Текст книги "Земля родная"

Автор книги: авторов Коллектив

Глава 12
ПРИЗНАНИЕ

Скажи раньше Сережке, что он будет сидеть за одним столом вместе с Зотом Филипповичем, – он ни за что не поверил бы этому. Но все-таки это случилось.

Накануне Октябрьских праздников Наденьке исполнилось двадцать лет. Семейство Красиловых решило отметить это событие. Зот Филиппович сказал дочери, чтобы она пригласила своих приятельниц.

– И приятелей… Конечно, если есть такие…

Такие нашлись. Они сидели в конце стола: Сережка Трубников, Санька Брагин, Андрей Панков, Гринька Вохминцев. Среди гостей были Вера Кичигина, Валя Бояршинова, Фрося Черепанова. Был еще незнакомый Сережке очень подвижной, изысканно одетый молодой человек, знакомя с которым, Наденька сказала:

– Двоюродный брат Звонарев.

Этот двоюродный брат уделял Наденьке подозрительно много внимания. Кроме Звонарева, все ребята сидели притихшие, немножечко нахохленные и чуточку растерянные. Куда тут храбриться! На другом конце стола восседали почтенные, строгие люди. Одни их имена вызывали у молодежи почтительный трепет: мать Гриньки Вохминцева – Анна Васильевна, Зот Филиппович Красилов, Мирон Васильевич Панков, заместитель директора завода.

Застольной компании пока не образовалось. Может быть, потому, что не успели еще приглядеться друг к другу. Может быть, потому, что молодежь робела в присутствии начальства, а представители старшего поколения не хотели выглядеть легкомысленными. Даже именинница была необычно молчаливой.

Анна Васильевна перебирала в руках кисточки скатерти. Старший Панков сосредоточенно ловил вилкой мелкие грибы на тарелке. Заместитель директора говорил совсем не подходящие к случаю истины, вроде того, что вот и зима наступила, что надо бы как-то подтянуть транспортный цех, который не справляется с перевозками.

Пробовали петь. Старинный запевала Мирон Васильевич тонким дребезжащим голосом затянул песню про белого генерала, который вел на расстрел отважных коммунаров. Кто как мог поддерживал запевалу, но от этой песни не стало веселее, и она смолкла.

Санька локтем толкнул в бок Трубникова:

– Ну-ка, покажи, как наши умеют.

– Не могу, горло простудил, – трагическим шепотом сообщил Сережка.

– Врешь. Ты утром пел.

– То утром, а сейчас вечер. И вообще, чего ты ко мне пристаешь? Можно не только петь, а и плясать. Вот возьми да спляши…

– Мне как-то не того…

– Вот и мне тоже…

Одним словом, мужская половина молодежи была покамест не на высоте. Но Сережку можно было извинить. До песен ли ему, когда за одним столом сидит Зот Филиппович? Будет ли приподнятым настроение Сережки, если энергичный двоюродный братец переключил все внимание на Наденьку, нашептывая ей что-то смешное, и она весело улыбается.

– Кавалеры наши совсем скисли. Надюша, может, мы попробуем, а? Зот Филиппович, вы разрешите нам спеть? – спросила своим грудным сочным голосом Вера Кичигина.

– Что за вопрос, Верочка? Конечно, можно, даже нужно, даже необходимо!

– «Уж ты сад»? – деловито спросила Вера.

Валя Бояршинова и Наденька Красилова кивнули.

Вера чуть заметно дала знак Наде, и они запели:

 
Уж ты сад, ты мой сад…
 

Низкий голос Нади был как бы бархатом, на котором засверкал всеми оттенками богатый голос Веры.

 
Сад зелененький..
 

Восхищенно покачал головой Панков. Зот Филиппович задорно подмигнул ему. Мирон Васильевич оставил в покое тарелку и вилку. Заместитель директора замолчал. Анна Васильевна выпрямилась. Все переглянулись: дескать, вот что значит – молодость! И никто из них не решился подтянуть: еще чего доброго неверным звуком разрушишь это хрупкое и нежное создание – песню.

 
Ты зачем рано цветешь,
Осыпаешься?
 

Тут осторожно подключился рокочущий бас Андрюшки Панкова. И так хорошая песня стала еще наряднее.

Вступил Сережка Трубников. Его соловьиный голос сразу завладел песней. Вера Кичигина только того и ждала, чтобы запел Сережка. Она как бы посторонилась, и теперь ее красивый, сочный голос тоже стал фоном, тоже стал тем самым бархатом, на котором засиял всеми оттенками тенор Сережки Трубникова.

Вера поднялась вдруг, как настоящий дирижер, взмахнула полными руками. Заключительный куплет пели, повинуясь этим нежным девичьим рукам. Песня, покорная воле этой смуглой девушки, стала еще стройней. Вот Вера подняла над головой вытянутые кверху ладони, песня взлетела на самые верхи, и выше всех взметнулся голос Сережки. Вера резко опустила руки. Раздались аплодисменты.

Анна Васильевна всплеснула руками:

– Вот, чертенята, а!

Лицо Мирона Васильевича Панкова сияло:

– Ай, как спелись, разбойники! Не зря топтались возле нашего палисадника!

– Ну, Трубников, не ожидал. Честное слово! Сергей, как тебя по батюшке? – проговорил Зот Филиппович.

– До отчества еще не дорос, Зот Филиппович… – потупил глаза Сережка.

– Как не дорос? – строго повысил голос Красилов. – Слушай, что говорят старшие, они кое-что понимают. Если ты будешь варить сталь, как вот поешь, если ты будешь вкладывать в дело столько души, сколько вкладываешь в песню, из тебя получится второй Мирон Панков. Понял, Сергей, как тебя по отчеству?

– Васильевич…

– Давай-ко, Сергей Васильевич, чокнемся. Спасибо вам, ребята, за песню. И тебе, Мирон, спасибо – хорошего соловья подобрал на базаре!

И рухнула стенка, отделявшая Сережку от старого инженера…

…После Наденькиных именин было у Сережки еще одно знаменательное событие: он побывал там, откуда пришел на завод, – на базаре.

Был день получки. В очереди возле кассы вся панковская бригада стояла вместе. Люди расписывались в ведомости, укладывали в карманы пачки денег. Народ постарше отделял от пачек маленькую толику и прятал их в секретных карманчиках. Это называлось – «заначка». Согрешил и Мирон Васильевич. Проделал он это с хитрой улыбкой и отвел Сережку в сторону.

– Мы на семейном совете насчет тебя одну штуку решили. Человек ты теперь видный. Скоро даже женатым будешь…

– Поторопились решать. С женитьбой не спешу. Не дорос пока, – рассмеялся Сережка.

Половину каждой получки Трубников отдавал Панкову на хранение – на себя не очень надеялся. Так же поступил он и сейчас.

– Добре… – принимая деньги, сказал Панков. – Дело, брат, не в женитьбе. Это я к слову. Ты же рабочий, подручный сталевара. Тебе одеться надо получше.

– Одеться – это хорошо. – Сережка почесал за ухом. – Но грошей маловато…

– Ты пять получек получил? Получил. Деньги на ветер бросал? Нет, не бросал. Они у моей старухи, а она в нашем семействе – знаменитая копилка.

– Так я же обедал у вас. Потом всякие хлопоты…

– Обедал… Хлопоты… – передразнил его Мирон Васильевич. – Не хватит – своих добавим. Потом рассчитаешься. Забирай Брагина и Вохминцева. Через пять минут выходим.

Зашли на минуту в дом Панковых. Степановна передала мужу деньги и какой-то сверток.

– Что это? – спросил Сережка.

– Секрет. Поживешь – узнаешь, – уклончиво ответил Мирон Васильевич и взял пакет подмышку.

…И снова оказался Сережка на златоустовском базаре. Площадь кипела и бурлила, пела и ругалась. Плавно колыхалось море человеческих тел, пестрое и неспокойное.

Заискивающе улыбались Сережке пацаны в живописных лохмотьях.

– Значит, жив, Труба?

Сережка снисходительно улыбался в ответ.

Андрей спросил:

– Может, семечек купим для начала?

Они гуськом потянулись вдоль торговых рядов. Торгаши еще помнили Сережку. Увидев Трубникова, кое-кто из них боязливо прикрывал свои товары. Мирон Васильевич понял, что это означает, и строго спросил одну толстую перепуганную торговку, вдруг завязавшую мешок с семечками:

– Что ты – очумела?

– Да я не от вас хоронюсь. Вот этот длинный…

– Он честный рабочий.

– Знаю я, какой он честный!

– А ну тебя к черту! Купим у другой, – осердился Мирон Васильевич. – Пошли, ребята!

Сережка, замыкавший шествие, состроил торговке гримасу.

Нагрузив карманы семечками, они пошли к суконному ряду. Шли неторопливо, солидно.

Вскоре Сережка держал в руках новый костюм. Мирон Васильевич, строгий и придирчивый, заставил одеть обнову, поворачивал то спиной, то боком, дергал за полы пиджака и поминутно спрашивал Саньку и Андрея:

– Ну, как? Сойдет?

Минута была торжественная. Ребята тоже были очень серьезными и с ответами не торопились. Трогали пальцами пиджак, отходили в сторону, издали окидывали Сережкину фигуру и только тогда уж осторожно говорили:

– Да так, ничего… Вещь как будто подходящая…

Продавец видел, что имеет дело с солидными покупателями, поэтому не торопил с выбором, а предлагал:

– Может быть, вот этот костюм посмотрите? Молодому человеку коричневый больше к лицу.

– Как же коричневый, если у нас у всех темно-синие? – удивился Мирон Васильевич. – Пусть и у него такой будет.

Наконец костюм аккуратно уложили в пакет. Сережке хотелось плясать, прыгать, как мальчишке. Куплена первая вещь на деньги, заработанные самим.

Мирон Васильевич поглядел на него и поморщился:

– Фу! Не желаю видеть тебя в старом наряде.

Они тут же в магазине скрылись за ширму. Через минуту Сережка вынырнул оттуда в новеньком костюме.

– Ну вот, теперь ты похож на рабочего, – удовлетворенно сказал Мирон Васильевич. – А бывшую свою одежонку сверни. Пойдем-ка в одно место.

Мирон Васильевич привел недоумевающего Сережку к ларьку, где принимали утильсырье. Подал ему пакет, захваченный из дома. Приказал:

– Разверни.

В руках Сережки оказался его старенький, много раз залатанный лыжный костюм. Сережка вручил его сборщику утиля:

– Прошу принять мое прошлое.

Цена этого прошлого оказалась копеечная. Медяков едва хватило на разноцветную погремушку для младшего ребенка Панковых. Взяли еще две маленькие куклы в пестрых платьях. За них пришлось доплачивать.

Угрюмому и равнодушному приемщику утиля было невдомек, какое важное событие происходило сегодня в жизни Сережки Трубникова. Вручая голубоглазые куклы, он спросил простуженным басом:

– Женка двойню принесла?

– Не женат по причине малолетства.

– А куклы для кого берешь? Для себя?

– Хочу подарить милиционеру.

– Чудак! – отозвался приемщик.

Сережка еще что-то хотел сморозить в ответ, но, обернувшись, увидел, как вдруг заколыхалась базарная толпа. Милиционер вел за руку грязного подростка и выговаривал ему:

– Опять смотался из детдома? Опять к карманам потянуло?

– Последний раз, дяденька… Больше не буду, – хныкал тот.

– Знаем мы вашего брата!

Сережка знал этого беспризорника – Петьку Хомутова. У паренька, как и у Сережки, была нелегкая судьба.

– Товарищ милиционер, можно на минуточку, – почтительно обратился Сережка к милиционеру. И к Панкову: – Мирон Васильевич, ведь я такой же был?

– Точно, – согласился Панков. – Знаете, товарищ милиционер, разрешите нам забрать с собой этого пацана?

Беседа была непродолжительной. Милиционер отпустил Петьку, для порядку пригрозив пальцем:

– Смотри, не балуй, в хорошие руки отдаю!

Петька скоро пришел в себя. Он с восхищением разглядывал Сережку:

– Какой ты нарядный стал! Жених вроде. Работаешь где-нибудь?

– А как же! На заводе, в мартене, – гордо ответил Сережка. – Вот что, друг. Это позор – такому хорошему парню пропадать на базаре. Бросай свое ремесло. Иди к нам на завод.

– Верно! – подхватил Санька.

– Правильно! – одобрил Мирон Васильевич.

А Сережка, ободренный дружеской поддержкой своих друзей, продолжал:

– Рабочий – это, брат, такая сила! Они все могут! Честное слово, иди к нам, Петька. Знаешь, какие у нас ребята? Вот какие! – и он широким жестом показал на друзей – товарищей своих – Саньку Брагина, Гриньку Вохминцева, Андрея Панкова.

Петька улыбнулся. И вдруг с размаху шлепнул ладонью по Сережкиной руке:

– Идет!

А. Головин
СТИХОТВОРЕНИЕ

 
Об этом городе ты мне давно писала:
Кругом в горах – огромное село,
В кремнистый этот уголок Урала
Тебя каким-то чудом занесло.
 
 
Здесь только ветры, да снега, да горы,
Да будто канонада по утрам —
Взрывают гор ущелья, по которым
Надсадно выли волки по утрам.
 
 
Народ в селе приветливый и скромный,
И школа – у подножия вершин,
А рядом – корпуса, цеха и домны,
Доносит ветер в классы ритм машин.
 
 
Писала: «Много дел, однако силы
Как будто прибывает с каждым днем…»
А мы сейчас с тобою старожилы
В том городе, что был тогда селом.
 

Н. Кутов
СТИХОТВОРЕНИЕ

 
Когда в купе или в каюте
На жесткой койке плохо спишь,
То все мечтаешь об уюте,
Домой торопишься, спешишь.
 
 
Порядки местные ругая,
Гостиниц холод, грязь и тьму,
В свой дальний город приезжая,
Так рад жилищу своему.
 
 
Но стоит только чемоданы
Внести мне в комнату, опять
Вдаль манят города и страны,
Где не успел я побывать.
 
 
Вновь тянет в путь, большой и трудный,
Томит по странствиям тоска.
Боюсь, что в комнате уютной
Я обмелею, как река,
 
 
Боюсь, чтобы привычек сила,
Любовь к теплу и тишине,
Вдруг от меня не заслонила
Большую жизнь в моей стране.
 

С. Нариньяни
РАССКАЗ О ВЕДУЩИХ ШЕСТЕРНЯХ

В девять господин Гартман поругался с бригадиром Банных. В десять он крупно разговаривал с инженером Тумасовым и, наконец, за сорок пять минут до шабаша Гартман дал приказание немецким монтерам бросить монтаж и демонстративно ушел с работы.

Гартман ушел, сильно хлопнув дверью, чтобы научить бригадира Банных с большим уважением относиться к установившимся канонам фирмы «КАСГ» и чтить привычки ее инженера.

– Вы скажите им, – просил Гартман переводчицу, – что наша фирма вышла из того возраста, когда легкомысленные эксперименты увеличивают прибыли держателей ее акций. Долголетняя практика фирмы «КАСГ» убедила нас, что топки котлов ее системы монтируются не менее шестидесяти дней и семнадцати часов. Менять свои убеждения мы не намерены, поэтому, если господин Банных и инженер Тумасов будут настаивать на более коротком сроке, мы вынуждены будем снять с себя ответственность за будущую работу электрической станции и не участвовать в монтаже котлов.

Девушка на ходу перевела речь господина Гартмана «господину» Банных и побежала по мосткам догонять немцев. Пока господин Гартман бушевал в котельной, господин Поляс кричал автогенщику Мордуховичу:

– Сумасшедшая страна, больные люди! Вы безнаказанно бросаетесь репутацией солидной фирмы «Бергман» и предлагаете ей несерьезные сделки. Вы требуете, чтобы мы смонтировали турбину на двенадцать тысяч киловатт за двадцать дней, когда турбина «Бергмана» с самого основания фирмы монтировалась по три-четыре месяца. Я монтировал турбины в Гамбурге, Берлине, Будапеште и в Стокгольме. Монтировал их в готовых станционных зданиях, чистоте которых может позавидовать комната любой фрау из Нейкельна. Вы же имеете смелость заставлять нас сокращать сроки монтажа. И где? – в здании вашего ЦЭС, в здании, которое не имеет крыши, фундамента и окон. Где вы видели, господин Мордухович, чтобы в машинном зале одновременно с монтажом турбины копали землю, лили в колонны бетон и сдирали над головой части старой опалубки? Турбина «Бергмана» не мясорубка, которую можно собирать на грязном столе рядом с немытой посудой и картофельными очистками, а инженер Поляс не мальчишка. Поляс, господин Мордухович, серьезный человек, и он не может согласиться на сроки монтажа, которые родились в не совсем здоровых головах ваших комсомольцев.

Конфликт назревал.

* * *

Господин Гартман, представитель фирмы «КАСГ», месяц назад прибыл на строительство. Поезд пришел в одиннадцать ночи. Несмотря на это, свежевыбритый Гартман ровно в восемь утра стоял перед столом начальника тепломонтажного отдела. Гартман впервые приехал в Советский Союз. Поэтому он очень сдержанно представился инженеру Тумасову и попросил проводить его на место работы.

По дороге к котельной немец ни разу не осквернил своих свежевыбритых щек улыбкой. Зачем улыбаться в чужой стране, чужому человеку?

Только взобравшись по трапу в котельный зал, Гартман внезапным вопросом нарушил молчание:

– А где же крыша?

– Запоздала. Железные стропила задержаны изготовлением в мастерских конторы Стальмоста.

– А вы передайте заказ другой фирме, – посоветовал Гартман, – потребуйте неустойку.

Тумасов улыбнулся. Воцарилось неловкое молчание. Первый совет немецкого инженера растворился в воздухе.

– А что это такое? – снова задал вопрос Гартман.

– Бетонировка фундамента под турбогенератор. Небольшое запоздание наших строителей. Щебенка заела, не хватает ее.

– Кризис? – осведомился Гартман.

– Нет. Недостача автотранспорта.

– Позвоните в гараж.

– Так там тоже недостача.

– Тогда в другой гараж, в третий, – советовал Гартман.

Тумасов улыбнулся. Он улыбался в это утро уже во второй раз.

– Но когда же все-таки кончатся все эти работы? Когда вы покроете здание крышей, остеклите котельную и помоете полы для того, чтобы нам можно было приступить к монтажу?

– А вы начинайте работу без окон и без крыши. Крышу мы будем стеклить одновременно с монтажом и вставкой оконных переплетов. А пол мы успеем помыть и после монтажа.

Гартмана такая система работ удивила. Он сначала растерялся от предложенного варианта, затем возмутился, а возмутившись – осмелел.

– Я, – сказал он, – привык монтировать котлы в готовом здании, и ваш способ работ мне незнаком.

– А вы познакомьтесь, – посоветовал Тумасов, – это не вредно. А кстати, познакомьтесь и с товарищем Банных. В этом деле он вам посодействует.

Товарищ Банных приехал на Магнитострой немногим ранее господина Гартмана. Банных прибыл к горе Магнитной по путевке ленинградских рабочих, и у него была своя точка зрения на темпы монтажа и строительства.

Сорок человек числил табель в бригаде товарища Банных. Сорок номеров было отведено им в ящике СУРС (стол учета рабочей силы). Люди ЦЭС регистрировались в ту пору только по табельным талонам платежной ведомости. Счетоводы вели с ними беседы языком скрипучих перьев. Людей звали по номерам, а номерам вели учет минусы и плюсы: минус – прогул, плюс – работает.

Ежедневно старший табельщик давал в СУРС рапортичку, в которой говорилось:

«Сим сообщаю вам:

В бригаде Банных числится на данное число 40 (сорок) рабочих номеров, из коих 4 (четыре) уехало, 15 (пятнадцать) прогуливает, 7 (семь) вновь поступивших».

– Довольно! – крикнул Банных счетоводно-табельному упоению. – Мне для монтажа нужен крепкий коллектив, а не задачник с числами. Как можно работать, ежели у вас человек – не человек, а номер две тысячи семьдесят первый. Мне нужен человек с именем, отчеством и фамилией. Я должен знать, откуда приехал он – из Тамбова или Донбасса, что привез он нам и что хочет взять взамен. В механизме моего коллектива сорок шестеренок. Для вас, товарищи табельщики, все шестеренки одинаковы, поэтому вы думаете, что, как ни поставь их, механизм будет работать. Чепуха! Шестерни бывают различных качеств. Одни называются ведущими, другие – ведомыми. И вот, когда мы проверим качество каждой шестеренки и сделаем им хороший подбор, машина завертится. Ведущие поведут ведомых, и смотришь – ведомые сами станут ведущими.

Человек был исходной точкой темпов, поэтому Банных стал внимательно изучать причины прогулов и низкой производительности.

Номера стали выветриваться из внутрибригадного обращения. Под табельным номером 2071 оказался демобилизованный красноармеец Шамков, а номер 2120 стал по списку бригадира Банных в лаптях сибирского колхозника Чусова.

Номера оживали, номера стали разговаривать своими собственными голосами, и Банных услышал, наконец, в своей бригаде и владимирское «окание», и украинский говорок, и «калуцкие» разговоры.

Бригада ленинградского слесаря Банных оказалась очень пестрой. Села из-под Тамбова, Рязани, Казани, с Урала дали в нее таких своих представителей, которым впервые в жизни приходилось держать в руках зубило. Банных искал ведущих людей, но их в бригаде было слишком мало. Старый табельщик по-прежнему сообщал:

«20 (двадцать) прогулов, 6 (шесть) уехало».

– Спросите господина Банных, – говорил господин Гартман переводчице, – почему так мало рабочих на монтаже?

– Прогуливают, – отвечал Банных.

– Прогнать с завода, – советовал Гартман.

– А где взять других?

– Наймите у ворот безработных.

Банных смеялся.

– Передайте господину Гартману, что, во-первых, у нас еще не выстроены ворота, а во-вторых, не имеется безработных.

Гартману было непонятно, почему в такой огромной стране нет безработных. Ленинградского же бригадира это не удивляло. Товарищ Банных решал вопрос по-своему. Он ходил в комитет комсомола, садился напротив секретаря Гагинского и говорил ему:

– Мало у меня в бригаде ведущих шестерен. Подбрось мне комсомольцев.

Гагинский думал. Он расспрашивал Банных о людях, выискивал у себя в памяти подходящих для монтажа ударников, и Банных жал ему руку.

Через неделю бригада Банных имела уже звенья. Шамков становился ведущим в первом звене, Голубков и Гордеев – во втором и в третьем, Матвеев – в четвертом, Слесаренко – в пятом.

Пять звеньев становились пятью пальцами бригадира Банных и постепенно сжимались в кулак. 31 июля троим опоздавшим на работу бригада впервые заявила:

– Проспали? Так сходите отоспитесь. Нам прогульщиков не надо.

В бригаде Банных шел кропотливый подбор шестеренок.

В середине второго месяца монтажных работ господин Гартман устроил первый серьезный скандал.

– Куда гонит господин Банных работу? – спрашивал он переводчицу.

– Передайте господину Гартману, что наши рабочие хотят смонтировать топку котла со всеми гидравлическими установками в тридцать дней.

– Не в тридцать, а в шестьдесят, – перебивает Гартман.

– Вы говорите – в шестьдесят, – разъясняет Банных, – а рабочие думают в тридцать.

– Какие рабочие? – пренебрежительно спрашивает Гартман и смотрит на промасленную буденовку Шамкова. – Не этот ли «зольдат» думает?

– Это не «зольдат», а демобилизованный красноармеец.

Гартман нетерпеливо машет рукой. Нечего спорить с фирмой «КАСГ». Топки ее системы Гартман монтирует шестьдесят дней и семнадцать часов.

Когда Банных попытался протестовать, Гартман собрал чертежи и ушел с работы.

Молодые инженеры Межеровский и Дмитриев подошли к котлу.

– Ушел?

– Ушел.

– А чертежи?

– Забрал.

Около Банных стоял рабочий фирмы «КАСГ». Он подождал, пока Гартман не скрылся из виду, и начал вести объяснения при помощи пальцев и улыбок.

– Чертежей не надо. Чертеж у нас в голове. Десять топок (при этом разжимаются пальцы обеих рук) мы смонтировали. В топках ничего страшного нет. Пусть Гартман кричит. Вы работайте, а мы поможем вам.

Гартман кричал и сердился все чаще и чаще. Чаще он стал уходить из котельной с чертежами. Чаще лазили Банных с Межеровским по котлу и разговаривали с немецкими монтерами при помощи жестов.

Шамков в звене был ведущим. Шамков вел старика Чусова, двух комсомольцев, двух таких же, как он, демобилизованных красноармейцев и двух слесарей.

Звено приступило к вальцовке. Накануне Шамков видел, как старые котельщики из бригады Гордеева вальцевали трубы. В руках Шамкова вальцовка была впервые, поэтому в пальцах чувствовалась робость.

Первую трубу Шамков вальцевал слишком долго. Он не знал, когда кончать вальцевание. Спросить у старых рабочих было неудобно. Ведущий должен знать все. Время тянулось бесконечным кольцевым транспортером. Чусов ждал конца, а Шамков не знал, когда он наступит. Пришел Банных, посмотрел на вальцовку и бросил взгляд на Шамкова.

– Хорош конец. Переходи на второй. Сколько по плану? – спросил Банных.

Вместо Шамкова ответил Чусов:

– Сорок.

– Образовался уже?

– Так точно, товарищ бригадир.

– А завальцуете сорок?

Шамков снова не ответил. Шамков боялся дать обещание и не выполнить его. Он заправлял вальцовку во вторую трубу и сделал вид, что не расслышал вопроса.

В этот день Шамков остался после восьмичасового рабочего дня, чтобы выполнить суточное задание. Глядя на Шамкова, остался Чусов.

Звено Шамкова день ото дня прибавляло в темпах. Сорок концов уступили место сорока пяти, сорок пять – пятидесяти, пятьдесят – шестидесяти.

Гартман бушевал и волновался. Он кричал, что такой спешки никому не нужно. Он доказывал бригадиру Банных, что больше сорока труб он не требует в день.

Шамков шел дальше. Он стал давать по семидесяти труб и, наконец, дал восемьдесят. Бригада товарища Банных кончала монтаж топки фирмы «КАСГ» на двадцать четвертые сутки. 3 сентября Банных уже готовился к опрессовке. Господин Гартман прибежал к Тумасову и потребовал десять суток на осмотр котла, прежде чем пустить его под гидравлическое испытание. Десять суток – и ни одного дня меньше.

– Может быть, господину Гартману хватит и двух часов на осмотр? – спросил улыбаясь Тумасов.

Гартман не стал продолжать разговор. За сорок пять минут до шабаша он дал приказание немецким монтерам бросить монтаж и демонстративно ушел с работы.

В час дня котел стали наполнять водой, начиналась опрессовка. Когда давление в котле поднялось на десять атмосфер, к Гартману послали человека с просьбой прийти на испытание. Гартман не явился. Давление поднималось все выше и выше. Манометр показывал двадцать атмосфер. Банных молча ходил у труб. К Гартману послали во второй раз. Во второй раз отказался прийти Гартман.

Стрелка поднималась уже к сорока, когда Гартман решил, наконец, послать своего человека. Человек пришел, оглядел трубы и убежал обратно. По трапу поднимался сам Гартман.

При сорока трех атмосферах давления начался осмотр котла. Из тысячи шестисот труб котла «Гонемага» заслезилась всего одна.

Гартман искал бригадира Банных. Он сжал ему ладонь и сказал переводчице:

– Передайте господину Банных, что фирма «КАСГ» побеждена. Топки ее системы можно монтировать не в шестьдесят дней и семнадцать часов, а в три раза быстрее.

4 сентября комсомольский котел уже был сдан котельному инспектору. Банных выделил Шамкову самостоятельную бригаду, а во главе осиротевшего звена поставил ведущим старика Чусова.

Вечером господин Поляс пришел к господину Гартману.

– Фирма «Бергман», – сказал он, – потерпела поражение в один день с фирмой «КАСГ». Вы помните этого мальчика Мордуховича, про нахальство которого я вам говорил? Он заставил меня изменить свое отношение к традициям нашей фирмы. Сегодня мы сдали готовую турбину, сдали на двадцатый день после начала монтажа. Это могло случиться только в этой непонятной стране.

* * *

Четвертого же числа вечером Мордухович отчитывался о работе своей бригады на комсомольском собрании и его ругали за нетактичное отношение к немецким специалистам.

Магнитогорск, 1931 г.