Текст книги "Русская поэзия XIX века. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

КУПАНЬЕ

 
Вечером ясным она у потока стояла,
Моя прозрачные ножки во влаге жемчужной;
Струйка воды их с любовью собой обвивала,
Тихо шипела и брызгала пеной воздушной…
Кто б любовался красавицей этой порою,
Как над потоком она, будто лотос, склонилась,
Змейкою стан изогнула, и белой ногою
Стала на черный обрывистый камень, и мылась,
Грудь наклонивши над зыбью зеркальной потока;
Кто б посмотрел на нее, облитую лучами,
Или увидел, как страстно, привольно, широко
Прядали волны на грудь ей толпами
И, как о мрамор кристалл, разбивались, бледнея,-
Тот пожелал бы, клянусь я, чтоб в это мгновенье
В мрамор она превратилась, как мать – Ниобея,
Вечно б здесь мылась грядущим векам в наслажденье.
 

<1847>

ВАЯТЕЛЬ И НАТУРЩИЦА

 
Светлым, правдивым художника взором окинь, афинянка,
Статую эту… Я знаю, что ты согласишься со мною:
Скажешь, что прав он, художник, созданьем своим недовольный…,
Правда ль, богиню мою, как вакханку, одел я безвкусно,
Даже ее безобразно одел я? Гармонию линий
Чудного тела богини расстроили эти покровы?
Правда ль, неловко на сгиб ее легкого стана упали
Этих тяжелых одежд переломы, и в складках волнистых
Скрыта от взоров прекрасная выпуклость бедер и лядвей?…
Кажется, будто собою насильно стеснили застежки
Вольное груди ее очертанье и будто сдержали
Пылкий, широкий размет чародейных движений богини…
Грубые складки сокрыли досадно-ревнивою тенью
Лучшие перлы красы и высокого полные смысла…
Сбрось же, красавица, сбрось, умоляю, одежды и пояс!
Прелестям тела они безобразие, а не прикраса…
Что ты стыдишься напрасно!… Оставь предрассудки и мненья
Суетно-глупой толпы пред лицом человека-поэта!…
Что ты ему созерцать позволяешь лишь только отдельно
Части прекрасного тела… Зачем бы тебе не явиться
Творческим взорам его в наготе не стыдливой и чистой!…
Только порок лишь стыдится, скрываясь от ясного света…
Иль тебе больно, что драхмой наемщицы бедной
Я заплатил за бесценность, твою красоту покупая?…
В жизни нам должно разумно мирить все земное с небесным,
Должно равно уважать нам потребы Олимпа и дола…
Разоблачись предо мною, и примешь ты плату бессмертья,
Плату из всех дорогую…
О, как ты чиста непорочно! Разоблачись!
И я срежу со статуи этой одежды:
Первую мысль изменив – изваять красоту Афродиты,
Я изваяю, тебя созерцая, нагую Диану -
Девственность в блеске своей чистоты не стыдливой.
 

<1847>

ПРОСЬБА ХУДОЖНИКА

 
О, не стыдись, не бойся, не красней
Своих одежд изорванных и бедных:
От пурпура и льна не будешь ты милей,
Не нужно лилии для персей темно-бледных…
Боишься ль ты, что я не полюблю
Твою красу под этой епанчою?…
О нет, дитя!… Но я тебя молю
Художника восторженной мольбою,
Полна невинности, явись ты предо мной,
Чтоб не была ничем краса твоя покрыта,
Как вышла некогда богиня Афродита
Из пены волн, блистая наготой.
 

<1847>

ПИР

 
На пурпурных мы ложах сидели,
Рассыпали нам женщины ласки,
Ионийские песни мы пели
И милетские слушали сказки.
Уж не раз разносился в амфорах
Оживляющий сердце напиток,
И в немолчных шумел разговорах
Откровений веселых избыток;
И блистали светильники пира,
И туман благовоний носился…
Издали нам послышалась лира,
И серебряный голос разлился…
Колыхался в легких движеньях,
В по л убеге или в полу-пляске,
Выступали под такт песнопенья
Плясуны, скоморохи и маски.
С ними мальчик явился прекрасный,
Будто Эрос – питерский малютка:
Он то пел, то плясал он так страстно,
То шутил грациозною шуткой…
«Что ты спрятал на грудь под гиматий?…
Что так выпукла грудь молодая?…
Он, клянусь я, рожден для объятий…
Он бы твой был жених, Навзикая!…
Или спрятал ты кисть винограда?…
До тебя – призываю Зевеса! -
Красоты не видала Эллада,
Не писала рука Апеллеса!
Осязать ее просятся руки,
И желают глаза осязанья!…
Мне с тобою и Тантала муки,
И богов золотые желанья!»
«О неверный, холодный, жестокий!
Разлюбил ты свою Автоною…
Целый год я жила одинокой:
Целый век не видалась с тобою.
Я к толпе скоморохов пристала,
Не боялась глухой этой ночи…
Наконец-то тебя увидала!
Не насмотрятся жадные очи,
Не налюбится сердце с тобою!
Я не мальчик… Сними мой гиматий!
Посмотри на свою Автоною…
Я хочу поцелуев, объятий!…»
 

<1850>

* * *

 
Ложе из лилий и роз приготовил тебе я,
Розы и лилии эти покрыв живописно
Тканью пурпурной, обшитой кругом бахромою…
Бросься на мягкое свеже-душистое ложе,
Бросься, как резвый ребенок, и детские речи
Смехом обычным своим прерывай грациозно.
Жарко тебе… Я достану воды из цитерны,
Я оболью тебя влагою Зевса прохладной…
Стану смотреть ненасытно, как струйки и капли
Будут по телу скользить, обвивая любовно
Стан твой, и плечи, и груди, и всю тебя, нимфа!
Только условье одно предлагаю за это:
Вдруг вавилонских одежд, персепольских сандалий,
Тирских запястий – всех этих прикрас безобразных
Не надевай ты, пока не иссохнет на теле
Капля за каплей, которые выпьет сам воздух…
Да и к чему ж измочить дорогие одежды!…
Друг мой! Хочу посмотреть я глазами поэта,
Как отделяется выпукло тело от ложа,
Как этот пурпур волнистый отделится ярко
От белизны легкопенной скульптурного тела…
Душно тебе,– и я вижу, что хочешь облиться
Свежей водою, но только условие наше
Твердо держи… а не то – изорву я одежды
И, по колючим кустам разметавши запястья,
Брошу сандальи в ручей… Но не верь мне: шучу я…
В это мгновение смертный, тебя созерцая,
Как олимпийцы блаженные, станет блаженным…
О, хорошо нам!… Не правда ли? Явор столетний
Сенью прохладной раскинулся густо над нами,
Так что едва пробивается солнце сквозь зелень;
Мягкое ложе; на нем возлежит афинянка,
Белые члены раскинув изящно, привольно,
Как ей удобней и как ей внушает природа.
Возле нас портик, а в портике видим картину
Славного мастера Аттики нашей прекрасной.
Солнце ее освещает так ясно, что видно
Даже отсюда всю строгость рисунка, заметны
Мелочи все и подробности все обстановки.
Статуи граций и муз у колонн разместились
И улыбаются нашему счастью оттуда…
Небо Эллады, как будто бы тая над нами,
Смотрит сквозь воздух пахучий на нас издалёка.
Это Эгейское море, слегка подымаясь,
Тихо поет про себя бесконечную песню…
Видится, плавает остров зеленый на море,
Будто зеленый корабль, и, нам кажется, хочет
К гавани нашей пристать и принесть нам в подарок
Сладкие фиги свои и миндаль с виноградом…
Вот, посмотри-ка на север: лиловые горы,
Беловершинные скалы и мрамор утесов…
Что же забыл про тебя я, о бог вечно юный,
Вакх-Дионис!… Принесу поскорее амфору
С чистым фазосским вином, и с подругой немного
Выпьем мы, чтоб поддержались подольше веселость,
Живость в уме, да и в теле приятная свежесть…
Нимфа, богиня, подруга, малютка, Никоя!
Чтобы дополнить еще наслаждение наше
Жизнью, искусством и всей красотою созданья,
Буду играть я на флейте лидийские песни,
Буду читать я творенья хиосского старца…
Но перед тем воздадим мы богам благодарность
За два равно нам любезные, сладкие дара:
Первый наш гимн мы споем жизнедавцу Зевесу,
Гимн же второй Прометею за пламя искусства.
 

<1851>

МОЯ БОГИНЯ

 
Медленно кончив свои умащенья, ты вкусные блюда
В зелени сочной поставь, обложи их искусно цветами,
В сребреный кубок налей искрометную кровь винограда:
Звонкий тот кубок украшен любимым моим барельефом,
Где Дионис, как душа вечно юного мира, представлен…
Будем гармонией духа и тела с тобой наслаждаться!…
Верь мне, одна без различия жизнь и людей и природы:
Всюду единая царствует мысль, и душа обитает
В глыбах камней бездыханных и в радужных листьях растений…
Нет для меня, Левконоя, и тела без вечного духа,
Нет для меня, Левконоя, и духа без стройного тела!
Умственным взором гляжу я на образ жены полногрудой,
В выпуклых линиях форм, изваянных богиней-Природой,
Душу, и целую жизнь, и поэму созданья читаю…
Не упрекай же меня, что я к тлену и праху привязан,
Не упрекай за стихи, где я думы свои изливаю!…
Иль ты не знаешь, что я поклоняюся новой богине,
К музам причислив ее и назвавши ее Софросиной:
Эту богиню я к жизни и к песням своим призываю…
Пусть, как сатир осклабляясь, невежда смеется над нею,
Смех его – лучший ему приговор…
Но спеши, о подруга!
Сытные снеди принесть, и весельем кипящие вина,
И ароматы, и мудрого мужа Платона творенья.
 

<1851>

ВАКХАНКА

 
Ты жаркие страсти скрываешь
Под гордо-холодной осанкой:
Казаться Дианой желаешь,
Когда рождена ты вакханкой…
Не верю, что бурей желаний
В груди твоей сердце не бьется,
Я вижу, как жажда лобзаний
На губках зовет и смеется.
Восторги болезненно пышут,
На этом румянце широком,
Из глаз они льются и дышут
Горячим дыханья потоком,
Трепещут в прерывистой речи,
В движенье, руках и осанке,
И полные смуглые плечи
Тебе изменяют, вакханке…
Весеннею негою ночи
Притворству расставлены сети…
Давно говорят наши очи:
С тобой мы далёко не дети!…
Я смело раскрою объятья
И знаю – ты примешь их жадно…
Как стану тебя целовать я,
Глядеть на тебя ненаглядно!…
 

<1852>

ДЕВУШКА У ХАРОНА

Посвящается гр(афине)

Настасии Ивановне Толстой

 
«Хорошо вам, горы, счастье вам, долины,
Вы себе живете без тоски-кручины!
Вечно вы цветете, нет для вас Харона!
Как и вы, цвела я, роза Киферона,
Любовалась так же утренней зарею,
А меня скосила смерть своей косою!…
Без меня на свете все живет и дышит,
И меня не знает, и меня не слышит!
Там зазеленело божией весною,
И луга запахли молодой травою;
Ярко запестрели все поля цветами,
И холмы покрылись белыми стадами;
В густоте дубровы, солнцем не палимый,
Паликар гуляет с девушкой любимой,
И, целуя жадно ей уста и плечи,
Говорит он милой золотые речи;
Мать красивой дочке расточает ласки,
Бабушка-старушка сказывает сказки…
О, когда бы можно, вечно бы жила я,
Как ребенок с куклой, с жизнию играя…
Если б наши клефты в ад сюда попали,-
Верно б, и с Хароном в битве совладали;
Жалобною речью я б их ублажила
И, ласкаясь к храбрым, так бы говорила;
«Я в жилище смерти выплакала очи,
В холоде могильном, средь подземной ночи.
Здесь темно и тесно… Зренье просит света,
Сердце просит ласки, а душа – привета…
Клефты-паликары! убегу я с вами
В край, где льется воздух светлыми струями,
Где раздолье жизни, где толпятся люди,
Где любить приволье лебединой груди;
Я хочу утешить мать мою в печали,
Я хочу, чтоб сестры слез не проливали,
Чтоб не горевали неутешно братья
И свою Зоицу приняли б в объятья…»
«Не крушись, Зоица, по родным напрасно:
Им живется сладко, весело и ясно!…
На земле, подруга, все тебя забыло!
(Так, вошедши, Деспа к ней заговорила.)
От людей к Харону нынче отошла я,
И тебя лишь годом дольше прожила я…
Виделась недавно я с твоей роднею:
Все они довольны, счастливы судьбою…
Братья… да и сестры, позабыв печали,
У соседа Ламбро на пиру плясали,
Бабушка болтала под окном с кумою
И своей хвалилась давней стариною,
Мать все хлопотала о невесте сыну,-
О тебе ж, бедняжка, не было помину!»
 

<1854>

А. РАЗОРЕНОВ

* * *

 
Не брани меня, родная,
Что я так люблю его.
Скучно, скучно, дорогая,
Жить одной мне без него.
Я не знаю, что такое
Вдруг случилося со мной,
Что так бьется ретивое
И терзается тоской.
Все оно во мне изныло,
Вся горю я, как огнем,
Все немило мне, постыло,
Все страдаю я по нем.
Мне не надобны наряды,
И богатства всей земли…
Кудри молодца и взгляды
Сердце бедное зажгли…
Сжалься, сжалься же, родная,
Перестань меня бранить.
Знать, судьба моя такая -
Я должна его любить!
 

<Конец 40-х или начало 50-х годов>

И. НИКИТИН

РУСЬ

 
Под большим шатром
Голубых небес -
Вижу – даль степей
Зеленеется.
И на гранях их,
Выше темных туч,
Цепи гор стоят
Великанами.
По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.
Посмотрю на юг –
Нивы зрелые,
Что камыш густой,
Тихо движутся;
Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается.
Гляну к северу -
Там, в глуши пустынь,
Снег, что белый пух,
Быстро кружится;
Подымает грудь
Море синее,
И горами лед
Ходит по морю;
И пожар небес
Ярким заревом
Освещает мглу
Непроглядную…
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
Широко ты,
Русь,
По лицу земли
В красе царственной
Развернулася!
У тебя ли нет
Поля чистого,
Где б разгул нашла
Воля смелая?
У тебя ли нет
Про запас казны,
Для друзей стола,
Меча недругу?
У тебя ли нет
Богатырских сил,
Старины святой,
Громких подвигов?
Перед кем себя
Ты унизила?
Кому в черный день
Низко кланялась?
На полях своих,
Под курганами,
Положила ты
Татар полчища.
Ты на жизнь и смерть
Вела спор с Литвой
И дала урок
Ляху гордому.
И давно ль было,
Когда с Запада
Облегла тебя
Туча темная?
Под грозой ее
Леса падали,
Мать сыра-земля
Колебалася,
И зловещий дым
От горевших сел
Высоко вставал
Черным облаком!
Но лишь кликнул царь
Свой народ на брань –
Вдруг со всех концов
Поднялася Русь.
Собрала детей,
Стариков и жен,
Приняла гостей
На кровавый пир.
И в глухих степях,
Под сугробами,
Улеглися спать
Гости навеки.
Хоронили их
Вьюги снежные,
Бури севера
О них плакали!…
И теперь среди
Городов твоих
Муравьем кишит
Православный люд.
По седым морям
Из далеких стран
На поклон к тебе
Корабли идут.
И поля цветут,
И леса шумят,
И лежат в земле
Груды золота.
И во всех концах
Света белого
Про тебя идет
Слава громкая.
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову!
 

<1851>

ЗИМНЯЯ НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ

 
Весело сияет
Месяц над селом;
Белый снег сверкает
Синим огоньком.
Месяца лучами
Божий храм облит;
Крест под облаками,
Как свеча, горит.
Пусто, одиноко
Сонное село;
Вьюгами глубоко
Избы занесло.
Тишина немая
В улицах пустых,
И не слышно лая
Псов сторожевых.
Помоляся богу,
Спит крестьянский люд,
Позабыв тревогу
И тяжелый труд.
Лишь в одной избушке
Огонек горит:
Бедная старушка
Там больна лежит.
Думает-гадает
Про своих сирот:
Кто их приласкает,
Как она умрет?
Горемыки-детки,
Долго ли до бед!
Оба малолетки,
Разуму в них нет;
Как начнут шататься
По дворам чужим –
Мудрено ль связаться
С человеком злым!…
А уж тут дорога
Не к добру лежит:
Позабудут бога,
Потеряют стыд.
Господи, помилуй
Горемык-сирот!
Дай им разум-силу,
Будь ты им в оплот!…
И в лампадке медной
Теплится огонь,
Освещая бледно
Лик святых икон,
И черты старушки,
Полные забот,
И в углу избушки
Дремлющих сирот.
Вот петух бессонный
Где-то закричал;
Полночи спокойной
Долгий час настал.
И бог весть отколе
Песенник лихой
Вдруг промчался в поле
С тройкой удалой,
И в морозной дали
Тихо потонул
И напев печали,
И тоски разгул.
 

<1853>

ЖЕНА ЯМЩИКА

 
Жгуч мороз трескучий,
На дворе темно;
Серебристый иней
Запушил окно.
Тяжело и скучно,
Тишина в избе;
Только ветер воет
Жалобно в трубе.
И горит лучина,
Издавая треск,
На полати, стены
Разливая блеск.
Дремлет подле печки,
Прислонясь к стене,
Мальчуган курчавый
В старом зипуне.
Слабо освещает
Бледный огонек
Детскую головку
И румянец щек.
Тень его головки
На стене лежит;
На скамье, за прялкой,
Мать его сидит.
Ей недаром снился
Страшный сон вчера;
Вся душа изныла
С раннего утра.
Пятая неделя
Вот к концу идет,
Муж что в воду канул -
Весточки не шлет.
«Ну, господь помилуй,
Если с мужиком
Грех какой случился
На пути глухом!…
Дело мое бабье,
Целый век больна,
Что я буду делать
Одиной-одна!
Сын еще ребенок,
Скоро ль подрастет?
Бедный!., все гостинца
От отца он ждет!…»
И глядит на сына
Горемыка-мать.
«Ты бы лег, касатик,
Перестань дремать!»
«А зачем же, мама
Ты сама не спишь,
И вечор все пряла,
И теперь сидишь?»
«Ох, мой ненаглядный,
Прясть-то нет уж сил:
Что-то так мне грустно,
Божий свет немил!»
«Полно плакать, мама!» -
Мальчуган сказал
И к плечу родимой
Головой припал.
«Я не стану плакать;
Ляг, усни, дружок;
Я тебе соломки
Принесу снопок,
Постелю постельку,
А господь пошлет -
Твой отец гостинец
Скоро привезет;
Новые салазки
Сделает опять,
Будет в них сыночка
По двору катать…»
И дитя забылось.
Ночь длинна, длинна…
Мерно раздается
Звук веретена.
Дымная лучина
Чуть в светце горит,
Только вьюга как-то
Жалобней шумит.
Мнится, будто стонет
Кто-то у крыльца,
Словно провожают
С плачем мертвеца…
И на память пряхе
Молодость пришла,
Вот и мать-старушка,
Мнится, ожила.
Села на лежанку
И на дочь глядит.
«Сохнешь ты, родная,
Сохнешь,– говорит,-
Где тебе, голубке,
Замужем-то жить,
Труд порой рабочей
В поле выносить!
И в кого родилась
Ты с таким лицом?
Старшие-то сестры
Кровь ведь с молоком!
И разгульны, правда,
Нечего сказать,
Да зато им – шутка
Молотить и жать.
А тебя за разум
Хвалит вся семья,
Да любить-то… любит
Только мать твоя».
Вот в сенях избушки
Кто-то застучал.
«Батюшка приехал!» –
Мальчуган сказал.
И вскочил с постели,
Щечки ярче роз.
«Батюшка приехал,
Калачей привез!…»
«Вишь, мороз как крепко
Дверь-то прихватил!» –
Грубо гость знакомый
Вдруг заговорил…
И мужик плечистый
Сильно дверь рванул,
На пороге с шапки
Иней отряхнул,
Осенил три раза
Грудь свою крестом,
Почесал затылок
И сказал потом:
«Здравствуешь, соседка!
Как живешь, мой свет?…
Экая погодка,
В поле следу нет!
Ну, не с доброй вестью
Я к тебе пришел:
Я лошадок ваших
Из Москвы привел».
«А мой муж?» – спросила
Ямщика жена,
И белее снега
Сделалась она.
«Да в Москву приехав,
Вдруг он захворал,
И господь бедняге
По душу послал».
Весть, как гром, упала…
И, едва жива,
Перевесть дыханья
Не могла вдова.
Опустив ручонки,
Сын дрожал как лист…
За стеной избушки
Был и плач и свист…
«Вишь, какая притча! –
Рассуждал мужик.-
Верно, я не в пору
Развязал язык.
А ведь жалко бабу,
Что и говорить!
Скоро ей придется
По миру ходить…»
«Полно горевать-то,-
Он вдове сказал.-
Стало, неча делать,
Бог, знать, наказал!
Ну, прощай покуда,
Мне домой пора;
Лошади-то ваши
Тут вот, у двора.
Да!., ведь эка память,
Все стал забывать:
Вот отец сынишке
Крест велел отдать.
Сам он через силу
С шеи его снял,
В грамотке мне отдал
В руки и сказал:
«Вот благословенье
Сыну моему;
Пусть не забывает
Мать, скажи ему».
А тебя-то, видно,
Крепко он любил:
По смерть твое имя,
Бедный, он твердил».
 

<1854>

БУРЛАК

 
Эх, приятель, и ты, видно, горе видал,
Коли плачешь от песни веселой!
Нет, послушай-ка ты, что вот я испытал
Так узнаешь о жизни тяжелой!
Девятнадцати лет, после смерти отца,
Я остался один сиротою;
Дочь соседа любила меня, молодца,
Я женился и зажил с женою!
Словно счастье на двор мне она принесла
Дай бог царство небесное бедной! -
Уж такая-то, братец, хозяйка была,
Дорожила полушкою медной!
В зимний вечер, бывало, лучину зажжет
И прядет себе, глаз не смыкает;
Петухи пропоют – ну, тогда отдохнет
И приляжет; а чуть рассветает -
Уж она на ногах, поглядишь – побежит
И овцам и коровам даст корму,
Печь истопит и снова за прялкой сидит
Или что прибирает по дому.
Летом рожь станет жать иль снопы подавать
С земли на воз,– и горя ей мало.
Я, бывало, скажу: «Не пора ль отдыхать?»
«Ничего, говорит, не устала».
Иногда ей случится обновку купить
Для утехи, так скажет: «Напрасно:
Мы без этого будем друг друга любить,
Что ты тратишься, сокол мой ясный!»
Как в раю с нею жил!… Да не нам, верно, знать,
Где и как нас кручина застанет!
Улеглася жена в землю навеки спать…
Вспомнишь – жизнь немила тебе станет!
Вся надежа была – словно вылитый в мать,
Темно-русый красавец сынишка.
По складам уж псалтырь было начал читать…
Думал: «Выйдет мой в люди мальчишка!»
Да не то ему бог на роду написал:
Заболел от чего-то весною,-
Я и бабок к нему, знахарей призывал,
И поил наговорной водою,
Обещался рублевую свечку купить,
Пред иконою в церкви поставить,-
Не услышал господь… И пришлось положить
Сына в гроб, на кладбище отправить…
Было горько мне, друг, в эти черные дни!
Опустились совсем мои руки!
Стали хлеб убирать,– в поле песни, огни,
А я сохну от горя и скуки!
Снега первого ждал: я продам, мол, вот рожь,
Справлю сани, извозничать буду,-
Вдруг, беда за бедой,– на скотину падеж…
Чай, по гроб этот год не забуду!
Кой-как зиму провел; вижу – честь мне не таз
То на сходке иной посмеется:
«Дескать, всякая вот что ни есть мелкота
Тоже в дело мирское суется!»
То бранят за глаза: «Не с его-де умом
Жить в нужде: видишь, как он ленится;
Нет, по-нашему так: коли быть молодцом.
Не тужи, хоть и горе случится!»
Образумил меня людской смех, разговор,
Видно, бог свою помочь мне подал!
Запросилась душа на широкий простор…
Взял я паспорт; подушное отдал…
И пошел в бурлаки. Разгуляли тоску
Волги-матушки синие волны!…
Коли отдых придет – на крутом бережку
Разведешь огонек в вечер темный,
Из товарищей песню один заведет,
Те подхватят – и вмиг встрепенешься,
С головы и до ног жар и холод пойдет,
Слезы сдержишь – и сам тут зальешься!
Непогода ль случится и вдруг посетит
Мою душу забытое горе -
Есть разгул молодцу: Волга с шумом бежит
И про волю поет на просторе;
Ретивое забьется, и вспыхнешь огнем!
Осень, холод – не надобна шуба!
Сядешь в лодку – гуляй! Размахнешься веслом,
Силой с бурей помериться любо!
И летишь по волнам, только брызги кругом…
Крикнешь: «Ну, теперь божия воля!
Коли жить – будем жить, умереть – так умрем!»
И в душе словно не было горя!
 

<1854>

УТРО

 
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Дремлет чуткий камыш. Тишь – безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом – на лицо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая.
Потянул ветерок, воду морщит-рябит.
Пронеслись утки с шумом и скрылися.
Далеко-далеко колокольчик звенит.
Рыбаки в шалаше пробудилися,
Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут…
А восток все горит-разгорается.
Птички солнышка ждут, птички песни поют,
И стоит себе лес, улыбается.
Вот и солнце встает, из-за пашен блестит,
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
Едет пахарь с сохой, едет – песню поет;
По плечу молодцу все тяжелое…
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро веселое!
 

<1854, 1855>