Текст книги "Русская поэзия XIX века. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

ПРИГОВОР

(Легенда о Констанцском соборе)

 
На соборе на Констанцском
Богословы заседали;
Осудив Йогана Гуса,
Казнь ему изобретали.
В длинной речи доктор черный,
Перебрав все истязанья,
Предлагал ему соборно
Присудить колесованье,
Сердце, зла источник, кинуть
На съеденье псам поганым,
А язык, как зла орудье,
Дать склевать нечистым вранам;
Самый труп – предать сожженью,
Наперед прокляв трикраты,
И на все четыре ветра
Бросить прах его проклятый…
Так, по пунктам, на цитатах,
На соборных уложеньях,
Приговор свой доктор черный
Строил в твердых заключеньях;
И, дивясь, как все он взвесил
В беспристрастном приговоре,
Восклицали: «Bene, bene!»[72]72
  Хорошо, хорошо! (лат.)


[Закрыть] –
Люди, опытные в споре;
Каждый чувствовал, что смута
Многих лет к концу приходит
И что доктор из сомнений
Их, как из лесу, выводит…
И не чаяли, что тут же
Ждет еще их испытанье…
И соблазн великий вышел!
Так гласит повествованье:
Был при кесаре в тот вечер
Пажик розовый, кудрявый;
В речи доктора не много
Он нашел себе забавы;
Он глядел, как мрак густеет
По готическим карнизам;
Как скользят лучи заката
Вкруг по мантиям и ризам;
Как рисуются на мраке,
Красным светом облитые,
Ус задорный, череп голый,
Лица добрые и злые…
Вдруг в открытое окошко
Он взглянул и – оживился;
За пажом невольно кесарь
Поглядел, развеселился;
За владыкой – ряд за рядом,
Словно нива от дыханья
Ветерка, оборотилось
Тихо к саду все собранье:
Грозный сонм князей имперских,
Из Сорбонны депутаты,
Трирский, Люттихский епископ,
Кардиналы и прелаты,
Оглянулся даже папа!
И суровый лик дотоле
Мягкой, старческой улыбкой
Озарился поневоле;
Сам оратор, доктор черный,
Начал путаться, сбиваться,
Вдруг умолкнул и в окошко
Стал глядеть и – улыбаться!
И чего ж они так смотрят?
Что могло привлечь их взоры?
Разве небо голубое?
Или розовые горы?
Но – они таят дыханье
И, отдавшись сладким грезам,
Точно следуют душою
За искусным виртуозом…
Дело в том, что в это время
Вдруг запел в кусту сирени
Соловей пред темным замком,
Вечер празднуя весенний;
Он запел – и каждый вспомнил
Соловья такого ж точно,
Кто в Неаполе, кто в Праге,
Кто над Рейном, в час урочный,
Кто – таинственную маску,
Блеск луны и блеск залива,
Кто – трактиров швабских Гебу,
Разливательницу пива…
Словом – всем пришли на память
Золотые сердца годы,
Золотые грезы счастья,
Золотые дни свободы…
И – история не знает,
Сколько длилося молчанье,
И в каких странах витали
Души черного собранья…
Был в собранье этом старец:
Из пустыни вызван папой
И почтен за строгость жизни
Кардинальской, красной шляпой,-
Вспомнил он, как там, в пустыне,
Мир природы, птичек пенье
Укрепляли в сердце силу
Примиренья и прощенья;
И как шепот раздается
По пустой, огромной зале,
Так в душе его два слова:
«Жалко Гуса» – прозвучали;
Машинально, безотчетно
Поднялся он – и, объятья
Всем присущим открывая,
Со слезами молвил: «Братья!»
Но, как будто перепуган
Звуком собственного слова,
Костылем ударил об пол
И упал на место снова;
«Пробудитесь! – возопил он,
Бледный, ужасом объятый.-
Дьявол, дьявол обошел нас!
Это глас его проклятый!…
Каюсь вам, отцы святые!
Льстивой песнью обаянный,
Позабыл я пребыванье
На молитве неустанной -
И вошел в меня нечистый!
К вам простер мои объятья,
Из меня хотел воскликнуть:
«Гус невинен». Горе, братья!…»
Ужаснулося собранье,
Встало с мест своих, и хором
«Да воскреснет бог» запело
Духовенство всем собором,-
И, очистив дух от беса
Покаяньем и проклятьем,
Все упали на колени
Пред серебряным распятьем -
И, восстав, Йогана Гуса,
Церкви божьей во спасенье,
В назиданье христианам,
Осудили – на сожженье…
Так святая ревность к вере
Победила ковы ада!
От соборного проклятья
Дьявол вылетел из сада,
И над озером Констанцским,
В виде огненного змея,
Пролетел он над землею,
В лютой злобе искры сея.
Это видели: три стража,
Две монахини-старушки
И один констанцский ратман,
Возвращавшийся с пирушки.
 

<1860>

* * *

 
Я б тебя поцеловала,
Да боюсь, увидит месяц,
Ясны звездочки увидят;
С неба звездочка скатится
И расскажет синю морю,
Сине море скажет веслам,
Весла – Яни-рыболову,
А у Яни – люба Мара;
А когда узнает Мара -
Все узнают в околотке,
Как тебя я ночью лунной
В благовонный сад впускала,
Как ласкала, целовала,
Как серебряная яблонь
Нас цветами осыпала.
 

<1858-1862>

РАССВЕТ

 
Вот – полосой зеленоватой
Уж обозначился восток;
Туда – тепло и ароматы
Помчал со степи ветерок;
Бледнеют тверди голубые;
На горизонте – всё черней
Фигуры, словно вырезные,
В степи пасущихся коней…
 

<1863>

ПОЛДЕНЬ

 
Пар полуденный, душистый
Подымается с земли…
Что ж за звуки в серебристой
Всё мне чудятся дали?
И в душе моей, как тени
По степи от облаков,
Ряд проносится видений,
Рой каких-то давних снов.
Орды ль идут кочевые?
Рев верблюдов, скрип телег?…
Не стрельцы ль сторожевые?
Не казацкий ли набег?
Полоняночка ль родная
Песню жалкую поет
И, татарченка качая,
Голос милым подает?…
 

<1863>

* * *

 
Осенние листья по ветру кружат,
Осенние листья в тревоге вопят:
«Все гибнет, все гибнет! ты черен и гол,
О лес наш родимый, конец твой пришел!»
Не слышит тревоги их царственный лес.
Под темной лазурью суровых небес
Его спеленали могучие сны,
И зреет в нем сила для новой весны.
 

<1864>

КТО ОН?

 
Лесом частым и дремучим,
По тропинкам и по мхам,
Ехал всадник, пробираясь
К светлым невским берегам.
Только вот – рыбачья хата;
У реки старик стоял,
Челн осматривал дырявый,
И бранился, и вздыхал,
Всадник подле – он не смотрит.
Всадник молвил: «Здравствуй, дед!»
А старик в сердцах чуть глянул
На приветствие в ответ.
Все ворчал себе он под нос:
«Поздоровится тут, жди!
Времена уж не такие…
Жди да у моря сиди.
Вам ведь все ничто, боярам,
А челнок для рыбака
То ж, что бабе веретёна
Али конь для седока.
Шведы ль, наши ль шли тут утром,
Кто их знает – ото всех
Нынче пахнет табачищем…
Ходит в мире, ходит грех!
Чуть кого вдали завидишь –
Смотришь, в лес бы…
Ведь грешно!…
Лодка, вишь, им помешала,
И давай рубить ей дно…
Да, уж стала здесь сторонка
За теперешним царем!…
Из-под Пскова ведь на лето
Промышлять сюда идем».
Всадник прочь с коня и молча
За работу принялся;
Живо дело закипело
И поспело в полчаса.
Сам топор вот так и ходит,
Так и тычет долото -
И челнок на славу вышел,
А ведь был что решето.
«Ну, старик, теперь готово,
Хоть на Ладогу ступай,
Да закинуть сеть на счастье
На Петрово попытай».
«На Петрово! эко слово
Молвил! – думает рыбак.-
С топором гляди как ловок…
А по речи… Как же так?…»
И развел старик руками,
Шапку снял и смотрит в лес,
Смотрит долго в ту сторонку,
Где чудесный гость исчез.
 

<1868>

* * *

 
Возвышенная мысль достойной хочет брони;
Богиня строгая – ей нужен пьедестал,
И храм, и жертвенник, и лира, и кимвал,
И песни сладкие, и волны благовоний…
Малейшую черту обдумай строго в ней,
Чтоб выдержан был строй в наружном беспорядке,
Чтобы божественность сквозила в каждой складке,
И образ весь сиял – огнем души твоей!…
Исполнен радости, иль гнева, иль печали,
Пусть вдруг он выступит из тьмы перед тобой -
И ту рассеет тьму – прекрасный сам собой
И бесконечностью за ним лежащей дали…
 

<1869>

ЕМШАН [73]73
  Рассказ этот взят из Волынской летописи. Емшан – название душистой травы, растущей в наших степях,– вероятно, полынок.


[Закрыть]

 
Степной травы пучок сухой,
Он и сухой благоухает!
И разом степи надо мной
Все обаянье воскрешает…
Когда в степях, за станом стан,
Бродили орды кочевые,
Был хан Отрок и хан Сырчан,
Два брата, батыри лихие.
И раз у них шел пир горой -
Велик полон был взят из Руси!
Певец им славу пел, рекой
Лился кумыс во всем улусе.
Вдруг шум, и крик, и стук мечей,
И кровь, и смерть, и нет пощады!
Все врозь бежит, что лебедей
Ловцами спугнутое стадо.
То с русской силой Мономах
Всесокрушающий явился -
Сырчан в донских залег мелях,
Отрок в горах кавказских скрылся!
И шли года… Гулял в степях
Лишь буйный ветер на просторе…
Но вот – скончался Мономах,
И по Руси – туга и горе.
Зовет к себе певца Сырчан
И к брату шлет его с наказом:
«Он там богат, он царь тех стран,
Владыка надо всем Кавказом.
Скажи ему, чтоб бросил все,
Что умер враг, что спали цепи,
Чтоб шел в наследие свое,
В благоухающие степи!
Ему ты песен наших спой,-
Когда ж на песнь не отзовется,
Свяжи в пучок емшан степной
И дай ему – и он вернется».
Отрок сидит в златом шатре,
Вкруг – рой абхазянок прекрасных;
На золоте и серебре
Князей он чествует подвластных.
Введен певец. Он говорит,
Чтоб в степи шел Отрок без страха,
Что путь на Русь кругом открыт,
Что нет уж больше Мономаха!
Отрок молчит, на братнин зов
Одной усмешкой отвечает -
И пир идет, и хор рабов
Его, что солнце, величает.
Встает певец, и песни он
Поет о былях половецких,
Про славу дедовских времен
И их набегов молодецких,-
Отрок угрюмый принял вид
И, на певца не глядя, знаком,
Чтоб увели его – велит
Своим послушливым кунакам.
И взял пучок травы степной
Тогда певец и подал хану,-
И смотрит хан – и, сам не свой,
Как бы почуя в сердце рану,
За грудь схватился… Все глядят -
Он грозный хан, что ж это значит?
Он, пред которым все дрожат,-
Пучок травы целуя, плачет!
И вдруг, взмахнувши кулаком:
«Не царь я больше вам отныне! –
Воскликнул.– Смерть в краю родном
Милей, чем слава на чужбине!»
Наутро, чуть осел туман
И озлатились гор вершины,
В горах идет уж караван -
Отрок с немногою дружиной.
Минуя гору за горой,
Все ждет он – скоро ль степь родная -
И вдаль глядит, травы степной
Пучок из рук не выпуская.
 

<1874>

ИЗ ГАФИЗА

 
Встрепенись, взмахни крылами,
Торжествуй, о сердце, пой,
Что опутано сетями
Ты у розы огневой,
Что ты в сети к ней попалось,
А не в сети к мудрецам,
Что не им внимать досталось
Дивным песням и слезам;
И хоть слез, с твоей любовью,
Ты моря у ней прольешь
И из ран горячей кровью
Все по капле изойдешь,-
Но зато умрешь мгновенно
Вместе с песнею своей
В самый пыл – как вдохновенный
Умирает соловей.
 

<1875>

ВЕСНА

Посвящается Коле Трескину

 
Уходи, Зима седая!
Уж красавицы Весны
Колесница золотая
Мчится с горной вышины!
Старой спорить ли, тщедушной,
С ней – царицею цветов,
С целой армией воздушной
Благовонных ветерков!
А что шума, что гуденья,
Теплых ливней и лучей,
И чиликанья, и пенья!…
Уходи себе скорей!
У нее не лук, не стрелы,
Улыбнулась лишь – и ты,
Подобрав свой саван белый,
Поползла в овраг, в кусты!…
Да найдут и по оврагам!
Вон уж пчел рои шумят,
И летит победным флагом
Пестрых бабочек отряд!
 

<1881>

ПЕРЕЧИТЫВАЯ ПУШКИНА

 
Его стихи читая – точно я
Переживаю некий миг чудесный -
Как будто надо мной гармонии небесной
Вдруг понеслась нежданная струя…
Нездешними мне кажутся их звуки:
Как бы влиясь в его бессмертный стих,
Земное все – восторги, страсти, муки -
В небесное преобразилось в них!
 

<1887>

* * *

 
Мысль поэтическая,– нет! -
В душе мелькнув, не угасает!
Ждет вдохновенья много лет
И – вспыхнув вдруг – как бы в ответ
Призыву свыше – воскресает…
Дать надо времени протечь,
Нужна, быть может, в сердце рана -
И не одна,– чтобы облечь
Мысль эту в образ и извлечь
Из первобытного тумана…
 

<1887>

ГРОЗА

 
Кругом царила жизнь и радость,
И ветер нес ржаных полей
Благоухание и сладость
Волною мягкою своей.
Но вот, как бы в испуге, тени
Бегут по золотым хлебам -
Промчался вихрь – пять-шесть мгновений -
И, в встречу солнечным лучам,
Встают с серебряным карнизом
Чрез все полнеба ворота,
И там, за занавесом сизым,
Сквозят и блеск и темнота.
Вдруг словно скатерть парчевую
Поспешно сдернул кто с полей,
И тьма за ней в погоню злую,
И все свирепей и быстрей.
Уж расплылись давно колонны,
Исчез серебряный карниз,
И гул пошел неугомонный,
И огнь и воды полились…
Где царство солнца и лазури!
Где блеск полей, где мир долин!
Но прелесть есть и в шуме бури,
И в пляске ледяных градин!
Их нахватать – нужна отвага!
И – вон как дети в удальце
Ее честят! как вся ватага
Визжит и скачет на крыльце!
 

<1887>

* * *

 
Уж побелели неба своды…
Промчался резвый ветерок…
Передрассветный сон природы
Уже стал чуток и легок.
Блеснуло солнце: гонит ночи
С нее последнюю дрему -
Она, вздрогнув, открыла очи
И улыбается ему.
 

<1887>

ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ

 
Все готово. Мусикийский
Дан сигнал… сердца дрожат…
По арене олимпийской
Колесниц помчался ряд…
Трепеща, народ и боги
Смотрят, сдерживая крик…
Шибче, кони быстроноги!
Шибче!.. близко… страшный миг!
Главк… Евмолп… опережают…
Не смотри на отсталых!
Эти… близко… подъезжают…
Ну – который же из них?
«Главк!» – кричат… и вон он, гордый,
Шагом едет взять трофей,
И в пыли чуть видны морды
Разозлившихся коней.
 

<1887>

СТАРЫЙ ДОЖ

 
«Ночь светла; в небесном поле
Ходит Веспер золотой;
Старый дож плывет в гондоле
С догарессой молодой…»[74]74
  Эти четыре строчки найдены в бумагах Пушкина как начало чего-то. Да простит мне тень великого поэта попытку угадать: что же было дальше?


[Закрыть]
Занимает догарессу
Умной речью дож седой…
Слово каждое по весу -
Что червонец дорогой…
Тешит он ее картиной,
Как Венеция, тишком,
Весь, как тонкой паутиной,
Мир опутала кругом:
«Кто сказал бы в дни Аттилы,
Чтоб из хижин рыбарей
Всплыл на отмели унылой
Этот чудный перл морей!
Чтоб укрывшийся в лагуне
Лев святого Марка стал
Выше всех владык – и втуне
Рев его не пропадал!
Чтоб его тяжелой лапы
Мощь почувствовать могли
Императоры, и папы,
И султан, и короли?
Подал знак – гремят перуны,
Всюду смута настает,
А к нему – в его лагуны -
Только золото плывет!…»
Кончил он, полусмеяся,
Ждет улыбки, но – глядит -
На плечо его склоняся,
Догаресса – мирно спит!…
«Все дитя еще!» – с укором,
Полным ласки, молвил он -
Только слышит – вскинул взором -
Чье-то пенье… цитры звон…
И все ближе это пенье
К ним несется над водой,
Рассыпаясь в отдаленье
В голубой простор морской…
Дожу вспомнилось былое…
Море зыбилось едва…
Тот же Веспер… «Что такое?
Что за глупые слова!»
Вздрогнул он, как от укола
Прямо в сердце… Глядь: плывет,
Обгоняя их, гондола,
Кто-то в маске там поет:
«С старым дожем плыть в гондоле…
Быть – его и – не любить…
И к другому, в злой неволе,
Тайный помысел стремить…
Тот «другой» – о догаресса!…-
Самый ад не сладит с ним!
Он безумец, он повеса,-
Но он – любит и – любим!…»
Дож рванул усы седые…
Мысль за мыслью, целый ад,
Словно молний стрелы злые,
Душу мрачную браздят…
А она – так ровно дышит,
На плече его лежит…
«Что же?… Слышит иль не слышит?
Спит она – или не спит?!»
 

<1888>

* * *

 
Вчера – ив самый миг разлуки
Я вдруг обмолвился стихом –
Исчезли слезы, стихли муки,
И точно солнечным лучом
И близь и даль озолотило…
Но не кори меня, мой друг!
Венец свой творческая сила
Кует лишь из душевных мук!
Глубоким выхвачен он горем
Из недр души заповедных -
Как жемчуг, выброшенный морем
Под грохот бури – этот стих!
 

<1889>

А. ФЕТ

* * *

 
Печальная береза
У моего окна,
И прихотью мороза
Разубрана она.
Как гроздья винограда,
Ветвей концы висят,-
И радостен для взгляда
Весь траурный наряд.
Люблю игру денницы
Я замечать на ней,
И жаль мне, если птицы
Стряхнут красу ветвей.
 

<1842>

* * *

 
Кот поет, глаза прищуря,
Мальчик дремлет на ковре,
На дворе играет буря,
Ветер свищет на дворе.
«Полно тут тебе валяться,
Спрячь игрушки да вставай!
Подойди ко мне прощаться,
Да и спать себе ступай».
Мальчик встал.
А кот глазами
Поводил и все поет;
В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.
 

<1842>

* * *

 
Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна,
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далеких
Одинокий бег.
 

<1842>

* * *

 
Стихом моим незвучным и упорным
Напрасно я высказывать хочу
Порыв души, но, звуком непокорным
Обманутый, душой к тебе лечу.
Мне верится, что пламенную веру
В душе твоей возбудит тайный стих,
Что грустию невольною размеру
Она должна сочувствовать на миг.
Да, ты поймешь, поймешь – я это знаю –
Все, чем душа родная прожила,-
Ведь я ж всегда по чувству угадаю
Твой след везде, где ты хоть раз была.
 

<1842>

* * *

 
Зеркало в зеркало, с трепетным лепетом,
Я при свечах навела;
В два ряда свет – и таинственным трепетом
Чудно горят зеркала.
Страшно припомнить душой оробелою:
Там, за спиной, нет огня…
Тяжкое что-то над шеею белою
Плавает, давит меня!
Ну как уставят гробами дубовыми
Весь этот ряд между свеч!
Ну как лохматый с глазами свинцовыми
Выглянет вдруг из-за плеч!
Ленты да радуги, ярче и жарче дня…
Дух захватило в груди…
Суженый! золото, сёребро!… Чур меня,
Чур меня – сгинь, пропади!
 

<1842>

AVE MARIA

 
Ave Maria – лампада тиха,
В сердце готовы четыре стиха:
Чистая дева, скорбящего мать,
Душу проникла твоя благодать.
Неба царица, не в блеске лучей,
В тихом предстань сновидении ей!
Ave Maria – лампада тиха,
Я прошептал все четыре стиха.
 

<1842>

* * *

 
Как много, боже мой, за то б я отдал дней,
Чтоб вечер северный прожить тихонько с нею
И все пересказать ей языком очей,
Хоть на вечер один назвав ее своею,
Чтоб на главе моей лилейная рука,
Небрежно потонув, власы приподнимала,
Чтоб от меня была забота далека,
Чтоб счастью одному душа моя внимала,
Чтобы в очах ее слезинка родилась -
Та, над которой я так передумал много,-
Чтобы душа моя на все отозвалась -
На все, что было ей даровано от бога!
 

<1842>

* * *

 
На заре ты ее не буди,
На заре она сладко так спит;
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.
И подушка ее горяча,
И горяч утомительный сон,
И, чернеясь, бегут на плеча
Косы лентой с обеих сторон.
А вчера у окна ввечеру
Долго-долго сидела она
И следила по тучам игру,
Что, скользя, затевала луна.
И чем ярче играла луна,
И чем громче свистал соловей,
Все бледней становилась она,
Сердце билось больней и больней.
Оттого-то на юной груди,
На ланитах так утро горит.
Не буди ж ты ее, не буди…
На заре она сладко так спит!
 

<1842>

* * *

 
Не отходи от меня,
Друг мой, останься со мной!
Не отходи от меня:
Мне так отрадно с тобой…
Ближе друг к другу, чем мы,-
Ближе нельзя нам и быть;
Чище, живее, сильней
Мы не умеем любить.
Если же ты – предо мной,
Грустно головку склоня,-
Мне так отрадно с тобой:
Не отходи от меня!
 

<1842>

* * *

 
Тихая, звездная ночь,
Трепетно светит луна;
Сладки уста красоты
В тихую, звездную ночь.
Друг мой! в сиянье ночном
Как мне печаль превозмочь?…
Ты же светла, как любовь,
В тихую, звездную ночь.
Друг мой, я звезды люблю –
И от печали не прочь…
Ты же еще мне милей
В тихую, звездную ночь.
 

<1842>

* * *

 
Буря на нёбе вечернем,
Моря сердитого шум -
Буря на море и думы,
Много мучительных дум –
Буря на море и думы,
Хор возрастающих дум –
Черная туча за тучей,
Моря сердитого шум.
 

<1842>

* * *

 
Теплым ветром потянуло,
Смолк далекий гул,
Поле тусклое уснуло,
Гуртовщик уснул.
В загородке улеглися
И жуют волы,
Звезды частые зажглися
По навесу мглы.
Только выше все всплывает
Месяц золотой,
Только стадо обегает
Пес сторожевой.
Редко, редко кочевая
Тучка бросит тень…
Неподвижная, немая,
Ночь светла, как день.
 

<1842>

* * *

 
Право, от полной души я благодарен соседу:
Славная вещь – под окном в клетке держать соловья.
Грустно в неволе певцу, но чары сильны у природы:
Только прощальным огнем озлатятся кресты на церквах
И в расцветающий сад за высоким, ревнивым забором
Вечера свежесть вдыхать выйдет соседка одна,-
Тени ночные в певце пробудят желание воли,
И под окном соловей громко засвищет любовь.
Что за головка у ней, за белые плечи и руки!
Что за янтарный отлив на роскошных извивах волос!
Стан – загляденье! притом какая лукавая ножка!
Будто бы дразнит, мелькая…
Но вечер давно уж настал…
Что ж не поет соловей или что ж не выходит соседка?…
Может, сегодня мы все трое друг друга поймем.
 

<1842>

* * *

 
Скучно мне вечно болтать о том, что высоко, прекрасно;
Все эти толки меня только к зевоте ведут…
Бросив педантов, бегу с тобой побеседовать, друг мой;
Знаю, что в этих глазах, черных и умных глазах,
Больше прекрасного, чем в нескольких стах фолиантах,
Знаю, что сладкую жизнь пью с этих розовых губ.
Только пчела узнает в цветке затаенную сладость,
Только художник на всем чует прекрасного след.
 

<1842>

* * *

 
Я жду… Соловьиное эхо
Несется с блестящей реки,
Трава при луне в бриллиантах,
На тмине горят светляки.
Я жду… Темно-синее небо
И в мелких и в крупных звездах,
Я слышу биение сердца
И трепет в руках и в ногах.
Я жду… Вот повеяло с юга;
Тепло мне стоять и идти;
Звезда покатилась на запад…
Прости, золотая, прости!
 

<1842>

* * *

 
Шумела полночная вьюга
В лесной и глухой стороне.
Мы сели с ней друг подле друга.
Валежник свистал на огне.
И наших двух теней громады
Лежали на красном полу,
А в сердце ни искры отрады,
И нечем прогнать эту мглу!
Березы скрипят за стеною,
Сук ели трещит смоляной…
О друг мой, скажи, что с тобою?
Я знаю давно, что со мной!
 

<1842>

ВАКХАНКА

 
Под тенью сладостной полуденного сада,
В широколиственном венке из винограда
И влаги вакховой томительной полна,
Чтоб дух перевести, замедлилась она.
Закинув голову, с улыбкой опьяненья,
Прохладного она искала дуновенья,
Как будто волосы уж начинали жечь
Горячим золотом ей розы пышных плеч.
Одежда жаркая все ниже опускалась,
И молодая грудь все больше обнажалась,
А страстные глаза, слезой упоены,
Вращались медленно, желания полны.
 

<1843>

* * *

 
Облаком волнистым
Пыль встает вдали;
Конный или пеший -
Не видать в пыли!
Вижу: кто-то скачет
На лихом коне.
Друг мой, друг далекий,
Вспомни обо мне!
 

<1843>

УЗНИК

 
Густая крапива
Шумит под окном,
Зеленая ива
Повисла шатром;
Веселые лодки
В дали голубой;
Железо решетки
Визжит под пилой.
Бывалое горе
Уснуло в груди,
Свобода и море
Горят впереди.
Прибавилось духа,
Затихла тоска,
И слушает ухо,
И пилит рука.
 

<1843>

* * *

 
Я долго стоял неподвижно,
В далекие звезды вглядясь,-
Меж теми звездами и мною
Какая-то связь родилась.
Я думал… не помню, что думал;
Я слушал таинственный хор,
И звезды тихонько дрожали,
И звезды люблю я с тех пор…
 

<1843>