Текст книги "Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами,
Грозитесь свирепо тюрьмой, кандалами!
Мы вольны душою, хоть телом попра́ны, —
Позор; позор, позор вам, тираны!
 
 
Пусть слабые духом трепещут пред вами,
Торгуют бесстыдно святыми правами:
Телесной неволи не страшны нам раны, —
Позор, позор, позор вам, тираны!
 
 
За тяжким трудом, в доле вечного рабства,
Народ угнетенный вам копит богатства,
Но рабство и муки не сломят титана! —
На страх, на страх, на страх вам, тираны!
 
 
В рудниках под землей, за станком и на поле,
Везде раздаются уж песни о воле,
И звуки той песни доходят до тронов, —
На страх, на страх, на страх всем тиранам!
 
 
Сверкайте штыками, грозите войсками,
Спасти вас не могут казармы с тюрьмами,
Ваш собственный страх не сковать вам цепями, —
И стыд, и страх, и месть вам, тираны!
 
 
От пролитой крови заря заалела,
Могучая всюду борьба закипела,
Пожаром восстанья объяты все страны —
И смерть, и смерть, и смерть вам, тираны!
 

<1897 или 1898>

ЕГОР НЕЧАЕВ[18]18
  Нечаев Егор Ефимович (1859–1925) работал 45 лет на стекольном заводе в Клину. В семнадцать лет научился грамоте. С 1891 года выступал в печати как поэт и беллетрист.
  Стихотворения Е. Нечаева печатаются по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Малая серия), 1950.


[Закрыть]

 
Я верила ему от колыбели:
«Он добр, он добр, – мне говорила мать,
Когда меня укладывала спать,
Голодную, склонившись у постели. —
 
 
Он справедлив, голубка, и над нами
Взойдет заря и осчастливит нас…
Ты запоешь, как птичка в ранний час
Поет, резвясь, согретая лучами.
 
 
Ты расцветешь, как ландыш белоснежный,
Как василек на ниве золотой…
Болезная, с горячею слезой
Молись ему душою безмятежной».
 
 
Я верила… В нужде изнемогая,
Чуждаясь слов «зачем» и «почему»,
Несчастная, я верила ему,
Всю горечь зла в молитве забывая.
 
 
Прошла пора. Мечтам моим бесплодным —
Увы! – теперь не верю, как и снам.
Я поняла: он не поможет нам,
Рабам нужды, забитым и голодным.
 
 
Он изваян жрецом честолюбивым,
Одетый в шелк. И, золотом залит,
Он бедняку страданием грозит,
А рай земной он отдает счастливым.
 
 
Повсюду зло… Кровь неповинных льется,
И с каждым днем мучительней, слышней
Несется стон измученных людей,
Мольба ж к нему бесплодной остается…
 
 
Довольно лгать! И не могу склониться
В мольбе пред тем, кто близок богачу,
А бедным чужд… Довольно! Не хочу
И не могу я более молиться!
 

<1899>

 
В адском пекле, в тучах пыли,
Под напев стекла и стали,
За работой, на заводе,
Песен звонких о свободе
Мы начало положили.
 
 
А мотивы к песням этим
На рассвете
Нам дубравы нашептали.
 
 
Чем дышали и болели,
Проливая пот и слезы,
Выход к светлому простору,
Что орлам лишь видеть впору,
В единенье усмотрели…
 
 
А идти стальной стеною
Смело к бою
Против зла – внушили грозы.
 

<1905>

АЛЕКСАНДР БОГДАНОВ[20]20
  Богданов Александр Алексеевич (1874–1939) сын разночинца, в революционном движении с конца девяностых годов. Более десяти лет находился на нелегальном положении. Член РСДРП с 1901 г. Печатался в большевистских изданиях под разными псевдонимами (Волжский, Волгин, Альфа, Антонов). Его творчество было неразрывно связано с революционной работой.
  Стихотворения А. Богданова печатаются по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Малая серия), 1959.


[Закрыть]

 
Эту песню не сам я собою сложил,
И не деды ее мне пропели.
Нет, ту песню принес ко мне ветер с могил,
Где останки товарищей тлели.
Тише, вслушайтесь в звуки фабричных свистков,
Лязг цепей, крик безвольных, бесправных рабов,
Плач детей беспризорных, голодных,
Стон и скрежет проклятий народных…
Через Польшу, Финляндию, дальний Кавказ,
Вплоть до тундры, где день безнадежно погас,
Стон за стоном несется, как в буре морской
За волною волна, за прибоем прибой…
Стон за стоном… На шахтах, полях, рудниках,
У плавильных печей, за станками,
Надрываясь в тяжелых, бессменных трудах,
То рабочие и́дут рядами…
 
 
И пред нами, вперед, кандалами звеня,
В путь суровый Сибири холодной
В ожидании близкого лучшего дня
Идут вестники жизни свободной.
 

<Конец 1890-х годов>

 
Кто добыл во тьме рудников миллионы?
Кто сталь для солдатских штыков отточил?
Воздвиг из гранита и мрамора троны,
В ненастье и холод за плугом ходил?
Кто дал богачам и вино и пшеницу
И горько томится в нужде безысходной?
 
 
Не ты ль, пролетарий, рабочий голодный?
Кто с ранней зари и до поздней полночи
Стонал, надрывался под грохот машин,
Тяжелым трудом ослеплял себе очи,
Чтоб в роскоши жил фабрикант-господин?
Кто мощно вертит колесо мировое
И гибнет бесправным, как червь непригодный?
 
 
Не ты ль, пролетарий, рабочий голодный?
Кто гнету насилья века обрекался,
В оковах неволи боролся и жил,
Под знаменем красным геройски сражался
И кровь неповинную жертвенно лил?
О вестник победы!.. Титан непреклонный!
Ты молнии бросил из сумрака ночи…
 
 
Вперед – на борьбу, пролетарий, рабочий!..
Пусть пламя борьбы разрастется пожаром
И бурей пройдет среди братьев всех стран!..
Твердыни насилья мы рушим недаром…
Могуч и един наш воинственный стан…
Пусть враг нас встречает предательством черным, —
Победа за нами, за силой народной!
Победа близка, пролетарий голодный!
 

<1900>

ЕВГЕНИЙ ТАРАСОВ[22]22
  Тарасов Евгений Михайлович (1882–1943) в студенческие годы был революционером-пропагандистом в петербургской рабочей среде. После ареста и ссылки принял участие в революции 1905 года. Сотрудничал в горьковских сборниках «Знание». Две книги его стихов – «Стихи 1903–1905» (1906) и «Земные дали» (1908). Впоследствии отошел от литературной работы. В советские годы работал экономистом.
  Стихотворения Е. Тарасова печатаются по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Малая серия), 1959.


[Закрыть]

 
Смолкли залпы запоздалые,
Смолк орудий гром.
Чуть дымятся лужи алые,
Спят кругом борцы усталые —
Спят нездешним сном.
 
 
Вечер веет над скелетами
Павших баррикад.
Над телами неотпетыми
Гимны скорбными приветами
В сумраке звучат.
 
 
Спите, братья, с честью павшие, —
Близок судный час.
Спите, радости не знавшие, —
Ночь в руках у нас.
 
 
Все, что днем у нас разрушено,
Выстроим во мгле.
Жажда битвы не задушена
В раненом орле.
 
 
Ночью снова баррикадами
Город обовьем.
Утром свежими отрядами
Новый бой начнем.
 
 
Спите, братья и товарищи!
Близок судный час —
На неслыханном пожарище
Мы помянем вас!
 

<Декабрь 1905>

 
Новый год я встречаю не гордыми, мощными гимнами.
Новый год к нам подкрался средь стынущих тел мертвецов.
Но молчать не могу. Буду плакаться с вьюгами зимними
Над могилами павших – нам близких и милых – борцов.
 
 
Будь я сердцем суровей – лишь местью святою звучала бы
Эта песня моя, увлекая вперед и вперед.
Но не верен мне голос. Протяжной, медлительной жалобой
Провожаю кровавый – для многих неконченный – год.
 
 
Сердце слишком полно неотмщенными алыми обидами,
И молчать не могу, – для молчанья не стало бы сил.
Но простите, коль песни мои прозвучат панихидами
Над холмами несчетных – нам близких и милых – могил.
 

<Декабрь 1905>

 
Ты говоришь, что мы устали,
Что и теперь, при свете дня,
В созданьях наших нет огня,
Что гибкий голос твердой стали
Обвит в них сумраком печали
И раздается, чуть звеня.
 
 
Но ведь для нас вся жизнь – тревога…
Лишь для того, чтоб отдохнуть,
Мы коротаем песней путь.
И вот теперь, когда нас много, —
У заповедного порога
Нас в песнях сменит кто-нибудь.
 
 
Мы не поэты, мы – предтечи
Пред тем, кого покамест нет.
Но он придет – и будет свет,
И будет радость бурной встречи,
И вспыхнут радостные речи,
И он нам скажет: «Я – поэт!»
 
 
Он не пришел, но он меж нами.
Он в шахтах уголь достает,
Он тяжким молотом кует,
Он раздувает в горне пламя,
В его руках победы знамя —
Он не пришел, но он придет.
 
 
Ты прав, мой друг, – и мы устали.
Мы – предрассветная звезда,
Мы в солнце гаснем без следа.
Но близок он. Из гибкой стали
Создаст он чуждые печали
Напевы воли и труда.
 

<1905>

 
Воздух к вечеру прозрачен.
Ветер тише. Пыли нет.
Старый дом тревожно-мрачен.
В старом доме поздний свет.
 
 
Кто-то щурится пугливо,
Кто-то ходит за окном…
А ведь было: спал счастливо,
Спал спокойно старый дом.
 
 
Спали лапчатые ели,
Спали мощные дубы.
На деревне песни пели
Истомленные рабы.
 
 
Песни пели. Песни плыли,
Разливались по реке.
Дни за днями проходили
Здесь – неслышно, там – в тоске.
 
 
Завтра так же, как сегодня,
А сегодня – как всегда.
Что же, – станет посвободней?
Если станет – так когда?
 
 
Было время – миновало
И травою поросло.
Старый дом глядит устало.
Птица бьется о стекло.
 
 
Тихий парк в ограде древней
По ночам не может спать.
За рекою на деревне
Звонких песен не слыхать.
 
 
Странно-чуткою дремотой
Все охвачено вокруг.
На деревне ждут чего-то,
Что-то ярко вспыхнет вдруг.
 
 
Где-то тень летучей птицы
Промелькнула, замерла.
В старом парке стало тише,
Всюду трепет, всюду мгла.
 
 
В старом доме бродит кто-то,
Окна мертвы. Свет погас.
На деревне ждут чего-то.
Ждут, когда свершится час.
 
 
Ждут, когда прольются росы,
Звонких песен не поют.
На деревне точат косы,
Эй, вставай, крещеный люд!
 

<1906>

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ[25]25
  Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924) родился в Москве. Окончил историко-филологический факультет Московского университета (1899). Один из родоначальников русского символизма. Выпустил три сборника «Русские символисты» (1894–1895) в основном со своими стихами. Переводил французских символистов (Бодлера, Верлена, Малларме, Рембо).
  Прошел сложный путь общественных и литературных исканий. Еще в начале 900-х годов признавал неизбежность революции, угадал ее движущую силу – пролетариат. Во время революции 1905 г. клеймил либералов, ликовавших по поводу манифеста 17 октября. Но задачу революции видел лишь в беспощадном уничтожении старого строя.
  Большое значение имела просветительская деятельность Брюсова, его работа в области художественного перевода, и прежде всего переводы из армянских поэтов.
  Безоговорочно принял Октябрьскую революцию. В 1920 г. вступил в Коммунистическую партию. Работал в Наркомпросе, Госиздате, Книжной палате, вел ряд курсов в Московском университете и в организованном им в 1921 году Высшем литературно-художественном институте.
  Избранные стихотворения послеоктябрьского периода творчества В. Брюсова см. в томе БВЛ «Советская поэзию» (т. 1).
  Стихотворения В. Брюсова печатаются по тексту издания: Валерий Брюсов. Собрание сочинений в семи томах, т. 1 и 2. М., «Художественная литература», 1973.


[Закрыть]

 
Ребенком я, не зная страху,
Хоть вечер был и шла метель,
Блуждал в лесу, и встретил пряху,
И полюбил ее кудель.
 
 
И было мне так сладко в детстве
Следить мелькающую нить,
И много странных соответствий
С мечтами в красках находить.
 
 
То нить казалась белой, чистой;
То вдруг, под медленной луной,
Блистала тканью серебристой;
Потом слилась со мглой ночной.
 
 
Я, наконец, на третьей страже.
Восток означился, горя,
И обагрила нити пряжи
Кровавым отблеском заря!
 

21 октября 1900

 
Я – вождь земных царей и царь, Ассаргадон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Едва я принял власть, на нас восстал Сидон[28]28
  Сидон – город в Финикии, разрушенный Ассаргадоном.


[Закрыть].
Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.
 
 
Египту речь моя звучала, как закон,
Элам[29]29
  Элам – древнее государство, расположенное к юго-востоку от Ассирии.


[Закрыть] читал судьбу в моем едином взоре,
Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
 
 
Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне?
Деянья всех людей – как тень в безумном сне,
Мечта о подвигах – как детская забава.
 
 
Я исчерпал до дна тебя, земная слава!
И вот стою один, величьем упоен,
Я, вождь земных царей и царь – Ассаргадон.
 

17 декабря 1897

 
Если б некогда гостем я прибыл
К вам, мои отдаленные предки, —
Вы собратом гордиться могли бы,
Полюбили бы взор мой меткий.
 
 
Мне легко далась бы наука
Поджидать матерого тура.
Вот – я чувствую гибкость лука,
На плечах моих барсова шкура.
 
 
Словно с детства я к битвам приучен!
Все в раздолье степей мне родное!
И мой голос верно созвучен
С оглушительным бранным воем.
 
 
Из пловцов окажусь я лучшим,
Обгоню всех юношей в беге;
Ваша дева со взором жгучим
Заласкает меня ночью в телеге.
 
 
Истукан на середине деревни
Поглядит на меня исподлобья.
Я уважу лик его древний,
Одарить его пышно – готов я.
 
 
А когда рассядутся старцы,
Молодежь запляшет под клики, —
На куске сбереженного кварца
Начерчу я новые лики.
 
 
Я буду как все – и особый.
Волхвы меня примут, как сына.
Я сложу им песню для пробы.
Но от них уйду я в дружину.
 
 
Где вы! слушайте, вольные волки!
Повинуйтесь жданному кличу!
У коней развеваются челки,
Мы опять летим на добычу.
 

29 ноября 1899

 
По улицам Венеции, в вечерний
Неверный час, блуждал я меж толпы,
И сердце трепетало суеверней.
 
 
Каналы, как громадные тропы,
Манили в вечность; в переменах тени
Казались дивны строгие столпы,
 
 
И ряд оживших призрачных строений
Являл очам, чего уж больше нет,
Что́ было для минувших поколений.
 
 
И, словно унесенный в лунный свет,
Я упивался невозможным чудом,
Но тяжек был мне дружеский привет…
 
 
В тот вечер улицы кишели людом,
Во мгле свободно веселился грех,
И был весь город дьявольским сосудом.
 
 
Бесстыдно раздавался женский смех,
И зверские мелькали мимо лица…
И помыслы разгадывал я всех.
 
 
Но вдруг среди позорной вереницы
Угрюмый облик предо мной возник.
– Так иногда с утеса глянут птицы, —
 
 
То был суровый, опаленный лик,
Не мертвый лик, но просветленно-страстный,
Без возраста – не мальчик, не старик.
 
 
И жалким нашим нуждам не причастный.
Случайный отблеск будущих веков,
Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.
 
 
Мгновенно замер говор голосов,
Как будто в вечность приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа, кто он таков.
 
 
Но тотчас понял: Данте Алигьери.
 

18 декабря 1900

 
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, —
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
 
 
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, —
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
 
 
Город и камни люблю,
Грохот его и шумы певучие, —
В миг, когда песню глубоко таю,
Но в восторге слышу созвучия.
 

29 августа 1898

 
Мы бродим в неконченом здании
По шатким, дрожащим лесам,
В каком-то тупом ожидании,
Не веря вечерним часам.
 
 
Бессвязные, странные лопасти
Нам путь отрезают… мы ждем.
Мы видим бездонные пропасти
За нашим неверным путем.
 
 
Оконные встретив пробоины,
Мы робко в пространства глядим:
Над крышами крыши надстроены,
Безмолвие, холод и дым.
 
 
Нам страшны размеры громадные
Безвестной растущей тюрьмы.
Над безднами, жалкие, жадные,
Стоим, зачарованы, мы.
 
 
Но первые плотные лестницы,
Ведущие к балкам, во мрак,
Встают как безмолвные вестницы,
Встают как таинственный знак!
 
 
Здесь будут проходы и комнаты!
Здесь стены задвинутся сплошь!
О думы упорные, вспомните!
Вы только забыли чертеж!
 
 
Свершится, что вами замыслено,
Громада до неба взойдет
И в глуби, разумно расчисленной,
Замкнет человеческий род.
 
 
И вот почему – в ожидании
Не верим мы темным часам:
Мы бродим в неконченом здании,
Мы бродим по шатким лесам!
 

1 февраля 1900

 
Так все понятно и знакомо,
Ко всем изгибам глаз привык;
Да, не ошибся я, я – дома:
Цветы обоев, цепи книг…
 
 
Я старый пепел не тревожу, —
Здесь был огонь и вот остыл.
Как змей на сброшенную кожу,
Смотрю на то, чем прежде был.
 
 
Пусть много гимнов не допето
И не исчерпано блаженств,
Но чую блеск иного света,
Возможность новых совершенств!
 
 
Меня зовет к безвестным высям
В горах поющая весна,
А эта груда женских писем
И нежива, и холодна!
 
 
Лучей зрачки горят на росах,
Как серебром все залито…
Ты ждешь меня у двери, посох!
Иду! иду! со мной – никто!
 

1901

 
Здравствуй, тяжкая работа,
Плуг, лопата и кирка!
Освежают капли пота,
Ноет сладостно рука!
 
 
Прочь венки, дары царевны,
Упадай порфира с плеч!
Здравствуй, жизни повседневной
Грубо кованная речь!
 
 
Я хочу изведать тайны
Жизни мудрой и простой.
Все пути необычайны,
Путь труда, как путь иной.
 
 
В час, когда устанет тело
И ночлегом будет хлев, —
Мне под кровлей закоптелой
Что приснится за напев?
 
 
Что восстанут за вопросы,
Опьянят что за слова
В час, когда под наши косы
Ляжет влажная трава?
 
 
А когда, и в дождь и в холод,
Зазвенит кирка моя,
Буду ль верить, что я молод,
Буду ль знать, что силен я?
 

<Июль 1901>

 
Я помню этот мир, утраченный мной с детства,
Как сон непонятый и прерванный, как бред…
Я берегу его – единое наследство
Мной пережитых и забытых лет.
Я помню формы, звуки, запах… О! и запах!
Амбары темные, огромные кули,
Подвалы по́д полом, в грудях земли,
Со сходами, припрятанными в трапах,
Картинки в рамочках на выцветшей стене,
Старинные скамьи и прочные конторки,
Сквозь пыльное окно какой-то свет незоркий,
Лежащий без теней в ленивой тишине,
И запах надо всем, нежалящие когти
Вонзающий в мечты, в желанья, в речь, во все!
Быть может, выросший в веревках или дегте
Иль вползший, как змея, в безлюдное жилье,
Но царствующий здесь над всем житейским складом,
Проникший все насквозь, держащий все в себе!
О, позабытый мир! и я дышал тем ядом,
И я причастен был твоей судьбе!
 
 
Я помню: за окном, за дверью с хриплым блоком
Был плоский и глухой, всегда нечистый двор.
Стеной и вывеской кончался кругозор
(Порой закат блестел на куполе далеком).
И этот старый двор всегда был пуст и тих,
Как заводь сорная, вся в камышах и тине…
Мелькнет монахиня… Купец в поддевке синей…
Поспешно пробегут два юрких половых…
И снова душный сон всех звуков, красок, линий.
Когда въезжал сюда телег тяжелый ряд
С самоуверенным и беспощадным скрипом, —
И дюжим лошадям, и безобразным кипам,
И громким окрикам сам двор казался рад.
Шумели молодцы, стуча вскрывались люки,
Мелькали руки, пахло кумачом…
Но проходил тот час, вновь умирали звуки,
Двор застывал во сне, привычном и немом…
А под вечер опять мелькали половые,
Лениво унося порожние судки…
Но поздно… Главы гаснут золотые.
Углы – приют теней – темны и глубоки.
Уже давно вся жизнь влачится неисправней,
Мигают лампы, пахнет керосин…
И скоро вынесут на волю, к окнам, ставни,
И пропоет замок, и дом заснет – один.
 
 
Я помню этот мир. И сам я в этом мире
Когда-то был как свой, сливался с ним в одно.
Я мальчиком глядел в то пыльное окно,
У сумрачных весов играл в большие гири
И лазил по мешкам в сараях, где темно.
Мечтанья детские в те дни уже светлели;
Мне снились: рощи пальм, безвестный океан,
И тайны полюсов, и бездны подземелий,
И дерзкие пути междупланетных стран.
Но дряхлый, ветхий мир на все мои химеры
Улыбкой отвечал, как ласковый старик.
И тихо надо мной – ребенком – ник,
Громадный, неподвижный, серый.
И что-то было в нем родным и близким мне.
Он глухо мне шептал, и понимал его я…
И смешивалось все, как в смутном сне:
Мечта о неземном и сладкий мир покоя…
 
 
…………………………………………….
 
 
Недавно я прошел знакомым переулком
И не узнал заветных мест совсем.
Тот, мне знакомый, мир был тускл и нем —
Теперь сверкало все, гремело в гуле гулком!
Воздвиглись здания из стали и стекла,
Дворцы огромные, где вольно бродят взоры…
Разрыты навсегда таинственные норы,
Бесстрастный свет вошел туда, где жалась мгла.
И лица новые, и говор чужд… Все ново!
Как сказка смелая – воспоминанья лет!
Нет даже и во мне тогдашнего былого,
Напрасно я ищу в душе желанный след…
В душе все новое, как в городе торговли,
И мысли, и мечты, и чаянья, и страх.
Я мальчиком мечтал о будущих годах:
И вот они пришли… Ну, что же? Я таков ли,
Каким желал я быть? Добыл ли я венец?
Иль эти здания, все из стекла и стали,
Восставшие в душе, как призрачный дворец,
Все утоленные восторги и печали,
Все это новое – напрасно взяло верх
Над миром тем, что мне – столетья завещали,
Который был моим, который я отверг!
 

<1901>

Москва

 
Люблю одно: бродить без цели
По шумным улицам, один;
Люблю часы святых безделий,
Часы раздумий и картин.
 
 
Я с изумленьем, вечно новым,
Весной встречаю синеву,
И в вечер пьян огнем багровым,
И ночью сумраком живу.
 
 
Смотрю в лицо идущих мимо,
В их тайны властно увлечен,
То полон грустью нелюдимой,
То богомолен, то влюблен.
 
 
Под вольный грохот экипажей
Мечтать и думать я привык,
В теснине стен я весь на страже:
Да уловлю господень лик!
 

12 октября 1900

 
– Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?
– Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.
 
 
– Каменщик, каменщик с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?
– Верно, не ты и не твой брат, богатый.
Незачем вам воровать.
 
 
– Каменщик, каменщик, долгие ночи
Кто ж проведет в ней без сна?
– Может быть, сын мой, такой же рабочий.
Тем наша доля полна.
 
 
– Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,
Тех он, кто нес кирпичи!
– Эй, берегись! под лесами не балуй…
Знаем всё сами, молчи!
 

16 июля 1901

 
Горящее лицо земля
В прохладной тени окунула.
Пустеют знойные поля,
В столицах молкнет песня гула.
 
 
Идет и торжествует мгла,
На лампы дует, гасит свечи,
В постели к любящим легла
И властно их смежила речи.
 
 
Но пробуждается разврат.
В его блестящие приюты
Сквозь тьму, по улицам, спешат
Скитальцы покупать минуты.
 
 
Стрелой вонзаясь в города,
Свистя в полях, гремя над бездной,
Летят немолчно поезда
Вперед по полосе железной.
 
 
Глядят несытые ряды
Фабричных окон в темный холод,
Не тихнет резкий стон руды,
Ему в ответ хохочет молот.
 
 
И, спину яростно клоня,
Скрывают бешенство проклятий
Среди железа и огня
Давно испытанные рати.
 

Сентябрь 1902

 
Вьет дорога на деревни
Зеленеющим овсом,
И поет мне голос древний,
Колокольчик, о былом.
 
 
Словно в прошлое глядится
Месяц, вставший над рекой,
И янтарный лик двоится:
Он и тот же, и другой.
 
 
Снова смутное бряцанье,
Вновь и вечер, и овес,
Лишь одни воспоминанья
Я живыми не донес.
 
 
Как в тумане все поблекло,
На минувших годах тень…
Так едва мерцают стекла
Удаленных деревень.
 
 
Все темнее. Кто томится
В смутной песне под дугой?
Словно в прошлое глядится
Лик янтарный над рекой.
 

1904

 
Камни, полдень, пыль и молот,
Камни, пыль и зной.
Горе тем, кто свеж и молод
Здесь, в тюрьме земной!
 
 
Нам дана любовь – как цепи,
И нужда – как плеть…
Кто уйдет в пустые степи
Вольно умереть!
 
 
Камни, полдень, пыль и молот,
Камни, пыль и зной…
Камень молотом расколот,
Длится труд дневной.
 
 
Камни бьем, чтоб жить на свете,
И живем, – чтоб бить…
Горе тем, кто ныне дети,
Тем, кто должен быть!
 
 
Камни, полдень, пыль и молот,
Камни, пыль и зной…
Распахнет ли смертный холод
Двери в мир иной!
 

<Декабрь 1903>

Иль никогда на голос мщенья

Из золотых ножон не вырвешь свой клинок…[36]36
  Эпиграф – из стихотворения М. Лермонтова «Поэт».


[Закрыть]

М. Лермонтов

 
Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,
Как и в былые дни, отточенный и острый.
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры.
 
 
Когда не видел я ни дерзости, ни сил,
Когда все под ярмом клонили молча выи,
Я уходил в страну молчанья и могил,
В века, загадочно былые.
 
 
Как ненавидел я всей этой жизни строй,
Позорно-мелочный, неправый, некрасивый,
Но я на зов к борьбе лишь хохотал порой,
Не веря в робкие призывы.
 
 
Но чуть заслышал я заветный зов трубы,
Едва раскинулась огнистые знамена,
Я – отзыв вам кричу, я – песенник борьбы,
Я вторю грому с небосклона.
 
 
Кинжал поэзии! Кровавый молний свет,
Как прежде, пробежал по этой верной стали,
И снова я с людьми, – затем, что я поэт.
Затем, что молнии сверкали.
 

1903

 
Они кричат: за нами право!
Они клянут: ты бунтовщик,
Ты поднял стяг войны кровавой,
На брата брата ты воздвиг!
 
 
Но вы, что́ сделали вы с Римом,
Вы, консулы, и ты, сенат!
О вашем гнете нестерпимом
И камни улиц говорят!
 
 
Вы мне твердите о народе,
Зовете охранять покой,
Когда при вас Милон и Клодий
На площадях вступают в бой!
 
 
Вы мне кричите, что не смею
С сенатской волей спорить я,
Вы, Рим предавшие Помпею
Во власть секиры и копья!
 
 
Хотя б прикрыли гроб законов
Вы лаврами далеких стран!
Но что же! Римских легионов
Значки – во храмах у парфян!
 
 
Давно вас ждут в родном Эребе[38]38
  Эреб – преисподняя (греч. миф.).


[Закрыть]!
Вы – выродки былых времен!
Довольно споров. Брошен жребий.
Плыви, мой конь, чрез Рубикон!
 

<Август 1905>

Добужинский М. В.

Гримасы города.

Акварель, гуашь. 1908.

Государственная Третьяковская галерея.