Текст книги "Словенская литература ХХ века"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Действие романа «Звон в голове» также в основном развивается в наше время. В рассказ о бунте заключенных в одной из словенских тюрем вплетено повествование о трагедии древнееврейской крепости Масада, самом страшном эпизоде Первой иудейской войны, или Великого восстания, произошедшего в 66–73 гг. в Иудее, о котором упоминает в своем труде Иосиф Флавий. Янчар прибегает здесь к технике так называемого двойного романа, известного прежде всего по роману М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» (в словенской прозе такая форма встречается, например, в произведении Й. Сноя «Йожеф, или Ранняя диагностика рака сердца»). Этот художественный прием высвечивает основную типологическую особенность исторических романов Янчара. События в тюрьме Ливада – слепок того, что произошло два тысячелетия назад в древней Иудее. Схожи схемы, динамика, многие детали. Главный вывод, к которому приходит автор, – история поразительно точно повторяется. Подобно мятежным защитникам Масады, сокрушительное поражение потерпели и узники современной тюрьмы. История о прошлом включена в повествование с целью ярче оттенить события современности; в то же время древнееврейский сюжет, воплощенный в исторической конкретике, несет в себе универсальное послание. В романе «Звон в голове» оно гласит: «Любое насилие может породить только насилие». «Двойная оптика» призвана представить прошлое как архетип современности, поэтому темы своих исторических романов Янчар всегда выбирает с учетом актуальных проблем сегодняшнего дня. Его произведения представляют собой тип «нового» исторического романа, который сформировался в Словении после 1970 г.[178]178
  См.: Старикова Н. Н. Словенский исторический роман 1920–1930-х гг. Типология, генеалогия, поэтика. М., 2006. С. 161; Starikova N. K vprašanju tipologije zgodovinskega romana // Primerjalna književnost 2000. № 1. S. 23–34.


[Закрыть]

Этот же ракурс сохраняется в историческом романе «Катарина, павлин и иезуит», рассказывающем о любви простой девушки и беглого иезуита на фоне бурных событий середины XVIII в. В основе его сюжета – паломничество словенцев в Кёльн, к раке святых волхвов во времена Семилетней войны (1756–1763). Там и происходит знакомство дочери управляющего поместьем барона Виндиша Катарины с пилигримом Симоном Ловренцем, сыном бедного крестьянина, в недавнем прошлом иезуитским миссионером. Любовь к девушке пробуждает в его душе жажду обыкновенного человеческого счастья, однако племянник барона приказывает арестовать Симона, а Катарину делает своей наложницей. Ревность толкает иезуита на убийство соперника, но героиня не может простить любимому этого преступления. В глубоком отчаянии Симон возвращается в Орден иезуитов и, превратившись в религиозного фанатика, полтора десятилетия замаливает свои грехи. В романах, написанных после 2000 г. («Строитель», 2006; «Безымянное дерево», 2008; «Этой ночью я ее видел», 2010), Янчар, сохраняя устоявшиеся идейные и тематические параметры своей прозы (в центре внимания находится трагическая судьба человека в столкновении с историей), обращается к периоду Второй мировой войны. Для этих произведений характерно более пристальное внимание к конкретному историческому времени, документально подтвержденным фактам и реальным лицам, но при этом экзистенциальная составляющая остается неизменной.

События прошлого привлекли внимание многих видных словенских прозаиков. Их интерес к истории сохраняется – после 1991 г. исторический роман продолжает оставаться ведущим романным жанром[179]179
  См.: Старикова Н. Н. Словенский исторический роман 1920–1930-х гг. С. 162.


[Закрыть]. Многих особенно увлек период между двумя мировыми войнами. В некоторых романах, описывающих события этого периода, присутствует мотив русской эмиграции, введены персонажи-эмигранты, вынужденные после Октябрьской революции бежать из России и осевшие в Словении. Это характерно для некоторых произведений Янчара (роман «Северное сияние», 1984; новелла «Смерть у часовни Марии в снегах», 1985), Ф. Лаиншчека (роман «Муриша», 2006), а также Андрея Хинга. В 1993 г. он выпустил роман «Чудо Феликс», вероятно, лучшее свое произведение, один из ключевых словенских романов рассматриваемого десятилетия. Так же как Янчар и Ковачич, Хинг использует здесь ряд постмодернистских приемов. Сам образ чудо-ребенка не является собственно постмодернистским, но часто используется в постмодернистской литературе («Сестра сна» Р. Шнайдера, «Парфюмер» П. Зюскинда). При этом роман стилистически связан с неоромантической и модернистской традицией, типологически он относится к семейной саге в духе Т. Манна. Действие происходит в 1937 г. в сельской усадьбе, которой владеет городская семья. Главный герой, подросток Феликс, обладает прекрасной памятью, знает многие языки, разносторонне одарен. Он наполовину еврей – через многие образы в романе проходит тень Холокоста, уже медленно нависающая над Европой. Однако трагедия еврейского народа в романе лишь слабо намечена, главным в нем является хронотоп семьи. Помимо образа Феликса, его представляют состоятельная вдова Стефания, ее дочери Эрна и Хеда, ровесницы главного героя, и любовник вдовы, русский эмигрант Леонид Юрьевичем Скобенский. Хинг, следовавший за Г. Флобером, Т. Манном и Ф. М. Достоевским, сделал этого героя отчасти похожим на Карамазова-старшего. Именно образы Скобенского и Феликса создают в романе полюс, противоположный устоявшемуся миру семьи. Оба героя – граждане мира, у них нет дома, родины, они везде чужие и поэтому всегда являются мишенью для агрессии. Роман Хинга совершенно по-новому ставит вопросы о чужеродности, отношении к «другому», формировании самоидентичности, вопросы, ответы на которые изменились с возникновением новых философских и социологических парадигм и в результате произошедших в обществе сдвигов.

Произведения, созданные Л. Ковачичем, Д. Янчаром и А. Хингом в 1990-е гг., несли в себе новые черты и художественно обогатили национальную литературу. Кроме авторов старшего и среднего поколения: Б. Пахора, А. Ребулы, М. Микельна, С. Вуги, М. Доленца, У. Калчича, В. Кавчича, Р. Шелиго, Й. Сноя, Ф. Липуша, К. Ковича, М. Клеча, уже создавших свои самые резонансные произведения, на излете тысячелетия серьезно заявляют о себе писатели, дебютировавшие в 1980-е гг. Это прежде всего М. Томшич, В. Жабот и Ф. Лаиншчек, представители одного из ведущих направлений национальной прозы рассматриваемого периода, словенского варианта «магического реализма» или «областной фантастики» (термин А. Зупан-Сосич[180]180
  См.: Zupan Sosič A. Zavetje zgodbe… S. 65.


[Закрыть]). Они пишут романы, действие которых происходит в сельской местности, у Томшича на юго-западе, в словенской Истрии, у Жабота и Лаиншчека – на северо-западе, в Прекмурье. Все трое используют местный этнологический и фольклорный колорит, верования, суеверия, обычаи и легенды, включают в реалистическое повествование необычные, фантастические события, «приправляя» свои тексты магией волшебства. Язык их произведений окрашен диалек тизмами, часто архаичен, иногда существенно отличается от литературного словенского языка, но всегда блестящ и эстетически полноценен.

Марьян Томшич в своих романах «Оштригеца» (1991) и «Кукурузное зерно» (1993), а также в сборниках рассказов «Кажуни» (1990) и «Вруя» (1994) продолжает писать о женщинах, живущих в словенской Истрии, «шавринках», к теме которых впервые обратился в 1980-е гг. Этнографически окрашенная тематика первого романа дополняется сказочными и фантастическими деталями, тогда как второе произведение более реалистично и связано с общественно-политической проблематикой. В рассматриваемое десятилетие писатель отдает предпочтение сказочной фантастике (fantasy): романы «Огненный жар» (1994) и «Дурачок» (1996); на рубеже тысячелетий его внимание переключается с «шавринок» на «александринок» («Горькое море», 2003). В романах, драмах, радиопьесах Томшич рассказывает о судьбах «александринок» – молодых женщин, родившихся в словенском и словенско-итальянском Приморье, которые во второй половине XIX в., не имея возможности заработать на родине, отправлялись в египетскую Александрию и становились кормилицами или нянями в состоятельных семьях; некоторые жили там по несколько десятилетий, некоторые остались навсегда[181]181
  Например, одна из таких словенских женщин была кормилицей будущего генерального секретаря ООН Б. Бутроса-Гали.


[Закрыть].

Владо Жабот в своих романах «Пастораль» (1994), «Волчьи ночи» (1996) и «Нимфа» (1999) в целом остался верен своей заявленной в сборнике рассказов «Буковицкая мать» (1986) и романе «Старый обелиск» (1989) художественной манере. Если Томшичу близки латиноамериканские «магические» реалисты – Г. Г. Маркес и М. А. Астуриас, то Жабот стилистически опирается на Ф. Кафку с его сумеречной атмосферой «Процесса» и «Замка». Местом действия большинства романов Жабота становится его родное Прекмурье, равнинная, туманная, болотистая область Словении, описанная автором так, что возбуждает неясные предчувствия и гнетущие настроения. Все происходящее по-кафкиански отчуждено, осложнено патологическими поступками героев, часто включает фантастические мотивы древнеславянской мифологии, еще не стершиеся из сознания старшего поколения прекмурцев, и все это щедро сдобрено эротикой. Романы Жабота часто метафоричны, они апеллируют к бессознательному, к той области, где главенствуют неодолимые «темные» силы – чувственность и зло; архаичность языка только усиливает этот эффект.

Прозаические произведения много пишущего и благодаря экранизациям ставшего одним из самых популярных на родине авторов Фери Лаиншчека, среди которых выделяются романы «Вместо кого цветет цветок» (1991), «Та, которую принес туман» (1993), «Скарабей и весталка» (1997), «Петушиный завтрак» (1999), стилистически и жанрово очень разнообразны. Традиционное реалистическое повествование сочетается в них с модернистской подачей материала, элементами постмодернизма и «магического» реализма, научной фантастики, детектива, исторического романа. Однако его лучшие произведения имеют некоторые неизменные черты. Действие большинства из них, как и у Жабота, развивается в словенском Прекмурье, при этом более ярко, чем древнеславянская мифология, в них используется этнографическое наследие паннонских цыган и элементы древнего, еще «еретического» христианства. Стилистически эти произведения, как и тексты Томшича, написаны по образцу романов Г. Г. Маркеса, М. А. Астуриаса и Т. Моррисон. В них воссоздается особая атмосфера этих мест, их обитателям присущи связь с природой, раскованность и страстность. Лаиншечек избегает психоаналитических коннотаций, эротических сцен. Важнейшей константой его сюжетов является любовь, всегда судьбоносная, непостижимая и недостижимая, с тоской и надрывом, всегда связанная с ощущением героем своей ничтожности и потерянности на просторах бескрайней паннонской равнины.

В романе «Вместо кого цветет цветок» (впоследствии на его основе был снят имевший успех фильм «Халгато») рассказывается история молодого музыканта Халгата[182]182
  Халгато – название цыганского танца (примеч. переводчика).


[Закрыть], прекмурского цыгана. В произведении описаны подробности цыганской жизни, проблемы, обычаи и привычки цыган, дается представление о том, что такое «цыганская душа» и «цыганская печаль». Автор вводит словенского читателя в мир иных общественных, нравственных и культурных ценностей, воспитывая в нем восприимчивость к чужой культуре и другому обществу. Роман «Та, которую принес туман» автор решает в другом ключе, апеллируя не к природе, а к духовной сфере. Ее представляют местные народные верования, язычество и христианская религиозность, элементы которых вкраплены в ткань романа так же естественно и спонтанно, как это сделано у некоторых латиноамериканских писателей. В центре повествования – священник, в наказание отправленный служить в деревню Мокуш, расположенную посреди болота и поэтому в распутицу совершенно отрезанную от мира. На новом «рабочем месте» герой оказывается лицом к лицу со своим прошлым и странным настоящим, в котором то и дело происходит что-то таинственное и непонятное, непосредственно связанное с этим диковинным, колдовским краем.

В своих последующих произведениях Лаиншчек продолжает рассказывать о необычном, полном тайн мире Прекмурья, создавая его образ не только с помощью фантастических деталей, но и через описание местного образа жизни и психологии старожилов, весьма иррационально относящихся к выпавшему им жребию.

Ф. Лаиншечек и В. Жабот – представители поколения, в 1980 –е гг. получившего название «Молодая словенская проза». К нему принадлежат также Я. Вирк и А. Блатник, творчество которых в 1990-е гг. развивалось в несколько ином идейно-эстетическом ключе. В романах Яни Вирка «1895, землетрясение: хроника обреченной любви» (1995), «Последнее искушение Сергея» (1996), «Смех за деревянной перегородкой» (2000) и в сборниках рассказов «Двери и другие истории» (1991), «Мужчина над пропастью» (1994), «Взгляд на Тихо Браге[183]183
  Обсерватория в Копенгагене, носящая имя датского астронома Тихо Браге (1646–1601) (примеч. ред.).


[Закрыть]» (1998) можно обнаружить и реалистические, и модернистские черты; как и у Янчара, в идейном плане ведущей для него является концепция постэкзистенциализма. Так, в романе «1895, землетрясение…», обращенном к крупнейшей катастрофе, потрясшей Любляну в конце XIX в., показано, как силы природы способны повлиять на человеческую судьбу. Главной темой большинства произведений Вирка являются отношения между мужчиной и роковой женщиной, обязательно включающие эротическую сторону. На их пути встречается много препятствий, связанных как с интимной сферой, так и с метафизическими, трансцендентными противоречиями. Состоявшаяся любовь представляется автором как нечто недосягаемое, поэтому герои-мужчины почти всегда испытывают тоску по недостижимой мечте. Женщины, как правило, выступают в образе femme fatale, и при этом наделяются прозаиком вполне земными чертами.

С середины 1990-х гг. в произведениях Вирка усиливается интерес к общественной проблематике. Это, в частности, характерно для его романа «Последнее искушение Сергея», где любовный сюжет развивается на фоне и под влиянием конкретных общественных обстоятельств. На примере истории главного героя, журналиста, автор показывает переходный период в жизни Словении, только что обретшей государственную независимость. Фактически это одно из первых прозаических произведений, которое критически освещает текущую общественно-поли тическую ситуацию. Другой период времени привлек писателя в романе «Смех за деревянной перегородкой». Оставшийся без родителей после Второй мировой войны глухой паренек Павел оказывается в специнтернате для глухонемых детей; этапы его взросления и составляют основу романа. В произведении точно передана специфическая политическая и идеологическая атмосфера того времени. Становление личности Павла сопровождается пробуждением в нем полового влечения и метафизической тоски – без природного инстинкта и работы души автор не представляет становления полноценной личности.

В совершенно ином, далеком от метафизики направлении развивается проза Андрея Блатника, одного из ведущих представителей словенского постмодернизма 1980-х гг., который в рассматриваемое десятилетие постепенно от него отходит. И хотя в прозаических сборниках «Смена кож» (1990) и «Закон желания» (2000) еще можно заметить рудименты постмодернистской интертекстуальности, теперь для прозаика характерна иная эстетическая ориентация, связанная с влиянием краткой прозы Р. Карвера. Постмодернистскую литературу можно (в соответствии с известным эссе Дж. Барта) понимать как «литературу исчерпанности» и вообще как литературу того времени, когда известно, что все темы и художественные средства уже использованы, поэтому ей не остается ничего другого, как с помощью метанарративности и интертекстуальности зацикливаться на самой себе. Поэтому из откровенно постмодернистской литературы, по крайней мере, словенской, исчезли экзистенциальные, социальные да и просто гуманистические составляющие, ранее ей присущие. За довольно короткий период существования словенского постмодернизма наиболее радикальные его произведения были сфокусированы на виртуальном мире самой литературы, процессе ее конструирования, на воплощении отношений между реальностью и вымыслом (что было характерно и для произведений Блатника). Но так же, как и многие другие постмодернисты, со временем он устал от этой самодостаточности и обратился к «реальности», к небольшому, но каждодневному жизненному опыту и экзистенциальным проблемам. Это бросается в глаза в романе «Тао любви» (1996), где тема любви потеряла свой метафизический размах и представлена как переплетение сложных, иногда едва выраженных душевных и физических соприкосновений. Вслед за Блатником некоторые более молодые авторы краткой прозы нашли себя в технике минимализма.

В словенской прозе 1990-х гг. под влиянием общественно-политических преобразований и постмодернистской модели мышления начинаются формироваться некоторые новые тенденции. Во-первых, следует отметить значительно возросшую роль женщин-писательниц, женской тематики и проблематики, женского угла зрения. Выдвижению женской литературы на первый план отчасти способствовало феминистское движение, привлекшее внимание к неоправданному доминированию мужской точки зрения в западноевропейской и других культурах. Даже беглый взгляд на школьную программу и литературоведческие обзоры подтверждает многие критические замечания феминистской теории. После Второй мировой войны национальной премии в области литературы была удостоена лишь одна писательница, а именно Мира Михелич (1912–1985), кроме нее к классикам словенской литературы официально причислена только Зофка Кведрова (1878–1926), среди сорока авторов академической серии «Собрания сочинений» она единственная женщина. Последнее десятилетие ХХ в. существенно изменило эту расстановку сил. Стремясь сделать акцент на женской проблематике, некоторые писательницы оказались более востребованными, привлекли внимание литературоведов. В целом женщины-авторы начали играть значительно более существенную роль в литературе, их стало больше, им стали чаще присуждать литературные премии (только за одно десятилетие – в разы больше, чем перед этим за полвека).

К авторам-женщинам, которые вносят в свои произведения, отличающиеся высокой художественностью и универсализмом, характерный «женский» компонент, с полным правом можно отнести Берту Боету (1946–1997). Два ее выдающихся романа «Филио нет дома» (1990) и «Птичий дом» (1995) написаны в русле поэтики модернизма. В них поднимается тема тоталитаризма и насилия, в особенности насилия мужчин над женщинами, сексуальной эксплуатации последних. Оба произведения изобилуют символическими и аллегорическими мотивами и коннотациями. В них создается необычный на грани патологии и абсурда мир, в котором жизнь мужчин и женщин на изолированном остове регулируются тайными патриархальными правилами. В трех главах первого романа глазами трех протагонистов показана жизнь существ мужского и женского пола на отдаленном острове, и она сильно напоминает быт концентрационного лагеря. Островитяне проживают в раздельных зонах, женщины в Верхнем, мужчины в Нижнем городе, видятся только во время воскресных церковных служб или ночью, когда мужчины, согласно предварительно составленному графику, посещают взрослых женщин. Атмосфера в колонии мучительная, в обеих ее частях царит насилие, связанное с отношениями между полами.

Внедрение административного контроля за интимной жизнью граждан, манипулирование ими через инстинкты, сексуальное насилие – вся эта дегуманизация эротики представлена в романе глазами главной героини Хелены. Чудовищным для нее является вовлечение в такую «внутреннюю политику» Острова детей: мальчиков отнимают у матерей в восьмилетнем возрасте и впоследствии несовершеннолетних насилуют, создавая из них эмоциональных инвалидов, которыми легко управлять. На фоне всей этой гротескной реальности автор делает особый акцент на образе женщины, сопротивляющейся бесчеловечной системе, женщине, в силу своей одаренности и свободомыслия резко отличающейся от основной массы жительниц Верхнего города. В романе создается модель тоталитарной системы, где, по воле власть предержащих, граждане следят друг за другом и помыкают друг другом. «Филио нет дома» близок жанру антиутопии, действие в нем несет символический смысл, некоторые его черты повторяют не только классические антиутопии (Е. И. Замятин, Дж. Оруэлл, О. Хаксли), но и современные европейские модификации этого жанра («Слепота» Ж. Сарамаго). Второе произведение продолжает историю внучки Хелены Филио, которая, попав на материк, стала художницей. В одиночестве она ищет утешения в рисовании птиц и беспорядочных связях с другими мужчинами и в помутнении рассудка убивает одного из них. «Птичий дом» – не только антиутопия, но и роман абсурда, непосредственно апеллирующий к кафкианской безысходности, которой женщина, по мысли автора, способна противостоять только через инстинкт разрушения.

Внимание к «женскости» характерно для романов Брины Швигель-Мера (род. 1954) «Con Brio» (1998), «Обычные отношения» (1998), «Смерть словенской примадонны» (2000) и Недельки Пирьевец (1932–2003) «Меченая» (1992) и «Сага о чемодане» (2003). Особенно интересны для словенской аудитории оба автобиографических произведения Пирьевец, вдовы Душана Пирьевца (1921–1977). В них, стилистически связанных с модернизмом, авторское настоящее переплетается с прошлым, и на этом фоне особо выделен образ покойного мужа писательницы, партизана, философа и литературоведа. Харизматическая личность, главный вольнодумец философского факультета Люблянского университета, вокруг которого собиралась демократически настроенная молодежь, он уже в начале 1970-х гг. открыто пропагандировал идеи либерализма, одним из первых начал в периодической печати дискуссию по национальному вопросу. Эта дискуссия стимулировала подъем протестных настроений в среде словенской интеллигенции в период «свинцового» десятилетия.

Феминистски более умеренно настроена Катарина Маринчич (род. 1968), дочь А. Хинга, романы которой после 1990 г. неоднократно получали литературные премии. В ряде своих произведений она развивает тип романа, воплощенного Хингом в «Чудо Феликсе». Уже ее дебютный роман «Тереза» (1989), так же как и последовавшие за ним «Цветочный сад» (1992) и «Скрытая гармония» (2001), написаны в духе традиционного семейного романа. Писательница стремится сохранить элегантную дистанцию между изображаемой и подлинной реальностью, что можно считать результатом моды на интертекстуальность и что особенно подчеркивает литературность представляемого в тексте мира. В этом смысле ее произведения близки постмодернизму.

Отдельные постмодернистские приемы используют в это время многие авторы, например, Т. Перчич в своем «параноидальном» романе «Изгоняющий дьявола» (1994), Д. Мерц и И. Шкамперле в исторических романах «Люстра Га ли лея» (1996) и «Дочь короля» (1997), В. Мёдерндорфер в сборнике рассказов «Некоторые любови» (1997). При этом «чистые» постмодернистские романы скорее являются не правилом, а исключением, и в литературе не доминируют[184]184
  Старикова Н. Н. Парадигма постмодернизма в словенской литературе // Постмодернизм в славянских литературах. М., 2004. С. 127.


[Закрыть]. В 1990-е гг. к постмодернизму, который до этого был прерогативой исключительно авторов-мужчин, приходят и некоторые женщины. Мойца Кумердей (род. 1964) в романе «Крещение над Триглавом» (2001) и Майя Новак (род. 1960) в ряде произведений: «За кулисами конгресса, или Убийство в территориальных водах» (1993), «Цимры[185]185
  Cimra – соседка по комнате в общежитии, нем. «Das Zimmer» (примеч. переводчика).


[Закрыть]» (1995), «Зверье» (1996), «Кафарнаум, или As killed» (1998), «Кошачья чума» (2000). Именно Новак, применив постмодернистские приемы к жанру детектива и триллера, подняла массовую литературу на качественно новый уровень. Название первого романа интертекстуально связано с известным произведением классика словенской литературы И. Тавчара (1851–1923) «За кулисами конгресса» (1905–1908), в котором описана встреча лидеров Священного союза – императоров России и Австрии и прусского короля, проходившая с января по май 1821 г. в Любляне (Люблянский конгресс), где была определена европейская политика второй четверти XIX в. Новак же написала стилистически законченную, качественную имитацию текстов Агаты Кристи, не лишенную при этом легкого пародийного привкуса. Сборник ее рассказов «Зверье» можно с полным правом назвать малой антологией постмодернистского дискурса: здесь и интертекстуальная цитатность, и внедрение реальности в вымысел, и имитация, и пародия, и смешение повествовательных техник, высокого и низкого стиля, и метанарративный комментарий. Особенностью авторского подхода Новак является понимание гротескности и одновременно логичности фабулы при ироническом реконструирования жанрового образца. Несмотря на множество постмодернистских элементов, ее повествование часто тематически «встроено» в конкретную историческую и общественную ситуацию. Рассказ «Духи – это кошки Шрёдингера[186]186
  Шрёдингер Эрвин (1887–1961) – австрийский физик-теоретик, лауреат Нобелевской премии (1933), использовал пример с котом/кошкой как объект мысленного эксперимента для доказательства неполноты отдельных позиций квантовой механики (примеч. ред.).


[Закрыть]» типично постмодернистский по форме, со множеством персонифицированных интертекстуальных ссылок, однако его тематическим стержнем является не языковая игра как таковая, а ужасы текущей войны в Боснии и других подобных гуманитарных катастроф. И хотя большинство произведений писательницы можно с полным правом отнести к радикальной автореференциальной разновидности постмодернизма, некоторые из них все же близки к более распространенному в славянских литературах типу так называемого политического постмодернизма[187]187
  Вирк Т. «Политический» постмодернизм в прозе некоторых славянских литератур // Славяноведение. 2006. № 6. С. 57.


[Закрыть].

Как уже было отмечено, словенская литература не была расположена к популярным жанрам и до рассматриваемого периода практически не имела ни классического детектива, ни триллера. Одной из причин было отсутствие социально соответствующей этим жанрам читательской аудитории. Новые общественные условия стимулировали ее появление. Детективов стало вдруг не просто много, среди них появлялись качественные и высокохудожественные. Новым для литературы 1990-х гг. стало то, что в рядах авторов «высокой» литературы оказались писатели, работающие с «легкими», «массовыми» жанрами. М. Новак в этом смысле пример далеко не единственный. В это время появляется ряд детективных романов, создатели которых не скрывают своих творческих амбиций. Б. Градишник, видный словенский прозаик, один из основоположников национального постмодернизма, в 1990 г. пишет детектив «Кто-то другой». Писатель Т. Реболь (род. 1954), испытавший когда-то влияние Ф. Кафки, под псевдонимом Аарон Кронски публикует детективные романы по образцу американских «крутых» детекти вов: «Город ангелов» (1991), «Неистовство, или Герой нашего времени» (1992), «Vaya con Dios» (1993). Не прошел мимо детективного жанра и Г. Глувич, который, помимо сатирических романов и сборника остроумных «литературных анекдотов» о поколении авторов 1980-х – представителях «Молодой словенской прозы» и «Молодой словенской поэзии», написанного под влиянием краткой прозы Д. Хармса и поэтому названного автором «Хармс сегодня» (1993), опубликовал целый ряд детективных романов – «Три смерти в Любляне» (1994), «Дорога в ад» (1994), «Между двух огней» (1994). К массовой литературе обращаются С. Верч (род. 1948) с романами «Башня Роланда» (1991) и «Тайна бирюзовой медузы» (1998) и И. Карловшек (род. 1958), который в своих детективах и триллерах удачно обыгрывает современную словенскую политическую и экономическую ситуацию, породившую новые формы криминализации жизни и тем самым обилие еще невостребованного материала (романы «Патриот», 1994, и «Клан», 1994).

Престижным стал и эротический жанр. Эта разновидность прозы не имеет в Словении сложившейся традиции, хотя у некоторых писателей предыдущих периодов (Л. Крайгера, В. Зупана, П. Зидара) можно найти отдельные эротические элементы. Ярко выраженный образец такой литературы – сборник рассказов эротического содержания, зачастую граничащего с порнографией, «Собиратель улыбок», изданный в 1991 г. М. Пушавецом. Весьма фривольны многие рассказы Ф. Франчича, автора реалистических романов и рассказов о словенских маргиналах, обитателях социального дна. Сексуальная направленность преобладает в ряде прозаических произведений Винко Мёдерндорфера (род. 1958) и Андрея Моровича. Моровичу удается воплотить крайне грубые эротические эпизоды с помощью изящных выражений и удачных неологизмов и добиться определенного эстетического эффекта (сборник «Водолазы», 1992). Особую группу составляют писатели и писательницы, обращающиеся к теме однополой любви: Бране Мозетич (род. 1958) – сборник рассказов «Пассион», (1993), Сузана Тратник (род. 1963) – сборник рассказов «Под нуль» (1997), роман «Меня зовут Дамьян» (2001). Главной особенностью этих произведений является пока не часто встречающееся в словенской прозе внимание к опыту нетрадиционной сексуальной ориентации, которая проявляется убедительно, без излишней патетики и воинствующего духа активисток борьбы за эмансипацию.

Помимо детективного и эротического романа, в 1990-е гг. заявляет о себе роман-путешествие (здесь тон задают Э. Флисар и С. Порле), в лидирующую группу входит и жанр сказочной фантастики (fantasy), пришедший к словенскому читателю в 1980-е гг., на волне постмодернизма, и активно развивавшийся в последующее десятилетие и как жанровая доминанта конкретного произведения (тексты М. Новак и М. Маццини), и как одна из ведущих жанровых составляющих значительной части романной продукции (принципиальное место этого жанра в современной словенской прозе рассматриваемого периода отстаивает в своих работах А. Зупан-Сосич[188]188
  См.: Zupan Sosič A. Zavetje zgodbe… S. 56.


[Закрыть]). При этом жанр научной фантастики (science Action), и прежде остававшийся на периферии, в последнее десятилетие ХХ в. вовсе сходит со сцены.

1990-е годы в словенской прозе – время плюрализма. В ней можно обнаружить «следы классического реализма, магического реализма, модернизма, экзистенциализма… часть тематического спектра предыдущего периода»[189]189
  Старикова Н. Н. Литература независимой Словении (в поисках новой самоидентичности) // Литературы Центральной и Юго-Восточной Европы: 1990-е гг. Прерывность – непрерывность литературного процесса. М., 2002. С. 219.


[Закрыть]. Влияние на литературный процесс все еще оказывает постмодернизм, однако он уже не представляет собой целостного явления, эффективны лишь отдельные его составляющие. Иными словами, не осталось ни одного явно преобладающего литературного направления или художественной тенденции. Авторы не чувствуют больше своей принадлежности к конкретной художественной группе или одному поколению, как это было у представителей «Молодой словенской прозы». Общим для разных литературных векторов – минимализма, магического реализма, гетеро– и гомосексуальной литературы, «женской» литературы и др. – является лишь то, что все они так или иначе связаны с постмодернистским мировоззрением, которое в свою очередь по многим позициям отвечает общественно-политическим катаклизмам.

Полностью влияния постмодернизма удалось избежать лишь писательской генерации, сформированной в конце 1990-х. Его представители в своих исканиях обращаются к допостмодернистскому состоянию литературы – к модернизму и реализму (неореализму) ХХ в. Ко второму склонны прежде всего А. Скубиц (род. 1967), который в романах «Горький мед» (1999) и «Фужинский блюз» (2001) показывает разные социальные группы современного словенского общества, пытаясь типически их изобразить, и З. Хочевар (род. 1944), романы которого «Долбаный мир» (1995) и «Башмачок с берега» (1997) остроумно и непринужденно рассказывают о буднях современного «маленького» человека. Для обоих характерно широкое использование в тексте разговорной, в том числе сниженной и даже обсценной лексики, что несколько «облегчает» высокий стандарт литературного языка. Следование литературной норме ближе авторам, выбравшим в качестве примера модернистскую модель, – А. Чару (род. 1971), роман «Игра ангелов и нетопырей» (1997) и Н. Кокель (род. 1972), роман «Нежность» (1998). Оба погружены в глубины человеческой психики. При этом Чар основывается на психологических и психоаналитических механизмах, связанных с социальной средой, Кокель, испытывающая тягу к сюрреализму, больше оперирует приемами сна и сказочно-архетипическими пластами бессознательного. Забегая вперед, следует отметить, что две эти тенденции в дальнейшем не стали доминирующими, хотя Хочевар и Скубиц открыли дорогу всевозможным экспериментам с разговорным языком и социолектами. В новом тысячелетии плюралистический подход к литературе только усилился.