Текст книги "Правофланговые Комсомола"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

– Никогда не забуду, – сказал он Юрию, – как с лязгом и грохотом подкатили наши сибирские эшелоны к подмосковным позициям в ноябре сорок первого года, в самый решающий момент, когда враг уже обстреливал московские пригороды. Хорошее у нас было боевое крещение, всякому можно пожелать такого, в том числе и тебе, паренек…

Крепко сдружились бывалый солдат Семен Карозин и молодой боец Юрий Смирнов. Как заведут они разговор про леса, один про свою тайгу, сибирскую, а другой про дремучие ужненские дебри, – водой не разольешь.

Каждый, конечно, своим родным хвалился:

– Разве у вас столько медведей, сколько у нас!

– А ты их считал? Зато у нас и лоси есть.

– А у нас в Забайкалье нет их, что ли? А белок прямо видимо-невидимо… Хоть руками хватай…

От лесных и охотничьих дел переходили к делам военным. Здесь Семен Карозин был бесспорным авторитетом для Юрия Смирнова.

Внимательно слушал Юрий рассказы и наставления бывалого воина.

– Воевать надо умно, с пониманием… – деловито поучал Карозин. – Сейчас самое главное уменье для солдата – без дела в кашу не лезть. При Суворове пулю дурой называли, а сейчас «дуры» эти до того шальные стали, что хоть сетки какие-нибудь заводи от них, как от пчел или ос…

Он снимал свою каску со следами нескольких пулевых вмятин и показывал Юрию.

– Вот разбирайся-ка, до чего низко пулевой огонь стелется: и лежишь, и к земле прижмешься, а не будь шлема – все равно может отыскать пуля, особенно пулеметная… Солдат нынче вроде крота должен быть – в землю вкапываться должен умело и быстро. В атаку ли идешь, оборону ли занимаешь – все равно нужно владеть этим кротовым искусством. Да и при воздушных налетах первое дело – окопаться… Кто сумел быстро в землю втиснуться, тому и разрыв авиабомбы не так страшен…

И еще помни, – добавлял он, – сам закапывайся, а винтовку ни в коем случае не закапывай… Винтовка всегда чистым воздухом должна дышать, всегда должна быть на боевой изготовке. Она в бою для тебя и мать и сестра. Главную работу, понятно, артиллерия выполняет, ну и минометы, само собой, а все же пехотинец на один штык уповать не должен. До последней минуты винтовкой пользуйся, пока грудь с грудью с врагом не сойдешься!

Об этом и мечтал Юрий, уходя на войну, – как можно скорее грудь с грудью сойтись с врагом.

На первых порах Юрия ждало некоторое разочарование. Уже немало дней провел он на передовых позициях, а ни одного гитлеровца еще в глаза не видал. Передний край наших войск всегда отделяли от переднего края гитлеровцев два-три километра, а то и больше.

Волнующим событием был для Юрия день приема в комсомол. Комсомольский значок, полученный в боевой обстановке, вполне можно приравнять к первому знаку отличия, к первой медали или даже к ордену!

Юрий был принят в комсомол единогласно.

Сердечно поздравил его Семен Карозин, а потом даже обнял.

– Ну, вот теперь ты вполне настоящий молодой солдат, Юра…

Прошло несколько дней. Стрелковому полку было вручено гвардейское знамя, а всем бойцам – гвардейские значки, очень похожие на орден.

– В честь чего же нам такая награда? – несколько недоумевая, спросил Юрий у Карозина. – Разве мы какое-нибудь сражение уже выиграли?..

Семен Карозин усмехнулся и ответил:

– Я уже тебе говорил, что сейчас, при нынешних масштабах войны, ты даже можешь и не знать, что участвуешь в важном, серьезном боевом деле. Занимает, скажем, наш полк очень ответственный участок, может, даже и закопавшись лежит, а врагу ходу не дает. Видит противник, что тут ему не пройти, только людей и снаряды потратит, значит, и сорван его план, а сражение-то, выходит, нами и выиграно.

Вероятно, прав был Семен Карозин, но все же хотелось Юрию по-настоящему с врагом подраться, так, как дрались в Сталинграде советские бойцы. Вот это было бы серьезное боевое крещение!

Но и боевое крещение не заставило долго себя ждать.

* * *

…Когда в 1812 году Наполеон вторгся в Россию и наступал в направлении Москвы своими главными силами, его левое крыло пыталось двинуться на тогдашнюю столицу Санкт-Петербург. Путь войска левого крыла лежал через бывшую Витебскую губернию в сторону Пскова.

Небольшой отряд русской армии преградил путь французам возле малозначительного уездного городка, так и называвшегося Городок. Произошла авангардная стычка, французы понесли крупные потери и доложили Наполеону, что двигаться дальше на Петербург рискованно.

Наполеон будто бы сказал своим генералам:

– Если даже какой-то безымянный городок России стоил нам таких потерь, то во что же обойдется взятие Москвы…

Переводчик тщетно пытался объяснить Наполеону, что Городок – это уменьшительное от слова «город», а какое у него, собственно, настоящее имя – «сие неизвестно»…

«Безымянному» Городку привелось снова войти в историю. В августе 1943 года советские войска получили задание овладеть Городком, который в то время еще был занят гитлеровцами.

Гвардейский стрелковый полк, в котором служил Юрий Смирнов, был на направлении главного удара. Этому полку была поручена почетная задача – сломить основное сопротивление фашистов.

Семен Карозин, по привычке своей добродушно усмехаясь, спросил Юрия, еще не знавшего о задании:

– В городки, Юра, играл когда-нибудь? Юрий даже слегка рассердился.

– Ну кто же в них не играл?..

– Помнишь, стало быть, как нелегко бывает выбить все чурки сразу, с одного удара?

– Знаю и это, – кивнул Юрий. – Да куда ты клонишь, скажи толком?

– А туда клоню, куда дело гнется… Нам Городок предстоит брать… Только не чурочный, а настоящий…

И он подробно, уже без шуток разъяснил своему молодому товарищу предстоящее задание.

Так и взыграло у Юрия сердце. Настоящее сражение будет, «не лежачее», «не окопочное». Лежа города не займешь, пусть даже и забавное у него название – Городок…

Наступление началось на рассвете, после мощной артиллерийской подготовки, продолжавшейся всю ночь. Длинными уплотненными цепями – штурмовыми волнами двинулись вперед бойцы стрелковой дивизии.

Бок о бок с боевыми товарищами – Семеном Карози-ным, комсоргом Шмыревым, Михаилом Степановым – шел вперед и Юрий Смирнов.

В пылу битвы он даже не заметил, что ранен. Шальной осколок пробил щеку, сильно повредив верхнюю челюсть. Из раны хлынула кровь, заливая лицо. Но Юрий продолжал бежать вперед. И только позднее, очутившись на одной из улиц Городка, он почувствовал сильную боль и слабость. Глаза заволокло темной пеленой, и Юрий упал на отбитую у врага землю…

Светлая комната смоленского военного госпиталя. Тишина, покой, своеобразный уют. Бесшумно движутся заботливые сестры и няни…

Не скоро после ранения смог Юрий написать домой.

«Милая, дорогая мамочка! По штемпелю на письме ты сама догадаешься, что я нахожусь в военном госпитале, па излечении. Ранение свое я считаю легким, для жизни совершенно не опасным, однако строгая военная медицина, вероятно, лучше меня разбирается в деле – заставляют лежать и старательно лечат. Давно уже не валялся я так долго, пожалуй, с тех самых пор, как меня помяла медведица. Но отец был прав – война почище всякой медведицы, шлепнуло меня совсем крохотным осколочком, а сколько получилось канители. Все же в скором времени надеюсь стать снова вполне здоровым и боеспособным, и если врачи разрешат, то опять немедленно вернусь в строй, а если найдут нужным отдых, то приеду на побывку к вам. Все время думаю и беспокоюсь о вас, как-то вы там одни женщины, без меня и без папы, управляетесь и с хозяйством, и с работой. Малодушествовать нам, солдатам, нельзя, но порой так хочется хоть несколько Дней провести в родном доме, в родном Макарьеве, опять увидеть Унжу, как-то она сейчас выглядит. Крепко целую и обнимаю. Ваш Юрий…»

В тот же день он написал и Верочке.

«Подружка моя далекая… Вот уже и выдержал я свой первый боевой экзамен. Поскольку попал в госпиталь, нельзя похвалиться, что экзамен этот выдержан мной на «отлично» – за такое полагается не больше тройки. Но все же понюхал настоящего пороху и рядом с красной нашивочкой за ранение носить гвардейский значок будет уже не зазорно. Тебя, вероятно, интересуют подробности, но если начать рассказывать все подробно, то боюсь, как бы не сочла за бахвальство, а нам, солдатам, бахвалиться не годится. Могу только одно сказать, что ранен был, не сидя в каком-нибудь укрытии, а во время атаки на сильную вражескую позицию, притом мысленно повторяя три дорогих мне слова: «Родина, мама, Верочка»… Да, дорогая Верочка, я нигде и никогда тебя не забываю, и это очень мне помогает переносить все трудности…»

Ответные письма из Макарьева пришли быстро. Письмо от матери было, как всегда, очень ласковым и подробным. Но за внешним спокойствием угадывалась в нем большая затаенная тревога.

Письмо от Верочки тоже было полно тревоги. Но наряду с нежным сочувствием к другу в нем слышалась ненависть к врагам. Казалось, что рана, нанесенная Юрию, причинила жгучую боль самой Вере.

Так нередко бывает в жизни. Нечто, кажущееся далеким и отвлеченным, вдруг становится кровным, как только оно затрагивает близкого человека. Многое продумав и пережив, Вера сразу как бы повзрослела. Именно так, по-взрослому, звучало каждое слово ее письма.

«Прости меня, милый мой Юрий, что порой у меня было что-то вроде глупенькой детской ревности – почему ты больше думаешь о войне, о фронте, чем обо мне. Теперь мне многое стало ясно. Кажется, что твоя рана нанесена лично мне. Поэтому сейчас особенно хочется попасть на фронт, и если тебе в связи с твоей раной не дадут инвалидность, то я буду по-серьезному добиваться зачисления в армию хотя бы связисткой или по медицинской части.

Должна сообщить тебе о тяжелой для нас утрате: пришло извещение, что погиб смертью храбрых наш общий друг Коля Марков. Это известие сильно на меня подействовало, еще больше ожесточило против нашего лютого врага – фашистов».

Несколько раз перечитал Юрий это письмо и твердо решил: как только врачи скажут: здоров – немедленно в часть. Не время, видно, думать сейчас об отпуске домой!

Шли дни. Рана Юрия заживала, чувствовал он себя уже настолько бодро, что начал ходить по коридорам госпиталя. Однажды во время такой «прогулки» он встретил ковылявшего на костылях однополчанина Михаила Степанова. Радостной была встреча боевых друзей. Лица обоих солдат, сразу узнавших друг друга, озарились улыбками.

– Уцелел и ты в бою за Городок! – радостно воскликнул Юрий, сжимая руку товарища.

– Спасибо врачам, поставили на ноги… И для тебя есть радостная весть!

За взятие Городка дивизия была отмечена в приказе Верховного Главнокомандующего, и в честь ее воинов гремел над Москвой салют…

Юрию еще больше захотелось вернуться как можно скорее в родной полк.

Неподалеку от Орши раскинулись Осиповские торфяные болота, где вскоре после революции была построена одна из первых энергетических баз Советской страны.

К началу Великой Отечественной войны среди торфяников и окаймляющих их лесов выросло много рабочих поселков, похожих на раскидистый город. Здесь, опираясь на мощную автомагистраль Москва – Минск, в течение многих месяцев войны базировалось одно из отборных гитлеровских соединений – 78-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Отто Фридриха Траута.

Фашистские молодчики Траута хвастались тем, что пленных не берут.

С невиданной свирепостью расправлялся Траут с партизанами. По его приказу вешали сотни людей, сжигали «подозрительные» деревни, вырубали «опасные» леса, рощи и даже крестьянские сады.

«В моем районе партизан нет…» – хвастливо доносил он Гитлеру.

А раз «нет партизан», то и участок свой генерал Траут считал самым прочным на всей линии фронта, совершенно несокрушимым и неприступным для русских. Некоторые основания так думать у него были. Соседние звенья гитлеровской оборонительной линии уже были отжаты далеко к западу, а «утес Траута», как он сам и его подчиненные именовали свой участок, все еще держался.

Верховное Командование Советской Армии признало необходимым сбить «утес Траута», разнести его вдребезги и тем самым положить начало стремительному продвижению советских войск на Минск по той самой автомагистрали, которую как бы оседлывали вражеские войска.

23 июня 1944 года началось общее наступление советских армий на всем центральном участке Западного фронта, впоследствии переименованного в 1-й Белорусский.

Зона широкого наступления наших войск простиралась от Припяти до Западной Двины. И естественным центром этого мощного удара оказался именно «утес Траута», район Осиповских торфяников.

Выход на Минскую автомагистраль означал рассечение фашистской обороны на две части с последующим охватом этих отсеченных частей в «мешки», или «котлы»…

Группу советских войск на участке Отто Траута возглавлял генерал-лейтенант Галицкий.

* * *

Многих прежних своих товарищей не нашел Юрий по возвращении в полк. Был тяжело ранен и комсорг Шмырев.

Но на фронте дружба возникает быстро. Тем более что теперь и сам Юрий Смирнов чувствовал себя уже бывалым солдатом, а красная нашивка (знак перенесенного ранения) вызывала у товарищей большое уважение.

Новый политрук батальона Керим Ахмеджанов тепло встретил вернувшегося бойца, подробно расспросил его о настроении, о том, с охотой ли возвращается он в свою часть, верит ли в приближающуюся победу, готов ли все сделать для ее ускорения…

– Готов один на один с любым фашистским генералом схватиться, – взволнованно ответил Юрий.

Керим Ахмеджанов решил уделять Юрию Смирнову побольше внимания. Как только представлялся случай, заводил с ним теплый разговор по душам, разбирал боевые операции.

– Пожалуй, Юрий, не худо будет направить тебя при первой возможности либо в школу младшего начальствующего состава, либо даже в военное училище. Чувствуется в тебе, понимаешь, настоящая военная косточка…

План командующего советской ударной группой генерала Галицкого был смел и прост. Танковый прорыв на автомагистраль Москва – Минск осуществить в пункте, наиболее близком к этой магистрали, с тем чтобы выход на нее стоил наименьших потерь и занял как можно меньше времени.

Танки с приданными автоматчиками должны были прорваться к магистрали под косым углом по местности, изобилующей естественными препятствиями и потому меньше охраняемой.

Разведка сделала свое дело – трасса для танкового прорыва была намечена правильно. Через заброшенный, перекопанный канавами торфяник, через небольшую речку, доступную для стальных гусениц, через крупную березовую рощу, которую по неизвестным причинам не приказал вырубить генерал Траут… Возможно, что как раз эту рощу он считал надежным препятствием для рейда советских войск.

Генерал Отто Траут твердо верил в неуязвимость своих позиций.

Он не знал ничего определенного о намечавшемся советском наступлении, но сердце хищника чуяло, что широкое фронтальное наступление уже назревает. Поражение фашистов на Курской дуге привело к их массовому отступлению на Украине, за Чернигов и Киев; разгром под Калинином и Великими Луками заставил фашистов отодвинуться почти к латвийской и литовской границам. Становилось ясно, что и оршанско-осиновскому выступу, прикрывавшему путь на Минск, несдобровать!

И все же генерал Траут продолжал считать свой «утес» неприступным. Обосновавшись со штабом в селе Шалашине Дубровенского района, он небрежно выслушивал смутные, но способные насторожить донесения своей разведки.

– Русские перегруппировываются, сосредоточиваются? Ну что ж… Не по зубам им разгрызть гранит моего Утеса!..

Советский генерал Галицкий был, по-видимому, иного мнения на этот счет. По его приказу для танкового десанта, который должен был овладеть автомагистралью, подбирали наиболее отважных и крепких солдат-стрелков из всех частей, входивших в гвардейскую дивизию. Отбор проходил по принципу «охотничества», добровольчества. Принцип «охотничества» издавна был известен в русской армии. Выполнение особо ответственных и опасных заданий обычно поручали смельчакам, самолично изъявлявшим желание идти на риск.

Юрий Смирнов тоже вызвался участвовать в опасной, но почетной операции.

– Непременно пойду в танковый рейд, – решительно заявил он.

«Охотничество» Юрия Смирнова было принято. В шлеме, в защитном плаще с капюшоном, с автоматом на груди явился Юрий к месту сбора десантников.

Для осмотра героической танковой колонны прибыл лично генерал Галицкий. Осмотром танков, их экипажей и стрелков-автоматчиков командующий остался доволен.

Молодое лицо Юрия на миг привлекло внимание генерала, он даже сделал к нему короткое движение, быть может, собираясь спросить что-нибудь: «Кто родители, давно ли писал матери?»

Но дорога была каждая минута, и генерал тепло и взволнованно обратился к бойцам:

– Спасибо от лица Родины за службу, за доблестную решимость на подвиг… Желаю вам полного успеха, гвардейцы, и победоносного возвращения… Да здравствует наша славная Советская Армия!..

– Ура!.. Уррааа!.. – покатилось по рядам бойцов. Экипажи скрылись внутри танков, автоматчики заняли свои места за башнями. Взревели моторы, и колонна двинулась на выполнение задания.

До рассвета было еще далеко – только начинал светлеть восток, но водители точно знали маршрут и уверенно повели танки. Через два-три часа они должны были вырваться на магистраль.

Авиация была также наготове, чтобы в нужный момент обеспечить успех.

Фашистские дозоры заметили стремительно движущиеся танки, но в предрассветной мгле не успели даже разобрать, чьи танки, – свои или советские…

Все дальше, все глубже внедрялась танковая колонна в зону немецкого расположения, вгрызалась в «траутовский утес», давила фашистские укрытия и землянки.

…Глухо гудели моторы. В ушах Юрия ревел ветер, по лицу хлестали ветви деревьев и будто пело сердце:

– Вперед! Вперед!..

Фашисты уже поняли грозящую им опасность. Из дотов открыли пулеметный огонь, началась винтовочная стрельба. Полетели противотанковые гранаты…

Но у танкистов только одно стремление – вперед и вперед!

Колонна не должна была вступать в бой, пока не достигнет цели – магистрали Москва – Минск…

Когда, ломая деревья, танки КВ и ИС проходили через белоствольную березовую рощу, один из бойцов-десантников был тяжело ранен в плечо. Потеряв равновесие, он упал на землю. Это был Юрий Смирнов…

Мимо неслись гигантские стальные гусеницы. Занималась заря. Вдали между деревьями мелькали серо-зеленые тени. На фоне зари они казались черными. К упавшему с танка бойцу трусливо приближались фашисты.

Как шакалы, набросились они на тяжело раненного советского солдата.

– Имья? Часть?

Молчание раненого не смутило фашистских молодчиков. Ведь есть испытанное средство – пытка. Можно заставить заговорить любого, если только он не немой от рождения.

Торжествующие эсэсовцы втиснули раненого русского солдата в коляску мотоцикла и на предельной скорости помчали в штаб самого генерала Траута.

Генерал Траут уже понимал, что его пресловутый «утес» подорван. Вгрызались в него советские танки, как бур вгрызается в самую прочную каменную породу…

Фашистским генералом овладело бешенство. Может быть, есть еще возможность пресечь движение советской танковой колонны, накрыть ее артиллерийским огнем, отрезать, окружить и раздавить…

– Р-р-раздавить!.. – повторял дрожащими побелевшими губами генерал Траут. И поминутно справлялся у своих штабных: – Что нового?

Наконец он услышал желанное слово: «язык»!

Скорее, скорее, он сам будет допрашивать русского пленного. Он вырвет у него все, что нужно, узнает маршрут и задачу колонны…

Торопливо вошел генерал Траут в помещение для допросов. Сел за стол, вперил мутный скачущий взгляд в ту дверь, из-за которой должен был появиться «язык».

Часовые ввели пленного советского солдата, первого пленного за много месяцев.

Перед Траутом стоял юноша со смелым, открытым взглядом. Вся его фигура была воплощением спокойствия и силы.

– Имья?

Молчание.

– Фамилия?

Молчание.

Траут ударил кулаком по столу.

– Полный обыск!

Подручные генерала сорвали с юноши одежду. Ощупали все тело. Заглянули даже в рот.

В карманах гимнастерки были обнаружены воинская книжка и комсомольский билет.

В обоих документах одно и то же имя: Юрий Васильевич Смирнов, год рождения 1925-й.

Литер полка ни о чем не говорил фашистам. Полк стрелковый, а прорыв осуществлен танковой колонной.

– Куда направляется колонна? Молчание…

– Заставить говорить… – отрывисто бросает Траут своим подручным.

И начинается неописуемое, беспредельно страшное. Фашисты делают все, чтобы русский юноша заговорил.

Траут спешит, Траут торопит палачей-истязателей. Ему дорога каждая секунда.

– Куда пошла танковая колонна?… – повторяет он каждые несколько секунд, и переводчик автоматически выкрикивает по-русски эти слова над ухом Юрия.

Пытка следует за пыткой. Всю свою омерзительную изобретательность пустили в ход фашистские изверги. Но даже нечеловеческие муки не заставили заговорить отважного советского юношу.

А время летит…

Траут уже не может себя сдерживать. Он сам наносит Юрию Смирнову несколько яростных ударов, сам срывает с него клочья кожи.

То и дело прибегает адъютант с донесениями. Пожалуй, уже и напрасен допрос. Фашисты поняли, что советская танковая колонна явно стремится к выходу на автомагистраль Москва – Минск.

Наконец поступает новое донесение.

– Советские танки на магистрали… Наши заслоны сбиты, стрелковый десант овладел важными позициями по обе стороны автострады… Русские в тылу у наших главных сил. Красная авиация бомбит пути отхода…

Траут встал, уронив табурет. Нет уже ни времени, ни смысла заниматься мальчишкой-пленным. Под угрозой само расположение штаба. Нужно запрашивать подкрепления, а может быть, и просто пора удирать.

– Расстрелять! – отрывисто бросает Траут, кивнув на истерзанного Юрия. – Нет, повесить!..

И уже с порога добавляет:

– Но так по-ве-сить, чтоб содрогнулась вся Красная большевистская Армия. Дивизия Траута должна сохранить за собой славу «не берущей в плен»…

– Повесить за ноги… – предложил кто-то.

– Это уже не ново, – ответили ему…

И вот у кого-то из палачей родилась «свежая», «оригинальная» мысль: распять советского солдата на кресте!

– Давайте-ка гвоздей сюда потолще и подлиннее да пару хороших обшивочных досок. Пусть полюбуются коммунисты, пусть усвоят наконец, что мы ни перед чем не останавливаемся, чтоб навести страх на своих противников, что мы, черт возьми, еще способны неплохо огрызаться…

Эсэсовцы громко переговариваются, оживленно обсуждают детали предстоящей казни.

– Пусть красные надолго запомнят дивизию Траута, если нам даже и придется уйти…

Доски и гвозди принесены. Дьявольский замысел приводится в исполнение.

А теперь полностью предоставим слово документам. Из них будет видно все: и как, рассеченный надвое героическим рейдом советских танков, вышедших на автомагистраль Москва – Минск, рухнул, рассыпался неприступный «утес Траута», и как сметены были все линии траутовской обороны, и как во второй половине дня 25 июня 1944 года советские войска уже приступили к преследованию 78-й «беспощадной» фашистской дивизии.

Село Шалашиио, где помещался штаб Траута, тоже было к этому времени захвачено доблестной красной пехотой.

Попав в Шалашино, политрук Керим Ахмеджанов, ни на миг не забывавший полюбившегося ему комсомольца Юрия Смирнова, ушедшего в танковый десант, словно по наитию, заглянул в штабной блиндаж Траута.

И вот что предстало перед ним.

В глубоком молчании, с непокрытыми головами группа советских офицеров безмолвно созерцала страшную картину: на крестовине из досок, прислоненной к стене блиндажа, висел распятый обнаженный человек.

В ладони его раскинутых рук были вбиты ржавые длинные гвозди, такие же гвозди были вбиты в подъемы ступней: два железных костыля были вколочены в голову возле правого глаза.

– Что это? Кто это! – вскричал Ахмеджанов, не сразу узнав в искалеченном трупе знакомого ему стрелка Смирнова.

Безмолвие было прервано. Взволнованно, негодующе зашумели все офицеры, и один из присутствующих тут же прочел вслух только что составленный акт.

Акт составлялся наспех, приводим его с сохранением всех особенностей стиля и изложения:

«Я, комсорг батальона гвардейского стрелкового полка, гвардии старший лейтенант Кустов Петр Алексеевич, находясь в боевых порядках своего полка, прорвавшего оборону в дер. Шалашино Дубровенского района, проходя немецкие позиции, зашел в штабной блиндаж. Блиндаж представлял собой просторное помещение, стены его были обиты стругаными досками. Посредине стоял большой стол, стены были увешаны плакатами, и висели два портрета Гитлера. Взглянув на правую стену блиндажа, я увидел прислоненного, как мне казалось, человека, обнаженного, с раскинутыми руками. Подойдя поближе, я увидел, что человек этот прибит гвоздями к доскам. Тело его было распято на специальной крестовине из досок. Одна доска проходила вдоль спины, а вторая – поперек, на высоте плеч. Так что получался крест. Руки человека были прибиты к этому кресту гвоздями. Гвозди большие и загнаны по самые шляпки. Два гвоздя торчат во лбу, представляя собой костыли без шляпок. Ноги были в носках, а весь труп был раздет наголо и посинел, видимо от ударов. На груди – глубокие разрезы и ножевые раны. Лицо – распухшее и обезображено ударами холодного оружия.

Оглядев помещение внимательней, я увидел на столе красноармейскую книжку и раскрытый комсомольский билет. Взяв эти документы, я прочел их и установил, что они принадлежат гвардии рядовому Смирнову Юрию Васильевичу, солдату гвардейского полка нашей дивизии. Комсомольский билет выдан политотделом гвардейской стрелковой дивизии.

Со мной вместе были старшина Блинов Михаил из хозвзвода гвардейского стрелкового полка, затем подошли гвардии рядовой Лебедев из стрелковой роты и мой ординарец рядовой Мацина Николай…

Комсорг б-на гв. стр. полка гвардии старший лейтенант Кустов».

Решено было немедленно составить еще один акт, который хотели подписать все присутствовавшие офицеры, до глубины души потрясенные увиденным.

Вот он, этот второй акт:

«25 июня 1944 года.

Мы, нижеподписавшиеся, комсорг полка гвардии старший лейтенант Соколов Семен Герасимович, комсорг б-на гв. стр. полка Кустов Петр Алексеевич, старший лейтенант Ахмеджанов Керим, гвардии капитан Климов Иван Иванович, гвардии рядовые Конев и Каюров, составили настоящий акт в нижеследующем.

В 4.00 25 июня во время наступления наших частей на дер. Шалашино наш стрел, батальон участвовал в танковом десанте. Гвардии рядовой Смирнов Юрий Васильевич упал с танка, будучи ранен, и был захвачен фашистами.

Фашисты учинили ему допрос с пытками. И когда комсомолец Смирнов, помня присягу, ничего не сказал, гитлеровцы распяли его на стене блиндажа, забив два гвоздя в ладони рук, вытянув руки в горизонтальном положении, а также было забито в подъемы ног по одному гвоздю. Кроме того, два гвоздя были забиты в голову. Смирнову также нанесены 4 кинжальных ранения в грудь и 2 ранения в спину, и все тело и лицо побито холодным оружием. На столе лежал раскрытый комсомольский билет и красноармейская книжка.

Подписали: гвардии капитан Климов, гвардии старший лейтенант Соколов, гвардии старший лейтенант Кустов, старший лейтенант Керим Ахмеджанов, гвардии рядовые Конев и Каюров».

Тело Юрия Смирнова было похоронено с воинскими почестями возле деревни Шалашино…

…Геройская гибель Юрия Смирнова не прошла бесследно. Все полки и дивизии фронта с невероятной быстротой облетела весть о новом невиданном преступлении фашистов.

– Такого зверства еще не бывало! – возмущенно говорили бойцы.

Волна комсомольских собраний прокатилась по всем частям и подразделениям. Гнев боевой армейской молодежи был беспредельным. Новое злодеяние фашистов, рассчитанное на то, чтобы запугать советских воинов, вызвало у них лишь чувство беспредельного возмущения и ненависти к фашистским извергам, жажду мести за муки боевого товарища.

Комсомольцы стрелкового батальона гвардейского стрелкового полка даже дали особую клятву:

«Клянемся, что мы пойдем в бой и будем бить врага без замешательства и без пощады. Это будет наша месть за муки Юрия Смирнова.

Клянемся, что каждый из нас будет таким же, как наш боевой товарищ Юрий Смирнов, – верным военной присяге, надежным помощником командира, дисциплинированным, стойким и бесстрашным в бою.

Вечная слава мученику герою-комсомольцу Юрию Смирнову, павшему за свободу и независимость нашей Родины!»

Эта клятва была подхвачена комсомольцами всех частей и подразделений Советской Армии.

С этой клятвой сотни тысяч молодых патриотов на всех фронтах Великой Отечественной войны шли к победе.

* * *

Юрий Смирнов прожил короткую, но яркую жизнь.

Имя верного сына Советской Отчизны Юрия Смирнова вечно будет жить в памяти народной. Оно будет жить в стихах и песнях, в названиях школ, заводов, колхозов.

Тот, кто отдал свою жизнь во славу Родины, не умирает!

…Тихая улица в Макарьеве на Унже, где некогда жил Юрий Смирнов, названа его именем. Много ребят живет на этой улице. Зимой и летом слышатся здесь звонкие детские голоса. Но даже самые шустрые мальчишки притихают, когда проходят мимо дома № 32. На стене этого дома можно увидеть небольшую металлическую планку, на которой четко выгравировано: «Здесь жил Юрий Смирнов».

Как знать, может быть, на этой улице подрастают такие же соколята. Придет время, расправят они крылья и, подобно своему отважному земляку, совершат немало героических дел во славу Родины.

Вячеслав ЛЕБЕДЕВ