Текст книги "Русская поэзия XIX века. Том 2"

Автор книги: авторов Коллектив

СОСНА

 
Во сыром бору сосна стоит, растет;
Во чистом поле метель гудит, поет;
Над землею тучи серые шатром;
На земле снега пушистые ковром;
Вьюга, холод, но печальная сосна
Неизменна, как весною зелена.
Возвратится ли веселая весна,
Пробудится ли природа ото сна,
Прояснеют, улыбнутся небеса,
В листья нежные оденутся леса,
Заблестит сквозь зелень ландыш серебром,
Засинеет незабудка над ручьем,
Взглянет солнце с неба чистого светлей,
И зальется звонкой трелью соловей -
Все по-прежнему печальна, зелена,
Думу думает тяжелую сосна.
Грустно, тяжко ей, раскидистой, расти:
Все цветет, а ей одной лишь не цвести!
Собирая иглы острые свои,
Хочет в землю глубоко она уйти
Иль, сорвавшися с извивистых корней,
В небо взвихриться метелью из ветвей.
Да крепка земля, далеки небеса -
И стоит она, угрюмая краса,
И весною и зимою зелена,
И зимою и весною холодна…
Тяжело сосной печальною расти,
Не меняться никогда и не цвести,
Равнодушным быть и к счастью и к беде,
Но судьбою быть прикованным к земле,
Быть бессильным – превратиться в бренный прах
Или вихрем разыграться в небесах!
 

<1845>

ХОЗЯИН

 
В низенькой светелке с створчатым окном
Светится лампадка в сумраке ночном:
Слабый огонечек то совсем замрет,
То дрожащим светом стены обольет.
Новая светелка чисто прибрана:
В темноте белеет занавес окна;
Пол отструган гладко; ровен потолок;
Печка развальная стала в уголок.
По стенам – укладки с дедовским добром,
Узкая скамейка, крытая ковром,
Крашеные пяльцы с стулом раздвижным
И кровать резная с пологом цветным.
На кровати крепко спит седой старик:
Видно, пересыпал хмелем пуховик!
Крепко спит – не слышит хмельный старина,
Что во сне лепечет под ухом жена.
Душно ей, неловко возле старика;
Свесилась с кровати полная рука;
Губы раскраснелись, словно корольки;
Кинули ресницы тень на пол щеки;
Одеяло сбито, свернуто в комок;
С головы скатился шелковый платок;
На груди сорочка ходит ходенем,
И коса сползает по плечу ужом.
А за печкой кто-то нехотя ворчит:
Знать, другой хозяин по ночам не спит!
На мужа с женою смотрит домовой
И качает тихо дряхлой головой:
«Сладко им соснулось: полночь на дворе…
Жучка призатихла в теплой конуре;
Обошел обычным я дозором дом -
Весело хозяить в домике таком!
Погреба набиты, закрома полны,
И на сеновале сена с три копны;
От конюшни кучки снега отгребешь,
Корму дашь лошадкам, гривы заплетешь,
Сходишь в кладовые, отомкнешь замки –
Клади дорогие ломят сундуки.
Все бы было ладно, все мне по нутру…
Только вот хозяйка нам не ко двору:
Больно черноброва, больно молода,-
На сердце тревога, в голове – беда!
Кровь-то говорлива, грудь-то высока…
Мигом одурачит мужа-старика…
Знать, и домовому не сплести порой
Бороду седую с черною косой.
При людях смеется, а – глядишь – тайком
Плачет да вздыхает – знаю я по ком!
Погоди ж, я с нею шуточку сшучу
И от черной думы разом отучу:
Только обоймется с грезой горячо -
Я тотчас голубке лапу на плечо,
За косу поймаю, сдерну простыню -
Волей аль неволей грезу отгоню…
Этим не проймется – пропадай она,
Баба-переметка, мужняя жена!
Всей косматой грудью лягу ей на грудь
И не дам ни разу наливной вздохнуть,
Защемлю ей сердце в крепкие тиски:
Скажут, что зачахла с горя да с тоски».
 

<1849>

БАРКАРОЛА

 
Стихнул говор карнавала,
На поля роса упала,
Месяц землю серебрит,
Все спокойно, море спит.
Волны нянчают гондолу…
«Спой, синьора, баркаролу!
Маску черную долой,
Обойми меня и пой!…»
«Нет, синьор, не скину маски,
Не до песен, не до ласки:
Мне зловещий снился сон,
Тяготит мне сердце он».
«Сон приснился, что ж такое?
Снам не верь ты, все пустое;
Вот гитара, не тоскуй,
Спой, сыграй и поцелуй!…»
«Нет, синьор, не до гитары:
Снилось мне, что муж мой старый
Ночью тихо с ложа встал,
Тихо вышел на канал,
Завернул стилет свой в полу
И в закрытую гондолу -
Вон, как эта, там вдали -
Шесть немых гребцов вошли…»
 

<1850>

ПЕСНЯ

 
Как у всех-то людей светлый праздничек,
День великий – помин по родителям,
Только я, сиротинка безродная,
На погосте поминок не правила.
Я у мужа вечор отпросилася:
«Отпусти, осударь,– похристосуюсь
На могиле со свекором-батюшкой».
Идучи, я с дороженьки сбилася,
Во темном лесу заплутал ася,
У оврага в лесу опозналася.
В том овраге могила бескрестная:
Всю размыло ее ливнем-дождиком,
Размело-разнесло непогодушкой…
Подошла я к могиле – шатнул ася,
Белой грудью о землю ударилась:
«Ты скажи мне, сырая могилушка!
Таково ли легко было молодцу
Загубить свою душеньку грешную,
Каково-то легко было девице
Под невольный венец снаряжатися?»
 

<1855>

ФРЙНЭ

 
Ты, чужеземец, ревнуешь меня к Праксителю напрасно:
Верь мне, мой милый, что в нем я художника только любила,-
Он потому мне казался хорош, что искусство прекрасно,
Он для другой изменил мне – и я про него позабыла…
Впрочем, кого не смутили бы льстивые речи: «Гнатена,
Нет, не Киприду,– тебя породила жемчужная пена!
Будь образцом для статуи богини, бессмертия ради:
Имя твое и твоя красота не погибнут в Элладе!»
Я согласилася… Мрамора глыба – такая, что только бы нимфе
Или богине статую иссечь,– красовалась в ваяльне;
Чуда резца животворного ждали всечасно в Коринфе,
А Пракситель становился скучнее, угрюмей, печальней.
«Нет, не могу! – говорил он, бросая резец в утомленье.-
Я не художник, а просто влюбленный: мое вдохновенье –
Юноши бред, не она, Прометеева жгучая сила…
О, для чего в тебе женщина образ богини затмила?»
Прошлой зимою… Налей мне вина из потера:
Вечер свежеет – по телу и холод и жар пробегает…
Прошлой зимою в Коринфе у нас появилась гетера,
Именем Фринэ… Теперь ее всякий коринфянин знает;
Но захотелось ли ей возбудить любопытство в народе
Или от бешеных оргий Афин отдохнуть на свободе,
Только она укрывалась от смертных, подобно богине…
Вскоре, однако ж, Коринф коротко познакомился с Фринэ!
Вот подошли Элевзинские празднества… Пестрой толпою
Жители Аттики шумно стекалися на берег моря:
Шли сановитые старцы, венчанные Крона рукою;
Отроки шли, с Ганимедом красою весеннею споря;
Юные жены и девы, потупив стыдливые взоры,
Ловко несли на упругих плечах храмовые амфоры;
Мужи и смелые юноши, вслед за седыми жрецами,
Жертвенных агнцев вели и тельцов, оплетенных цветами.
Все обступали толпой оконечность пологого мыса:
Против него, по преданию, вышла из моря Киприда.
Жрицы пафосской богини готовились, в честь Адониса,
Гимны обрядные петь: застонала в руках их пектида,
Звуки свирели слилися с ее обольстительным стоном…
Вдруг от толпы отделил ася женщина… Длинным хитоном
Был ее стан величавый ревниво сокрыт; покрывало
Белой, широкой волной с головы и до пят ниспадало.
Плавно, как будто бы чуткой ногою едва пригибая
Стебли росистых цветов, по прибрежию – далей и далей –
К самой окраине мыса она подошла; не внимая
Шепоту ближней толпы, развязала ремни у сандалий;
Пышных волос золотое руно до земли распустила;
Перевязь персей и пояс лилейной рукой разрешила,
Сбросила ризы с себя и, лицом повернувшись к народу,
Медленно, словно заря, погрузилась в лазурную воду.
Ахнули тысячи зрителей; смолкли свирель и пектида;
В страхе упав на колени, все жрицы воскликнули громко:
«Чудо свершается, граждане! Вот она, матерь Киприда!»
Так ослепила своей олимпийской красой незнакомка…
Все обаяние девственных прелестей, все, чем от века
Жен украшала природа иль смелая мысль человека,
Все эта женщина образом дивным своим затмевала…
Я поняла Праксителя и горько тогда зарыдала!
Но не Киприда стояла в волнах, а мегарянка Фринэ.
Меж изумленных граждан живописцы… ваятели были:
Всех их прельстила гетера… прельщает их всех и поныне;
Все, в свою очередь, эту гетеру безумно любили…
Многих она обманула, а прочих обманет жестоко:
Темную душу не всякий увидит сквозь светлое око…
С этого самого утра Гнатена с ваятелем – розно…
Может быть, он и раскаялся, только раскаялся поздно…
Что же сказать мне еще? Изваянье богини Киферы
Кончил давно Пракситель, и давно повторяет Эллада
Имя ваятеля с именем мне ненавистной гетеры;
Но – да хранят меня боги! – теперь я спокойна, я рада…
Рада свободе…
Взгляни; потемнели высокие горы…
Тихо, в венцах многозвездных, проносятся вечные оры…
Ночь и природе и людям заветное слово шепнула:
«Спите!»
…О, если бы ревность… твоя, чужеземец, заснула!
 

<1855>

* * *

 
О господи, пошли долготерпенье!
Ночь целую сижу я напролет,
Неволю мысль цензуре в угожденье,
Неволю дух – напрасно! Не сойдет
Ко мне твое святое вдохновенье.
Нет, на кого житейская нужда
Тяжелые вериги наложила,
Тот – вечный раб поденного труда,
И творчества живительная сила
Ему в удел не дастся никогда.
Но, господи, ты первенцев природы
Людьми, а не рабами создавал.
Завет любви, и братства, и свободы
Ты в их душе бессмертной начертал,
А твой завет нарушен в род и роды.
Суди же тех всеправедным судом,
Кто губит мысль людскую без возврата,
Кощунствует над сердцем и умом -
И ближнего, и кровного, и брата
Признал своим бессмысленным рабом.
 

<1855 (?)>

<ИЗ ЦИКЛА «ЕВРЕЙСКИЕ ИЕСНИ»>

1

 
Поцелуй же меня, выпей душу до дна…
Сладки перси твои и хмельнее вина;
Запах черных кудрей чище мирры стократ,
Скажут имя твое – пролитой аромат!
Оттого – отроковица -
Полюбила я тебя…
Царь мой, где твоя ложница?
Я сгорела, полюбя…
Милый мой, возлюбленный, желанный,
Где, скажи, твой одр благоуханный?…
 

<1856>

2

 
Хороша я и смугла,
Дочери Шалима!
Не корите, что была
Солнцем я палима,
Не найдете вы стройней
Пальмы на Энгадде:
Дети матери моей
За меня в разладе.
Я за братьев вертоград
Ночью сторожила,
Да девичий виноград
Свой не сохранила…
Добрый мой, душевный мой,
Что ты не бываешь?
Где пасешь в полдневный зной?
Где опочиваешь?
Я найду, я сослежу
Друга в полдень жгучий
И на перси положу
Смирною пахучей.
По опушке леса гнал
Он козлят, я – тоже,
И тенистый лес постлал
Нам двойное ложе -
Кровлей лиственной навис,
Темный, скромный, щедрый;
Наши звенья – кипарис,
А стропила – кедры.
 

<1856>

5

 
Сплю, но сердце чуткое не спит…
За дверями голос милого звучит;
«Отвори, моя невеста, отвори!
Догорело пламя алое зари;
Над лугами над шелковыми
Бродит белая роса
И слезинками перловыми
Мне смочила волоса;
Сходит с неба ночь прохладная –
Отвори мне, ненаглядная!»
«Я одежды легкотканые сняла,
Я омыла мои ноги и легла,
Я на ложе цепенею и горю -
Как я встану, как я двери отворю?»
Милый в дверь мою кедровую
Стукнул смелою рукой:
Всколыхнуло грудь пуховую
Перекатною волной,
И, волна желанья знойного,
Встала с ложа я покойного.
С смуглых плеч моих покров ночной скользит;
Жжет нога моя холодный мрамор плит;
С черных кос моих струится аромат;
На руках запястья ценные бренчат.
Отперла я дверь докучную:
Статный юноша вошел
И со мною сладкозвучную
Потихоньку речь повел -
И слилась я с речью нежною
Всей душой моей мятежною.
 

<1849>

10

 
«Отчего же ты не спишь?
Знать, ценна утрата,
Что в полуночную тишь
Всюду ищешь брата?»
«Оттого, что он мне брат,
Дочери Шалима,
Что утрата из утрат
Тот, кем я любима.
Оттого, что здесь, у нас,
Резвых коз-лукавиц
По горам еще не пас
Ввек такой красавец;
Нет кудрей черней нигде;
Очи так и блещут,
Голубицами в воде
Синей влагой плещут.
Как заря, мой брат румян
И стройней кумира…
На венце его слиян
С искрами сапфира
Солнца луч, и подарен
Тот венец невесте…»
«Где же брат твой?
Где же он?
Мы поищем вместе».
 

<1859>

11

 
Все шестьдесят моих цариц
И восемьдесят с ними
Моих наложниц пали ниц
С поклонами немыми
Перед тобой, и всей толпой
Рабыни, вслед за ними,
Все пали ниц перед тобой
С поклонами немыми.
Зане одна ты на Сион
Восходишь, как денница,
И для тебя озолочён
Венец, моя царица!
Зане тебе одной мой стих,
Как смирна из фиала,
Благоухал из уст моих,
И песня прозвучала.
 

<1859>

13

 
«Ты Сиона звезда, ты денница денниц;
Пурпуровая вервь – твои губы;
Чище снега перловые зубы,
Как стада остриженных ягниц,
Двоеплодно с весны отягченных,
И дрожат у тебя смуглых персей сосцы,
Как у серны пугливой дрожат близнецы
С каждым шорохом яворов сонных».
«Мой возлюбленный, милый мой, царь мой и брат,
Приложи меня к сердцу печатью!
Не давай разрываться объятью:
Ревность жарче жжет душу, чем ад.
А любви не загасят и реки -
Не загасят и воды потопа вовек…
И – отдай за любовь все добро человек –
Только мученик будет навеки!»
 

<1859>

ЗАПЕВКА

 
Ох, пора тебе на волю, песня русская,
Благовестная, победная, раздольная,
Погородная, посельная, попольная,
Непогодою-невзгодою повитая,
Во крови, в слезах крещенная-омытая!
Ох, пора тебе на волю, песня русская!
Не сама собой ты спелася-сложилася:
С пустырей тебя намыло снегом-дождиком,
Нанесло тебя с пожарищ дымом-копотью,
Намело тебя с сырых могил метелицей…
 

<1856>

ТЫ ПЕЧАЛЬНА. КОМУ-ТО

 
Ты печальна, ты тоскуешь,
Ты в слезах, моя краса!
А слыхала ль в старой песне;
«Слезы девичьи – роса»?
Поутру на поле пала,
А к полудню нет следа…
Так и слезы молодые
Улетают навсегда,
Словно росы полевые,
Знает бог один – куда.
Развевает их и сушит
Жарким пламенем в крови
Вихорь юности мятежной,
Солнце красное любви.
 

<1857>

ГАЛАТЕЯ

1

 
Белою глыбою мрамора, высей прибрежных отбросном,
Страстно пленился ваятель на рынке паросском;
Стал перед ней – вдохновенный, дрожа и горя…
Феб утомленный закинул свой щит златокованый за море,
И разливалась на мраморе Вешним румянцем заря…
Видел ваятель, как чистые крупинки камня смягчались,
В нежное тело и в алую кровь превращались,
Как округлялися формы – волна за волной,
Как, словно воск, растопилася мрамора масса послушная
И облеклася, бездушная,
В образ жены молодой.
«Душу ей, душу живую! – воскликнул ваятель в восторге.-
Душу вложи ей, Зевес!»
Изумились на торге
Граждане – старцы, и мужи, и жены, и все,
Кто только был на агоре…
Но, полон святым вдохновением,
Он обращался с молением
К чудной, незримой Красе:
«Вижу тебя, богоданная, вижу и чую душою;
Жизнь и природа красны мне одною тобою…
Облик бессмертья провижу я в смертных чертах…»
И перед нею, своей вдохновенною свыше идеею,
Перед своей Галатеею,
Пигмалион пал во прах…
 

2

 
Двести дней славили в храмах Кивеллу, небесную жницу,
Двести дней Гелиос с неба спускал колесницу;
Много свершилось в Элладе событий и дел;
Много красавиц в Афинах мелькало и гасло – зарницею,
Но перед ней, чаровницею,
Даже луч солнца бледнел…
Белая, яркая, свет и сиянье кругом разливая,
Стала в ваяльне художника дева нагая,
Мраморный, девственный образ чистейшей красы…
Пенились юные перси волною упругой и зыбкою;
Губы смыкались улыбкою;
Кудрились пряди косы.
«Боги! – молил в исступлении страстном ваятель,-
Ужели Жизнь не проснется в таком обаятельном теле?
Боги! Пошлите неслыханной страсти конец…
Нет!… Ты падешь, Галатея, с подножия в эти объятия,
Или творенью проклятия
Грянет безумный творец!»
Взял ее за руку он… И чудесное что-то свершилось…
Сердце под мраморной грудью тревожно забилось;
Хлынула кровь по очерченным жилам ключом;
Дрогнули гибкие члены, недавно еще каменелые;
Очи, безжизненно белые,
Вспыхнули синим огнем.
Вся обливаяся розовым блеском весенней денницы,
Долу стыдливо склоняя густые ресницы,
Дева с подножия легкою грезой сошла;
Алые губы раскрылися, грудь всколыхнулась волнистая,
И, что струя серебристая,
Тихая речь потекла:
«Вестницей воли богов предстаю я теперь пред тобою.
Жизнь на земле – сотворенному смертной рукою;
Творческой силе – бессмертье у нас в небесах»
…И перед нею, своей воплощенною свыше идеею,
Перед своей Галатеею,
Пигмалион пал во прах.
 

<1858>

СУМЕРКИ

 
Оттепель… Поле чернеет;
Кровля на церкви обмокла;
Так вот и веет и веет -
Пахнет весною сквозь стекла.
С каждою новой ложбинкой
Водополь все прибывает,
И ограненною льдинкой
Вешняя звездочка тает.
Тени в углах шевельнулись,
Темные, сонные тени,
Вдоль по стенам потянулись,
На пол ложатся от лени…
Сон и меня так и клонит…
Тени за тенями – грезы…
Дума в неведомом тонет…
На сердце – крупные слезы.
Ох, если б крылья да крылья,
Если бы доля да доля,
Не было б мысли «бессилья»,
Не было б слова – «неволя».
 

<1858>

ПОЛЕЖАЕВСКОЙ ФАРАОНКЕ

 
Ох, не лги ты, не лги,
Даром глазок не жги,
Вороватая!
Лучше спой про свое
Про девичье житье
Распроклятое:
Как в зеленом саду
Соловей, на беду,
Разыстомную
Песню пел-распевал -
С милым спать не давал
Ночку темную…
 

<1859>

* * *

 
Хотел бы в единое слово
Я слить мою грусть и печаль
И бросить то слово на ветер,
Чтоб ветер унес его вдаль.
И пусть бы то слово печали
По ветру к тебе донеслось,
И пусть бы всегда и повсюду
Оно тебе в сердце лилось!
И если б усталые очи
Сомкнулись под грезой ночной,
О, пусть бы то слово печали
Звучало во сне над тобой.
 

<1859>

ПЛЯСУНЬЯ

 
Окрыленная пляской без роздыху,
Закаленная в серном огне,
Ты, помпеянка, мчишься по воздуху,
Не по этой спаленной стене.
Опрозрачила ткань паутинная
Твой призывно откинутый стан;
Ветром пашет коса твоя длинная,
И в руке замирает тимпан.
Пред твоею красой величавою
Без речей и без звуков уста,
И такой же горячею лавою,
Как и ты, вся душа облита.
Но не сила Везувия знойная
Призвала тебя к жизни – легка
И чиста, ты несешься, спокойная,
Как отчизны твоей облака.
Ты жила и погибла тедескою[99]99
  Те десна – по-римски и итальянски – германка.


[Закрыть]
И тедескою стала навек,
Чтоб в тебе, под воскреснувшей фрескою,
Вечность духа прозрел человек.
 

<1859>

КЕСАРЬ ОКТАВИЙ АВГУСТ И ЮЛИЯ

 
Ты на Юлию смотришь художником –
Не отцом: ты прямой сибарит,
А не римлянин ты…
Над треножником Аравийская мирра горит;
Мягко ложе твое постилается;
Смело смотрит в глаза тебе дочь;
Вся туника на ней колыхается;
В очи глянула римская ночь…
Что Требония, Ливия, Лидия?
Ты им скажешь, наверно, «прощай»,
И, наверно, Назона Овидия
Ты сошлешь на холодный Дунай…
 

<1861>

Н. ЩЕРБИНА

ФЕССАЛИЙСКАЯ ИДИЛЛИЯ

 
«Виноват, признаюсь,
Зоя!… Оботри кудрями слезы…
У вершины Ахелоя
На горе пасутся козы».
«Правда ль это?… Но далеко
Надо мне идти на гору…
Мать осталась одинока,
И боюсь я в эту пору:
Ночью там блуждают духи,
Ходит волк, чекалка рыщет,-
Да и жаль моей старухи,
Что меня напрасно ищет…»
«Виноват, прости мне, Зоя!
Стадо выгнал я на гору,
Чтоб к вершине Ахелоя
Нам идти в ночную пору…»
«Если бы не ты, мой милый…
Мой остер кинжал широкий:
Но нет воли, но нет силы
Наказать тебя, жестокий!…»
«Тише, воды Ахелоя!…
На щеках зарделись розы…
Ты в любви призналась, Зоя!
Обманул я… Дома козы».
 

<1843>

СИЛА ПЕСНИ

 
«Славным вином на прощанье,
Кипрским вином напою…
Выпей за наше свиданье,
Выпей за удаль свою!
Кубок возьмешь на дорогу,-
Будешь меня вспоминать;
Стану молиться я богу,
Стану тебя ожидать…»
«Старые песни люблю я,
Старую песню запой…
Голос их – звук поцелуя,
Речи их льются рекой.
Хочется песней разлуки
Тяжесть души облегчить,
Звуками плакать и в звуки
Горечь любви перелить…
Пой! Уж пора нам проститься:
Рог капитана трубит…»
«Страшно мне в песне излиться:
С песней душа улетит».
 

<1843>

СКРЫВАЕМАЯ СТРАСТЬ

 
Ты недоступна была, как богиня Диана,
Робкий мой взор ты встречала и гордо и строго
Я трепетал за себя, и любви я боялся…
Больно мне стало за чувство, высокое чувство,
Что ты сердечным приветом почтить не хотела.
Думы мои и мечтания страсти бесплодной,
Эти цветы, что взрастил я в бессонные ночи,
Ты, не заметив, прошла не вниманьем жестоким.
Пальцы твои тетрахорда случайно коснулись –
Пламенем страстные звуки меня охватили
И разлились ароматом любви благовонной…
Звуки тебе изменили, и ты изменилась:
Взоры горели твои, и роскошные кудри
Падали мне на плечо, и уста дорогие
Слиться хотели, я видел, с моими устами.
Силился я отомстить тебе взглядом холодным,
Взглядом презрительно-гордым, как следует мужу…
Но пред тобою невольно я пал в обожанье,
Страстно целуя, моля о любви униженно.
 

<1844>

СВИДАНЬЕ

 
Страстно просил я бессмертных богов олимпийских
Дать мне минуту, одну лишь минуту свиданья
С чудно-прекрасною смертною девой. Настало
Это мгновенье. Увидев ее, у бессмертных
Начал просить я, чтоб миг вожделенный свиданья
В вечность продлили они. Красоту моей милой
Я созерцал и, как Тантал, все жаждал и жаждал,
В очи ей глядя, лобзая, томяся и плача,
В очи глядеть ей, лобзать, и томиться, и плакать.
 

<1844>

СТИХ

 
Пусть будет стих его понятен и высок,
И блещет всех лучей слиянием чудесным;
Да примирится в нем все дольнее с небесным,
Да будет он меж нас как признанный пророк,
Чтоб мощной мыслию, как дланию Зевеса,
Собою обнял он весь безграничный мир,
Чтоб в звуках зрели мы, прозрачных, как эфир,
И мрамор Фидия, и краски Апеллеса.
 

<1845>

В ПОРТИКЕ

 
«Вспомни, Теано, ту пору, когда, утомившись
Жаром весеннего солнца и долгой прогулкой,
В портике сел отдохнуть я с тобою!…
Нам были видны оттуда и гермесов ряд бесконечный,
И агора с суетливой толпою, и храмы…
Вспомни, что ты говорила, гетера!»
«Пахнут чудесно твои умащенья, мой милый,
Слившись с моими, и я их впиваю
В трепете сладком, в забывчивой неге,
Лежа головкой на персях твоих млечно-пенных
Близко устами к устам и к очам недалеко…
Что же припомнить могу я в такие мгновенья!
Нет ни грядущего, нет ни былого в блаженстве…,
Не прерывай его: я так блаженна!…»
 

<1846>

СТЫДЛИВОСТЬ

 
Я лукаво смотрел на нее,
Говорил ей лукавые речи,
Пожирая глазами ее
Неприкрытые белые плечи.
Я ее не любил; но порой,
Когда, взор свой склоняя стыдливо,
Грудь и плечи дрожащей рукой
Одевала она торопливо
И краснела, и складки одежд
Так неловко она разбирала,
И, готовая пасть из-под вежд
На ресницу, слезинка дрожала,
И аттический звук ее слов,
Как на лире струна, прерывался,
Развязаться был пояс готов,
И нескоро камей замыкался,-
В этот миг все движенья ее,
Как невольник, безмолвно следил я,
И полно было сердце мое…
В этот миг беспредельно любил я!
 

<1847>