Текст книги "Русская поэзия XIX века. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

* * *

 
Прозрачных облаков спокойное движенье,
Как дымкой солнечный перенимая свет,
То бледным золотом, то мягкой синей тенью
Окрашивает даль. Нам тихий свой привет
Шлет осень мирная. Ни резких очертаний,
Ни ярких красок нет. Землей пережита
Пора роскошных сил и мощных трепетаний;
Стремленья улеглись; иная красота
Сменила прежнюю; ликующего лета
Лучами сильными уж боле не согрета,
Природа вся полна последней теплоты;
Еще вдоль влажных меж красуются цветы,
А на пустых полях засохшие былины
Опутывает сеть дрожащей паутины;
Кружася медленно в безветрии лесном,
На землю желтый лист спадает за листом;
Невольно я слежу за ними взором думным,
И слышится мне в их падении бесшумном:
«Всему настал покой, прими ж его и ты,
Певец, державший стяг во имя красоты;
Проверь, усердно ли ее святое семя
Ты в борозды бросал, оставленные всеми,
По совести ль тобой задача свершена
И жатва дней твоих обильна иль скудна?»
 

<1874>

КОЗЬМА ПРУТКОВ

НЕЗАБУДКИ И ЗАПЯТКИ

Басня

 
Трясясь Пахомыч на запятках,
Пук незабудок вез с собой;
Мозоли натерев на пятках,
Лечил их дома камфарой.
Читатель! в басне сей откинув незабудки,
Здесь помещенные для шутки,
Ты только это заключи:
Коль будут у тебя мозоли,
То, чтоб избавиться от боли,
Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.
 

<1851>

КОНДУКТОР И ТАРАНТУЛ

Басня

 
В горах Гишпании тяжелый экипаж,
С кондуктором, отправился в вояж.
Гишпанка, севши в нем, немедленно заснула;
А муж ее меж тем, увидя тарантула,
Вскричал: «Кондуктор, стой!
Приди скорей! Ах, боже мой!»
На крик кондуктор поспешает
И тут же веником скотину выгоняет,
Примолвив: «Денег ты за место не платил!» –
И тотчас же его пятою раздавил.
Читатель! разочти вперед свои депансы,
Чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы,
И норови, чтобы отнюдь
денег не пускаться в путь,
Не то случится и с тобой, что с насекомым,
Тебе знакомым.
 

<1851>

СТАН И ГОЛОС

Басня

 
Хороший стан, чем голос звучный,
Иметь приятней во сто крат.
Вам это пояснить я басней рад.
Какой-то становой, собой довольно тучный,
Надевши ваточный халат,
Присел к открытому окошку
И молча начал гладить кошку.
Вдруг голос горлицы внезапно услыхал…
«Ах, если б голосом твоим я обладал,-
Так молвил пристав,– я б у тещи
Приятно пел в тенистой роще
И сродников своих пленял и услаждал!»
А горлица на то головкой покачала
И становому так, воркуя, отвечала:
«А я твоей завидую судьбе:
Мне голос дан, а стаи тебе».
 

<1851>

ЧЕСТОЛЮБИЕ

 
Дайте силу мне Самсона;
Дайте мне Сократов ум;
Дайте легкие Клеона,
Оглашавшие форум;
Цицерона красноречье,
Ювеналовскую злость,
И Эзопово увечье,
И магическую трость!
Дайте бочку Диогена;
Ганнибалов острый меч,
Что за славу Карфагена
Столько вый отсек от плеч!
Дайте мне ступню Психеи,
Сапфы женственный стишок,
И Аспазьины затеи,
И Венерин поясок!
Дайте череп мне Сенеки;
Дайте мне Вергильев стих –
Затряслись бы человеки
От глаголов уст моих!
Я бы с мужеством Ликурга,
Озираяся кругом,
Стогны все Санктпетербурга
Потрясал своим стихом!
Для значения инова
Я исхитил бы из тьмы
Имя славное Пруткова,
Имя громкое Козьмы.
 

<1854>

РАЗНИЦА ВКУСОВ

Басня [95]95
  В 1-м издании (см. журнал «Современник», 1853) эта басня была озаглавлена: «Урок внучатам»,-в ознаменование действительного происшествия в семье Козьмы Пруткова.


[Закрыть]

 
Казалось бы, ну как не знать
Иль не слыхать Старинного присловья,
Что спор о вкусах – пустословье?
Однако ж раз, в какой-то праздник,
Случилось так, что с дедом за столом
В собрании гостей большом
О вкусах начал спор его же внук, проказник.
Старик, разгорячась, сказал среди обеда:
«Щенок! тебе ль порочить деда?
Ты молод: всё тебе и редька и свинина;
Глотаешь в день десяток дынь;
Тебе и горький хрен малина,
А мне и бланманже полынь!»
Читатель! в мире так устроено издавна;
Мы разнимся в судьбе,
Во вкусах и подавно;
Я это басней пояснил тебе.
С ума ты сходишь от Берлина;
Мне ж больше нравится Медынь.
Тебе, дружок, и горький хрен малина;
А мне и бланманже полынь.
 

<1854>

ПИСЬМО ИЗ КОРИНФА

Древнее греческое

Посвящено а. Щербине

 
Я недавно приехал в Коринф.
Вот ступени, а вот колоннада.
Я люблю здешних мраморных нимф
И истмийского шум водопада.
Целый день я на солнце сижу.
Трусь елеем вокруг поясницы.
Между камней паросских слежу
За извивом слепой медяницы.
Померанцы растут предо мной,
И на них в упоенье гляжу я.
Дорог мне вожделенный покой.
«Красота! красота!» – все твержу я.
А на землю лишь спустится ночь,
Мы с рабыней совсем обомлеем…
Всех рабов высылаю я прочь
И опять натираюсь елеем.
 

<1854>

ЮНКЕР ШМИДТ

 
Вянет лист. Проходит лето.
Иней серебрится…
Юнкер Шмидт из пистолета
Хочет застрелиться.
Погоди, безумный, снова
Зелень оживится!
Юнкер Шмидт! честное слово,
Лето возвратится!
 

<1854>

ЖЕЛАНИЕ БЫТЬ ИСПАНЦЕМ

 
Тихо над Альгамброй.
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура.
Дайте мне мантилью,
Дайте мне гитару,
Дайте Инезилью,
Кастаньетов пару.
Дайте руку верную,
Два вершка булату,
Ревность непомерную,
Чашку шоколату.
Закурю сигару я,
Лишь взойдет луна…
Пусть дуэнья старая
Смотрит из окна!
За двумя решетками
Пусть меня клянет;
Пусть шевелит четками,
Старика зовет.
Слышу на балконе
Шорох платья,– чу! –
Подхожу я к донне,
Сбросил епанчу.
Погоди, прелестница!
Поздно или рано
Шелковую лестницу
Выну из кармана!…
О синьора милая,
Здесь темно и серо…
Страсть кипит унылая
В вашем кавальеро.
Здесь, перед бананами,
Если не наскучу,
Я между фонтанами
Пропляшу качучу.
Но в такой позиции
Я боюся, страх,
Чтобы инквизиции
Не донес монах!
Уж недаром мерзостный
Старый альгвазил
Мне рукою дерзостной
Давеча грозил.
Но его для сраму я
Маврою[96]96
  Здесь, очевидно, разумеется племенное имя: мавр, Мавритании, а не женщина Мавра. Впрочем, это объяснение даже лишнее, потому что о другом магометанском племени тоже говорят иногда в женском роде: турка.Ясно, что этим определяются восточные нравы.


[Закрыть] одену;
Загоню на самую
На Сьерра-Морену!
И на этом месте,
Если вы мне рады,
Будем петь мы вместе
Ночью серенады.
Будет в нашей власти
Толковать о мире,
О вражде, о страсти,
О Гвадалквивире;
Об улыбках, взорах,
Вечном идеале,
О тореадорах
И об Эскурьяле…
Тихо над Альгамброй.
Дремлет вся натура.
Дремлет замок Памбра.
Спит Эстремадура.
 

<1854>

ЭПИГРАММА № III

 
Пия душистый сок цветочка,
Пчела дает нам мед взамен;
Хотя твой лоб пустая бочка,
Но все же ты не Диоген.
 

<1854>

ОСАДА ПАМБЫ

Романсеро, с испанского

 
Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,
Все по данному обету
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают,
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя по-пустому.
Всякий день дон Педро Гомец
О своем бессилье плачет,
Закрываясь епанчою.
Настает уж год десятый.
Злые мавры торжествуют;
А от войска дона Педра
Налицо едва осталось
Девятнадцать человек.
Их собрал дон Педро Гомец
И сказал им: «Девятнадцать!
Разовьем свои знамена,
В трубы громкие взыграем
И, ударивши в литавры,
Прочь от Памбы мы отступим
Без стыда и без боязни.
Хоть мы крепости не взяли,
Но поклясться можем смело
Перед совестью и честью:
Не нарушили ни разу
Нами данного обета -
Целых девять лет не ели,
Ничего не ели ровно,
Кроме только молока!»
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев
Все, качаяся на седлах,
В голос слабо закричали:
«Sancto Jago Compostello![97]97
  Святой Иаков Компостельский (искаж. исп.).


[Закрыть]
Честь и слава дону Педру,
Честь и слава Льву Кастильи!»
А каплан его Диего
Так сказал себе сквозь зубы:
«Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сантуринским».
И, услышав то, дон Педро
Произнес со громким смехом:
«Подарить ему барана:
Он изрядно подшутил».
 

<1854>

В АЛЬБОМ КРАСИВОЙ ЧУЖЕСТРАНКЕ

Написано в Москве

 
Вокруг тебя очарованье.
Ты бесподобна. Ты мила.
Ты силой чудной обаянья
К себе поэта привлекла.
Но он любить тебя не может:
Ты родилась в чужом краю,
И он охулки не положит,
Любя тебя, на честь свою.
 

<1854>

НЕМЕЦКАЯ БАЛЛАДА

 
Барон фон Гринвальдус,
Известный в Германье,
В забралах и в латах
На камне пред замком,
Пред замком Амальи,
Сидит, принахмурясь;
Сидит и молчит.
Отвергла Амалья
Баронову руку!…
Барон фон Гринвальдус
От замковых окон
Очей не отводит
И с места не сходит;
Не пьет и не ест.
Года за годами…
Бароны воюют,
Бароны пируют;
Барон фон Гринвальдус,
Сей доблестный рыцарь,
Все в той же позицье
На камне сидит.
 

<1854>

ДРЕВНИЙ ПЛАСТИЧЕСКИЙ ГРЕК

 
Люблю тебя, дева, когда золотистый
И солнцем облитый ты держишь лимон,
И юноши зрю подбородок пушистый
Меж листьев аканфа и белых колонн.
Красивой хламиды тяжелые складки
Упали одна за другой…
Так в улье шумящем вкруг раненой матки
Снует озабоченный рой.
 

<1854>

ДОБЛЕСТНЫЕ СТУДИОЗУСЫ

Как будто из Гейне

 
Фриц Вагнер – студьозус из Иены,
Из Бонна – Иеронимус Кох,
Вошли в кабинет мой с азартом,
Вошли, не очистив сапог.
«Здорово, наш старый товарищ!
Реши поскорее наш спор:
Кто доблестней – Кох или Вагнер?» -
Спросили с бряцанием шпор.
«Друзья! вас и в Иене и в Бонне
Давно уже я оценил:
Кох логике славно учился,
А Вагнер искусно чертил».
Ответом моим недовольны:
«Решай поскорее наш спор!» -
Они повторили с азартом
И с тем же бряцанием шпор.
Я комнату взглядом окинул
И, будто узором прельщен:
«Мне нравятся очень… обои» –
Сказал им и выбежал вон.
Понять моего каламбура
Из них ни единый не мог,
И долго стояли в раздумье
Студьозусы Вагнер и Кох.
 

<1854>

ЖЕЛАНИЯ ПОЭТА

 
Хотел бы я тюльпаном быть,
Парить орлом по поднебесью,
Из тучи ливнем воду лить
Иль волком выть по перелесью.
Хотел бы сделаться сосною,
Былинкой в воздухе летать,
Иль солнцем землю греть весною,
Иль в роще иволгой свистать.
Хотел бы я звездой теплиться,
Взирать с небес на дольний мир,
В потемках по небу скатиться,
Блистать, как яхонт иль сапфир.
Гнездо, как пташка, вить высоко,
В саду резвиться стрекозой,
Кричать совою одиноко,
Греметь в ушах ночной грозой…
Как сладко было б на свободе
Свой образ часто так менять
И, век скитаясь по природе,
То утешать, то устрашать!
 

<1854>

ПОМЕЩИК И САДОВНИК

Басня

 
Помещику однажды в воскресенье
Поднес презент его сосед.
То было некое растенье,
Какого, кажется, в Европе даже нет.
Помещик посадил его в оранжерею;
Но как он сам не занимался ею
(Он делом занят был другим:
Вязал набрюшники родным),
То раз садовника к себе он призывает
И говорит ему: «Ефим!
Блюди особенно ты за растеньем сим;
Пусть хорошенько прозябает».
Зима настала между тем.
Помещик о своем растенье вспоминает
И так Ефима вопрошает:
«Что? хорошо ль растенье прозябает?»
«Изрядно,– тот в ответ,– прозябло уж совсем!»
Пусть всяк садовника такого нанимает,
Который понимает,
Что значит слово «прозябает».
 

<1855>

МОЙ ПОРТРЕТ

 
Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг;[98]98
  Вариант: «На коем фрак».


[Закрыть]
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Неровен шаг;
Кого власы подъяты в беспорядке;
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке,-
Знай: это я!
Кого язвят, со злостью вечно новой,
Из рода в род;
С кого толпа венец его лавровый
Безумно рвет;
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,-
Знай: это я!…
В моих устах спокойная улыбка,
В груди – змея!
 

<1856>

ПАСТУХ, МОЛОКО И ЧИТАТЕЛЬ

Басня

 
Однажды нес пастух куда-то молоко,
Но так ужасно далеко,
Что уж назад не возвращался.
Читатель! он тебе не попадался?
 

<1859>

* * *

Романс

 
На мягкой кровати
Лежу я один.
В соседней палате
Кричит армянин.
Кричит он и стонет,
Красотку обняв,
И голову клонит;
Вдруг слышно: пиф-паф!…
Упала дивчина
И тонет в крови…
Донской казачина
Клянется в любви…
А в небе лазурном
Трепещет луна;
И с шнуром мишурным
Лишь шапка видна.
В соседней палате
Замолк армянин.
На узкой кровати
Лежу я один.
 

<1860>

НОВОГРЕЧЕСКАЯ ПЕСНЬ

 
Спит залив. Эллада дремлет.
Под портик уходит мать
Сок гранаты выжимать…
Зоя! нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!
Зоя, утренней порою
Я уйду отсюда прочь;
Ты смягчись, покуда ночь!
Зоя, утренней порою
Я уйду отсюда прочь…
Пусть же вихрем сабля свищет!
Мне Костаки не судья!
Прав Костаки, прав и я!
Пусть же вихрем сабля свищет;
Мне Костаки не судья!
В поле брани Разорваки
Пал за вольность, как герой.
Бог с ним! рок его такой.
Но зачем же жив Костаки,
Когда в поле Разорваки
Пал за вольность, как герой?!
Видел я вчера в заливе
Восемнадцать кораблей;
Все без мачт и без рулей…
Но султана я счастливей;
Лей вина мне, Зоя, лей!
Лей, пока Эллада дремлет,
Пока тщетно тщится мать
Сок гранаты выжимать…
Зоя, нам никто не внемлет!
Зоя, дай себя обнять!
 

<1860>

ОСЕНЬ

С персидского, из Ибн-Фета

 
Осень. Скучно. Ветер воет.
Мелкий дождь по окнам льет.
Ум тоскует; сердце ноет;
И душа чего-то ждет.
И в бездейственном покое
Нечем скуку мне отвесть…
Я не знаю: что такое?
Хоть бы книжку мне прочесть!
 

<1860>

БЛЕСТКИ ВО ТЬМЕ

 
Над плакучей ивой
Утренняя зорька…
А в душе тоскливо,
И во рту так горько.
Дворик постоялый
На большой дороге…
А в душе усталой
Тайные тревоги.
На озимом поле
Псовая охота…
А на сердце боли
Больше отчего-то.
В синеве небесной
Пятнышка не видно…
Почему ж мне тесно?
Отчего ж мне стыдно?
Вот я снова дома;
Убрано роскошно…
А в груди истома
И как будто тошно!
Свадебные брашна,
Шутка-прибаутка…
Отчего ж мне страшно?
Почему ж мне жутко?
 

<1883>

ПЕРЕД МОРЕМ ЖИТЕЙСКИМ

 
Все стою на камне,-
Дай-ка брошусь в море…
Что пошлет судьба мне;
Радость или горе?
Может, озадачит…
Может, не обидит…
Ведь кузнечик скачет,
А куда – не видит.
 

<1883>

И. АКСАКОВ

* * *

 
С преступной гордостью обидных,
Тупых желаний и надежд,
Речей без смысла, дум постыдных
И остроумия невежд,
В весельях наглых и безбожных,
Средь возмутительных забав
Гниете вы, условий ложных
Надменно вытвердя устав!
Блестящей светской мишурою
Свою прикрывши нищету,
Ужель не видите порою
Вы ваших помыслов тщету?
Того, что вам судьба готовит,
Еще ли страх вас не проник?
Все так же лжет, и срамословит,
И раболепствует язык!
Не стыдно вам пустых занятий,
Богатств и прихотей своих,
Вам нипочем страданья братий
И стоны праведные их!…
Господь! Господь, вонми моленью,
Да прогремит бедами гром
Земли гнилому поколенью
И в прах рассыплется Содом!
А ты, страдающий под игом
Сих просвещенных обезьян,-
Пора упасть твоим веригам!
Пусть, духом мести обуян,
Восстанешь ты и, свергнув бремя,
Вещав державные слова,
Предашь мечу гнилое племя,
По ветру их рассеешь семя
И воцаришь свои права!…
 

<1845>

РУССКОМУ ПОЭТУ

 
Поэт, взгляни вокруг! Напрасно голос твой
Выводит звуки стройных песен:
Немое множество стоит перед тобой,
А круг внимающих – так тесен!
Для них ли носишь ты в душе своей родник
Прекрасных, чистых вдохновений?
Для них! Народу чужд искусственный язык
Твоих бесцветных песнопений,
На иноземный лад настроенные сны
С тоскою лживой и бесплодной…
Не знаешь ты тебя взлелеявшей страны,
Ты не певец ее народный!
Не вдохновлялся ты в источнике живом
С народом общей тайной духа,
Не изучимого ни взором, ни умом,
Неуловимого для слуха!
Ты чужд его богатств! Как жалкий ученик,
Без самородного закала,
Растратишь скоро все, чем полон твой родник,
Чем жизнь заемная питала!
Пусть хор ценителей за робкий песен склад
Тебя и хвалит и ласкает!…
Немое множество не даст тебе наград;
Народ поэта не признает!
 

<1846>

* * *

 
Странным чувством объята душа,
Будто хочет проститься с землею,
Будто все, чем земля хороша,
С бесконечной и пестрой семьею,
Все покинуть ей должно спеша!…
И с порывом тоскливо-больным
Просит воли,– на миг позабыться,
Все вместить, полюбить, всем земным,
Всем дыханием жизни упиться,
Всем блаженством ее молодым!…
 

<1847>

<ИЗ ПОЭМЫ «БРОДЯГА»>

* * *

 
Жар свалил. Повеяла прохлада.
Длинный день покончил ряд забот;
По дворам давно загнали стадо,
И косцы вернулися с работ.
Потемнеть заря уже готова;
Тихо все. Час ночи недалек.
Подымался и улегся снова
На закате легкий ветерок!…
Говор смолк; лишь изредка собачий
Слышен лай; промолвят голоса…
Пыль слеглась; остыл песок горячий,
Пала сильно на землю роса.
По краям темнеющего свода
Тени все, широкие, слились:
Встретить ночь готовится природа;
Запахи отвсюду понеслись.
В тишине жизнь новая творится:
Зрячею проснулася сова,
И встает, и будто шевелится,
И растет, и шепчется трава!…
 

* * *

 
Прямая дорога, большая дорога!
Простору немало взяла ты у бога,
Ты вдаль протянулась, пряма как стрела,
Широкою гладью, что скатерть, легла!
Ты камнем убита, жестка для копыта,
Ты мерена мерой, трудами добыта!…
В тебе что ни шаг, то мужик работал:
Прорезывал горы, мосты настилал;
Все дружною силой и с песнями взято, –
Вколачивал молот, и рыла лопата,
И дебри топор вековые просек…
Куда как упорен в труде человек!
Чего он ни сможет, лишь было б терпенье,
Да разум, да воля, да божье хотенье!…
А с каменкой рядом, поодаль немножко,
Окольная вьется, живая дорожка!
Дорожка, дорожка, куда ты ведешь,
Без званья ли ты иль со званьем слывешь?
Идешь, колесишь ты, не зная разбору,
По рвам и долинам, чрез речку и гору!
Немного ты места себе отняла:
Простором тележным легла, где могла!
Тебя не ровняли топор и лопата,
Мягка ты копыту и пылью богата,
И кочки местами, и взрежет соха…
Грязна ты в ненастье, а в вёдро суха!…
 

<1846-1848>

* * *

 
Пусть гибнет все, к чему сурово
Так долго дух готовлен был:
Трудилась мысль, дерзало слово,
В запасе много было сил…
Слабейте, силы! Вы не нужны!
Засни ты, дух! давно пора!
Рассейтесь все, кто были дружны
Во имя правды и добра!
Бесплодны все труды и бденья,
Бесплоден слова дар живой,
Бессилен подвиг обличенья,
Безумен всякий честный бой!
Безумна честная отвага
Правдивой юности – и с ней
Безумны все желанья блага,
Святые бредни юных дней!
Так сокрушись, души гордыня,
В борьбе неравной ты падешь:
Сплошного зла стоит твердыня,
Царит бессмысленная Ложь!
Она страшней врагов опасных,
Сильна не внешнею бедой,
Но тратой дней и сил прекрасных
В борьбе пустой, тупой, немой!…
Ликуй же, Ложь, и нас, безумцев,
Уроком горьким испытуй,
Гони со света вольнодумцев,
Казни, цари и торжествуй!…
Слабейте ж, силы!… Вы не нужны!
Засни ты, дух! давно пора!
Рассейтесь все, кто были дружны
Во имя правды и добра!
 

<1849>

* * *

 
Среди цветов поры осенней,
Видавших вьюгу и мороз,
Вдруг распустился цвет весенний –
Одна из ранних алых роз.
Пахнуло вдруг дыханьем мая,
Блеснуло солнцем вешних дней,
И мнилось – гостья дорогая
Мне принесла, благоухая,
Привет из юности моей!…
 

<1878>

Л. МЕЙ

ВЕЧЕВОЙ КОЛОКОЛ

 
Над рекою, над пенистым Волховом,
На широкой Вадимовой площади,
Заунывно гудит-поет колокол.
Для чего созывает он Новгород?
Не меняют ли снова посадника?
Не волнуется ль Чудь непокорная?
Не вломились ли шведы иль рыцари?
Да не время ли кликнуть охотников
Взять неволей иль волей с Югории
Серебро и меха драгоценные?
Не пришли ли товары ганзейские,
Али снова послы сановитые
От великого князя Московского
За обильною данью приехали?
Нет! Уныло гудит-поет колокол…
Поет тризну свободе печальную,
Поет песню с отчизной прощальную…
«Ты прости, родимый Новгород!
Не сзывать тебя на вече мне,
Не гудеть уж мне по-прежнему:
Кто на бога? Кто на Новгород?
Вы простите, храмы божии,
Терема мои дубовые!
Я пою для вас в последний раз,
Издаю для вас прощальный звон.
Налети ты, буря грозная,
Вырви ты язык чугунный мой,
Ты разбей края мне медные,
Чтоб не петь в Москве, далекой мне,
Про мое ли горе горькое,
Про мою ли участь слезную,
Чтоб не тешить песнью грустною
Мне царя Ивана в тереме.
Ты прости, мой брат названый, буйный
Волхов мой, прости!
Без меня ты празднуй радость, без меня ты и грусти.
Пролетело это время… не вернуть его уж нам,
Как и радость, да и горе мы делили пополам!
Как не раз печальный звон мой ты волнами заглушал,
Как не раз и ты под гул мой, буйный Волхов мой, плясал.
Помню я, как под ладьями Ярослава ты шумел,
Как напутную молитву я волнам твоим гудел.
Помню я, как Боголюбский побежал от наших стен,
Как гремели мы с тобою: «Смерть вам, суздальцы, иль плен!»
Помню я: ты на Ижору Александра провожал;
Я моим хвалебным звоном победителя встречал.
Я гремел, бывало, звучный,– собирались молодцы,
И дрожали за товары иноземные купцы,
Немцы рижские бледнели, и, заслышавши меня,
Погонял литовец дикий быстроногого коня.
А я город, а я вольный звучным голосом зову
То на немцев, то на шведов, то на Чудь, то на Литву!
Да прошла пора святая: наступило время бед!
Если б мог – я б растопился в реки медных слез, да нет!
Я не ты, мой буйный Волхов! Я не плачу,– я пою!
Променяет ли кто слезы и на песню – на мою?
Слушай… нынче, старый друг мой, по тебе я поплыву,
Царь Иван меня отвозит во враждебную Москву.
Собери скорей все волны, все валуны, все струи -
Разнеси в осколки, в щепки ты московские ладьи,
А меня на дне песчаном синих вод твоих сокрой
И звони в меня почаще серебристою волной:
Может быть, из вод глубоких вдруг услыша голос мой,
И за вольность и за вече встанет город наш родной».
Над рекою, над пенистым Волховом,
На широкой Вадимовой площади,
Заунывно гудит-поет колокол;
Волхов плещет, и бьется, и пенится
О ладьи москвитян острогрудые,
А па чистой лазури, в поднебесье,
Главы храмов святых, белокаменных
Золотистыми слезками светятся.
 

<1840>

* * *

 
Не знаю, отчего так грустно мне при ней?
Я не влюблен в нее: кто любит, тот тоскует,
Он болен, изнурен любовию своей.
Он день и ночь в огне – он плачет и ревнует…
Я не влюблен… при ней бывает грустно мне –
И только… Отчего – не знаю. Оттого ли,
Что дума и у ней такой же просит воли,
Что сердце и у ней в таком же дремлет сне?
Иль от предчувствия, что некогда напрасно,
Но пылко мне ее придется полюбить?
Бог весть! А полюбить я не хотел бы страстно:
Мне лучше нравится – по-своему грустить.
Взгляните, вот она: небрежно локон вьется,
Спокойно дышит грудь, ясна лазурь очей –
Она так хороша, так весело смеется…
Не знаю, отчего так грустно мне при ней?
 

<1844>