Текст книги "Русская поэзия XIX века. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

* * *

 
Где ты, моя юность?
Где ты, моя сила?…
Горькая кручина
Грудь мою сдавила.
Голове поникшей
Тяжело подняться;
Думы в ней, как тучи
Черные, роятся;
И сквозь эти тучи
Солнце не проблещет;
Сердце, точно голубь
Раненый, трепещет.
Эх, судьба-злодейка!
Ты меня сгубила;
В мрачный, тесный угол
Злой нуждой забила.
 

<1866>

* * *

 
Сиротой я росла,
Как былинка в поле;
Моя молодость шла
У других в неволе.
Я с тринадцати лет
По людям ходила:
Где качала детей,
Где коров доила.
Светлой радости я,
Ласки не видала:
Износилась моя
Красота, увяла.
Износили ее
Горе да неволя:
Знать, такая моя
Уродилась доля.
Уродилась я
Девушкой красивой:
Да не дал только бог
Доли мне счастливой.
Птичка в темном саду
Песни распевает,
И волчица в лесу
Весело играет.
Есть у птички гнездо,
У волчицы дети -
У меня ж ничего,
Никого на свете.
Ох, бедна я, бедна,
Плохо я одета,-
Никто замуж меня
И не взял за это!
Эх ты, доля моя,
Доля-сиротинка!
Что полынь ты трава,
Горькая осинка!
 

<1867>

* * *

 
Не проси от меня
Светлых песен любви;
Грустны песни мои,
Как осенние дни!
Звуки их – шум дождя,
За окном ветра вой;
То рыданья души,
Стоны груди больной.
 

<1868 или 1869>

НА БЕРЕГУ

 
Как в сумерки легко дышать на берегу!
Померкли краски дня, картины изменились;
Ряды больших стогов, стоящих на лугу,
Туманом голубым, как дымкою, покрылись.
На пристани давно замолкли шум и стук;
Все реже голоса доносятся до слуха;
Как будто стихло все,– но всюду слышен звук,
И тихий плеск воды так сладко нежит ухо.
Вот черный жук гудит… вот свистнул коростель…
Вот где-то вдалеке плеснулось уток стадо…
Пора бы мне домой – за ужин и в постель;
Но этой тишине душа моя так рада.
И я готов всю ночь сидеть на берегу,
И не ходить домой, и вовсе не ложиться,
Чтоб запахом травы на скошенном лугу
И этой тишиной целебной насладиться.
На ширь глухих полей, под тень лесов густых
Душа моя рвалась, измучена тревогой,-
И, может быть, вдали от горьких слез людских
Я создал бы в тиши здесь светлых песен много.
Но жизнь моя прошла в заботе городской,
И сил моих запас иссяк в борьбе суровой.
И вот теперь сюда приплелся я больной.
Природа-мать! врачуй и дай мне силы снова!
 

<1876>

КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА

 
Точно море в час прибоя,
Площадь Красная гудит.
Что за говор? Что там против
Места лобного стоит?
Плаха черная далеко
От себя бросает тень…
Нет ни облачка на небе…
Блещут главы… Ясен день.
Ярко с неба светит солнце
На кремлевские зубцы,
И вокруг высокой плахи
В два ряда стоят стрельцы.
Вот толпа заколыхалась,-
Проложил дорогу кнут:
Той дороженькой на площадь
Стеньку Разина ведут.
С головы казацкой сбриты
Кудри, черные как смоль;
Но лица не изменили
Казни страх и пытки боль.
Так же мрачно и сурово,
Как и прежде, смотрит он,-
Перед ним былое время
Восстает, как яркий сон:
Дона тихого приволье,
Волги-матушки простор,
Где с судов больших и малых
Брал он с вольницей побор;
Как он с силою казацкой
Рыскал вихорем степным
И кичливое боярство
Трепетало перед ним.
Душит злоба удалого,
Жгет огнем и давит грудь,
Но тяжелые колодки
С ног не в силах он смахнуть.
С болью тяжкою оставил
В это утро он тюрьму:
Жаль не жизни, а свободы,
Жалко волюшки ему.
Не придется Стеньке кликнуть
Клич казацкой голытьбе
И призвать ее на помощь
С Дона тихого к себе.
Не удастся с этой силой
Силу ратную тряхнуть –
Воевод, бояр московских
В три погибели согнуть.
«Как под городом Симбирском
(Думу думает Степан)
Рать казацкая побита,
Не побит лишь атаман.
Знать, уж долюшка такая,
Что на Дон казак бежал,
На родной своей сторонке
Во поиманье попал.
Не больна мне та обида,
Та истома не горька,
Что московские бояре
Заковали казака,
Что на помосте высоком
Поплачусь я головой
За разгульные потехи
С разудалой голытьбой.
Нет, мне та больна обида,
Мне горька истома та,
Что изменною неправдой
Голова моя взята!
Вот сейчас на смертной плахе
Срубят голову мою,
И казацкой алой кровью
Черный помост я полью…
Ой ты, Дон ли мой родимый!
Волга – матушка-река!
Помяните добрым словом
Атамана-казака!…»
Вот и помост перед Стенькой…
Разин бровью не повел.
И наверх он по ступеням
Бодрой поступью взошел.
Поклонился он народу,
Помолился на собор…
И палач в рубахе красной
Высоко взмахнул топор…
«Ты прости, народ крещеный!
Ты прости-прощай, Москва!…»
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова.
 

<1877>

* * *

 
Не корите, други,
Вы меня за это,
Что в моих твореньях
Нет тепла и света.
Как кому на свете
Дышится, живется –
Такова и песня
У него поется…
Жизнь дает для песни
Образы и звуки:
Даст ли она радость,
Даст ли скорбь и муки,
Даст ли день роскошный,
Тьму ли без рассвета –
То и отразится
В песне у поэта.
Песнь моя тосклива…
Виноват в том я ли,
Что мне жизнь ссудила
Горе да печали?
 

<1878>

С. ДРОЖЖИН

ПЕСНЯ ШВЕЙ

Усталые пальцы болят, затекли,

Смыкаются очи дремотой.

Т. Гуд

 
«На дворе уж темно,
Дождь стучится в окно,
Буйный ветер в трубе завывает.
Я привычной рукой
Шью, и горькой тоской
Моя девичья грудь изнывает.
Часто днем голодна,
За работой без сна
Ночь осеннюю я коротаю,
Не смыкая очей,
Песню грустную швей
От зари до зари распеваю.
Шью и шью я, пока
Онемеет рука,
В жилах кровь пока алая льется,
Пока мозг не иссох
И последний мой вздох
Вместе с жизнью моей не порвется».
Так вечерней порой
С безысходной тоской
Свою песню швея распевала,
И другая пред ней
Жизнь счастливых людей
В ее мрачном углу оживала;
Оживала она,
Как с глубокого дна
Дума новая вдруг подымалась.
Ей хотелось иль жить,
Иль чтоб жизни всей нить
Как-нибудь поскорей оборвалась.
Средь мучительных грез
Взор мутится от слез
И смыкается тяжкой дремотой;
С неба зорька глядит,
А она все сидит
И поет песню швей за работой.
 

<1875>

МОЯ МУЗА

1

 
Моя муза родилась в крестьянской избе,
Ни читать, ни писать не умела,
Только сердце простое имела
И, мой славный народ, о тебе
Много искренних песен пропела.
 

2

 
Моя муза родилась крестьянкой простой
И простым меня песням учила,
Из деревни родной часто в город большой
За собою певца уводила.
Когда пели мы с ней, то бедняк забывал
Все, что в сердце его наболело,
Когда пашню пахал иль железо ковал,
С этой песней работа кипела;
По селам, деревням, по большим городам
Она тихою грустью звучала
И участье ко всем горемычным людям
У счастливых людей вызывала.
 

<1875>

* * *

 
Честным порывам дай волю свободную,
Начатый труд довершай
И за счастливую долю народную
Жизнь всю до капли отдай!
Теплой любви – векового призвания -
В сердце своем не гаси,
Чудною силою – светочем знания
Будь на Руси.
 

<1879>

* * *

 
Жар весенних лучей
И томит и живит,
С гор спадая, ручей
По каменьям журчит,
Старый пахарь межой
За сохою идет,
А в селе за рекой
Кто-то песню ведет.
Смотрит весело день
На поля и леса,
Только облачка тень
Бороздит небеса.
 

<1880>

* * *

 
Я для песни задушевной
Взял лесов зеленых шепот,
А у Волги в жар полдневный
Темных струй подслушал ропот;
Взял у осени ненастье,
У весны – благоуханье;
У народа взял я счастье
И безмерное страданье.
 

<1891>

* * *

 
Ценою жгучих слез и муки,
Среди томительных ночей,
Купил я вас, живые звуки,
У бедной родины моей.
Не будьте ж в мире сиротами,
Идите, скорбные, в народ,
Который чуткими сердцами
Вас приласкает и поймет.
 

<1892>

Д. САДОВНИКОВ

* * *

 
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выбегают расписные,
Острогрудые челны.
На переднем Стенька Разин,
Обнявшись с своей княжной,
Свадьбу новую справляет
И веселый и хмельной.
А княжна, склонивши очи,
Ни жива и ни мертва,
Робко слушает хмельные,
Неразумные слова.
«Ничего не пожалею!
Буйну голову отдам!» –
Раздается по окрестным
Берегам и островам.
«Ишь ты, братцы, атаман-то
Нас на бабу променял!
Ночку с нею повозился –
Сам наутро бабой стал…
Ошалел…» Насмешки, шепот
Слышит пьяный атаман –
Персиянки полоненной
Крепче обнял полный стан.
Гневно кровью налилися
Атамановы глаза,
Брови черные нависли,
Собирается гроза…
«Эх, кормилица родная,
Волга – матушка-река!
Не видала ты подарков
От донского казака!…
Чтобы не было зазорно
Перед вольными людьми,
Перед вольною рекою,-
На, кормилица… возьми!»
Мощным взмахом поднимает
Полоненную княжну
И, не глядя, прочь кидает
В набежавшую волну…
«Что затихли, удалые?…
Эй ты, Фролка, черт, пляши!…
Грянь, ребята, хоровую
За помин ее души!…»
 

<1883>

А. БОРОВИКОВСКИЙ

К СУДЬЯМ

 
Мой тяжкий грех, мой умысел злодейский
Суди, судья, но проще, но скорей:
Без мишуры, без маски фарисейской,
Без защитительных речей…
Крестьянскую дерюгу вместо платья
Одев и сняв «преступно» башмаки,
Я шла туда, где стонут наши братья,
Где вечный труд и бедняки.
Застигнута на месте преступленья,
С «поличным» я на суд приведена…
Зачем же тут «свидетели» и «пренья»?
Ведь я кругом уличена!
Оставь, судья, ненужные вопросы…
Взгляни – я вся в уликах: на плечах
Мужицкая одежда, ноги босы,
Мозоли видны на руках.
Тяжелою работой я разбита…
Но знаешь ли, в душе моей, на дне,
Тягчайшая из всех улик сокрыта:
Любовь к родимой стороне.
Но знай и то, что, как я ни преступна,
Ты надо мной бессилен, мой судья…
Нет, я суровой каре недоступна,
И победишь не ты, а я.
«Пожизненно» меня ты погребаешь,
Но мой недуг уж написал протест…
И мне грозит – сам видишь ты и знаешь
Лишь кратковременный арест…
А я умру все с тою же любовью…
И, уронив тюремные ключи,
С молитвою приникнут к изголовью
И зарыдают палачи!…
 

<1877>

П. ЯКУБОВИЧ

ПАДАЛЬ

 
Было ясное утро. Под музыку нежных речей
Шли тропинкою мы; полной грудью дышалось.
Вдруг вы вскрикнули громко: на ложе из жестких камней
Безобразная падаль валялась…
Как бесстыдная женщина, нагло вперед
Обнаженные ноги она выставляла,
Открывая цинично зеленый живот,
И отравой дышать заставляла…
Но, как будто на розу, на остов гнилой
Небо ясно глядело, приветно синея!
Только мы были хмуры, и вы, ангел мой,
Чуть стояли, дрожа и бледнея.
Рои мошек кружились вблизи и вдали,
Неприятным жужжаньем наш слух поражая;
Вдоль лоскутьев гнилых, извиваясь, ползли
И текли, как похлебка густая,
Батальоны червей… Точно в море волна,
Эта черная масса то вниз опадала,
То вздымалась тихонько; как будто она
Еще жизнию смутной дышала.
И неслась над ней музыка странная…
Так Зерна хлеба шумят, когда ветра стремленьем
Их несет по гумну; так сбегает в овраг
Говорливый ручей по каменьям.
Формы тела давно уже были мечтой,
Походя на эскиз, торопливо и бледно
На бумагу набросанный чьей-то рукой
И закинутый в угол бесследно.
Из-за груды каменьев на смрадный скелет
Собачонка глядела, сверкая глазами
И как будто смакуя роскошный обед,
Так не вовремя прерванный нами…
И, однако, и вам этот жребий грозит -
Быть таким же гнилым, отвратительным сором,
Вам, мой ангел, с горячим румянцем ланит,
С вашим кротко мерцающим взором!
Да, любовь моя, да, мое солнце! Увы,
Тем же будете вы… В виде столь же позорном,
После таинств последних, уляжетесь вы
Средь костей, под цветами и дерном.
Так скажите ж червям, что сползутся в свой срок
Пожирать ваши ласки на тризне ужасной,
Что я душу любви моей мертвой сберег,
Образ пери нетленно прекрасный!
 

<1880>

* * *

 
Я пою для тех, чьи души юны,
Кто болел, как за себя, за брата.
Музой был мне сумрак каземата,
Цепь с веревкой – лиры были струны.
Вам заботы об искусстве строгом,
Вам, певцы любви и ликованья!
Я пою великие страданья
Поколенья, проклятого богом.
 

<1884>

* * *

 
Не за каждым всплеском моря
Кормчий с трепетом следит:
Все решит последний, грозный,
Все девятый вал решит!
Но, чтоб вал пришел девятый,
Вал последний, роковой,-
Нужны первые усилья,
Нужен первый вал… второй…
Пусть они едва заметны,
Пусть они отражены:
Ждите, братья, ждите с верой
Побеждающей волны!
 

<1884>

АЛЬБАТРОС

 
Когда в морском пути тоска грызет матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.
И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут,– он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу буре,
Застенчиво влачит, как два больших весла.
Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.
Поэт, вот образ твой! Ты так же без усилья
Летаешь в облаках средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
 

<1890>

ОБЛАКО

 
Сегодня наш рудник весь потонул в цветах!
Толпа колодников, обритых и в цепях,
Вперив еще раз вдаль тоскующие взоры,
Вздыхая и кряхтя, в свои вползает норы.
Безрадостный приют неволи и труда!
С обледенелых стен ручьем бежит вода;
Спускаясь в полутьме, о мокрые ступени
Скользит нога… Склонись по-рабски на колени -
И в каменную грудь бессмысленно стучи!
А сердце гордое безропотно молчи!…
На вольный божий свет я вышел из могилы,
От холода дрожа, озлобленный, унылый,
И ненавистным все нашел опять вокруг -
Всей этой красоты бездушной ликованье,
Природы наглый блеск перед лицом страданья,
И ароматный лес, и гор зеленых круг…
Но вдруг – там, в вышине, в лазури чистой утра,-
Невольно взор маня причудливой игрой,
С каймой из золота обломок перламутра,
От юга облачко промчалось с быстротой.
И в душу брызнул свет поэзии забытой,
И сердце мертвое мгновенно расцвело.
– О, что тебя в наш край суровый занесло,
Чудесный гость весны? Порыв ли бурь сердитый
Или бродячий нрав? Из Ганга ль светлых вод,
Из темных ли пучин ты вышло океана?
Отчизну знойную, где рай земной цветет,
Скажи, успело ль ты забыть в стране тумана?
Но вот нахмурился твой лучезарный лик,
Ты дрогнуло и ввысь испуганно вспорхнуло!
Огонь цветов померк… Еще блаженный миг -
И утра дивное виденье потонуло.
Не ужаснулось ли ты вида наших мук,
Свирепости людской, безумья и позора?
В мысль не пришло ль тебе, что от бездушных рук
Не скроешься и ты, любимица простора?…
– Прости, краса небес! Минутный гость, прости!
Спасибо и за то: волшебный сон свободы
Ты пробудил во мне… Счастливого пути
В счастливую страну, где ясен пир природы!
Ты побывай и там, в краю весны моей,
Где милая моя печально увядает,
Где в зелени садов рокочет соловей
Про счастье и любовь и синий Днестр сверкает.
Шепни ей с ветерком, который мчит тебя,
Что прошлое отнять у нас бессильны годы,
Что все я верен ей, что все я жду, любя:
Затворы упадут – и грянет весть свободы!
 

<1892>

* * *

 
Ни о чем не жалею я в прошлом, друзья,
Ни одной бы черты в нем не вычеркнул я…
Боль и слезы его – звучной песни слова
Слово выкинешь вон – и вся песня мертва!
Там, за каждой слезой, в каждом сумрачном дне
Солнца яркого луч вспоминается мне:
Это солнце я в сердце горячем носил -
Я одними страданьями с родиной жил!
Жизнь мелькнула волшебным, сверкающим сном…
Ни о чем не жалею, друзья, ни о чем!
 

<1903>

* * *

 
Ты целый мир вместить могла бы в свой альков,
Исчадье похоти! От праздности ты злобна!
С зарею новою на жерновах зубов
Ты сердце новое измалывать способна.
Глаза твои блестят, как вывески купцов,
Как пламя факелов на торжествах публичных;
Для наглости твоей нарядов нет циничных,
На языке твоем нет заповедных слов.
Машина страшная, глухая и слепая,
Спасительный вампир, сосущий кровь земли!
Как не стыдишься ты? Как, зеркала встречая,
Не видишь прелести увядшие свои?
Иль вид могучий зла, что от тебя родится,
Ни разу ужасом не поражал тебя?
Меж тем природа-мать, свои пути любя,
Тебя, о женщина, людских грехов царица,
Тебя, животное бездушное, берет,
Лепя и гения, которым мир гордится…
О, грязь блестящая! О, мерзостный почет!
 

<1909>

В. ФИГНЕР

ЛОПАТИНУ

 
Нам выпало счастье – все лучшие силы
В борьбе за свободу всецело отдать…
Теперь же готовы мы вплоть до могилы
За дело народа терпеть и страдать!…
Терпеть без укоров, страдать без проклятий,
Спокойно и скромно в тиши угасать,
Но тихим страданьем своим – юных братий
На бой за свободу и равенство звать!
 

<1887>

МАТЕРИ

 
Если, товарищ, на волю ты выйдешь,
Всех, кого любишь, увидишь, обнимешь,
Ты не забудь мою мать!
Ради всего, что есть в жизни святого,
Чистого, нежного, нам дорогого,
Дай обо мне ты ей знать!
Ты ей скажи, что жива я, здорова,
Что не ищу я удела иного -
Всем идеалам верна…
Было мне трудно здесь первое время:
Страшно разлуки тяжелое бремя…
Думала – сломит она.
Но не сломила… Теперь не бледнею,
Что уж надежды в душе не имею
Мать дорогую обнять!…
Мать не прошу я любить: сердце чует,
Что и без просьб она любит, горюет,
Образ мой в сердце хранит.
Но пусть не плачет, меня вспоминая:
Я весела… я бодра… Пусть родная
Горем себя не томит!
Пусть лишь в молитвах меня поминает,
Пусть лишь крестом издали осеняет –
Дочь трудный путь да свершит!…
 

<1888>

* * *

 
Пали все лучшие… В землю зарытые,
В месте пустынном безвестно легли!
Кости, ничьею слезой не омытые,
Руки чужие в могилу снесли…
Нет ни крестов, ни оград, и могильная
Надпись об имени славном молчит…
Выросла травка, былинка бессильная,
Долу склонилась – и тайну хранит…
Были свидетелем волны кипучие,
Гневно вздымаются, берег грызут…
Но и они, эти волны могучие,
Родине весточку вдаль не снесут!
 

<1897>

А. БАРЫКОВА

У КАБАКА

 
Я не могу забыть ужасного виденья.
Страшней всего в нем то, что это не был сон,
Не бред болезненный, не блажь воображенья:
Кошмар был наяву и солнцем освещен.
Оборвана, бледна, худа и безобразна,
Бесчувственно пьяна, но, верно, голодна,
У двери кабака, засаленной и грязной,
На слякоти ступень свалилася она -
Кормилица и мать. Живой скелет ребенка
Повиснул на груди иссохшей и грызет
Со злобой жадного, голодного волчонка
И вместо молока дурман и смерть сосет.
Кругом галдит народ на площади базара,
И в воздухе висят над серою толпой
Ругательства да смрад промозглого товара.
Спокойно на углу стоит городовой,
А солнце-юморист с улыбкой властелина
Из синей пустоты сияет так светло,
Лаская, золотя ужасную картину
Лучами ясными эффектно и тепло.
 

<1880>

А. АПУХТИН

* * *

 
Гремела музыка, горели ярко свечи,
Вдвоем мы слушали, как шумный длился бал,
Твоя дрожала грудь, твои пылали плечи,
Так ласков голос был, так нежны были речи;
Но я в смущении не верил и молчал.
В тяжелый горький час последнего прощанья
С улыбкой на лице я пред тобой стоял,
Рвалася грудь моя от боли и страданья,
Печальна и бледна, ты жаждала признанья…
Но я в волнении томился и молчал.
Я ехал. Путь лежал передо мной широко…
Я думал о тебе, я все припоминал,
О, тут я понял все, я полюбил глубоко,
Я говорить хотел, но ты была далеко,
Но ветер выл кругом… я плакал и молчал.
 

<1858>

* * *

 
О, боже, как хорош прохладный вечер лета!
Какая тишина!
Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета
У этого окна.
Какой-то темный лик мелькает по аллее,
И воздух недвижим,
И кажется, что там еще, еще темнее,
За садом молодым.
Уж поздно… Все сильней цветов благоуханье,
Сейчас взойдет луна…
На небесах покой, и на земле молчанье
И всюду тишина.
Давно ли в этот сад, в чудесный вечер мая,
Входили мы вдвоем?
О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая,
Бывало, обойдем!
И вот я здесь один, с измученной, усталой,
Разбитою душой.
Мне хочется рыдать, припавши, как бывало,
К груди твоей родной…
Я жду… но не слыхать знакомого привета,
Душа болит одна…
О, боже, как хорош прохладный вечер лета,
Какая тишина!
 

<1859>

АСТРАМ

 
Поздние гости отцветшего лета,
Шепчутся ваши головки понурые,
Словно клянете вы дни без просвета,
Словно пугают вас ноченьки хмурые…
Розы – вот те отцвели, да хоть жили…
Нечего вам помянуть пред кончиною;
Звезды весенние вам не светили,
Песней не тешились вы соловьиною…
 

<Начало 60-х годов>

* * *

 
Ни отзыва, ни слова, ни привета,
Пустынею меж нами мир лежит,
И мысль моя с вопросом без ответа
Испуганно над сердцем тяготит;
Ужель среди часов тоски и гнева
Прошедшее исчезнет без следа,
Как легкий звук забытого напева,
Как в мрак ночной упавшая звезда?
 

<1867>

ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ

 
Кончалось лето. Астры отцветали…
Под гнетом жгучей, тягостной печали
Я сел на старую скамью,
А листья надо мной, склоняйся, шептали
Мне повесть грустную свою:
«Давно ли мы цвели под знойным блеском лета,
И вот уж осень нам грозит,
Немного дней тепла и света
Судьба гнетущая сулит.
Но что ж! пускай холодными руками
Зима охватит скоро нас,
Мы счастливы теперь: под этими лучами
Нам жизнь милей в прощальный час.
Смотри, как золотом облит наш парк печальный,
Как радостно цветы в последний раз блестят!
Смотри, как пышно-погребально
Горит над рощами закат!
Мы знаем, что, как сон, ненастье пронесется,
Что снегу не всегда поляны покрывать,
Что явится весна, что все кругом проснется,-
Но мы… проснемся ли опять?
Вот здесь, под кровом нашей тени,
Где груды хвороста теперь лежат в пыли,
Когда-то цвел роскошный куст сирени
И розы пышные цвели.
Пришла весна; во славу новым розам
Запел, как прежде, соловей,
Но бедная сирень, охвачена морозом,
Не подняла своих ветвей…
А если к жизни вновь вернутся липы наши,
Не мы увидим их возврат,
И вместо нас, быть может, лучше, краше
Другие листья заблестят.
Ну что ж! пускай холодными руками
Зима охватит скоро нас,
Мы счастливы теперь под бледными лучами,
Нам жизнь милей в прощальный час.
Помедли, смерть! Еще б хоть день отрады!…
А может быть, сейчас, клоня верхушки ив,
Сорвет на землю без пощады
Нас ветра буйного порыв…
Желтея, ляжем мы под липами родными…
И даже ты, об нас мечтающий с тоской,
Ты встанешь со скамьи, рассеянный, больной,
И, полон мыслями своими,
Раздавишь нас небрежною ногой».
 

<1868>