Текст книги "Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Я знаком по последней версии
С настроением Англии в Персии
И не менее точно знаком
С настроеньем поэта Кубышкина,
С каждой новой статьей Кочерыжкина
И с газетно-журнальным песком.
 
 
Словом, чтенья всегда в изобилии —
Недосуг прочитать лишь Вергилия,
Говорят: здоровенный талант!
Да еще не мешало б Горация —
Тоже был, говорят, не без грации…
А Шекспир, а Сенека, а Дант?
 
 
Утешаюсь одним лишь – к приятелям
(Чрезвычайно усердным читателям)
Как-то в клубе на днях я пристал:
«Кто читал Ювенала, Вергилия?»
Но, увы (умолчу о фамилиях),
Оказалось – никто не читал!
 
 
Перебрал и иных для забавы я:
Кто припомнил обложку, заглавие,
Кто цитату, а кто анекдот,
Имена переводчиков, критику…
Перешли вообще на пиитику —
И поехали. Пылкий народ!
 
 
Разобрали детально Кубышкина,
Том шестой и восьмой Кочерыжкина,
Альманах «Обгорелый фитиль»,
Поворот к реализму Поплавкина
И значенье статьи Бородавкина
«О влиянье желудка на стиль»…
 
 
Утешенье, конечно, большущее…
Но в душе есть сознанье сосущее,
Что я сам до кончины моей,
Объедаясь трухой в изобилии,
Ни строки не прочту из Вергилия
В суете моих пестреньких дней!
 

<1911>

 
У меня серьезный папа —
Толстый, важный и седой;
У него с кокардой шляпа,
А в сенях городовой.
 
 
Целый день он пишет, пишет —
Даже кляксы на груди.
Подойдешь, а он не слышит,
Или скажет: «Уходи».
 
 
Ухожу… У папы дело,
Как у всех других мужчин.
Только как мне надоело:
Все один да все один!
 
 
Но сегодня утром рано
Он куда-то заспешил
И на коврик из кармана
Ключ в передней обронил.
 
 
Наконец-то… Вот так штука.
Я обрадовался страсть.
Кабинет открыл без звука
И, как мышка, в двери – шасть!
 
 
На столе четыре папки,
Все на месте. Все – точь-в-точь,
Ну-с, пороемся у папки —
Что он пишет день и ночь?
 
 
«О совместном обученье,
Как вреднейшей из затей»,
«Краткий список книг для чтенья
Для кухаркиных детей»,
 
 
«В Думе выступить с законом:
Чтобы школ не заражать,
Запретить еврейским женам
Девяносто лет рожать»,
 
 
«Об издании журнала
«Министерский детский сад»,
«О любви ребенка к баллам»,
«О значении наград»,
 
 
«Черновик проекта школы
Государственных детей»,
«Возбуждение крамолой
Малолетних на властей»,
 
 
«Дух законности у немцев
В младших классах корпусов»,
«Поощрение младенцев,
Доносящих на отцов».
 
 
Фу, устал. В четвертой папке
«Апология плетей».
Вот так штука… Значит, папка
Любит маленьких детей?
 

<1909>

 
Я сегодня всю ночь просидел до утра, —
Я испортил, волнуясь, четыре пера:
Злободневность мелькала, как бешеный хвост,
Я поймал ее, плюнул и свез на погост.
 
 
Называть наглецов наглецами, увы,
Не по силам для бедной моей головы,
Наглецы не поверят, а зрячих смешно
Убеждать в том, что зрячим известно давно.
 
 
Пуришкевич[167]167
  Пуришкевич В. М. (1870–1920) – главарь черносотенных организаций, в том числе погромного «Союза Михаила Архангела».


[Закрыть]… обглоданный, тухлый Гучков…
О, скорее полы натирать я готов
И с шарманкой бродить по глухим деревням,
Чем стучать погремушкой по грязным камням.
 
 
Сколько дней, золотых и потерянных дней,
Возмущалась мы черствостью этих камней
И сердились, как дети, что камни не хлеб,
И громили ничтожество жалких амеб?
 
 
О, ужели пять-шесть ненавистных имен
Погрузили нас в черный, безрадостный сон?
Разве солнце погасло и дети мертвы?
Разве мы не увидим весенней травы?
 
 
Я, как страус, не раз зарывался в песок…
Но сегодня мой дух так спокойно высок…
Злободневность – Гучкова и Гулькина дочь —
Я с улыбкой прогнал в эту ночь.
 

<1910>

 
Облаков жемчужный поясок
Полукругом вьется над заливом.
На горячий палевый песок
Мы легли в томлении ленивом.
 
 
Голый доктор, толстый и большой,
Подставляет солнцу бок и спину.
Принимаю вспыхнувшей душой
Даже эту дикую картину.
 
 
Мы наги, как дети-дикари,
Дикари, но в самом лучшем смысле.
Подымайся, солнце, и гори,
Растопляй кочующие мысли!
 
 
По морскому хрену, возле глаз,
Лезет желтенькая божия коровка.
Наблюдаю трудный перелаз
И невольно восхищаюсь: ловко!
 
 
В небе тают белые клочки.
Покраснела грудь от ласки солнца.
Голый доктор смотрит сквозь очки,
И в очках смеются два червонца.
 
 
«Доктор, друг! А не забросить нам
И белье, и платье в сине море?
Будем спины подставлять лучам
И дремать, как галки на заборе…
 
 
Доктор, друг… мне кажется, что я
Никогда не нашивал одежды!»
Но коварный доктор – о, змея! —
Разбивает все мои надежды:
 
 
«Фантазер! Уже в закатный час
Будет холодно, и ветрено, и сыро.
И притом фигуришки у нас:
Вы – комар, а я – бочонок жира.
 
 
Но всего важнее, мой поэт,
Что меня и вас посадят в каталажку».
Я кивнул задумчиво в ответ
И пошел напяливать рубашку.
 

<1909>

 
В литературном прейскуранте
Я занесен на скорбный лист:
«Нельзя, мол, отказать в таланте,
Но безнадежный пессимист».
 
 
Ярлык пришит. Как для дантиста
Все рты полны гнилых зубов,
Так для поэта-пессимиста
Земля – коллекция гробов.
 
 
Конечно, это свойство взоров!
Ужели мир так впал в разврат,
Что нет натуры для узоров
Оптимистических кантат?
 
 
Вот редкий подвиг героизма,
Вот редкий умный господин,
Здесь – брак, исполненный лиризма,
Там – мирный праздник именин…
 
 
Но почему-то темы эти
У всех сатириков в тени,
И все сатирики на свете
Лишь ловят минусы одни.
 
 
Вновь с безнадежным пессимизмом
Я задаю себе вопрос:
Они ль страдали дальтонизмом
Иль мир бурьяном зла зарос?
 
 
Ужель из дикого желанья
Лежать ничком и землю грызть
Я исказил все очертанья,
Лишь в краску тьмы макая кисть?
 
 
Я в мир, как все, явился голый
И шел за радостью, как все…
Кто спеленал мой дух веселый —
Я сам? Иль ведьма в колесе?
 
 
О Мефистофель, как обидно,
Что нет статистики такой,
Чтоб даже толстым стало видно,
Как много рухляди людской!
 
 
Тогда, объяв века страданья,
Не говорили бы порой,
Что пессимизм как заиканье
Иль как душевный геморрой…
 

<1910 или 1911>

 
Как-то, сидя у ворот,
Я жевал пшеничный хлеб,
А крестьянский мальчик Глеб
Не дыша смотрел мне в рот.
 
 
Вдруг он буркнул, глядя вбок:
«Дай-кась толичко и мне!»
Я отрезал на бревне
Основательный кусок.
 
 
Превосходный аппетит!
Вмиг крестьянский мальчик Глеб,
Как акула, съел свой хлеб
И опять мне в рот глядит.
 
 
«Вкусно?» Мальчик просиял:
«Быдто пряник! Дай ишо!»
Я ответил: «Хорошо»,
Робко сжался и завял…
 
 
Пряник?.. Этот белый хлеб
Из пшеницы мужика —
Нынче за два пятака
Твой отец мне продал, Глеб.
 

<1911>

 
Мечтают двое…
Мерцает свечка.
Трещат обои.
Потухла печка.
 
 
Молчат и ходят…
Снег бьет в окошко,
Часы выводят
Свою дорожку.
 
 
«Как жизнь прекрасна
С тобой в союзе!» —
Рычит он страстно,
Копаясь в блузе.
 
 
«Прекрасней рая…»
Она взглянула
На стол без чая,
На дырки стула.
 
 
Ложатся двое…
Танцуют зубы.
Трещат обои,
И воют трубы.
 
 
Вдруг в двери третий
Ворвался с плясом —
Принес в пакете
Вино и мясо:
 
 
«Вставайте, черти!
У подворотни
Нашел в конверте
Четыре сотни!!»
 
 
Ликуют трое.
Жуют, смеются.
Трещат обои,
И тени вьются…
 
 
Прощаясь, третий
Так осторожно
Шепнул ей: «Кэти!
Теперь ведь можно?»
 
 
Ушел. В смущенье
Она метнулась,
Скользнула в сени
И не вернулась…
 
 
Улегся сытый.
Зевнул блаженно
И как убитый
Заснул мгновенно.
 

<1910>

 
Темно под арками Казанского собора.
Привычной грязью скрыты небеса.
На тротуаре в вялой вспышке спора
Хрипят ночных красавиц голоса.
 
 
Спят магазины, стены и ворота.
Чума любви в накрашенных бровях
Напомнила прохожему кого-то,
Давно истлевшего в покинутых краях…
 
 
Недолгий торг окончен торопливо —
Вон на извозчике любовная чета:
Он жадно курит, а она гнусит.
 
 
Проплыл городовой, зевающий тоскливо,
Проплыл фонарь пустынного моста,
И дева пьяная вдогонку им свистит.
 

<1913>

1

 
Над крышами мчатся вагоны, скрежещут машины,
Под крышами мчатся вагоны, автобусы гнусно пыхтят.
О, скоро будут людей наливать по горло бензином,
И люди, шипя, по серым камням заскользят!
 
 
Летал по подземной дороге, летал по надземной,
Ругая берлинцев и пиво тянул без конца,
Смотрел на толстый шаблон, убого системный,
И втайне гордился своим выраженьем лица…
 
 
Потоки парикмахеров с телячьими улыбками
Щеголяли жилетами орангутангских тонов,
Ватные военные, украшенные штрипками,
Вдев в ноздри усы, охраняли дух основ.
 
 
Нелепые монументы из чванного железа —
Квадратные Вильгельмы на наглых лошадях, —
Умиляя берлинских торгующих Крезов,
Давили землю на серых площадях.
 
 
Гармония уборных, приветствий, извинений,
Живые манекены для шляп и плащей.
Фабричная вежливость всех телодвижений,
Огромный амбар готовых вещей…
 
 
Продажа, продажа! Галстуки и подтяжки
Завалили окна до пятых этажей.
Портреты кайзера, пепельницы и чашки,
Нижнее белье и гирлянды бандажей…
 
 
Буквы вдоль стен, колыхаясь, плели небылицы:
«Братья Гешвиндер»… Наверно, ужасно толсты,
Старший, должно быть, в пенсне, блондин и тупица,
Младший играет на цитре и любит цветы.
 
 
Военный оркестр! Я метнулся испуганно к стенке,
Толкнул какую-то тушу и зло засвистал.
От гула и грохота нудно дрожали коленки,
А едкий сплин и бензин сердце мое провонял…
 

2

 
Спешат старые дети в очках,
Трясутся ранцы на пиджачках.
Солидно смеются. Скучно!
 
 
Спешат девушки – все, как одна:
Сироп в глазах, прическа из льна.
Солидно смеются. Скучно!
 
 
Спешат юноши – все, как один:
Один потемнее, другой блондин.
Солидно смеются. Скучно!
 
 
Спешат старухи. Лица – как гриб…
Жесткая святость… Кто против – погиб!
Солидно смеются. Скучно!
 
 
Спешат дельцы. Лица в мешках.
Сопящая сила в жирных глазах.
Солидно смеются. Скучно!
 
 
Спешат трамваи, повозки, щенки.
Кричат рожки, гудки и звонки.
Дымится небо. Скучно!
 

1907

 
Поручик Жмых, сорвав с дверей печать,
Нас водворил в покинутой квартире:
Железная разрытая кровать,
На синей печке кафельные лиры,
На стенке, позабытый впопыхах,
Портрет приготовишка в новой форме.
Лишь час назад, на чьих-то сундуках,
Мы под дождем дрожали на платформе.
Чужой уют… Увы, не в первый раз
Влезали мы в покинутые гнезда…
Кто у окна, не осушая глаз,
В последний час сквозь сад смотрел на звезды?
Кто вырос здесь, в уездном городке,
Под сенью лип и старого костела?
Фонарь дрожит в протянутой руке,
Нырнула мышь у шкафа в щелку пола…
«Где чайник, эй?» Раскрыт походный стол.
Трещит свеча в замусленной бутылке,
И вестовой, работая как вол,
У светлой печки сало жжет на вилке.
Штабс-капитан, разрыв до дна чулан,
Вернулся с книжкой и смеется: «Чехов!»
Спирт на столе. Кряхтит старик-диван.
Закуска? Хлеб и горсти две орехов…
А завтра вновь отхлынем мы назад.
И, может быть, от этого уюта
Останется обугленный фасад, —
И даже мышь не сыщет здесь приюта.
Храпят носы из серых одеял…
Не оторвать ресниц от милой книжки!
А с койки кто-то сонно пробурчал:
«Возьми с собой портрет приготовишки».
 

<Между 1914 и 1917>

Замброво

НЕИЗВЕСТНЫЕ АВТОРЫ

 
Вот они, мужи искомые,
Нужд отечества печальники!
Эва, лица-то знакомые —
Те же всё столоначальники![170]170
  Те же столоначальники – намек на бюрократический характер нового кабинета.


[Закрыть]
 

<Октябрь 1905>

 
Пять свобод нам обещали,
И хоть мы их не видали,
Но подумай, о народ,
Целых пять ведь их – свобод.[171]171
  Пять свобод – неприкосновенность личности, свобода совести, слова, собраний и союзов, обещанные в манифесте 17 октября 1905 г.


[Закрыть]
А народ затылок чешет,
Молвя: «Пять меня не тешат.
Лучше б дали мне, народу,
Просто-напросто – свободу».
 

<Конец 1905>

 
Организатор смут,
Патронов истребитель,
Реакционный кнут,
Погромов вдохновитель…
Ушел сей молодец,
Насилия поборник:
Назначен во дворец
Как самый старший дворник!..
 

<Декабрь 1905 или январь 1906>

Яковлев А. Е.

Почтовый ящик

Журнал «Новый Сатирикон», 1913, № 10

 
Господь Россию приукрасил —
Он двух героев ей послал:
Один в Москве народ дубасил,
Другой же в Питере – трепал.[173]173
  Дубасил, трепал – от фамилий: Дубасов и Трепов.


[Закрыть][174]174
  Дубасов Ф. В. (1845–1912) – московский генерал-губернатор, руководивший жестоким подавлением декабрьского вооруженного восстания 1905 г.


[Закрыть]
 

<Декабрь 1905 или январь 1906>

 
Чем хочешь будь себе свободно:
Буржуем, барином, купцом,
Нововременцем[176]176
  Нововременец – сотрудник реакционной газеты «Новое время».


[Закрыть], подлецом —
Ну, всем, чем, душенька, угодно.
Семеновцем[177]177
  Семеновец – солдат Семеновского полка; этот полк участвовал в подавлении Декабрьского вооруженного восстания 1905 г. в Москве.


[Закрыть], прохвостом, вором,
Жандармом будь, будь прокурором,
Будь палачом, будь «октябристом»[178]178
  «Октябрист» – член «Союза 17 октября», монархической партии крупной буржуазии и помещиков, образованной в октябре 1905 г.


[Закрыть],
По мне, хоть будь себе шпиком.
Но… если стал социалистом,
Мой друг, не будь меньшевиком.
 

<Конец 1905 или начало 1906>

 
Томился ты в плену —
Жена глодала корку.
Окончили войну —
Пришел… получишь порку.
 

<1906>

 
Когда-то по градам и весям России,
По всем закоулкам ее и углам
Носился суровый казарменный окрик:
«Руки по швам!!!»
 
 
Но вот времена наступили иные,
Девиз дисциплины, как будто на смех,
Теперь изменился, и слышим мы крики:
«Эй, руки вверх!!!»
 

<1905 или 1906>

Посвящается первому Российскому парламенту

 
Как на рубище заплаты,
Вдруг явились две палаты[180]180
  Две палаты – Государственный совет и Государственная дума. Написано в связи с предстоящим открытием I Государственной думы.


[Закрыть].
Торжествуй же, храбрый росс![181]181
  Торжествуй же, храбрый росс! – перефразированная строка из стихотворения Г. Р. Державина «Хор для кадрили».


[Закрыть]
Только вот один вопрос:
Будет ли ума палата?..
Это, кажется, сверх штата.
 

<Апрель 1906>

 
Печатай книги и брошюры,
Свободой пользуйся святой —
Без предварительной цензуры,
Но с предварительной тюрьмой.
 

<1906>

 
Однажды выборный поплелся в Думу.
Ушел тихохонько, без шуму,
Но уж назад не возвращался…
Тюремщик! Он тебе не попадался?..
 

<1906>

 
Чтоб добиться в Третьей думе[183]183
  Третья дума. – В III Государственной думе (ноябрь 1907 – июнь 1912) главной контрреволюционной силой стала партия октябристов.


[Закрыть]
Благотворных результатов,
В октябре (заметьте это)
Выбирают депутатов.
Здесь расчет заметен сразу,
И расчет довольно чистый:
В октябре проникнут в Думу,
Натурально, октябристы.
 

<Октябрь 1907>

АЛЕКСЕЙ ГМЫРЕВ[184]184
  Гмырев Алексей Михайлович (1887–1911) родился в Смоленске. С четырнадцати лет – рабочий Николаевского судостроительного завода. Участвует в революционном движении, с 1903 года подвергается арестам. Умер в херсонской тюрьме от туберкулеза. Многие произведения Гмырева погибли в рукописях, отобранных тюремщиками. Основная часть стихотворений опубликована посмертно, составив сборник стихотворений «За решеткой», изданный уже в 1926 году.
  Стихотворения А. Гмырева печатаются по тексту издания: У истоков русской пролетарской поэзии. М.-Л.; «Советский писатель» («Библиотека поэта», Большая серия), 1965.


[Закрыть]

 
Нет, товарищи! Так дольше жить нельзя!
Лучше смерть, чем жизнь позорная рабов!
Выходите же на улицу, друзья,
Из своих прогнивших домиков-гробов!
Прочь бессилье! Становитеся в ряды —
И вперед, на верх горящих баррикад!
За свободу! Против мрака и нужды!
Тот изменник, кто вернется с них назад.
Кровь прольется… Ну так что же? Без крови
Ни один народ свободы не добыл —
Царство воли, царство счастья и любви
Люди строят на развалинах могил.
Вот и мы на месте тюрем и дворцов
Наше царство вечной правды создадим
И за рабство наших дедов и отцов
Всех врагов позорной плахой наградим.
А героев, павших в битве роковой,
С честью в братскую могилу отнесем,
И курган ее мы вольною толпой
Вечной памяти цветами уберем.
Выходите же на улицу скорей,
На борьбу, на верх горящих баррикад!
Стыдно жить под гнетом мрака и цепей.
Смерть иль воля! Вот наш лозунг и набат.
 

<1905 или 1906>

 
В черном мраке душной ночи
Стонет злой набат;
Толпы грозные рабочих.
В улицах кишат.
 
 
Из жилищ-гробов с проклятьем
Вековым цепям
Они встали дружной ратью —
На беду царям.
 
 
И на место жизни ада,
Где давил их мрак,
Вырастают баррикады,
Рвется красный флаг.
 
 
И под знаменем восстанья,
Воли и борьбы
Бьются с тьмой, горя сознаньем,
Гордые рабы.
 
 
А набат мятежным словом
Бьет их по сердцам:
Смерть врагам! Долой оковы!
Жизнь и честь борцам!
 
 
В черном мраке душной ночи,
В боевом дыму,
Рать свободная рабочих
Рушит жизнь-тюрьму.
 

<1905 или 1906>

 
Гори, мое сердце, бестрепетно, смело,
Не прихотью чувств, не бесплодной тоской,
А жаждой великого общего дела
В борьбе за свободу отчизны родной.
 
 
В тюрьме я. А там, за стенами, на воле,
Борьба… Там дрожат властелины-цари…
Телами борцов покрывается поле…
Гори, мое сердце, сильнее гори!
 
 
Крепки еще цепи тупого насилья!..
Темно. Чуть забрезжился отблеск зари.
О, если бы вольности, вольности крылья!
Гори, мое сердце, сильнее гори!
 
 
Гори! Твое страстное гордое пламя
Охватит немало таких же сердец.
Гори, мое сердце, как красное знамя,
Которое поднял рабочий-борец.
 

<Между январем и апрелем 1907>

 
Нет в моих песнях ни тени искусства,
Нет в них ни музыки, ни красоты;
В них я излил свои юные чувства,
В них я излил дорогие мечты.
 
 
В стенах глухой и холодной темницы
Их породили тоска и любовь,
Звуки их слушали дум вереницы
И омывала сердечная кровь.
 
 
Сытые люди, быть может, забаву
В них от хандры и безделья найдут;
Только пусть знают: не смех, а отраву
Песни мои для души принесут.
 
 
Только лишь тот их поймет и оценит,
Кто, как и я, беспредельно страдал,
Тот, кто, как я, в волю светлую верит,
Тот, кто, как я, без борьбы изнывал.
 
 
Пой, мое сердце! В объятьях неволи
Негодованьем и местью звучи!
Близка, уж близка желанная воля!
Скоро позорно падут палачи.
 
 
Знайте, товарищи: годы страданья
Местью, борьбою я вмиг искуплю!
И на развалинах рабского зданья,
Песню, свободную песню спою!
 

<1907>

 
Я погибну, но вместе со мной не умрут
Пролетарские песни мои.
Знаю я, что к могиле моей не придут
Ни друзья, ни слепые враги.
 
 
Далеко за тюрьмой, где клубится туман.
Без обряда схоронят меня,
И покроет могилу колючий бурьян
С первым зноем горячего дня.
 
 
А зимой, когда вьюга заплачет над ней
И ковром снеговым опахнет,
Зазвенят мои песни по шири степей,
И, быть может, хоть внук до любимых людей
Буйный ветер тогда донесет.
 
 
Я умру, но со мною в тюрьме не умрет
Муза-узница, крошка моя.
И в последний мой час лишь она обовьет
Грустной песней и лаской меня.
 

<1911>

ФИЛИПП ШКУЛЕВ[186]186
  Шкулев Филипп Степанович (1868–1930) родился в деревне под Москвой в бедной крестьянской семье. Был отдан десяти лет в учение на фабрику, где изувечил правую руку. Научился писать левой рукой. Принимал участие в декабрьском вооруженном восстании. Стихи начал писать с пятнадцати лет. Первые публикации – в 1890 году. Участвует в суриковском литературном кружке. Организовывает в Москве небольшое издательство, выпускает нелегальную литературу. Печатается в большевистских изданиях. Сборник стихов «Смелые песни» выходит в 1911 году. С 1918 года Ф. Шкулев – член Коммунистической партии.
  Стихотворения Ф. Шкулева печатаются по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта», Малая серия), 1950.


[Закрыть]

 
Гуди призывом благодатным,
Смелей, настойчивей гуди,
И всех, кто спит в родной отчизне,
На дело общее буди.
 
 
Несися вдаль по горным кручам,
По стогнам бедных деревень,
Где под ярмом тяжелой доли
Страдают люди ночь и день.
 
 
Гуди призывом благодатным,
Чтоб наш измученный народ
Разрушил цепи роковые
И сбросил вековечный гнет…
 
 
Гуди, набат, гуди сильнее,
Гуди над Русью без конца…
Пусть от твоих ударов мощных
Дрожат холодные сердца.
 

<Апрель 1912>

 
Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы к счастию ключи!
Вздымайся выше, тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи!
Мы светлый путь куем народу —
Мы счастье родине куем…
В горне желанную свободу
Горячим закалим огнем.
Ведь после каждого удара
Редеет тьма, слабеет гнет,
И по полям родным и ярам
Народ измученный встает.
 

<Май 1912>

 
Яснеет даль, все ярче блики.
Рассвет, собратья, недалек;
Я вижу радостные лики,
Я вижу огненный поток…
Редеет мрак!
Бегут весенние потоки,
Зарницы пышут и горят,
Они о счастье недалеком,
О счастье светлом говорят…
Идет весна!
Чу, слышен звон… То звук набата,
Он нас зовет на пир весны,
Все дали заревом объяты,
И люди радости полны,
И в сердце звон!
Конец засилью темной ночи,
Оно уйдет за грань веков,
Яснеют страждущие очи
Родимых братьев и отцов…
Светлеет мир!
 

<Май 1912>

САМОБЫТНИК[187]187
  Самобытник (псевд.; наст. имя – Алексей Иванович Маширов; 1884–1943) родился в семье рабочего. Член РСДРП с 1905 г. Сотрудничает в большевистской печати, в газете «Правда: (1912–1914). С 1914 г. на нелегальном положении, в 1916 г. был арестован и сослан в Сибирь. Первая книга стихотворений вышла уже после Октябрьской революции («Под красным знаменем», 1918).
  Стихотворения Самобытника печатаются по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта», Малая серия), 1959.


[Закрыть]

 
Не страшась борьбы упорной,
Неустанно день за днем
Мы по бездне моря черной
В даль заветную плывем.
 
 
В первом радостном обмане
Цель казалась нам близка…
Но кругом в седом тумане
Потонули берега…
 
 
Уж одни гребцы устали
В волны весла опускать
И сырой туманной дали
Золотого солнца ждать.
 
 
Мы гребцов усталых сменим
И, бесстрашно, в свой черед,
Дружно волны моря вспенив,
Смело двинемся вперед!
 

1912

 
Не говори в живом призванье
Мне слова гордого «поэт».
Мы – первой радости дыханье,
Мы – первой зелени расцвет.
Разрушив черные оконца,
Мы жаждем миром опьянеть.
Еще не нам, не знавшим солнца,
Вершиной гордою шуметь.
Еще неведомой тревогой
Полна восторженная грудь,
И очарованной дорогой
Мы только начали свой путь.
Придет пора, порыв созреет,
Заблещет солнцем наша цель.
Поэта мощного взлелеет
Рабочих песен колыбель.
И он придет как вождь народный,
Как бури радостный раскат,
И в песне пламенной, свободной
И наши песни прозвучат.
 

1914

АЛЕКСЕЙ ГАСТЕВ[189]189
  Гастев Алексей Капитонович (1882–1941) – сын учителя, работал слесарем. Революционер-коммунист. Печататься начал в 1904 году в Ярославле. Сотрудничал в «Правде». После Октябрьской революции был активным деятелем Пролеткульта. Вел большую хозяйственную и научно-организационную работу. Основной сборник – «Поэзия рабочего удара» (1918).
  Стихотворения А. Гастева печатаются по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Малая серия), 1959.


[Закрыть]

 
Чуть раздались, приоткрылись облака седой зимы.
Зовы верхние мятежные услышали вдруг мы.
Улыбнулись, заискрились солнца раннего лучи,
В снег сбежали и разбились блеском пурпурной парчи.
И поднялись люди кверху от тоскующей земли,
Забуянили надежды, окрыленные вдали.
О, не скоро, не так скоро к нам весна с небес придет,
Нет, не скоро хоры песен светлых с моря приведет.
Но поверьте: мы натешимся, взовьемся, полетим,
Хороводы мы с гирляндами цветными закружим.
Мы забрызжем, мы затопим весь цветами старый мир,
Солнцу, звездам слышен будет наш бескрайный хмельный пир.
Мы согреем, мы осветим, мы сожжем всю жизнь весной,
Мы прокатимся, промчимся по земле шальной волной,
Мы ударим!
Приударим!
Мы по льдинам,
По твердыням,
Мы… Да что тут говорить?
Беспощадно зиму будем мы разить и хоронить!
 

<1913>

 
Я сегодня утром по полю гуляла,
Дожидалась в травке, как пробьет гудок,
Я в тропинках дивных счастье все искала,
Я в овражках чудных сорвала цветок.
Думала, мечтала, зорьку вопрошала:
Не опять ли к нивкам брошенным пойти?
Так в душе легко бы, вольно бы мне стало,
Так легко бы счастье давнее найти.
Но пути-дороженьки все-то позабыты,
Старый дом разрушен, прудики разрыты,
Сон мой детский, ранний жизнью погребен.
Загулял, забегал, зазвонил призывно,
Застонал надрывным голосом гудок:
Встань скорей, работай быстро, непрерывно,
Заведи сверлильный чистенький станок.
Но и не печалься, не гляди тоскливо
В старые сказанья, заглуши их стон,
А беги к надеждам новым торопливо,
Живо откликайся на машинный звон.
Ты укрась машины свежими цветами,
Лаской, нежной грезой отумань, обвей,
Смелыми оденься, облачись мечтами,
Алые знамена на станках развей.
 

<1913>

ДМИТРИЙ СЕМЕНОВСКИЙ[190]190
  Семеновский Дмитрий Николаевич (1894–1960) – в 1912 г. был исключен из духовной семинарии за участие в забастовке. В том же году начал печататься в газетах «Невская звезда» и «Правда». Большое значение для Д. Семеновского имела поддержка М. Горького, общение и переписка с которым продолжались с 1913 по 1935 год.
  Стихотворения Д. Семеновского печатаются по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Малая серия), 1959.


[Закрыть]

 
Товарищ, скорее за дело!
Недаром ты встал до зари.
Остывший свой горн разъяри,
Чтоб пламя рвалось и гудело,
И крепче, сильней и смелей
В железо горячее бей.
 
 
Металлов могучим владыкой
Стой в злой, мятущейся мгле
И век золотой на земле
Из века железного выкуй!
 
 
Вся в зареве горна, рука
Верна, и тверда, и метка.
 

1913