справедливости, желающие наставить на путь истинный своих непутевых детей шли и даже приезжали специально в Братск к Борису Гайнулину. И находили здесь то, что искали.

Однажды он получил совсем необычное письмо из Одессы от моряка капитана 2-го ранга… Бориса Гайнулина.

Этот Борис пытался выяснить, не брат ли он ему, не дальний ли родственник. И сообщал, что отец его погиб во время Отечественной войны, а его могилу он безуспешно ищет вот уже более 20 лет. Ищет он и младшего брата, с которым был разлучен в детском доме. И тоже безуспешно. Так вот: не изменил ли братский Гайнулин имя на Борис, ведь он сильно любил меня, а скорее всего могли изменить имя в новом детском доме, братишке тогда было всего три года?

Одесский Борис Гайнулин был только тезка, но братский Борис не пожалел ни времени, ни настойчивости и завидного упорства и сумел разыскать не только брата своего тезки, но и могилу их отца.

Опоздал капитан 2-го ранга Гайнулин в Братск к своему названому брату («Навеки ты теперь не только мой друг, но и мой родной брат, – писал он, – я и детям своим накажу почитать тебя за самого близкого и родного человека»). Опоздал. Он приехал в свой очередной отпуск, но уже чтобы поклониться его могиле…

Бориса Гайнулина не обходили наградами. Он получил Большую золотую медаль ВДНХ, орден Трудового Красного Знамени. Союз свободной немецкой молодежи наградил его своей высшей наградой – Золотой медалью Артура Беккера. Был он удостоен и высшей награды ВЛКСМ – «Знаком Почета» и занесен в книгу Почета ЦК ВЛКСМ. Когда была установлена эта награда, знак № 1 хотели вручить Юрию Гагарину. Но он наотрез отказался.

– Знак номер один нужно по праву дать Борису Гайнулину. А уж мне, если сочтете нужным, номер два. – И пошутил: – Как говорил мой земляк Василий Теркин: «Я согласен на медаль».

Так и решили: «Знак Почета» № 1 вручить бригадиру первой комсомольско-молодежной бригады в нашей стране Борису Гайнулину, а № 2 – первому космонавту вселенной Юрию Гагарину.

Позднее Борис получил от Гагарина еще одну весточку…

Но, пожалуй, больше всего Гайнулин гордился одной фотографией.

В 1963 году нашу страну посетил Фидель Кастро. В программу его визита входило и пребывание в Братске.

В специальном поезде, который вез кубинскую делегацию из Иркутска в Братск, Роман Кармен рассказал Фиделю Кастро о Борисе Гайнулине и его бригаде. Кастро заинтересовался этим парнем и тут же заявил, что Желает познакомиться с ним.

К станции Падунские пороги поезд подходил ранним утром.

Фидель Молодо спрыгнул с высокой подножки вагона, к нему подбежали девочки-школьницы с букетами багульника, одетые в форму кубинской армии.

Так началось это утро и этот наполненный до краев день. На стадионе, а вернее – на площадке, освобожденной от тайги, где должен быть построен стадион, со всех сторон обширной братской стройки, разбросанной на десятки километров, уже начиная с шести часов утра собирались на митинг люди. Так вот, туда на машине и должны были привезти Бориса, там с ним и встретится Кастро…

На стадионе собрался уже весь Братск – и стар и млад.

Машину, где сидел Борис, поставили неподалеку от трибуны. Среди людей, которые будут приветствовать гостей, стоял и Володя Казмирчук. Он подошел и о чем-то стал советоваться с Борисом.

Время теперь уже потянулось медленно. Гости все еще осматривали плотину, а здесь собралось не меньше пятидесяти тысяч человек. Трибуна была отгорожена на некотором расстоянии толстыми пеньковыми канатами. Люди держались за эти канаты, образуя своеобразную гирлянду из рук.

Наконец показалась вереница машин. Из первой машины вышел Фидель Кастро и направился прямо к Гайнулину.

Он прислонился к машине, взял руку Бориса в свои руки и не выпускал ее.

– Я много слышал о вас, – сказал Фидель. – Мне очень приятно пожать вашу руку.

– А мне… – проговорил Борис и улыбнулся, – я уж наверняка слышал о вас больше. Как это хорошо, что вы приехали в наш Братск!

– О, нам это было нетрудно. Трудно было вам, кто начинал строить ГЭС. Мне рассказали, что у вас выдающаяся бригада.

– Неплохой народ, товарищ Фидель. Такая уж у нас стройка.

– Да, такая уж у вас стройка, – с улыбкой согласился Кастро. – Я сейчас осмотрел плотину и машинный зал. Это великолепно – все то, что вы здесь сделали. Ваша бригада где сейчас работает?

– Они как раз строят здание ГЭС, в которое входит и машинный зал.

– Почему вы говорите «они строят»? – удивился Кастро. – Я слышал, что бригада считает вас своим бригадиром.

– С меня было бы достаточно и того, что они считают меня членом своей бригады.

– А что будет делать ваша бригада, когда закончится строительство Братской ГЭС?

– Думаю, перекочует на Усть-Илимскую. Это тоже на Ангаре.

Кастро улыбнулся и закивал, выслушав объяснение переводчика.

– Я бы хотел пригласить всю вашу бригаду на Кубу, – сказал он решительно.

– Нас слишком много, – возразил Борис.

– Сколько же?

– Сейчас около ста человек.

– Да, много, – с сожалением произнес Кастро, – нельзя столько людей отрывать от дела. Но вы обязательно должны приехать на Кубу. Я приглашаю вас!

Борис склонил голову, ударил руками по коленям:

– Я бы рад, да вот они не пускают.

– Обещаю, что мы вас вылечим! Мы вас вылечим, – повторил он.

– Спасибо, товарищ Фидель! – сказал Борис, крепко пожимая руку Кастро.

– Я хочу, чтобы вы не забывали нашу встречу.

– Всегда буду ее помнить.

– В поезде я надписал вам на память свою фотографию. – Он достал из внутреннего кармана фотографию и протянул ее Борису. – Я тут снят в горах Сьерра-Маэстра. У меня тогда была чуть поменьше борода, – сказал он с улыбкой.

На фотографии Кастро стоял с мешком за плечами и с автоматом, в обычном своем костюме и в ботинках. Переводчик вслух прочитал надпись на фотографии: «Борису Гайнулину, великому герою творческого труда, являющемуся образцом коммуниста. С восторгом и любовью. Фидель Кастро. Братск. 13 мая 1963 г.».

– Спасибо, – сказал Борис, выслушав переводчика, – я считаю, это вы не мне, а всему Братску подарили на память.

Было такое впечатление, что Фиделю Кастро не хотелось уходить ох Бориса. Но его ждали люди.

Борис сказал:

– Разрешите обнять вас.

Кастро протиснулся в машину, они обнялись и расцеловались по-русски три раза. Эту сцену потом видели миллионы людей в фильме Романа Кармена «Гость с острова Свободы».

Кастро снова взял руку Бориса.

– Я с вас беру слово, что вы приедете на Кубу. Я договорюсь об этом с вашими руководителями.

Уже сказал свое слово Володя Казмирчук.

Поприветствовала кубинцев и работница авторемонтного завода Светлана Яновская. Она даже прочла стихи местного поэта – молодого рабочего.

И вот к микрофону подошел Фидель Кастро. Он начал речь негромким глуховатым голосом.

Вот немногие слова из речи Фиделя Кастро.

«…Мы приехали сюда издалека. Мы проехали много километров, чтобы добраться до Братска. В Братске мы встретились с авангардом строителей коммунизма в Советском Союзе. Братск является, пожалуй, самым дальним пунктом вашей великой страны, которую мы посетили во время нашего пребывания здесь. Стоило совершить такое длинное путешествие, чтобы побывать в Братске!

Мы слышали, что десятки тысяч молодых юношей и девушек, отвечая на призыв партии и комсомола, приехали сюда, в район Братска, где не было живой души, чтобы создать здесь это гигантское сооружение. Мы были полны интереса познакомиться с этими мужественными строителями и посмотреть дело их рук.

Мы в восторге от всего этого! – воскликнул Фидель Кастро. – Мы были в Волгограде. Нам показали там дом сержанта Павлова. Мы не могли не восторгаться его подвигом в защиту своего Отечества, но, прибыв сюда, мы узнали другого героя – героя труда Бориса Гайнулина. В Волгограде мы видели статую – символ советского солдата, который бросил вызов смерти. Он стоял твердо, ни на шаг не отступил назад, и он победил. Точно так же Борис Гайнулин. Это тоже символический образ человека, который бросил вызов смерти и победил ее. Это для нас незабываемо».

– Борис в машине не слышал речи, Как могли, ее пересказали ему уже по дороге в город.

После приема Кастро должен был покинуть Братск.

…Часа через два Кастро приехал на аэродром.

Он стоял около самолета и дарил на память «все, что произрастает на Кубе». Фрукты. Знаменитые гаванские сигары и даже крупные початки кукурузы.

– А это вам знакомо? – подняв початки над головой, спрашивал он.

Это всем было знакомо, хотя таких крупных здесь еще, пожалуй, не видели…

Потом он стал прощаться. Пожимая кому-то руку, он сказал:

– Борису Гайнулину передайте мой большой привет.

– А он здесь, на аэродроме. – Где?

– Сидит в машине. Кастро подошел к Борису.

Он опять, как и там, на митинге, держал его руку в своих руках и говорил:

– Ну вот, я обо всем договорился с руководителями строительства, и, как только вы сможете, приезжайте к нам на Кубу. Мы вас долго-долго не отпустим. Приготовьтесь к этому. Вы объедете весь наш остров, побываете во всех провинциях и во всех городах.

Но по состоянию здоровья Борис так и не смог поехать на Кубу.

Тогда Фидель Кастро направил в Братск молодежную делегацию из пяти человек, которая привезла Борису подарки, огромное количество писем и сообщение о том, что на Кубе работает уже несколько бригад, носящих имя Бориса Гайнулина.

У Бориса образовалась немалая «ячейка коммунизма». Он женился, у него родился сын. Мать и четыре сестры жили вместе с семьей Бориса.

А материальный достаток ее был невелик. Медицинской сестрой работала жена да в «Бориной бригаде» – старшая сестра. Остальные сестры учились. К двум этим небольшим зарплатам добавлялась и совсем уж небольшая собесовская пенсия Бориса. Правда, он мог получать и «добавку» к этой пенсии в размере почти 400 рублей, которую должен был ему выплачивать Братскгэсстрой.

По существующему давным-давно закону человек, получивший травму на производстве, в результате чего стал инвалидом, имел право на доплату к пенсии разницы до среднего своего заработка. Да, имел право. Но для этого он должен был подать в суд на свое предприятие.

Борис наотрез отказался судиться с Братскгэсстроем. Со всех сторон его уговаривали: ведь это простая формальность, Братскгэсстрой не обидится. Но без решения суда он не имеет права выплачивать разницу между пенсией и средней зарплатой до травмы.

Гайнулин уперся не на шутку. Его доводы были неотразимы. Он насмотрелся на многих людей в Крыму и в институтах, где лечился, которые годами судятся со своими предприятиями. Ведь за увечье должно отвечать предприятие, не обеспечившее техники безопасности. И вот руководители лезут из кожи, чтобы доказать, что технику безопасности нарушили не они, а пострадавшие.

– Но ведь это пустая формальность, – повторяли ему. – В Братске-то никто не собирается оспаривать твое право.

– А если это формальность, да еще пустая, то плох закон. Такой закон надо отменить. Это я говорю как будущий юрист.

Спор этот шел долго. И дошел до ЦК КПСС и Совета Министров СССР.

Приведу здесь несколько выдержек из писем Бориса Гайнулина все тому же корреспонденту газеты «Советская Россия».

«…Вчера разговаривал с Москвой. Звонили из ЦК КПСС. Я очень удивился, но после понял, что это, видимо, не без Вашего участия. Сообщили, что с моей пенсией будет решено в ближайшее время, что выделяется «Москвич» с ручным управлением через Министерство соцобеспечения РСФСР».

«…Пришло сообщение из облсобеса, что можно приезжать за машиной, но… нужно перечислить деньги. Надеяться на то, что стройка оплатит машину, я не могу. Хотя я знаю от ребят, лечившихся со мной в Иркутске, Саках и в Москве, что предприятия оплачивают эти машины или целиком, или на 50 процентов.

Ребята решили «скинуться» на это дело, я, конечно, потом с ними рассчитаюсь. Говорят, что пенсия будет выплачена мне из расчета среднего заработка за все время болезни. А с машиной тянуть нельзя. Я давно уже слышал, что «Москвичей» с ручным управлением больше выпускать не будут».

«…Толя Валювач ездил в Иркутск за «Москвичом». Через четыре дня «Москвич» въехал к нам во двор! Красота! Жизнь резко меняется».

«…Меня в водители готовит Толя. Он хвалит меня за успехи, я, как всегда, отвечаю: «Не скрою: служу Советскому Союзу и Братскгэсстрою!»

«…Сегодня ездил на «Москвиче» к ребятам на здание ГЭС. Сам вел от дома до плотины. Всю ночь потом чудилось, что веду машину».

«…Рад сообщению, что принят новый закон о людях, получивших травмы и увечья на производстве. И по этому закону вовсе не нужно судиться с производством.

Значит, все-таки я был прав».

«…Получил письмо от своей бывшей учительницы. Она еще сомневается: я это или не я. Но все совпало. Просит разрешения навестить меня вместе с классом. Она привезет в Братск свой класс на экскурсию.

Я, конечно, рад повидаться со своей сменой».

«Я здесь не скучаю, но вчера был день особенный. Вы ни за что не угадаете, кто нас посетил… Александра Николаевна Пахмутова! Да-да, и не только она, но и вся их бригада: Н.Н. Добронравов, Гребенников, Виктор Кохно и Иосиф Кобзон. Все очень милые, добрые, славные ребята, а наш комсомольский (и теперь уже братский) композитор – сама прелесть! Пришли и наши ребята, было много песен, шуток, смеху и шампанского. Это был, конечно, неповторимый вечер, и я никогда не забуду встречу с этими замечательными, по-настоящему красивыми людьми. Нам, братчанам, очень приятно слышать о том, какое сильное впечатление произвели на них гидростанция, город и вообще Сибирь…