Текст книги "Земля родная"

Автор книги: авторов Коллектив

Я. Вохменцев
ПЕРВАЯ БОРОЗДА
Стихотворение

 
Вот по степи прямая, как стрела,
Она дорожкой черной пролегла.
 
 
Струится пар. Весенний воздух чист.
Фуражку сдвинув, смотрит тракторист
 
 
На свежий след желанного труда.
За бороздой – другая борозда.
 
 
Их, неразлучных, сразу пять легло.
Ласкает землю робкое тепло.
 
 
Склонись к земле – пульсирует она,
Рожденью новой жизни отдана.
 
 
Впотьмах побеги пробуют пути.
Здесь даже камень может прорасти
 
 
Каким-нибудь лиловым стебельком.
…О чем ты, парень, думаешь? О ком?
 
 
Струится пар. Весенний воздух чист.
И гордо улыбнулся тракторист.
 
 
Еще из танка в смотровую щель
Он видел этот голубой апрель.
 

А. Гольдберг
ПЕРВЫЙ ДОМ
Стихотворение

Мы жнем камыш,

Как жнут поля в июле.

С. Солунова

 
Наш первый дом
В тумане кроется,
За волчьим логовом,
За холмом.
Он в ледяной воде до пояса
Шумит саженным камышом…
Вода покалывает стужею.
Болото всасывает нас.
Усталость резким полукружием
Обозначается у глаз.
А мы, уральские, московские,
Чтоб лучше дело шло на лад,
Читаем громко Маяковского
О том, что будет город-сад.
По небу те же тучки бегают.
Дождями также сумрак сжат,
И лишь одна строка, с телегою, —
Как говорится, невпопад…
Мы разбудили степь моторами.
На горло стали ковылям.
И это значит —
Скоро, скоро мы
Дадим простор
Жилым огням.
И пусть еще в тумане кроется
Наш первый дом из камыша, —
Мы жнем камыш.
Он низко клонится
В соленой стуже Куяша.
 

М. Гроссман
СКАЗАЛИ МАЛЬЧИКУ В РАЙКОМЕ…
Стихотворение

 
Сказали мальчику в райкоме:
– Не можем, брат. Не обессудь…
И вот он вновь в отцовском доме,
Лежит и – нету сил уснуть.
В его мешке в порядке строгом
Тетрадка, книга, кружка, нож —
Все, что хотел он взять в дорогу
И что теперь уж не возьмешь.
В тетрадке вырезки и схемы
Уже, выходит, ни к чему, —
Нет, не ему пахать со всеми,
Пшеницу сеять не ему.
Печально дождик бьется в стекла.
Глядит малец из-под бровей:
«Земля как следует намокла б,
Для урожая нужно ей…»
…Пускай мальчишке отказали —
Годами вот не вышел он —
Пусть на попутном самосвале
Не он отправился в район,
Не мок в палатке, не печатал
В стенной газете слов: «Дадим!»,
Пусть не о нем грустят девчата,
И нету подвигов за ним, —
Но путь прожитый не напрасен:
Пусть мальчик мал – он сын страны,
Он своего дождется часа,
Своей работы и весны.
Наш путь вперед не прост, но ясен,
И всем нам хватит целины.
 

А. Вотинцев
ГЕНКА

– Вы видели нового рабочего в бригаде Хамзина? – спросила меня табельщица Аничка Водовозова.

– Нет, не видел. А что?

– Да ничего? Совсем еще мальчишка!..

Вскоре мне пришлось пойти в эту бригаду. Плотники Хамзина ставили леса и опалубку перекрытия коксосортировки. Стучали молотки, звенели топоры, на складе лесоматериалов пилы выводили визгливые песни. Наматывая на барабан бесконечный трос, глухо урчала лебедка подъемника.

– Здравствуй, Хафиз! – обратился я к бригадиру.

– Здравствуй, здравствуй! – ответил Хафиз. Он вогнал топор в бревно, снял кепку, вытер пот со лба, протянул руку. – Здравствуй! Хорошо что пришла! Якши! Мала-мала говорить надо!

Хафизу – за пятьдесят, но он крепок, как дуб. Годы осыпали его голову сединой, изрезали лицо глубокими морщинами, а он все стучит да стучит топором… По-русски он говорит плохо, и речь его – смесь исковерканных русских и татарских слов.

– Хороша что пришла! – повторяет он и сразу переходит к делу. – Как будем работал? Скоба нет. Ходил склад. Кладовщик говорил – привезу. Не привез! Сукин сын. Скоба нет – работа стоит! Тебе надо его мала-мала накажи!

С топором в руке к нам подошел молодой, красивый Гайса, не слезая с лесов, вмешался в разговор Ахмет, скороговоркой сыпал слова Рафу. Мне порядком влетело от бригадира.

Когда страсти перекипели, я спросил Хафиза:

– У тебя в бригаде новый рабочий?

Лицо Хафиза расплылось в улыбке.

– Ага! Вчера Аначка приводил, говорил – бери своя бригада. Моя смотрел – якши малый, моя – бирал!

– Где он?

Хафиз поднял голову, осмотрел леса.

– Его верху! – сказал он и закричал: – Эй, малай!

– Что? – донеслось сверху, и стриженная под машинку белобрысая мальчишечья голова с большими глазами свесилась вниз.

– Николай Иванович звал! – крикнул Хафиз.

– Не спускайся, не надо! – сказал я мальчику. – Тебя как зовут?

– Геннадий.

– Давно у нас?

– Второй день.

– Как работа? Нравится?

– Нравится.

– Не тяжело, тебе?

– Мне? – его глаза выразили удивление. – Нет, не тяжело. Работа интересная. И он, – Геннадий показал на Хафиза, – все мне показывает, и Гайса тоже показывает.

Все заулыбались.

– Его хороший парень, – одобрительно сказал Хафиза. – Мала-мала работай, – хороший плотник будет! Он грамотный – газета вслух читает, письмо моя писал. Шибко быстро пишет. Ну ладно, хватит болтай…

И опять застучали молотки, зазвенели топоры…

Вечером Геннадий пришел в контору.

– Можно к вам?

– Заходи, Гена, заходи! Садись!

Он сел и с любопытством начал рассматривать развешанные на стенах схемы и планы, пачки чертежей на столах, ощупал глазами технические справочники. Его взгляд остановился на логарифмической линейке.

– Это что? – спросил он.

– Линейка.

– А для чего она?

– Считать. Это, брат, умная линейка: она и делит, и множит, и корни извлекает, и в куб возводит… все считает…

– Да ну? А можно ее посмотреть?

Я подал ему линейку. Он взял ее в руки, осмотрел со всех сторон, осторожно сдвинул с места бегунок.

– А как по ней считать?

Я объяснил. Он слушал внимательно, наморщив лоб.

– Обязательно научусь считать по линейке! – сказал он.

Вошла рассыльная и сказала, что меня вызывают.

– Я подожду вас, можно? – спросил Гена.

– Подожди. Только я не скоро приду.

– Ничего, я подожду.

Когда я вернулся, он сидел на том же месте и читал учебник строительных материалов.

– Что, интересно? – спросил я.

– Интересно!

Меня удивило, что он заинтересовался книгой, написанной жестким техническим языком.

– Что же ты там вычитал?

– А все интересно! Про кирпич – как его делают, и про дерево тоже интересно.

– Молодец! А ты ужинал?

– Нет еще.

– А в столовую ты не опоздаешь?

– Успею еще.

– Гена, – спросил я, – а где твои родители?

Он опустил голову и тихо ответил:

– Я – один. У меня никого нет.

– Как один?

– Мы в Ленинграде жили. Папа на заводе работал, корабли строил. Потом его на войну взяли, и он не вернулся… убили его… Я папу плохо помню, я тогда еще маленький был…

– А мама?

– Мама умерла… Заболела и умерла…

– А сестры, братья у тебя есть?

– Никого нет, я – один! Как мама умерла – меня в детдом взяли. Я шесть классов кончил, а потом в школу послали, на плотника учиться. Потом сюда привезли, к вам…

– А где живешь?

– В общежитии. У нас хорошо. Ребята, только шумят, читать не дают.

– А ты любишь читать?

– Люблю! А у вас есть книги?

– Есть.

– Вы мне дадите почитать? Вы не бойтесь, – я не запачкаю. Я всегда, прежде чем читать, оберну бумагой. Это еще мама меня приучила. Вы мне дайте книгу про корабли, как их строить надо?

– У меня таких книг нету. У меня все про бетон, да как дома строить. А про корабли – нету.

– А про бетон дадите?

– Дам.

– А когда?

– Да хоть завтра.

– А вы не забудете?

– Нет, не забуду.

– Вы на платке узелок завяжите, чтобы не забыть. Мама говорила, что папа всегда на платке узелок завязывал, чтобы не забыть что надо.

Я вынул из кармана платок и завязал узелок.

– Вот так, хорошо! – сказал Гена. – А завтра можно к вам зайти?

– Можно! Только днем-то мне некогда будет!

– А я вечером приду. Мне днем тоже некогда.

Гена встал, взял кепку.

– Я пойду! – сказал он. – До свидания!

Он ушел. Я слышал, как каблуки его ботинок пересчитали ступени лестницы.

Через окно я видел: он шагал по дороге, заложив руки за спину. «Совсем как взрослый!» – подумал я, и почему-то у меня мелькнула мысль, что, наверное, вот так же, заложив руки за спину, ходил отец Геннадия, инженер, который строил корабли…

Геннадий приходил ко мне почти ежедневно. Если удавалось, – я выкраивал час и мы разговаривали, если было некогда, – я без всяких стеснений выставлял его, он не обижался и уходил. Вопросам его не было конца, но больше всего он интересовался кораблестроением. Работал он хорошо, прилежно, и Хафиз часто говорил:

– Якши малай! Хороший голова!

В отношениях Хафиза к Геннадию я уловил что-то не совсем обычное. Он особенно старательно объяснял Геннадию секреты врубок и сопряжений, показывал, как грамотно подбить клин под стойку, как установить анкерный болт. Тыча узловатым пальцем в чертеж, он говорил:

– Ты смотри! Балка. Сверху смотри, считай, сколько сантиметра будет, меряй. Отсюда погляди – тоже мала-мала считай, метра меряй. Потом можно опалубка делай.

Или так:

– Ай, малай! Зачем сюда лишний гвоздь колотил? Его плохо! Ты думал: много гвоздь забивал – якши будет? Нет, плохо будет. Думай, считай нет: сто гвоздей забивай – плохо будет…

Однажды я наблюдал такую сценку. Расположившись на досках и бревнах, бригада обедала. Рабочие в большинстве приносили еду из дома: кто облупливал яички, кто пил молоко. Среди них сидел Генка и с аппетитом управлялся со здоровенной краюхой хлеба, запивая молоком. Хафиз вынул из своего узелка большую домашнюю лепешку и протянул ее Геннадию. Тот отказывался, но Хафиз настоял. Геннадий взял и съел лепешку. Хафиз оглянулся, увидел меня и как-то смутился.

Вечером он сказал мне:

– Его отец нету, мать нету. Наша бригада его смотри, мала-мала помогай, учи.

Геннадий много читал. И читал он не механически: все прочитанное надежно, надолго укладывалось в его памяти. По моей просьбе в библиотеке ему стали давать книги на мой абонемент, и он стал ходить туда два-три раза в неделю.

– Что это у вас за читатель появился? – спросила меня библиотекарша. – Не успеваем ему книги подбирать!

Однажды я сказал начальнику участка:

– Что с Геннадием делать будем? Ему учиться надо.

– Да, надо! Что же ты предлагаешь?

– Был я в техникуме. Директор сказал: «Приму, пусть сдает экзамены». Спрашивал Геннадия. Он говорит, что надо готовиться: в седьмой-то класс он не ходил. А работать и так быстро подготовиться к экзаменам у меня, говорит, пороху не хватит.

– Так. Дальше что?

– А дальше – вот что! Давай посадим Геннадия у меня в комнате, дадим ему книги и – пусть долбит. За два месяца он подготовится. Я за ним присмотрю.

– Так-то оно, так, да что он есть-то будет? Об этом ты думал?

– Думал. Назначим его на этот срок табельщиком или кладовщиком. Получит он сотни три в месяц, это, верно, не густо, но ничего, проживет.

– А кто за нарушение штатной дисциплины отвечать будет?

– Отвечать? Да мы с тобою и будем отвечать, кроме нас некому. Переживем как-нибудь, а мальчишка учиться будет.

Начальник долго думал, постукивая карандашом по столу. Потом рассмеялся:

– Кладовщиком, говоришь? Ну, что же, – согласен! Подпишу приказ!

У меня в комнате поставили стол, миром собрали учебники, и Геннадий начал заниматься. Он приходил в восемь часов утра, уходил вечером. Было составлено строгое расписание уроков, отменены беседы на посторонние темы.

Начались экзамены. Признаюсь, мы, взрослые, переживали их не меньше Геннадия.

Он сдал на круглые пятерки.

Завтра начало занятий в техникуме. Вечером в моей комнате стало тесно: пришел начальник, чинно уселись на стульях Хафиз, Рафу, Ахмет, с трудом приплелся старый Фатых, веселым смехом наполнила комнату Аничка. Пришел парторг Михаил Петрович…

Геннадий стоял у стола смущенный, озабоченный. Я смотрел на него и думал, что вчера он держал экзамен перед преподавателями, сегодня сдает экзамен перед нами, перед всем нашим коллективом… И еще я думал, что завтра уже не увижу его в этой комнате, за этим колченогим столом.

– Ну, что же, Гена! – сказал начальник. – Вот ты и уходишь от нас. Учись! Трудно будет – приходи к нам, поможем!

– Ты, Генка, нас не подводи! – затараторила Аничка. – Ты помни – мы за тебя всем комсомолом поручились, ты не подкачай!

Хафиз встал, подошел к Геннадию, положил руку ему на плечо.

– Ты, малай, хорошо работал, хорошо учиться надо! Понимал?

– Понял, все понял! Буду учиться хорошо! – ответил Геннадий.

– А кончишь, наверно, уедешь в Ленинград, корабли строить? – спросил я. – Это же твоя мечта.

Генка вспыхнул, тихо, серьезно сказал:

– Никуда я не поеду. Хочу здесь, с вами работать…

А. Гольдберг
НАХОДКА
Стихотворение

 
Спускается солнце на степи,
Кончается день трудовой.
Колодника ржавые цепи
Нашел тракторист молодой.
Застыли в молчанье ребята,
Кому-то глазами грозя.
И кто-то сказал: – Маловато
Мы ныне вспахали, друзья!
…Всю ночь пустовали палатки,
Не теплился свет в фонаре,
Но плугов стальных отпечатки
Упорно тянулись к заре.
 

Ю. Королькевич
ЗЕРНО
Стихотворение

 
Возьми,
возьми в ладонь зерно…
Такое теплое оно,
что ощутишь ты сразу,
вдруг
всю ласку материнских рук,
больших,
мозолистых,
и нежных,
нежнее сна,
нежней надежды,
нежней мечты,
любви нежней…
Спроси у совести своей:
чьей
теплотой напоено
пшеницы чистое зерно?
И вспомнишь ты…
…Бескрайность степи.
Машину тащит на прицепе
упрямый трактор сквозь буран.
И первый полотняный стан.
И за уши дерет мороз.
Вставать не хочется до слез.
Но ты встаешь
и рубишь дом
таким вертлявым топором,
что трудно удержать в руках.
Ползет поземкой в сердце страх..
А степь без края – широка.
А ветер мнет тебе бока.
И хочется бежать домой,
к заботам матери родной.
Но совесть говорит:
– Постой!
Хранишь ты на сердце билет,
а на билете чей портрет?
И ты воюешь с топором,
и рубишь первый в жизни дом.
Ты вспомнишь…
…Солнце горячей.
Под снегом лопотнул ручей.
Но к ночи кончилась подтайка.
Хватают зло за пальцы гайки,
хватают так,
что кожи нет.
Ты степь клянешь,
клянешь весь свет
и, ободрав на пальцах кожу,
по-злому думаешь:
– Дороже
здоровье мне
и жизнь моя,
чем эта с трактором возня!
Довольно!
Все!
Пора Домой!..
А совесть говорит:
– Постой!
Хранишь ты на сердце билет,
а на билете чей портрет?
И прилипают пальцы к гайкам.
И сбрасываешь ты фуфайку.
Ты вспомнишь…
…Зной все злей и злей.
Пот на губах все солоней.
За трактором хрустит ковыль.
И горло забивает пыль.
С трудом дается целина.
А степь молчит, раскалена.
И сердце просится домой,
туда,
где речка под горой
холодной плещется волной.
Но совесть говорит:
– Постой!
Хранишь ты на сердце билет.
А на билете чей портрет?..
И ты глотаешь пыль и пот,
И плуги рвут седой ковыль.
Спроси у совести своей:
чьей теплотой напоено
пшеницы чистое зерно?
И вспомнишь…
…Пелена дождей.
Вода
и грязь среди степей.
Буксует у машины скат.
И не вперед,
и не назад.
Вода с тебя вовсю бежит.
А в кузове зерно лежит.
И ты, сорвав с себя пальто,
под скат бросаешь.
И мотор,
напрягшись,
вытолкнул машину.
И вновь столбы проходят мимо.
И снова хочется домой,
в обратный путь,
в совхоз родной,
куда,
устав шального ждать,
к тебе переезжает мать.
А с нею едет и она —
товарищ,
друг,
любовь,
жена.
С груди ты достаешь билет,
глядишь на Ленина портрет.
Струится в бункере зерно,
твоим теплом напоено.
 

Я. Власов
АКАДЕМИК И ГЕРОЙ

СЛАВНЫЙ ЮБИЛЕЙ

10 ноября 1955 года Шадринский драмтеатр был заполнен гостями не только из Курганской, но Омской, Свердловской, Новосибирской областей, Алтайского края и Москвы. Люди съехались сюда на торжественное заседание, посвященное 60-летию колхозника артели «Заветы Ленина», директора опытной станции при колхозе – Терентия Семеновича Мальцева.

Директор Курганского сельскохозяйственного института т. Бугаев подробно рассказывает о замечательном пути, пройденном юбиляром – от сына крестьянина-бедняка до выдающегося ученого, известного теперь не только в нашей стране, но и за ее пределами.

Оглашается Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Т. С. Мальцеву звания Героя Социалистического Труда. Юбиляра приветствуют и поздравляют секретарь Курганского обкома КПСС, представители Алтайского крайкома партии, трудящиеся Новосибирской, Тюменской, Свердловской и других областей, сельхозартели «Заветы Ленина». Ему вручается Почетная грамота Курганского облисполкома, большое количество почетных адресов, ценные подарки. В его адрес поступило более 150 поздравительных телеграмм, в том числе от Совета Министров РСФСР, Министра сельского хозяйства СССР, академика Т. Д. Лысенко, от колхозов, совхозов, машинно-тракторных станций, научных учреждений страны.

На трибуну поднимается Терентий Семенович. Взоры присутствующих устремляются на этого высокого, сутуловатого человека с мягким, типично русским лицом, без бороды и усов, с крупными чертами и большими светлыми глазами. В его густых темных волосах, зачесанных назад, заметны первые серебряные нити.

Что-то горьковское, близкое чувствуется в несколько угловатой фигуре Мальцева, в его светлом и ясном взгляде. Он обладает необыкновенной одаренностью, неуемной пытливостью ко всему окружающему и неутомимой жаждой к новым знаниям, несмотря на свой уже преклонный возраст. Терентий Семенович взволнованно благодарит партию, ее Центральный Комитет и Советское правительство, которые помогли ему, рядовому советскому крестьянину, овладеть марксистско-ленинской наукой о законах развития природы и общества. Он благодарит своих односельчан-колхозников, которые доверили ему самое ценное – землю и неустанно помогают ему в поисках путей к высоким урожаям.

Зал тепло рукоплещет выдающемуся новатору колхозной земли.

МАЛЬЦЕВСКИЙ САМОУЧКА

Тяжелым и безрадостным было детство Терентия Семеновича. На низеньком отлогом пригорке речки Канаш раскинулась деревня Мальцево. Рядом с двухэтажными домами и каменными кладовыми богатеев приютились жалкие лачуги бедняков. Кучка кулаков владела половиной земли, а третья часть хлеборобов была безлошадной. На одной из трех улиц стояла ветхая, крытая щепами, избенка Семена Мальцева, с оконцами, заклеенными бумагой и затыканными тряпьем. Вокруг – повалившийся тын, сарай и пригон для лошади и коровы.

Семилетний Тереша, одетый в лохмотья с отцовского плеча, бегает во дворе. Хорошо здесь – за сараем, на солнышке. На голых ветвях черемухи неугомонно чирикают воробьи. Ослепительно сверкает только что выпавший снег. Мальчик с увлечением занят любимой игрой: тонкой длинной палочкой он старательно выводит буквы и целые слова – «у миня бумаги нету. егорку дали фшколе книшку петка деретца».

Буквы большие, раскарячистые, смешно валятся во все стороны, цепляясь друг за друга. Однако каждая вновь написанная буква приводит в неописуемый восторг; большие голубые глаза Терешки светятся радостью. Вот ежели бы руки да ноги не мерзли, можно писать целый день.

Окоченевший от холода Тереша возвращается в избу. Под порогом теленок, в переднем углу стоят кросна́, на которых ткут холст. Мамка возится у шестка. Тереша лезет на печку. Там у него припрятаны береста и уголек. Здесь тепло, жаль только – на бересте мало помещается букв.

Под вечер Тереша снова выходит на улицу. Там его ждет Федька – первый друг и приятель, который уже ходит в школу. У Федьки есть книжка с картинками, тетрадка и карандаш, и еще такая доска, на которой особой палочкой можно писать сколько хочешь, как на снегу: напишешь, сотрешь и опять можно писать.

Но тятька и мамка не любят Федьку и его отца, говорят, что Федька «мирской» – православный, отец его курит табак и пьет чай, молятся они кукишем. Терешины тятька и мамка «двоеданы» – старообрядцы. «Мирские» – все нехорошие, с ними вместе нельзя ни пить, ни есть – грешно. Но ведь Федька – хороший, не дерется, показывает Тереше буквы.

Друзья встретились. Федька рассказал про школу, показал, как пишутся цифры. А потом они долго перегоняли глызку.

Дома Терешу ожидал ужин из картофельной похлебки и черного хлеба.

– Ешь да ложись, спи, – говорит мамка.

– Нет, я спать не хочу, дождусь тятьку, он опять расскажет про теплые страны.

Семен Мальцев с полуночи ушел на работу. Он поденно молотил у кулака Прокопия Потаповича. С полуночи до позднего вечера бьют цепом батраки по тяжелым снопам. Это страшно утомительная работа. Даже такой широкоплечий и сильный мужик, как Семен Мальцев, приходит домой поздним вечером, шатаясь от усталости.

– Тереша, ты еще не спишь? – спросит отец, входя в избу и снимая чекмень. Он горячо любил единственного сына, с трех лет живущего с мачехой.

– Тебя жду, тятя. Расскажи про теплые страны.

Семен Мальцев восемь лет отслужил в царской армии. Был он в Туркестане и часто рассказывал сыну об этой солнечной стране, о нравах и обычаях тамошних жителей, о жестокости офицеров, тяжелой доле солдата. Сын слушал отца с затаенным дыханием. Детская фантазия рисует Тереше новый, сказочный мир, который существует где-то далеко… И мальчику хочется узнать о нем все больше и больше. Но отец устал, а в полночь ему снова идти на гумно – молотить кулацкий хлеб.

– Тятя, а я пойду в школу?

– Что ты мелешь?! – строго отвечает отец. – О школе не смей и думать. Эта школа «мирская», туда грех ходить.

– Тятенька, отпусти!

Федька тоже учится.

– Грамота мужику не нужна, – твердо говорил Семен, укладываясь рядом с сыном на полатях. – Ты думай, как бы побольше робить. Вот вырастешь, женю тебя… Заведем вторую лошадь, может дадут еще землицы… справимся, поставим новую избу…

Но не удалось Семену Мальцеву «справиться». Однажды летом, когда маленький Тереша сидел на улице и по обыкновению писал на песке, подошла к нему женщина.

– Вот какой грамотей! – удивилась она. – На бумаге надо писать, а не на песке, – и погладила его вихрастую голову.

Тереша сказал, что у него нет ни карандаша, ни бумаги, что в школу его не пускают, а учиться ему шибко хочется.

– Постой, парень, кажется, у меня карандаш есть, – и она подарила Тереше маленький огрызок карандаша. Это событие он запомнил на всю жизнь.

Как-то Федька сказал своему другу:

– Айда к нам в школу… Тихонько, вечерком, когда стемнеет. Отец не узнает. А учитель, он хоть строгий, но хороший, тебе книжку даст.

– А не врешь? – Тереша стоял с широко раскрытыми глазами. – Нет, тятька заругается…

Но жажда знаний была сильнее страха наказания, и Тереша решился пойти в школу. Учитель удивился просьбе мальчика, но книжку дал. С трепетным волнением мальчик возвращался домой. У него в руках была книжка сказок, и Тереша с увлечением прочел ее. Потом он принес вторую книжку, третью. После сказок учитель дал рассказы, а потом и научные книжки, в которых описывалось, отчего происходит дождь, снег, гром, молния. Перед ребенком открывался новый, бесконечно интересный мир. И чем больше Тереша читал, тем больше тянуло его к книге.

Однажды отец захватил его с книжкой, очень рассердился и строго наказал сына.

Но Тереша книжек не бросил. В школе он не учился ни одного дня, но в девять лет уже бойко читал и писал и скоро прослыл по деревне грамотеем.

– Счастье другим отцам, – с горечью говорил Семен Мальцев, – у них ребята о книгах не думают.

Всполошившись не на шутку, отец пошел за советом к кержацкому начетчику. Тот заинтересовался Терешей и решил принять в его судьбе «горячее участие».

– Приспособим его в молельню.

Отец купил Тереше «псалтырь», и мальчик вскоре выучил его наизусть. Но «приспособить» мальчика к поповским делам так и не удалось.

Суровая школа жизни окончательно сформировала мировоззрение мальцевского самоучки. В 1916 году отец провожал сына в царскую армию.

А в январе 1917 года часть, в которой служил Мальцев, попала в немецкий плен. Здесь, в лагерях для военнопленных, за колючей проволокой, на тяжелых изнурительных работах, в тайных кружках русских солдат, впервые узнал Мальцев о большевиках, о Великой Октябрьской социалистической революции. Перед Терентием Семеновичем открылся новый, до сих пор неведомый мир.