Текст книги "Земля родная"

Автор книги: авторов Коллектив

Я. Вохменцев
МОЯ СТРАНА
Стихотворение

 
В городской ли толпе,
       или в тихой безлюдной пустыне я,
Мрак ли ночи кругом,
       свет ли ясного майского дня, —
Перед мыслью моей
       предстает генеральная линия,
И на подвиг зовет,
       и отвагу вливает в меня.
К яркой цели своей
       эта линия движется планово.
Никакие невзгоды
       следов не оставят на ней.
Где проходит она,
       там земля украшается заново,
Там становятся люди
       стократно дружней и сильней.
Край недавних целин
       золотится безбрежною нивою.
И сокровища недр
       на-гора поднимает шахтер.
Все, что было вчера
       увлекающей нас перспективою, —
Нынче стало реальностью,
       радуя сердце и взор.
Все, что нынче в Госплане
       лежит чертежами и сметами, —
Завтра будет сиять
       дерзновенным величьем труда!
Над болотами тундры,
       дыханьем эпохи согретыми,
И сады зашумят,
       и, гремя, побегут поезда.
Солнца луч, преломляясь,
       скользнет по гранитным ущельям,
В рудниках заиграет,
       на влажных породах горя.
Я лесную прохладу
       пойду поздравлять с новосельем.
И в заволжском краю
       молодые заблещут моря.
И в Голодной степи,
       что столетья калилась и жаждала,
Будет зреть виноград,
       встанут травы, густы и сочны.
Хватит светлого счастья
       на нашей планете для каждого,
Кто пойдет по дороге
       моей обновленной страны.
 

Л. Татьяничева
ПЕРВЕНЕЦ
Стихотворение

 
Когда он вышел, громыхая,
Из заводских ворот,
Платками, кепками махая,
За ним бежал народ.
Кричали дети:
        – Вот он, трактор!
А он, в броню одет,
По сбитому степному тракту
Уже печатал след.
За новостройкой, за домами,
Отяжелев от сна,
Еще не тронутая нами,
Лежала целина.
Ковыльную сбивая пену,
Травы сминая шелк,
Наш трактор, в росах по колено,
Той целиною шел.
Он по глухому бездорожью
Нам проторял пути
В грядущее, куда мы можем
Как в дом родной, войти.
 

Б. Ручьев
НЕВИДИМКА
Поэма

 
На Приднепровье жито смято,
В Руси пылают города,
И на шляхах, как в час заката,
Багрянцем светится вода.
«Ще треті півні не співали»,
Стожары светят с высоты,
А гулкий вал заморской стали
Грозой течет через мосты.
Ростов шатает канонада,
Перешибая потолки,
И старожилы Ленинграда
На битву строятся в полки.
А за Орлом —
             в садах, в дубравах
Шумит полночный листопад,
От скрипа виселиц сосновых
Смоленск и Новгород не спят.
И нелюдимо, и сторожко,
До синя моря напролет,
На всех дорогах и дорожках
Нерусский окрик:
                         – Кто идет?!
А идет навстречу страже,
Как хозяин в стане вражьем,
Дымом-пламенем таимый,
Тьмой ночей, туманом рек,
По земле своей родимой
Невидимый человек.
Через Днепр идет – не тонет,
Через Харьков – не горит,
Обожжется – не застонет,
Кто такой – не говорит.
Гром над ним гремел у Пскова,
Ливень мыл его в Крыму,
Ветер берега донского
Шапку высушил ему.
Неприметно, легким шагом
По каменьям, по траве,
Возле складов, возле штабов,
Возле самых патрулей.
В каждой хате хлопнет дверью,
В каждом доме скажет вдруг:
– Эй, хозяин! Чуешь зверя?
Яа охоту время, друг!..
Спросит дедов на майдане,
Хлопцев возле переправ:
– Чи вы чулы, громадяны,
Шо нам Сталин наказав?..
Поторопит, вызывая:
– Слухай, братка,
                  будь готов!
Зараз пивни заспивають,
Варта дремлет у-мостов…
       А уж ноченька-то, ночь —
       Никому заснуть невмочь…
       Захромали наши кони
       Немцами подкованы,
       Все российские гармони
       Арестованы…
       Вот и дожили, друзья,
       До седого волоса,
       Даже песни спеть нельзя
       Вполуголоса…
….Уж ты, сад, ты, мой сад,
Невеселый ты, мой сад,
На дубах твоих столетних
Братовья мои висят.
Разожгли фашисты печь,
Автоматы сняли с плеч,
Поселились гады в доме —
Хозяевам негде лечь…
Сама сад я поливала,
Нынче видеть не могу,
Сама домик наживала,
Сама домик подожгу.
И пойду гулять по селам,
По сожженным городам,
Чужеземным новоселам
На Руси житья не дам.
       Далеко в дыму позиций
       Неприступная Москва.
       Далеко у стен столицы
       Бьются русские войска.
       Сторона моя, сторонка
       Вдовья, неутешная,
       Скольких за ночь похоронят,
       Скольких перевешают?..
       Ой, да ты не плачь, не грусти,
       Нынче слезы не в чести,
       Бей проклятых, чем сподручней.
       Мать их… господи прости.
Вянет хмелю, как подкошен,
Пересохла в вишне сласть…
Накопила девка грошей,
Сама замуж собралась.
В Оршу босая ходила,
На наряд купила шелк.
Только пиво забродило,
На войну жених пошел.
Наезжали к ночи сваты
С пограничной полосы,
Девку вывели из хаты
За две русые косы.
Не спросили сваты, верно,
Бедна ли, богата ли,
Под германским револьвером
До утра сосватали.
…И просила девка мать
Лихом дочь не поминать…
– Не видать мени веселья.
Бела грудь замучена.
Дай же, маты, жменю зелья
Самого падучего.
Дай же, маты, гострый нож,
Что на вора бережешь.
Як я сватам послужу,
Спаты рядом положу,
А не схочут сваты спаты,
Хай повинятся ножу!..
       Что ж вы к ночи не веселы,
       Новоселы, господа,
       Или сбились новоселы
       С невидимкина следа?
       А живу я, как вчера,
       Возле старого двора,
       Под забором, под мостом,
       Под березовым кустом,
       Возле города Ростова,
       Возле Марьева села,
       Меж орешника густого,
       Где медведушка жила.
       У дуба высокого,
       Вроде птицы сокола.
       На болоте, на лугу,
       Крутояром берегу…
       А если точно знать хотите
       Те крутые берега,
       Нынче сами приходите,
       Коли… жизнь не дорога.
Правил вор – германский ворон
Русским городом Орлом,
Загулял по гнездам вором,
Придушил орлят крылом.
До утра в Орле не спят,
У могил костры горят,
По орловским старожилам
Автоматчики палят.
А под утро, как спросонок,
Из могилы встал седой
Недострелянный орленок,
Горожанин молодой.
На Оке густы туманы,
Бережок с краев во льду,
Остудил парнишка раны
И промолвил, как в бреду:
– Не считай меня убитым,
Мой орлиный комсомол,
Невидимым, позабытым
Я вернусь в родной Орел.
Если раны вспыхнут болью,
Я, товарищ, не паду,
Все, что скажешь, – я исполню,
Где прикажешь – я пройду.
Смерть навеки мне знакома,
Сталь оружья по плечу.
Я Орловскому райкому
Лично взносы уплачу!..
       А покуда пушки бьют,
       Дон да Волга битвы ждут,
       Мы и сами над гостями
       По-хозяйски правим суд.
       – Хлеб советский ели?
                                  – Ели!
       – А хозяев как жалели?
       – Мед советский пили?
                                  – Пили!
       – Чем хозяевам платили?..
       Не остывшею золой,
       Непромыленной петлей!..
       Нынче жита не косили,
       Все добро пошло в разор…
       …Именем всея России
       Кровью пишем приговор,
       Втихомолку, ночью мглистой,
       В полдыхания дыша…
       . . . . . . . . . . .
       Нынче с каждого фашиста
       Причитается душа.
Ниже трав и тише вод
Невидимка в бой идет,
Стежки тайные сплетая,
Ступит где —
             врагу беда, —
Бомбовозы не взлетают,
Замолкают провода,
Динамитом пахнут грозы,
И спасенья нет от гроз, —
С ходу рвутся паровозы
       броневые
              под откос.
       А на речке Чигиринке,
       От печали
                        чуть жива,
       С горя справила поминки
       Чигиринская вдова.
       Наварила баба пива,
       Гречаныки испекла,
       Застелила всем на диво
       Три дубовые стола.
       Помолилась в добрый час,
       Смыла слезы с карих глаз.
       – Будьте ласка, паны немцы,
       Повечерять прошу вас!..
       Оказали паны честь,
       Гречаныки сели есть.
       Ели паны, пили паны,
       Надивиться не могли,
       До полночи шибко пьяны,
       Паны наземь полегли.
       Баба жар в загнетке взбила,
       Баба вьюшечку прикрыла,
       За водою вышла баба,
       Повернула за дубы…
       А наутро, подле штаба,
       Клали панов во гробы.
       Бабу требуют к ответу,
       Отыскали вдовий след…
       А на речке – бабы нету,
       Ведра тут, а бабы нет.
Он идет перед народом,
Невидимый на виду,
Слово скажет мимоходом,
Улыбнется на ходу.
Либо дедом бородатым
С вечной торбой за спиной,
А в суме-то, чай, гранаты,
Будто хлебушко ржаной.
Либо бабкой в старой свитке,
А под свиткой, будто спит,
Как младенец малый с виду,
Громоносный динамит.
Либо хлопцем синеглазым,
На груди, как птиц храня,
Окрыленные приказы
Из далекого Кремля.
Либо девкой-домовницей,
А под шалью, только тронь,
Красным солнышком таится
Флага красного огонь.
Либо батькой, либо сыном,
Либо дочкою с лица,
Мимо дома, мимо тына,
Мимо отчего крыльца.
       Сколько раз меня встречала,
       А встречать не чаяла,
       Нипочем не уличала,
       Милая, печальная…
       Если я усну от боли
       С легкой пулею в груди,
       Не ищи, как ветра в поле,
       За недолю не суди.
       И сложи такую песню,
       Будто, в мире наяву, —
       Я, одной тебе известный,
       Невидимкою живу.
       Я, как суд, иду по свету,
       Чистой правды не тая.
       Там фашистам веры нету,
       Гибель ждет их там, где я.
А в Донбассе, —
                      страже зоркой
Обушком кончая век,
Вышел к шахте перед зорькой
Невидимый человек.
Как ударил гром по штреку,
Крепи вечные дробя, —
Не хватило человеку
Малость смерти для себя.
Вышло войско по тревоге
На отвалы и валы…
Обыскали все берлоги,
К штабу дядьку привели.
Глянул дядька из-под чуба,
Вытер бороду рукой,
Дядька ростом до полдуба, —
Смотрят немцы: кто такой?
Чуют немцы, —
                     взятки гладки,
Дядька на зуб сам остер,
Только в лоб получишь с дядьки,
По рукам видать – шахтер.
Вышел к дядьке для почину
Старый, вроде главаря,
Генерал, видать, по чину,
Деликатно говоря,
Дескать, вам, как диверсанту,
Жить на свете ровно час,
Опишите вашу банду,
А не то, повешу вас.
…Зорька зрела ранним цветом,
Ветер тронул тополя,
Над Артемовским Советом
Флаг германский шевеля.
Поглядел шахтер на небо,
Сдвинул брови и сказал:
– Запишите, колы треба,
Герр вельможный генерал.
Сам старенький, незавидный,
Добре ваше геррство бъе,
Е у ме́не батька ридный,
Та браты у ме́не е,
Та сынов с дочка́ми мав,
Та внучки́в нагодував,
Та ще кумы, та ще сваты
Дуже порохом богаты.
Та колы писаты кряду,
Запишить мени – мою
Всю Донецькую громаду,
Всю шахтерскую семью.
Та ще треба записать,
Те, шо ты, собака, тать,
И в Донбаси тоби, татю,
Николы не панувать!..
       Не слыхать в полях сражений,
       В селах улицы пусты,
       Возле складов оружейных
       Бродят тенями посты.
       А по травам – то ли шорох.
       То ли щебет, то ли речь…
       Тяжело фашистам порох
       По ночам в Руси стеречь.
       Не спасет его средь ночи
       Туча черная дождем,
       Если спички дождь замочит,
       Сердцем порох подожжем.
Ходят ходики без стука,
У порога бродит кот,
Плачет бабка возле внука,
Внуку плакать не дает:
       – Спи, мой малый, помолчи,
       Воры съели калачи.
       Нынче мамку взяли воры,
       Деда ищут, бабку бьют,
       Будет голод, будет горе…
       Баю-баиньки, баю.
А в московской стороне
На измученном коне
Ездит тятька без дорожек,
День в бою и ночь в бою,
Нам помочь пока не может…
Баю-баиньки, баю.
       Слышишь, малый, ровно в ряд
       Воры в горнице храпят.
       Тихо-тихо, будто дрема,
       Как прикованный к ружью,
       Ходит дед твой возле дома…
       Баю-баиньки, баю.
Ходит старый у ворот,
Скоро в горницу войдет.
Не поднимут воры веки,
Не увидят смерть свою.
Лягут воры спать навеки…
Баю-баиньки баю.
       Будет время, помолчи,
       Разведу огонь в печи,
       Чем душе твоей угодно,
       Накормлю и напою…
       …Спи, мой тихий, мой голодный.
       Баю-баиньки баю.
Ты припомни, мать Россия,
Непреклонная в войне,
Как сама меня растила,
В зыбке сказывала мне:
       – Если враг с его оружьем —
       Ложью, ядом и огнем,
       Словно змей тебя окружит,
       Словно вор вползет в твой дом —
       Стань живучим, как вода,
       Негорючим, как руда,
       Стань сильнее змей гремучих,
       Не сдавайся никогда.
       Без сомненья, без опаски,
       По велениям моим,
       Стань, родимый, будто в сказке,
       Вражьим глазом невидим.
…Не нашел я крепче силы,
Чем святая сила – гнев.
Гнев поднимет из могилы,
Закалит в любом огне,
Поведет непобедимо
Человека за собой —
Через крепость невидимым,
Невредимым через бой.
Не считает стен преградой,
Бронь застав развеет в пыль…
В гневе
          сказка стала правдой.
В гневе
          песней стала быль.
 
 
Будто вымер пленный Киев
В черном пламени-дыму,
В переулки городские
Нет прохода никому.
Огневые ветры дуют…
…На горелом пустыре,
Чью-то старую, седую
Мать пытают на костре.
Дюже бабка виновата
Перед гадами была,
Бабка смолоду когда-то
Коммуниста родила.
Вырос в битвах невредимый,
Изо всех душевных сил —
Крепче матери родимой
Только Родину любил…
…Сохнут с жару капли слез,
Палачи ведут допрос:
– Укажи, старуха, честно,
С кем он связан, где хранит,
Как взрывает повсеместно
Большевистский динамит?..
То за сердце пламя тронет,
То колени обоймет…
Мать ни слова не проронит,
Мать ни шагу не шагнет.
…Долог век, короток суд,
Мать по Киеву ведут.
Вдоль по улицам паленым,
Битым камушкам каленым,
По майданам, по посадам,
По днепровским берегам,
Под сыновним, может, взглядом,
Невидимым для врага.
Может скажет бабка слово,
У несказанных ворот,
Может самого родного
Перед смертью позовет.
И тогда, никак ни волен,
В горе справится с собой,
Сам из сказки выйдет воин
На убой —
          в открытый бой.
       Долог день, короток суд,
       Мать по Киеву ведут.
       Стража – слева, стража – справа,
       Только шаг неровный тих,
       И не стынет след кровавый
       На широких мостовых,
       Да багровою листвою
       Опадают с высоты
       Над головушкой седою
       Обожженные сады.
       Только кровь горит над бровью
       В цвет багрового листа,
       Только гневом и любовью
       В муке скованы уста.
А уж ночь, такая ночь —
Никому дышать невмочь.
В Минске – виселицы строят,
В Курске – кровь, как воду, льют,
На Дону – живых хоронят,
Мертвым смерти не дают…
       Но встает,
                 как жизни рада,
       В бой за Родину свою,
       Невидимая громада,
       Смертью смерть поправ в бою.
 
 
1942—1957 гг.
 

И. Козин
В БОЯХ ЗА РОДИНУ

Была ветреная апрельская ночь. По небу, чуть-чуть начавшему светлеть, плыли рваные облака. Где-то впереди погромыхивали взрывы.

Измотанные боями и длинными переходами бойцы шли на запад. Горько было смотреть на израненную землю, но радостно было то, что они наступали. По рядам шепотом пронеслось: «Днестр!» Он предстал перед глазами – широкий, полноводный, серый. Свинцовые волны сердито бились о берег. Солдаты всматривались в темноту, стараясь разглядеть ту сторону, где был враг.

– Широк!.. – чуть слышно проговорил кто-то. Было прохладно, но костров разводить не полагалось.

Нельзя было даже курить.

…Лейтенант Кузнецов, как и все, не спал несколько ночей. Усталость давала себя знать. Едва присев, он сразу окунулся в дремоту. В тревожном полусне поплыли далекие, милые сердцу картины.

…– Ну так как, дальше будешь учиться, или?.. – однажды спросил отец за ужином.

Георгий ждал этого разговора, но все-таки растерялся. Школьная жизнь была, конечно, не плохой. Но друг Георгия Лешка Рагозин после семилетки пошел работать на завод и теперь рассказывал всякие интересные вещи. Шел он с завода всегда чумазый, но важный.

Лешка подбивал Георгия:

– Иди к нам. Поработаем, а потом на инженеров махнем учиться. Доверия, понимаешь, тогда больше будет…

…Словом, Георгий ответил отцу:

– Хочу на завод.

Так началась его трудовая жизнь.

…А вот другая картина. Июньская теплая ночь. Во всю цвели сирень и черемуха. Георгий и Наташа – светловолосая голубоглазая крановщица – долго бродили по притихшим улицам Копейска. Высокие терриконы дышали жаром. Уже горела на востоке заря, уже заспешили к магазинам машины с хлебом и продуктами, а они все бродили и говорили, говорили.

– Вот еще год проработаю слесарем и пойду… Знаешь куда? В техникум, в машиностроительный.

– А мне, Гоша, страсть Москву посмотреть хочется. Большая, наверное. Если мама отпустит, в отпуск поеду. Поехали, а?

Расстались, когда было уже совсем светло. Георгий спал счастливым сном. Вдруг сквозь сон до слуха донеслись всхлипывания матери, успокаивающий бас отца. Георгий силился проснуться, но не мог. К койке подошел отец и тронул его за плечо:

– Вставай, Георгий, война.

Он открыл глаза, еще не совсем понимая, чего от него хотят. Потом до сознания дошел смысл этого страшного слова. Он сел и, глядя на отца, переспросил:

– Война?

– Война, сынок. С германцем.

В армию Георгия сразу не взяли. «Молод еще», – сурово сказал капитан в военкомате. Георгий работал слесарем, работал по две, а иногда и по три смены.

И вот август 1943 года. Вокзал. Заплаканная мать обнимает, целует. Георгий успокаивает ее, легонько отстраняет от себя, а она ухватилась за шинель и не отпускает…

…– Да проснись же ты, – услышал он простуженный голос соседа, который тащил его за шинель. – В штаб тебя вызывают.

Георгий очнулся. Небо совсем посветлело, и по нему все так же плыли рваные облака. Все так же бились о берег волны Днестра. На противоположном берегу его теперь можно было различить окопы и траншеи противника.

Разговор в штабе был недолгим. Георгию Кузнецову приказали подготовить группу в 6—7 человек, переправиться через реку, занять на том берегу окоп и держать его, обеспечивая форсирование реки всем полком. Георгий отдал честь, повернулся кругом и хотел идти, но седой командир полка остановил его.

– Вам сколько лет? – неожиданно спросил он.

– Двадцать, товарищ полковник, – ответил Георгий и, чуть запнувшись, добавил: – через три дня.

Полковник задумчиво посмотрел на юношу и как-то совсем по-домашнему проговорил:

– Желаю успеха.

…Переправляться вызвались многие. Георгий отобрал шесть человек, в том числе и солдата с простуженным голосом, который разбудил его. Он оказался шахтером из Кузбасса. Нашли старую рыбачью лодку, погрузились. Группу прикрывала артиллерия. На вражеском берегу один за другим взрывались снаряды. Полноводный Днестр тащил лодку по течению, движение тормозил телефонный провод, который тянули на тот берег. Немецкие пулеметы сеяли по воде сотни пуль.

До берега немного не доплыли: разбитая лодка стала тонуть. Высадились по пояс в холодную воду. Выйдя на берег, залегли. Намеченный для захвата окоп был совсем близко. Переведя дыхание, Григорий поднялся с гранатой в руках, пробежал несколько метров и метнул ее в окоп. Послышались крики. Еще несколько гранат – и отважная семерка заняла окоп.

Оглядев местность, Георгий понял, почему именно эту точку командование выбрало для прикрытия полка при переправе. Днестр отсюда был виден как на ладони. Других окопов поблизости не было. Вражеская линия обороны проходила в нескольких сотнях метров от берега. Помешать оттуда переправе труднее. Оценив обстановку, Георгий решил: «Так просто этот окоп не отдадут…»

Так оно и случилось. Противник пошел в атаку. Враги шли не скрываясь, во весь рост, шли ровными рядами с автоматами наперевес.

– Без команды не стрелять! – распорядился Георгий.

Когда до окопа осталось несколько десятков метров, фашисты с криками побежали к нему. Дружный огонь ручных пулеметов и автоматов заставил их лечь и отползти назад.

Атаки повторялись снова и снова. Во время одной из них несколько человек подползли совсем близко к окопу. Кузнецкий шахтер Николай Сорокин выскочил и метнул одну за другой несколько гранат. Атака была отбита. Но Николай погиб. Были убиты еще два бойца.

Передышка была короткой: немцы снова пошли. Они подступали все ближе и ближе. «Эх, патронов мало осталось!» – мелькнуло у Георгия, когда уже стали видны лица врагов.

Вдруг сзади раздалось родное ура. Первые подразделения полка уже переправились. Четверка во главе с Георгием выскочила из окопа и вместе со всеми бросилась на врагов. Бросая оружие, те побежали…

В тот апрельский день 1944 года, форсировав Днестр, полк, в котором служил Георгий Кузнецов, продвинулся далеко на Запад. Враг пытался закрепиться, но его гнали все дальше и дальше…

…В ночь на 13 апреля полк пошел в очередную атаку. Взвод лейтенанта Кузнецова вырвался вперед. Полк же под сильным огнем противника вынужден был отступить. Одиннадцать советских воинов оказались в тылу врага. Остановились на опушке леса. Бойцы выжидающе смотрели на командира. Георгий искал выхода. Идти назад не было смысла. Так или иначе, с рассветом полк возобновит атаку.

Решение было принято, и взвод стал продвигаться вперед, в тыл противника. На вторую линию обороны наткнулись неожиданно. Взвод обстреляли. Два бойца были убиты.

Пробираясь вдоль линии, обнаружили окоп, залегли, заняв круговую оборону.

– Товарищ, лейтенант, тут провод, – доложил один из бойцов, обнаружив вражескую телефонную линию.

– Перерезать! – приказал Георгий, зная, что к месту повреждения обязательно придут связисты.

Ночь была тихой. С неба смотрели крупные яркие звезды. На миг показалось, что нет никакой войны. Противник, потеряв взвод, молчал.

Но вскоре послышались шаги. Кто-то шел со стороны передовой линии немцев. Вскоре увидели двух солдат. Они шли медленно, то и дело наклоняясь к земле. Георгий и еще один боец осторожно отползли в сторону. В тот момент, когда связисты подошли к самому окопу, их оглушили прикладами, быстро втащили в окоп и связали.

Едва прошло волнение, как снова послышался говор и шаги, но теперь уже с тыла, со второй линии. И с этими двумя управились также без шума.

Рассвело. Только теперь увидели рядом с окопом дорогу, ведущую к передовой линии. Кузнецов приказал разделиться на две группы и залечь по обеим сторонам ее. Вскоре показалась повозка. Лошадь шла медленно, тяжело. Немецкий солдат дремал. Только тогда, когда лошадь остановили, он поднял голову. От неожиданности он не успел даже закричать, а только испуганно выкатил глаза. «Коллекция» пленных в окопе увеличилась.

Ровно в шесть часов с передовой послышалось далекое ура. Оно нарастало, приближалось. Уставшие лица бойцов осветились улыбками. Скоро показались отступающие с передовой линии немцы. Не подозревая о существовании засады, они открыто выскакивали из лесочка. Но заговорили автоматы взвода Кузнецова. Среди противника началось замешательство. Врагам казалось, что их окружили. Они метались, бросая оружие. Пользуясь этой паникой, полк сравнительно легко занял первую, а затем и вторую линии вражеской обороны.

* * *

…Теплым сентябрьским днем возле Копейского завода горного машиностроения встретились двое:

– Георгий!

– Алексей!

Они стояли, переполненные радостью, и не знали, что сказать: технолог завода Георгий Кузнецов и его давнишний друг Алексей Рагозин, сманивший его когда-то на завод.

– Герой?

– За Днестр, – ответил Георгий и прикоснулся к золотой звездочке на груди.

– Ну а теперь?

– Технолог.

– Я тоже. Значит опять вместе?

– Опять!

И они крепко пожали друг другу руки.