Текст книги "Русская жизнь. Волга (июль 2007)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

III.

А вот что касается торговли и промышленности – тут, к сожалению, многое изменилось к худшему. Мой случайный собеседник Александр жалуется:

– Как у нас хорошо раньше было. Маленькие магазинчики, все со своими кличками. «Мавзолей» – это потому, что он на постаменте стоит. «Круглый»– потому что круглый. «Северный» – потому что на севере. «Хитрый» – потому что в водочном отделе дверь особая. «Безрукий» – сам не знаю почему. А тут вместо них открываются московские магазины – «Перекресток», «Копейка», «Пятерочка», «Ароматный мир». И цены там тоже московские.

Ну, не московские, конечно, собеседник мой явно преувеличивает. Но все равно довольно ощутимые. Буженина по 350 рублей за килограмм. Однако!

В целом же Александр прав: московский бизнес постепенно поглощает ярославский. В этом отношении город, увы, теряет свою самобытность.

Ярославль сегодняшний славится стоматологической поликлиникой, в которой цены ощутимо ниже, чем в Москве, а качество – на европейском уровне. Множеством потрясающих музеев (среди которых самый колоритный – частный музей «Музыка и время» иллюзиониста Джона Мостославского). Набережной со знаменитыми беседками-ротондами, символизирующими не только город Ярославль, но и все Поволжье вообще. Памятниками архитектуры (некоторые, увы, утрачены в 1918 году, когда большевики давили ярославское антисоветское восстание с помощью артиллерии, но большая часть все-таки сохранилась). Спасо-Преображенским монастырем, памятником Ярославу Мудрому и часовней Казанской Божией Матери (эти достопримечательности украшают тысячерублевую купюру). Сувенирными спичками (в каждом музее Ярославской области свои наборы). Но никак не промышленностью и торговлей.

Даже краски ярославские уже по телевизору не рекламируют. Разве что пиво.

В XIX же веке именно купец был основной фигурой ярославской жизни. Что, конечно же, безмерно раздражало заезжую столичную интеллигенцию. Иван Аксаков сетовал: «Меня поразил вид здешнего купечества, оно полно сознания собственного достоинства, т. е. чувства туго набитого кошелька. Это буквально так… На всем разлит какой-то особенный характер денежной самостоятельности, денежной независимости… Бороды счастливы и горды, если какой-нибудь «его превосходительство» (дурак он или умен – это все равно) откушает у него, и из-за ласк знатных вельмож готовы сделать все что угодно, а уж медали и кресты – это им и во сне видится».

Да только ярославцам было все равно, что думает о них интеллигент Аксаков.

Кстати, среди предпринимателей встречались настоящие миссионеры. К примеру, купец Затрапезнов, основавший здесь в 1722 году невероятную мануфактуру. Для движения машин он вырыл несколько прудов и установил затейливую, но притом весьма экономичную гидросистему. Поставил два больших ветряных двигателя. Разбил регулярный парк с аллеями, фонтанами, скульптурой – чтобы рабочий чувствовал себя, словно в раю, и даже не помышлял о нарушении дисциплины.

По тем временам случай уникальный.

Правда, большинство здешних купцов не слишком-то стремились к экспериментаторству. Жизнь вели размеренную, скучноватую и без затей. Единственная позволялась радость – чаепитие. Один из здешних подмастерьев, некий С. Дмитриев, описывал режим своих работодателей: «Хозяева пили чай и уходили утром в лавку; затем вставали женщины-хозяйки и тоже пили чай. Ольга Александровна выходила ежедневно за обедню, но к женскому чаю поспевала. В час дня обедал Константин Михайлович. В два часа – Геннадий Михайлович. Оба обедали в темной комнате рядом с кухней и после обеда уходили опять в лавку. Часа в 3-4 обедала женская половина. Около шести часов хозяева возвращались из лавки и пили немножко чаю. Часов в 8, иногда позднее, был чай с разной пищей, и горячей, и холодной, так, что-то между ужином и закуской. Наконец все расходились по своим комнатам, и большинство членов семейства укладывались спать».

Зато уж в лавке этим константинам и геннадиям михайловичам палец в рот не клади. Дореволюционный исследователь В. В. Толбин писал: «Загляните в любую мелочную лавочку, и если вы увидите в ней человека, который вместе одною рукою и вешает какой-нибудь старухе кофе, и тут же режет хлеб, и в один и тот же раз и мальчику лавочному успевает дать подзатыльника за то, что тот вместо того, чтобы с покупателями обращаться, котом занимается, – это ярославец».

Неудивительно, что в городе было довольно много нищих, – попрошаек тянет на богатство. Газета «Северный край» сообщала в 1903 году: «На улицах Ярославля на каждом шагу попадаются нищие. В редком городе можно встретить столько нищих, выпрашивающих подаяние и пристающих к прохожим. В Ярославле нищие как-то особенно бросаются в глаза. Обыватели жалуются на это. Среди нищих есть дети… Дети раздражают прохожих, надоедают им, неотступно преследуя их по всей улице. Тоненькими голосами, со всевозможными припевами, они бегут за «господами» и не отступают даже от палки».

Что поделаешь, издержки материального благополучия.

IV.

– «Рыцарский пир»? Нет, не слышал. Я вообще-то редко по ресторанам хожу. То ли дело на рыбалку съездить, на крахмало-паточный завод.

Это все тот же Александр делится своими взглядами на жизнь. Он развозит бетон на машине-бетономешалке и в деньгах, вообще говоря, не нуждается. Ведь в Ярославле сейчас, как в столице, строительный бум. Однако на «Рыцарский пир» Александр не тратится. Безразличен ему соус из розовых лепестков. Он, когда представится возможность, лучше отправится в Некрасовский район, на старенький, еще до революции построенный крахмало-паточный завод купца Понизовского, в наши дни известный как комбинат «Красный Профинтерн». И сам завод, и барский особняк, построенный под древний средиземноморский замок, – памятники старины. Владелец же вошел в литературу – был воспет в стихотворении Некрасова «Горе старого Наума».

 
Науму паточный завод
И дворик постоялый
Дают порядочный доход.
Наум – неглупый малый.
 

Близ особняка шикарный пруд, в котором почему-то и разводят рыбу, и каждому разрешают ее ловить.

А еще у многих ярославцев (у Александра в том числе) есть мечта: устроиться на Ярославский нефтеперерабатывающий завод имени Менделеева. Вот где настоящие деньги! Можно тысяч по двадцать в месяц зарабатывать. Но и строго там. Завод огромный, свои улицы, своя ГАИ. Легковым машинам разрешено ездить со скоростью сорок километров в час, а грузовым – тридцать. И если нарушишь – все, тебя внесут в черный список и больше на территорию не пустят.

Так что, может быть, бетон возить и лучше. Поспокойнее, по крайней мере. А денег всегда мало. Хотя моему-то собеседнику грех жаловаться, на прокорм семьи хватает. Одна беда – московская экспансия.

V.

И все же главное в городе Ярославле – храмы. Здесь их множество, они разнообразны, органичны, соразмерны, убедительны. Бродишь по улицам– всюду купола, шатры, шпили, кресты. Один мой знакомый, попав в этот город в первый раз, радостно закричал:

– Я понял, чем прекрасен Ярославль! Здесь зона уверенного приема! Все эти кресты – как антенны сотовых передатчиков! Только для связи с Богом!

Действительно, обилие церквей каким-то образом влияет даже на людей, ни в коей мере не воцерковленных. А в дореволюционном прошлом это ощущение было наверняка еще сильнее. Церковь в те времена была основой ярославской жизни. По крайней мере, одной из основ.

Вот, например, воспоминания некоего ярославского парнишки. «Гуляя как-то летом с товарищами, я заинтересовался открытыми воротами Казанского монастыря… Встал я в этих неожиданно открывшихся воротах и смотрю: выносят хоругвь, икону, торжественно идут и что-то поют монахини. Вдруг одна из монахинь машет мне рукой и зовет к себе. Я снял фуражку и подошел. Она предложила мне нести маленькую невысокую полотняную хоругвь до Загородного сада… и оттуда обратно. Я, конечно, сейчас же согласился… В воротах Казанского монастыря нас встретило великое множество монахинь во главе с игуменьей. Вся наша процессия под звон колоколов и пение громадного монашеского хора вошла в церковь. Та же монахиня, которая пригласила меня нести хоругвь, отобрала ее у меня и ласково расспросила, откуда я, чей сын, кто и чем занимаются родители. Получив ответы, очевидно, понравившиеся ей, пригласила меня приходить каждый праздник к ранней обедне».

И это, разумеется, не единичный случай, а стиль жизни Ярославля XIX века.

Жизнь епархии была для ярославцев чем-то абсолютно свойским. Знали, к примеру, что Аполлинарий Крылов, секретарь консистории, взяточник страшный. И принимали это как само собою разумеющееся. Даже сочинили на сей счет смешную присказку: «Аще пал в беду какую или жаждеши прияти приход себе или сыну позлачнее – возьми в руки динарий и найди, где живет Аполлинарий».

И очень сильно ярославцы осерчали на актера Михаила Щепкина, бывшего тут с гастролями. Когда к Михаилу Семеновичу пришли за подаянием монахи, он произнес:

– До сих пор все, что давал мне Господь, я брал, но сам предложить ему что-нибудь не смею!

Этот экспромт успеха не имел.

Кстати, и при советской власти храмы Ярославля славились на всю страну. Известен случай, когда Алексей Толстой, будучи в Ярославле по своим важным писательским делам, перед отъездом вдруг потребовал, чтобы ему устроили экскурсию по самым знаменитым церквям города. Надо было срочно ехать, его ждали неотложные надобности в других российских городах. Толстого отговаривали, но «красный граф» своего добился.

Ираклий Андроников потом записал: «Едем к Илье Пророку. Рассматриваем старинные фрески. Алексей Николаевич делает тонкие замечания, восторгается шумно».

Можно представить себе эту сцену. Вальяжный сочинитель в окружении секретарей, помощников и прочей свиты оставляет государственные дела, чтоб насладиться зрелищем церковных фресок. Половина окружающих его – сотрудники Лубянки, Толстой это прекрасно понимает. И осознанно идет на риск.

Видимо, и он подпал под влияние «уверенной зоны приема».

Мария Бахарева
Теткина глушь

Саратов: я от себя любовь таю, а от него тем более

I.

Путеводители по Волге посвящают Саратову короткие сухие главки: «один из крупных промышленных центров страны», «весьма разв. судовое движение по Волге», «в центре много особняков, обществ. зданий в стиле модерн, псевдоготики, барокко», «в городе 10 вузов». Да что там путеводители – сами же саратовцы, когда задаешь им вопрос «Чем примечателен ваш город?», тушуются и заученно повторяют все те же зубодробительно скучные факты: красивые дома, длинный мост, развитая промышленность, Столыпин, оперный театр, «еще платье полосатое… музей… впрочем, я не помню».

Особенно выдающихся памятников архитектуры в Саратове нет; никаких масштабных драматических событий в городе не случалось; ежегодно до революции проходившая здесь ярмарка, в отличие от какой-нибудь Макарьевской, имела исключительно местное значение; во время Великой Отечественной Саратов был хоть и довольно близким к линии фронта, но все же тылом. Даже «великие земляки» при ближайшем рассмотрении оказываются лицами второго эшелона: и Чернышевский, прямо скажем, не Лев Толстой, и Федин – едва ли не самый бесцветный из «Cерапионовых братьев», и Яблочков изобрел «электрическую свечу» на два года позже, чем Лодыгин.

В литературе Саратов также не оставил яркого следа. С легкой руки Грибоедова этот город если и упоминается в беллетристике, то мельком, как вечное место ссылки или просто богом забытый край, где доживают свой век маленькие люди вроде чеховского Якова Васильича с лошадиной фамилией: «После того, как его из акцизных увольнили, в Саратове у тещи живет». Литература, как это часто бывает, отражает реальность – в Саратове действительно часто проводят старость и отбывают наказание. За неимением других поводов для гордости саратовцы гордятся и этим. Список именитых узников города знает каждый. Радищева, Костомарова, Лидию Чуковскую, Николая Вавилова и с недавних пор Эдуарда Лимонова чтут как земляков. Стокгольмский синдром наоборот: тюремщики питают слабость к заключенным.

II.

Как всякий провинциальный город без особых достоинств, Саратов полон амбиций. Здесь на каждом шагу висит лозунг «Саратов – столица Поволжья», а экскурсоводы пытаются поразить редких туристов местными достижениями. В Саратове был основан первый в России стационарный цирк, третья в России консерватория, первый детский театр, первая общедоступная художественная галерея. Из недавних достижений – открытый в 2002 году первый в стране памятник Петру Столыпину. Но турист с любопытством озирается по сторонам и видит то, что городские власти желали бы от него скрыть. Он хочет осмотреть общедоступную галерею, но оказывается, что та уже несколько лет закрыта на реконструкцию. В цокольном этаже консерватории работает торговый центр, в котором продаются поддельные сумочки Louis Vuitton. Из-за угла детского театра выходит дряхлая старушка и выливает на обочину ведро помоев.

– Предлагаю вам осмотреть диораму «Саратов – вчера, сегодня, завтра»: панорама города со стороны Волги в конце XIX и в конце XX веков, – говорит экскурсовод. – Это ювелирная работа. Подобного нет ни в каком другом городе Поволжья.

Дальше следует тщательно заученный текст; экскурсия по диораме («Набережная – задворки или лицо старого Саратова») уже много лет входит в обязательную программу экскурсоводческой практики исторического факультета Саратовского университета, так что каждый выпускник знает ее наизусть. Меж тем диорама за эти годы сильно изменилась, в ней проявился подлинный драматизм: в XX веке гостиница «Словакия» рухнула на набережную, часть Соколовой горы сползла в воду, в XIX веке пароход накрыло колокольней стоявшей неподалеку церкви, мостки пристани перекосило. Туристы восхищенно присвистывают, экскурсовод смущается и сбивается с заученного текста.

– Из-за недостатка финансирования диорама сильно пострадала от времени, но вы же все равно можете оценить ювелирность работы! А в ближайшем будущем город планирует ее отреставрировать!

Особенно совестливые гиды после этих слов окончательно тушуются и стараются побыстрее увести свою группу в сад «Липки» или на проспект Кирова, ведь обещания скорой реставрации диорамы они расточают не меньше шести лет. Одна радость – редкий турист приезжает в Саратов дважды, так что проверять слова экскурсовода все равно никто не будет.

III.

Саратов похож на нечистоплотного щеголя, который каждый день надевает свежие крахмальные рубашки, пренебрегая душем. «Летом – песочница, зимой – чернильница», – говаривал Пушкин об Одессе. Это определение идеально подходит и Саратову: он официально числится среди самых грязных городов России. Стоит свернуть в переулок, тут же наткнешься на кучу мусора. В жаркие дни клубы потревоженной ветром пыли безнадежно дезориентируют прохожих, а стоит пройти хотя бы короткому дождю, и улицы покрываются непролазной грязью. Проблему усугубляет и то, что в Саратове нет асфальта. Точнее, формально он есть, но на практике дороги почти сплошь покрыты глубокими, до земли, выбоинами. «Мне на указатели смотреть не надо, я жопой чувствую, как в Саратов въезжаю, – часто повторял старший брат моего бывшего мужа, дальнобойщик, объехавший всю страну. – Таких дорог больше нигде нет, вот те крест». Автолюбители, обсуждая на интернет-форумах летние поездки к морю, предостерегают друг друга: «Я два года назад переднюю подвеску разбил по дороге мимо Саратова», «Между Сызранью и Саратовом дорога, как после бомбежки».

В историческом центре, будто грибы, плодятся рестораны, ночные клубы и супермаркеты. Рядом с ними сохраняются очаровательные дореволюционные особнячки, патриархальные частные домики с вишневыми деревьями у крылечка и маленькие доходные дома в два-три этажа. Картина почти идиллическая, особенно если не знать, что едва ли не в половине этих домов из удобств есть только электричество, газ и холодная вода. Горячая вода и канализация – роскошь, до сих пор недоступная многим саратовцам. По субботам к общественным баням тянутся вереницы жителей центра города с тазиками, а во дворах особнячков, под сенью вишен прячутся деревянные сортиры с непременным окошком в виде сердечка. Добиться подключения к городской канализации почти нереально. Молодые и активные решают эту проблему, смело оборудуя дома санузел и незаконно подключаясь к системе ливневых стоков. Пожилые и безденежные просто выливают помои на обочину, откуда они через решетки попадают все в тот же сток.

Ливневые стоки впадают в Волгу чуть выше речного вокзала. Никакие особые системы очистки там не установлены, так что горожане прозвали это место устьем речки Говнюевки. Название беззлобное, отвращения к собственным фекалиям, растворенным в дождевой воде, саратовцы не питают. Многие из них, ленясь идти километр по палящему солнцу до городского пляжа (он находится на острове посреди Волги), с удовольствием загорают и купаются прямо рядом с устьем ливневой речки. Это так называемый собачий пляж – малопрестижное, зато всегда доступное место отдыха. Много вокруг и рыбаков: клев здесь отличный, рыба крупная, упитанная.

IV.

Несмотря на все это, на случайного человека Саратов производит скорее приятное впечатление. Я знаю изнанку города, потому что выросла в нем. Но, проведя здесь несколько дней после пятилетнего перерыва, я наконец смогла ощутить себя равнодушным туристом – и город мне понравился. Разрушающиеся особнячки и заросшие репейником дворы полны очарования. Их просто обязаны любить художники – странно, что в каждом из таких дворов не сидит по человеку с этюдником. На центральной улице – пешеходной Немецкой, она же проспект Кирова, она же «саратовский Арбат» – обилие уютных летних кафе. Несколько лет назад они поражали заезжих москвичей небывалой дешевизной, но сегодня цены почти сравнялись со столичными. Тем не менее в кафе можно приятно провести летний вечер, выпивая, закусывая и любуясь девушками. Красавиц в Саратове много, на каждой второй – микрошортики или юбка, больше напоминающая пояс, у каждой из-под топа кокетливо выглядывают завязки купальника. Они ходят по Немецкой взад-вперед, по двое или по трое, негромко смеясь и кокетливо оглядываясь на столики. Это не проститутки, даже не думайте, – те работают в других местах, не маскируясь. По проспекту гуляют простые студентки и старшеклассницы в надежде нескучно скоротать вечер. Через несколько кругов они встретят компанию старых знакомых и сядут в кафе пить пиво, или переместятся на набережную, или пойдут на дискотеку. Или какой-нибудь незнакомец пригласит их за свой столик поболтать, а потом сядет с ними в такси, и они отправятся купаться. Возможно, этим незнакомцем будете вы. В конце концов, Волга и девушки – единственное, что придает смысл существованию города Саратова.

Олег Кашин
Гламурная стерлядь

Разговор о геральдике на волгоградской крыше

I.

У Волгограда скоро будет новый герб. С тем, что прежний никуда не годится, никто не спорит: принятый в 1968 году, он вобрал в себя все антиэстетические черты раннего застоя. Шестеренка, сноп пшеничных колосьев и, поскольку Волгоград город-герой, – звезда Героя Советского Союза. К тому же у герба есть и множество сугубо геральдических недостатков: щит разделен на две половины, верхнюю занимает звезда, нижнюю – шестеренка. Государственный герольдмейстер Российской Федерации Георгий Вилинбахов в письме председателю комитета по градостроительству и архитектуре Волгограда Алексею Антюфееву по этому поводу иронически заметил, что такая композиция могла быть оправданна «только в том случае, если бы Волгоград был образован слиянием двух городов, из которых один был городом-героем, а второй – промышленно-сельскохозяйственным центром».

В общем, проблема назрела давно, и власти наверняка решили бы ее, но как-то было не до того: сначала мэра Евгения Ищенко посадили в тюрьму, потом долго судили, потом выбирали нового мэра, потом выбрали. Новый глава города Роман Гребенников оказался коммунистом, и это многих сильно взволновало. Только когда все успокоилось, местная дума взялась за символику. На 23 июля назначены публичные слушания, в ходе которых каждый волгоградец сможет прийти и высказаться по поводу проекта нового герба, а после дума примет соответствующие поправки в устав города. До этих слушаний в гордуме ежедневно работает специальная приемная, в которую можно прийти со своими предложениями относительно символики. Горожане, однако, не ходят – я был первым посетителем, и мой визит консультантов гордумы, скучающих в этой приемной, изрядно удивил.