Текст книги "Земля родная"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Уже догадались.

– Молодцы, что такие догадливые. Засыпать – дело не хитрое. Но вот что я вам скажу, голуби: есть у меня, ребята, одна такая мыслишка: забрать вас всех на свою печку.

– Ур-р-ра! – оглушительно заорал Трубников. – Качать Панкова!

И в самом деле, все бросились к нему, но Мирон Васильевич замахнулся лопатой и пригрозил:

– Не подходи! Огрею по спине!

– А это здорово было бы – все на одной печке! – мечтательно проговорил Санька. – Молодежная бригада Панкова… Нет, это здорово! Честное комсомольское!.. Но старый погреб и молодежная бригада – тут что-то не вяжется.

Мирон Васильевич подождал, пока ребята успокоятся.

– Подожди, не торопись. Все будет ясно…

И заключительная часть его речи свелась вот к чему:

– До бригады еще далеко… А пока… Пока вот что. Надо засыпать яму, чтобы Степановна не пилила мне шею. И забудьте, что это погреб. Это мартеновская печь и ее надо заправить. А земля – это не просто глина, это заправочный материал. Понятно? Времени у нас с вами в обрез – двадцать минут. Заслонка открыта. Надо печку заправить быстро, чтобы она не успела остыть. Ясно? Подбегать по-одному. Не мешкать и ворон не считать! Брагин, ты первый подручный, Андрей – второй, Сережка – третий, Вохминцев – четвертый. Ясно? Начали!

Панков первым вонзил лопату в глиняный холм, ловко подхватил комок глины и стремительно помчался к яме. Короткий взмах на ходу – и глина летит в угол ямы. Едва успел он отскочить в сторону, к погребу подлетел Санька. Такой же короткий и точный взмах лопаты. За Санькой – Андрей, а там уже наготове Сережка с Гринькой. И закрутились, завертелись все в быстром ритме. Молчаливые и сосредоточенные, они уже забыли, что это игра. Только изредка выкрикивал Мирон Васильевич:

– Быстро! Быстро! Не зевай, ребята!

Со стороны, наверное, было забавно глядеть, как пятеро взрослых людей крутились возле старого погреба, как будто кто-то заставил их бегать по раскаленной плите.

Взмах, еще взмах! Сверкали лопаты, на глазах таял глиняный холм, все уменьшалась и уменьшалась яма. У всех ребят и у самого Панкова потемнели на спинах рубахи. Раскраснелись покрытые влагой лица. Но ритм работы все убыстрялся и убыстрялся.

Вышла на крыльцо Степановна, поглядела с минуту на эту бешеную карусель, удивленно покачала головой и ушла в избу.

Когда головокружительная беготня достигла предела, когда сравнялись края ямы, Мирон Васильевич резко остановился и поднял руку:

– Шабаш, ребята! Печка заправлена!

Его лицо, потемневшее в горячем мартене, зацвело в улыбке:

– Молодцы, ребятишки! Вот так надо работать у печей. Быстро, без толкотни и главное – весело!

Но не сразу остановились ребята. Они пробежались еще раза по два.

Смахивая пот со лба, Гринька улыбнулся своей белозубой и светлой улыбкой:

– Ну и задал нам дядя Мирон баньку!

Расправляя плечи, ребята гуськом пошли в избу. Только Сережка Трубников задержался у крыльца – долго смывал со своих сапог липкую, рыжую глину.

Ребята умылись, переоделись и опять превратились в чинных и нарядных кавалеров.

В избу вбежала разбитная девчонка. Звонко поздоровалась с хозяевами, а парней как будто и не заметила.

– Дядя Ваня, можно у вас попить?

– Пожалуйста. Хоть целое ведро.

А ребята сделали правильный вывод: значит, девчонки уже возле палисадника. Андрей подхватил свою двухрядку. И не успела девушка выпить ковшик, как парни были уже на улице, где звенели серебряные девичьи голоса…

Глава 10
ВАЛЯ И НАДЕНЬКА

Однажды Надя и Сережка договорились встретиться в двенадцать часов дня возле главной проходной завода. Многие заводские парни и девчата назначали здесь свидания. Сережка пришел минут на десять позже назначенного времени, потому что Надя всегда опаздывала на десять, а то и на все двадцать минут. Ее и сейчас не было. Сережка минут пять поглядывал вдоль улицы. Вдруг из-за угла вынырнула Надя, панически помахала руками и скрылась.

Что бы это значило? Сережка растерянно оглянулся и все понял: около забора, у пестрого объявления, которое извещало, что послезавтра, 14 октября, в заводском клубе состоится товарищеский суд над летунами и прогульщиками, стоял не кто иной, как сам Наденькин папаша Зот Филиппович и водил своей увесистой тростью по строчкам объявления.

Первым и самым естественным желанием Сережки было немедленно смотать удочки. Но Зот Филиппович предупредил его. Он перестал читать объявление, кашлянул и произнес голосом, в котором за притворным удивлением угадывалось нескрываемое желание прочитать нотацию:

– А, Трубников!.. Ну, как дела?

– Здравствуйте, Зот Филиппович! Очень рад вас видеть. Дела ничего, идут.

– А в каком направлении идут эти дела? Ты погоди, не бойся, не съем.

– Извините, пожалуйста, но мне некогда. Тороплюсь очень.

– Что-то ты, брат, не очень похож на занятого человека. Скорее наоборот. Занятые люди всегда торопятся, а не торчат на одном месте. Это, во-первых. А во-вторых, не смотрят в ту сторону, где стоит дом Красиловых. Это я между прочим… Ну, как тебе работается на новом месте?

– Спасибо, ничего…

– Как Матвей Афанасьевич? Дремучий мужчина этот Черепанов, но сталевар подходящий.

– Да так, ничего себе…

– Ничего себе… Н-да!.. Что-то, молодой человек, у нас разговор не клеится. Может быть, тему сменим?

Ох, и надерзил бы Сережка старику Красилову, если бы он не был Надиным отцом! Трубников кипел и, чтобы скрыть это, старался смотреть то в стороны, то вверх, то вниз. В эту критическую минуту раздался голос Нади.

– Привет, товарищ Трубников! Вот повезло-то? Мне как раз вас нужно!

– Здрасте, Надя, – невнятно проговорил Сережка.

– Конечно, по поводу художественной самодеятельности? – с усмешкой спросил отец.

– Конечно, насчет самодеятельности! – не моргнув; глазом ответила Надя. – Вечно ты, папочка, со своими подозрениями и намеками!.. Я же не маленькая!

– Вот об этом-то, кажется, я уже однажды имел честь говорить тебе. Могу еще раз повторить.

– Папочка, не надо. Ты не волнуйся, – уже заискивающе проговорила она. – Я скоро приду.

– Ну-ну!

Зот Филиппович окинул молодых людей неодобрительным взглядом и зашагал, размеренно постукивая тростью.

– Понимаете, товарищ Трубников, Вера Кичигина велела сказать вам, что с завтрашнего дня репетиций хоркружка будут каждый вечер. Ведь до Октябрьских праздников осталось меньше месяца, – громко говорила Надя, в явном расчете на то, чтобы отец слышал эти слова. А ее бойкие карие глаза говорили другое: «Ты бы знал, Сережка, как я рада видеть тебя! И сколько страху натерпелась я – и все из-за тебя, Сережка!»

Это же говорили и Сережкины глаза. И еще говорили они: «Ты такая смелая, находчивая, Наденька! И я тебя так люблю, так люблю!»

Она смутилась, покраснела. Тряхнула головой и заговорила быстро-быстро:

– Понимаешь, Сергей, я тебе совсем забыла сказать! В выходные дни папа всегда здесь гуляет. И всегда в двенадцать часов. Я пораньше пришла, без пяти, потому, что ты всегда меня ждешь и потому, что надо было предупредить насчет папы. А ты не пришел, а в двенадцать появился он. Спрашивает: «Ты что тут на ветру стоишь?» Я говорю: «Да так, одну девочку жду». Но папу трудно провести. Он ведь у нас хитрущий! «Погляжу, говорит, что это за девочка такая». Ужас, честное слово! – И глаза у нее стали большими, большими, но в них светился не ужас, а неудержимый смех.

Сережка все еще не мог прийти в себя и не знал, что говорить. Сказал первое, что пришло в голову:

– Ты видела Кичигину?

Она состроила уморительную рожицу:

– Конечно, не видела!

И тут они громко расхохотались, уверенные, что удалось провести хитрого старика.

– Мы пойдем в кино. Да, Сергей? – спросила Надя так, что это походило на приказ.

Считавший себя самостоятельным, Сережка не мог терпеть никаких приказов. Он сразу, что называется, вставал на дыбы. На Надин вопрос он не ответил, а спросил сам да так, что это тоже прозвучало приказом:

– Может быть, на Ермоловский пойдем?

– Это зачем? – Лицо Нади стало замкнутым, и губы ее плотно сжались.

– Я обещал.

– Но я не обещала.

– Брагин уже там.

– Ну и что же?

– Так я же ему слово дал!

– Ловко! – Надя тряхнула головой. – И даже со мной не посоветовался.

Сережка поморщился:

– Из-за каждого пустяка советоваться!

Но лучше бы он не говорил этого.

– Какой стал самостоятельный! – глаза Нади сверкнули недобрым блеском. – Ну и иди один! А я как-нибудь без тебя обойдусь.

Это было сказано очень решительно. Так решительно, что Сережка уже готов был смирить свою гордую волю и сдаться.

– Ну, понимаешь, Надя! – Он даже руки к сердцу приложил. – Там будет много ребят, девчат… И потом – слово дал.

– Ну и иди, если дал.

– Вот человек! Давай посоветуемся, если хочешь…

Пришла пора и Наде сдавать свои позиции:

– Посоветуемся… Вот давно бы так… А то за себя и за меня слово дает…

Ссора потухла, и обе стороны пришли к полному согласию: в кино пойдут завтра, а сегодня – на Ермоловский поселок. Сережка пойдет пораньше, а Надя – чуть попозже. А то люди невесть что могут подумать.

…Они были очень похожи друг на друга – Валя Бояршинова и Наденька Красилова. Обе невысокие, плотные, ладные, со стрижеными волосами, которые у обеих вились на висках маленькими колечками.

И все-таки это были совершенно разные девушки. Одна и в веселье и в гневе была бесшабашной. Под горячую руку могла натворить черт знает что. Такой была Надя Красилова. Горяч характерец и у Вали. Но, более рассудительная, она умела держать себя в руках.

Надя была страшно ревнивой и самолюбивой. Ей чудилось, что все девчонки города нацелили свои лукавые глаза на Сережку и думают только об одном: как бы отбить его.

Валя Бояршинова даже такое простое дело, как посещение палисадника возле панковского дома, рассматривала чуть ли не как очередное мероприятие. Она согласилась идти на Ермоловский поселок без особых разговоров. Когда Санька сказал, что ему хотелось бы попроведать Панковых и что там, наверно, соберется много молодежи, Валя заметила:

– Очень хорошо! Я туда давно собиралась. Говорят, ермоловские здорово поют и пляшут. Может быть, кого-нибудь и в самодеятельность затащим… Только знаешь что, Саня…

– Что?

Она вдруг смутилась:

– Там мы с тобой будем, как чужие, ладно?

Санька покраснел, но сказал спокойно:

– Не получится. Сережка все знает.

– Твой Трубников будет помалкивать. Ведь и мы с тобой тоже кое-что знаем о нем.

…Когда из панковского дома солидной походкой вразвалку вышли ребята, девчата поднялись со скамеек и сгрудились в тесную стайку, пересмеивались.

Андрей поставил гармонь на колени и, глядя в небо, спросил обычное:

– Что прикажете?

И, как обычно, ответила Фрося Черепанова:

– Играй, что хочешь.

Андрей как будто нехотя пробежался пальцами по ладам, словно нащупывая нужную мелодию. И конечно же пальцы его наскочили на самое любимое ермоловских парней и девчат – на «Коробейников».

Как-то случилось так, что Надя очутилась рядом с Валей и Фросей. Сережка многозначительно подмигнул Саньке Брагину: «Смотри, мол, как наши-то сгруппировались».

– Может, споешь? – спросила Надя.

– Тебе и карты в руки, – ответила Валя.

Но пока они переговаривались, зазвенел высокий голос Сережки:

 
Ой, полна, полна моя коробушка —
Есть и ситец и парча!..
 

Надя подтянула своим бархатным низким голосом, и другие девчата подключились. В вечернем сумраке поплыла по крутым улицам поселка песня…

И, наверное, много хороших песен спели бы в тот осенний вечер парни и девчата возле панковского дома, вдоволь бы постучали каблуками и подошвами лихие плясуны… Но ничего этого не произошло. Даже не успели допеть любимых «Коробейников».

Когда песня во всю ширь расправила свои звонкие крылья, раздался вдруг девичий крик, переполненный болью:

– О-о-ой!

Это вскрикнула Фрося. Очарованная песней, она не слышала, как подкрался к ней сзади отец. Матвей изо всех сил схватил руку дочери:

– Ага! Песенки распеваешь! Из дому убежала! Врешь, теперь не выкрутишься!

Ломая ей руки, отец поволок Фросю за собой. Ребята не сразу пришли в себя от неожиданности. Первым к Матвею кинулся Санька. Андрей вскочил со скамейки, бросил гармонь, подлетел к Матвею и коротко отрубил:

– Отпусти!

Черепанов был пьян. Он дыхнул Андрею в лицо винным перегаром и скрипнул зубами:

– Не суйся, а то и тебе влетит!

Андрей подошел вплотную.

– Отпусти, говорю!

– Не отпущу! Я ей покажу! При всех загну подол, да железной пряжкой, чтобы не забывала родителей!..

Он стиснул руку, Фрося опять вскрикнула. И Андрей больше уже не мог сдерживать себя. Обеими руками он вцепился в пиджак Матвея. Тот выпустил Фросю и размахнулся. Но не зря стоял рядом Санька. Он на лету поймал руку Матвея и без особых усилий завернул ее за спину. А тут уже был наготове Сережка.

Девчата столпились вокруг плачущей Фроси, и кто, как умел, утешал ее.

Матвей рычал и страшно сквернословил.

– Вот что, дядя Матвей, – стараясь говорить как можно спокойно, сказал Санька, – добром говорю: брось ругаться, а то свяжем.

– Меня, Черепанова, вязать? Р-разнесу и костей не соберете! – И снова матерщина, тяжелая и грязная. – Фроська, иди домой!

– Не пойду! – отчаянным голосом закричала Фрося.

– А вот пойдешь!

Андрей крепко встряхнул Матвея.

– Для чего ей идти, ну скажи? Чтобы ты убил? Не выйдет!.. Да что мы тары-бары разводим с ним? Давай свяжем и отнесем домой.

Пьян и возбужден был Матвей. Но, взглянув на ребят понял: и в самом деле свяжут и отнесут. Уже спокойнее проговорил:

– Вот взбеленились!.. Отец родную дочь не может поучить маленько…

Он оглянулся кругом, но никто ему не сочувствовал.

– Фросю обижать не дам! Понял? – и Андрей перед самым лицом его потряс увесистым кулаком.

Кривая усмешка скользнула по черному бородатому лицу Матвея.

– Расходился! Заступник! Уж не жениться ли собираешься?

Андрей еще тряхнул его, и Матвей прохрипел:

– Ну, отпустите же, черти!

Его отпустили. Он обругал всех, а Фросе пригрозил:

– Попадешься ты мне, шкуру спущу!

– Берегись, как бы с самого не сдернули! – крикнул ему вслед Андрей.

Парни стояли рядком. Они выглядели внушительно. Сильные. Широкоплечие. Богатыри. Они стояли, чуть расставив ноги. Стояли крепко. Таких не сдвинешь.

За широкими спинами парней стояли девчонки. Красивые. Милые. Дорогие заводские девчонки…

Глава 11
РАБОТА ВРЕМЕНИ

Казалось, только вчера получил Зот Филиппович телеграмму срочно выехать в Москву. А между тем, со дня неожиданного отъезда Красилова незаметно прошло две недели.

На станцию Златоуст вечером прибыл московский поезд. Среди пассажиров, вооруженных кожаными портфелями, чемоданчиками и саквояжами, из плацкартного вагона вышел Зот Филиппович. Не успела его массивная трость коснуться станционного перрона, как старика атаковали встречающие. С налету бросилась ему на шею Надя:

– Папочка, как я рада! Папочка, какой ты колючий!.. Ну, как доехал?

– Ничего, дочка. Хорошо, спасибо… Прекрасно доехал…

– Ну, Наденька, нельзя же так! Хватит! Человек с дороги, а ты его этак безбожно тискаешь, – умоляюще говорила мать, мягко отодвигая дочь. – Ну, как твое здоровье? Ты ведь такой бесшабашный… В этих вагонах ужасный сквозняк, а ты, наверно, опять маячил у окна…

– Здоровье великолепное, Варенька! Настроение – еще лучше. В вагоне сквозняков нет. У окна не маячил – помнил твое указанье, – с улыбкой отрапортовал Зот Филиппович.

– Ты все шутишь, а между тем…

– А между тем… Времена веселые, вот и шучу. Со мной, брат, как с наркомом обошлись. Да! Внимательный народ в Москве. На курорт приказали ехать. В Ялту.

– Опять ехать? – испугалась жена. – Опять трястись в вагонах?

– Не волнуйся, Варенька. Не скоро еще, – успокоил жену Зот Филиппович и с озорной улыбкой закончил: – Не раньше, как через пяток дней.

Варвара Павловна только охнула.

Вышли на привокзальную площадь. И только здесь. Красилов заметил, что в Златоусте наступила настоящая зима. Он очень удивился, когда увидел не тарантас, а легкие сани – кошовку.

– Вон как! Уехал летом, а прикатил зимой. Лихо!

Стали рассаживаться, и тут выяснилось: всем пассажирам в кошовке не разместиться.

– Н-да, кому-то придется устраиваться на коленях, – сказал Зот Филиппович.

– Я как-нибудь так доберусь, – сказала Наденька.

Отец посмотрел на нее пристально. Что-то уж чересчур поспешно согласилась она добраться «как-нибудь».

– Провожатый что ли есть?

– Да нет, что ты, папочка!

– Ну-ну!.. Только честное комсомольское не давай, егоза. Вижу вон – под фонарем маячит фигура… Хоть бы спрятался приличия ради.

Возле фонаря стоял Сережка Трубников и делал вид, что читает расписание поездов.

– Ну, иди уж… Да только не задерживайся долго!..

Кошовка тронулась. Когда она скрылась за поворотом, Наденька подбежала к Сережке и сердито сказала:

– У тебя, Сергей, голова совсем не работает!.. Тоже выбрал место – под фонарем!

Сережка привычно взял ее под руку и с усмешкой заметил:

– Между прочим, стоять под фонарем – это не моя идея. Вспомни, кто мне велел там стоять?

Они пошли по тесной улице станционного поселка, освещенного редкими огнями фонарей.

Сыпались пушистые снежные хлопья. Сквозь белую завесу знакомые дома выглядели непривычно, даже загадочно. И Сережке с Наденькой чудилось, что идут они по улицам нового, еще незнакомого города, хотя и знали в нем каждый закоулок. Было такое впечатление, будто видели они этот город когда-то во сне. Даже собственные голоса звучали как-то не так – мягче и глуше.

– Хорошо, Наденька, жить, а?

Она чуть заметно кивнула.

Сережка шумно вздохнул:

– Хорошо!.. Вот только бы Зот Филиппович перестал сердиться на меня.

– Не все сразу, – улыбнулась Наденька.

…Да, Сережка, не все сразу. Ты, брат, слишком нетерпеливый. Много тебе надо, и все сразу. Время не стоит на месте. Оно работает на тебя. Оглянись-ка назад. Кем ты был и кем ты стал? Что у тебя было и что у тебя есть теперь?

Пусть идет себе эта пара. Не будем мешать. Вернемся к Зоту Филипповичу. К нему пришел старинный друг его Мирон Васильевич Панков. Сережка с Наденькой и половины пути не успели одолеть, а друзья уже сидели за столом. Варвара Павловна суетилась на кухне. На плите грелся чугун с водой, а на кухонном столике на фанерных листах рядами выстроились пельмени – неизменные на Урале спутники любого торжества.

Чтобы скоротать время и нагулять аппетит, Зот Филиппович попросил у хозяйки грибков в сметане. Варвара Павловна подала их, но пригрозила пальцем:

– Только не вздумайте что-нибудь этакое!..

– Да ведь не мешало бы ради случая… – нерешительно сказал Зот Филиппович.

– Что вы, что вы! – испуганно замахала руками Варвара Павловна. – А врач что сказал?

– Мало ли наговорят врачи!.. Да ты не волнуйся. Я ведь к слову, все равно у нас ничего нету… Ладно, иди, Варенька, хлопочи…

А как только она повернулась к ним спиной, Зот Филиппович лукаво подмигнул Панкову. Тот усмехнулся и предостерегающе поднес к губам палец. Оба склонились над грибами и преувеличенно звонко загремели вилками. Едва закрылась дверь за женой, Зот Филиппович юркнул к буфету, бесшумно достал две стопки. Мирон Васильевич извлек из кармана сороковку, заранее откупоренную.

И если бы Варвара Павловна заглянула в щелку, то она увидела бы забавную картину: два пожилых, два солидных, уважаемых на заводе человека склонили свои седые головы и заглядывали под стол с тем выражением на лицах, которое бывает у мальчишек-проказников. Красилов держал в руках стопки, а Панков торопливо наполнял их.

Приятели глянули на дверь, осторожно чокнулись, Панков шепотом произнес:

– С приездом тебя, Филиппыч!..

Оба хохотнули вполголоса: «Вот, мол, какие мы хитрые, даже Варвару Павловну вокруг пальца обвели!» И поскольку действия их были слаженными, то было ясно, что так они «обводили» хозяйку не впервые.

Когда Варвара Павловна вошла в комнату, оба приятеля сосредоточенно уминали грибы. Ее нос уловил посторонний и очень подозрительный запах. Она строго поглядела на приятелей. Но они были недоступно серьезны.

Хозяйка вышла. И опять, как только закрылась дверь, все повторилось сначала. Стопки и пустая сороковка были спрятаны. Возвратившись с кухни и рассыпая дымящиеся пельмени по тарелкам, Варвара Павловна укоризненно покачала головой.

– И на минутку нельзя вас оставить одних!

– В чем дело, дорогая? – удивленно замигал Зот Филиппович.

– Опять в рюмку глядели?

– Это тебе показалось.

– Показалось… Посуду-то спрятали, а вон пробку от сороковки на столе оставили.

– Это мы промахнулись! – смущенно признался Панков.

– А чтоб не грешили больше, буду сидеть около вас, – строго сказала она и грузно опустилась на стул.

– Ну, так что же вы меня о Москве-то не спрашиваете? – лукаво усмехнулся Зот Филиппович.

– Спросим еще. Ты пока закуси с дороги, – подчеркнуто-равнодушно сказал Мирон Васильевич, но слова его говорили совсем о другом: «если начнешь тебя спрашивать, так ты еще дольше затянешь».

Варвара Павловна поняла, куда клонил Панков, и в тон ему сказала:

– Успеется. Ты ешь, а то пельмени остынут.

И уже по одному тому, что Зот Филиппович всячески затягивал разговор, было понятно: привез он важные новости, с которыми ему не хотелось расставаться сразу. С первым варевом пельменей было покончено. Варвара Павловна побежала за вторым. Зот Филиппович откинулся на спинку стула:

– Уф-ф!.. Как хорошо дома!.. Ну, Мирон, а теперь давай о новостях поговорим… А Надежды все нет?

– Задержалась где-то…

– «Где-то!».. Известно где! Докрутится она до беды с этим долговязым. Докрутится!

– За что ты так не любишь Трубникова? – осторожно спросил Панков. – Вот увидишь – из парня сталевар получится.

– Сталевар! – поморщился Красилов. – Дождется весны – и тю-тю! Знаю я этих голубчиков.

– Ты обещал московские новости рассказать, – попытался переменить разговор Панков.

Но попытка не удалась. Глядя в сторону, Зот Филиппович говорил с раздражением:

– Вот что я скажу тебе, Мирон ты мой Васильевич. Твоего Трубникова я не знаю. Это пока пустой звук для меня. А Надежда – дочь родная. Пусть она уже взрослая девица. Слишком много труда я вложил, чтобы стала она человеком. Труда и нервов. Ну-ка, вспомни один разговор. Годков пяток прошло кажется, да? Как вся родня ополчилась на меня, ты помнишь? Инженер, начальник цеха, заставил свою родную дочь, единственную, идти в цех на грязную работу!.. А я настоял. Пусть у станка поработает, если хочет быть хорошим инженером. Пусть няней походит возле больных с суденышком, если собирается стать толковым врачом. Так-то вот!.. А теперь все прахом полететь может. Надежда на рабфак собирается поступить. До рабфака ли, до инженерства ли ей теперь, когда этот балбес Трубников возле нее крутится?

– Зря ты так, Филиппыч. Будет она на рабфаке. Будет! Да еще и Сережку потянет за собой, – возразил Панков. – Как-никак, у парня восемь классов.

– Гм… «Восемь классов»! Мед бы пить твоими устами… Ладно, не будем спорить, – смягчился Зот Филиппович, но закончил все-таки ворчливо: – Тебе бы, Мирон, не сталеваром, а защитником быть.

На столе появился самовар. Зот Филиппович за чашкой чая сообщил московские новости. Во-первых, двух сталеваров и шесть подручных надо немедленно отправлять в Магнитогорск. Во-вторых, на Златоустовском заводе будут сооружать блюминг, третий советский блюминг. В-третьих, начнется строительство нового мартеновского цеха на заводе.

– Чуешь, что это значит! – глаза Красилова горели. – Много нам надо сталеваров!.. Раз уж ты, Мирон Васильевич, горой стоишь за Трубникова – бери его к себе в подручные. – И закончил буднично: – А начальником того нового мартена назначили меня.

Все морщинки на лице Панкова так и засветились:

– Хорошие вести привез, Филиппыч! Эх, если бы Варвара Павловна не была такой строгой – перекувырнуть бы по такому случаю по махонькой!

Хозяйка из какой-то секретнейшей кладовки извлекла графинчик сладенькой наливки.

…Поздно ушел Панков из дома Красиловых. Проводив его, хотя это и так было ясно, Зот Филиппович спросил:

– Надежды все нет?

Варвара Павловна пожала плечами. Зот Филиппович проворчал что-то невнятное и ушел в свою каморку.

Нет, не легко быть отцом взрослой дочери!.. А матери разве легче?

Наконец пришла Надя. Запорошенная снегом, разрумянившаяся, свежая, пахнущая морозом. Обычно озорные глаза ее светились радостью и счастьем. Может быть, в другую минуту Варвара Павловна залюбовалась бы своей дочерью – этакая красавица выросла! Но сейчас она сказала скрипучим голосом:

– Имей в виду, Надежда, я запрещаю тебе так поздно ходить по улицам с неизвестными людьми.

– Да какой же он неизвестный, мамочка? Он же в нашем кружке самодеятельности… – весело затараторила Надя. – А где же Мирон Васильевич? Ведь еще и одиннадцати нет.

– Перестань трещать. Раздевайся и ложись.

– Ты меня голодом хочешь заморить, мамочка. Разреши хоть перекусить. Вот столечко. – Она подскочила к матери и показала ноготок мизинца. – А папочка что?

– У себя твой папочка.

– И замком щелкнул?

– Щелкнул…

– Ясно. Это, наверно, из-за тебя? Стопочку пожалела, да?

– Не твое дело! Спать ложись.

– Голодная?

– Ешь скорее. Не тараторь.

Надя вздохнула и с сожалением сказала:

– Э-эх, мамочка!.. – Голос ее звучал обиженно. – Как жалко, что у тебя такое неважнецкое настроение. А я с тобой посоветоваться хотела, поговорить…

– «Неважнецкое»!.. И слово-то какое подцепила! Не иначе – от вздыхателя своего.

– «От вздыхателя»!.. Тоже словечко!

Мать замолчала, а дочь стала торопливо есть остывшие пельмени. Варвара Павловна поворочалась в постели минуту-другую, потом спросила своим обычным мягким голосом:

– О чем же ты хотела поговорить со мной?

– Да так… Пустяки… – уклончиво ответила Надя.

«Тоже характерец! Вся в папеньку родимого», – подумала Варвара Павловна. Надя поужинала, отнесла на кухню посуду, разделась, щелкнула выключателем и улеглась в постель.

Варвара Павловна спросила:

– Ну, так что же не говоришь?

– Потом, мамочка… Глаза слипаются…

Но ей не спалось. Она лежала с широко открытыми глазами. И если бы горел свет, мать увидела бы на лице дочери счастливую улыбку.