Текст книги "Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)"

Автор книги: авторов Коллектив

Ночь. Керосинка чадит. Баба над зыбкой борется со сном.

 
Баю-баюшки-баю,
Баю деточку мою!
 
 
Полюбился нам буркот,
Что буркотик, серый кот…
 
 
Как вечор на речку шла,
Ночевать его звала.
 
 
«Ходи, Васька, ночевать,
Колыбель со мной качать!»
…………………………….
Выйду, стану в ворота,
Встречу серого кота…
 
 
Ба-ай, ба-ай, бай-баю,
Баю милую мою…
…………………….
Я для того для дружка
Нацедила молока…
………………………..
Кот латушку облизал,
Облизавши, отказал.
………………………..
Отказался напрямик:
(Будешь спать ты, баловник?)
 
 
«Вашей службы не берусь:
У меня над губой ус.
 
 
Не иначе, как в избе
Тараканов перебей.
 
 
Тараканы ваши злы.
Съели в избе вам углы.
 
 
Как бы после тех углов
Да не съели мне усов».
………………………….
Баю-баю, баю-бай,
Поскорее засыпай.
…………………………
Я кота за те слова
Коромыслом оплела…
 
 
Коромыслом по губы:
«Не порочь моей избы.
 
 
Молока было не пить,
Чем так подло поступить?
……………………………..
 

(Сердито.)

 
Долго ж эта маета?
Кликну черного кота…
 
 
Черный кот-то с печки шасть, —
Он ужо тебе задасть…
 

Вынимает ребенка из зыбки и закачивает.

(Тише.)

 
А ты, котик, не блуди,
Приходи к бело́й груди.
 

(Еще тише.)

 
Не один ты приходи,
Сон-дрему с собой веди…
 

(Сладко зевая.)

 
А я дитю перевью,
А кота за верею.
 

Пробует положить ребенка. Тот начинает кричать.

(Гневно.)

 
Расстрели тебя пострел,
Ай ты нынче очумел?
………………………..
 

Тщетно борется с одолевающим сном.

 
Баю-баюшки-баю…
Баю-баюшки-баю…
………………………
 

Глухая дорога. Колокольчик в зимнюю ночь рассказывает путнику свадебную историю.

 
Динь-динь-динь,
Дини-дини…
Дидо Ладо, Дидо Ладо,
Лиду диду ладили,
Дида Лиде ладили,
Ладили, не сладили,
Деду надосадили.
День делали,
Да день не делали,
Дела не доделали,
Головы-то целы ли?
Ляду дида надо ли —
Диду баню задали.
Динь-динь-динь, дини-динь…
Колоколы – балаболы,
Колоколы-балаболы,
Накололи, намололи,
Дале боле, дале боле…
Накололи, намололи,
Колоколы-балаболы.
Лопотуньи налетели,
Болмоталы навязали,
Лопотали-хлопотали,
Лопотали, болмотали,
Лопоталы поломали.
Динь!
Ты бы, дид, не зеньками,
Ты бы, диду, деньгами…
Деньгами, деньгами…
Долго ли, не долго ли,
Лиде шубу завели…
Холили – не холили,
Волили – неволили,
Мало ль пили, боле лили,
Дида Ладу золотили.
Дяди ли, не дяди ли,
Ладили – наладили…
Ой, пила, пила, пила,
Диду пива не дала:
Диду Лиду надобе,
Ляду дида надобе.
Ой, динь, динь, динь – дини, динь, дини, динь,
Деньги дида милые,
А усы-то сивые…
Динь!
День.
Дан вам день…
Долго ли вы там?
Мало было вам?
Вам?
Дам
По губам.
По головам
Дам.
Буби-буби-бубенцы-ли,
Мы ли ныли, вы ли ныли,
Бубенцы ли, бубенцы ли…
День, дома бы день,
День один…
Колоколы-балаболы,
Мало лили, боле пили,
Балаболы потупили…
Бубенцы-бубенчики,
Малые младенчики,
Болмоталы вынимали,
Лопоталы выдавали,
Лопотали, лопотали…
Динь…
Колоколы-балаболы…
Колоколы-балаболы…
 

30 марта 1906

Вологодский поезд

 
Если ночи тюремны и глухи,
Если сны паутинны и тонки,
Так и знай, что уж близко старухи,
Из-под Ревеля близко эстонки.
 
 
Вот вошли, – приседают так строго,
Не уйти мне от долгого плена,
Их одежда темна и убога,
И в котомке у каждой полено.
 
 
Знаю, завтра от тягостной жути
Буду сам на себя непохожим…
Сколько раз я просил их: «Забудьте…»
И читал их немое: «Не можем».
 
 
Как земля, эти лица не скажут,
Что в сердцах похоронено веры…
Не глядят на меня – только вяжут
Свой чулок бесконечный и серый.
 
 
Но учтивы – столпились в сторонке…
Да не бойся: присядь на кровати…
Только тут не ошибка ль, эстонки?
Есть куда же меня виноватей.
 
 
Но пришли, так давайте калякать,
Не часы ж, не умеем мы тикать.
Может быть, вы хотели б поплакать?
Так тихонько, неслышно… похныкать?
 
 
Иль от ветру глаза ваши пухлы,
Точно почки берез на могилах…
Вы молчите, печальные куклы,
Сыновей ваших… я ж не казнил их…
 
 
Я, напротив, я очень жалел их,
Прочитав в сердобольных газетах,
Про себя я молился за смелых,
И священник был в ярких глазетах.
 
 
Затрясли головами эстонки.
«Ты жалел их… На что ж твоя жалость,
Если пальцы руки твоей тонки,
И ни разу она не сжималась?
 
 
Спите крепко, палач с палачихой!
Улыбайтесь друг другу любовней!
Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,
В целом мире тебя нет виновней!
 
 
Добродетель… Твою добродетель
Мы ослепли вязавши, а вяжем…
Погоди – вот накопится петель,
Так словечко придумаем, скажем…»
 
 
…………………………………..
 
 
Сон всегда отпускался мне скупо,
И мои паутины так тонки…
Но как это печально… и глупо…
Неотвязные эти чухонки…
 

Сомов К. А.

Арлекин и смерть

Акварель, гуашь. 1907

Государственная Третьяковская галерея

ПЕТР ПОТЕМКИН[135]135
  Потемкин Петр Петрович (1886–1926) родился в г. Орле. Был ведущим сотрудником и автором «Сатирикона» и «Нового Сатирикона».
  В стихах широко использует и пародирует поэтику мещанского романса, идет от народного раешного стиха. Был мастером жанровых городских зарисовок в ироническом стиле.
  После революции эмигрировал и умер в Париже.
  Стихотворения П. Потемкина печатаются по тексту издания: Поэты «Сатирикона». М. – Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Большая серия), 1966; стихотворения «Манифест и таратайка», «Он был прокурор из палаты…», «Скульптору Андрееву», «На выставке «Треугольник» – по тексту издания: Русская эпиграмма второй половины XVIII – начала XX в. Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Большая серия), 1975.


[Закрыть]

 
Однажды нам была дарована Свобода,
Но, к Сожалению, такого рода,
Что в тот же миг куда-то затерялась…
 
 
Тебе, Читатель мой, она не попадалась?
 

<1905>

 
Придя к Дубасову[137]137
  Дубасов Ф. В. (1845–1912) – московский генерал-губернатор, руководивший жестоким подавлением декабрьского вооруженного восстания 1905 г.


[Закрыть], копеечная Свечка
С ним о заслугах стала толковать
И утверждать,
Что он пред ней смиренная овечка.
«Превосходительный, судите сами вы, —
Так Свечка говорила, —
Сожгли вы только треть Москвы,
А я так всю Москву спалила».
 

<1905>

 
В своем бессилии уверясь,
Сказала Пешка: «Друг мой Ферязь,
Скажи мне, отчего, как я ни бьюсь,
Все в Короли не проберусь,
Хотя, не скрою,
Фигурой сделаться могу любою?»
«Утешься, не горюй о том, —
Ей Ферязь говорит с усмешкой. —
Ты не бываешь королем,
Зато Король бывает Пешкой».
 

<1905>

 
Наняв газетчик таратайку,
Пук манифестов[138]138
  Пук манифестов – намек на манифест 17 октября.


[Закрыть] вез с собою,
Но, подвернувшись под нагайку,
Лечим был преданной женою.
Читатель, в басне сей, откинув манифесты,
Здесь помещенные не к месту,
Ты только это соблюди:
Чтоб не попробовать нагайки,
Не езди ты на таратайке,
Да и пешком не выходи.
 

<1905 или 1906>

 
Он был прокурор из палаты[140]140
  Палата – судебная палата.


[Закрыть],
Она же – родная печать.
Она о свободе мечтала,
А он – как бы крестик поймать.
И с горя она побледнела,
Померкнул сатиры задор…
И грезится ей беспрестанно:
«Сто третья»[141]141
  «Сто третья» – статья 103 Уголовного уложения, предусматривающая наказание лиц, виновных «в оскорблении царствующего императора…».


[Закрыть], арест, прокурор.
 

<1905 или 1906>

 
Суббота. Отзвонили
От всенощной в церквах.
Летят автомобили
В блестящих фонарях.
 
 
Давно устал татарин
«Халат, халат!» кричать.
Прислугу выслал барин
С собакой погулять.
 
 
На пуделе намордник,
На горничной бурнус…
Увидел старший дворник,
Лукаво крутит ус.
 
 
Направо у калитки
Уселся вместе с ней,
Просил принять две нитка
Поддельных янтарей…
 
 
Растаял старший дворник,
Растаял у ворот…
Собака сквозь намордник
Понюхает – пройдет.
 

<1908>

 
Он выбрал Гоголя «Портрет»,
Когда поэт
Страдал последние недели.
Испортив множество резцов,
В конце концов
Он сделал Гоголя из «Носа» и «Шинели».
 

<1909>

1

ШМИТ-РЫЖОВА[144]144
  Шмит-Рыжова Л. Ф. – художница, представившая на выставку несколько этюдов.


[Закрыть]

 
Шмит-Рыжова падка
К рифмам на «адко»,
Всё очень сладко,
Тона – помадка,
А в общем…
 

2

С. ГОРОДЕЦКИЙ[145]145
  С. Городецкий – поэт (о нем см. ниже), представивший несколько этюдов.


[Закрыть]

 
На грязной рогоже
Рожа на роже.
Художе —
Ство тоже!
 

3

БУРЛЮК

(«МОЯ СЕСТРА»[146]146
  «Моя сестра» – картина художника Владимира Давидовича Бурлюка «Портрет сестры».


[Закрыть])

 
Коль у тебя фантазия востра —
Взгляни-ка на портрет «Моя сестра»
И объясни: чем разнится от бурдюка
Сестрица Бурлюка?
 

4

Д. БУРЛЮК

(«ЗИМНЯЯ БАНЯ»[147]147
  «Зимняя баня» – этюд «Баня (Зимний вид)» поэта и художника Давида Давидовича Бурлюка (1882–1967).


[Закрыть])

 
Пальцем, выпачканным в сажу
(В бане не был я давно),
Я все мажу, мажу, мажу
Терпеливо полотно.
И нечистый плод исканий
Называю «Зимней баней».
 

5

СТАТУЭТКА[148]148
  Статуэтка – по-видимому, одна из скульптур работы Л. П. Афанасьевой.


[Закрыть]

 
Колено, изрытое оспой,
Будет весь век колено
Это нередко, —
А полено, изрытое оспой,
Будет уже не полено,
А статуэтка.
 

<1910>

 
Скоро глянет месяц бледный
В милу горенку твою —
Одинешенек я, бедный,
В палисадничке стою.
 
 
Невтерпеж мне дух жасминный,
Хоть всегда я вижу в нем
Безусловную причину,
Что я в Катеньку влюблен.
 
 
Под жасминовым кусточком
Мы видались первый раз.
Ты цвела совсем цветочком
Для моих влюбленных глаз.
 
 
Ты клялась, что не обманешь,
Фотографию дала —
А теперь ты и не взглянешь
На несчастного меня.
 
 
С той поры я все страдаю:
На портрет ли посмотрю
Или книжку почитаю —
Все страдаю и горю.
 
 
Жду, когда пройдешь ты мимо…
Слезы капают на ус…
Катя, непреодолимо
Я к тебе душой стремлюсь!
 

<1910>

 
Служа в охранке
Уже лет десять,
Свои замашки
И привычки
Давно успел уравновесить
Иван Петров.
Подле часов
Всегда в кармашке
Носил он спички,
Медаль в петличке,
И в Новом банке
Имел он свой вклад —
Сто пятьдесят.
Мужчина в соку,
Под тридцать лет,
Вставал он чуть свет
И до поздней ночи
Был начеку.
За всеми следил,
За всеми ходил
Походкой тяжелой,
Подняв воротник…
Короче —
Наблюдал за крамолой,
Как честный шпик.
Была у него любовница,
Мелкая чиновница,
Угощала его по воскресеньям
Пирогами
С грибами.
Сравнивала себя с грациями
И завязывала банки с вареньем
Прокламациями.
Любил он ее лет пять,
И жизнь его была благодать.
Но вдруг все вокруг изменилось.
Распустились цветочки акаций,
И чиновница весною влюбилась.
Нет уже прокламаций
На банках с вареньем,
Явились с новой любовью
Пироги с морковью,
А на сладкое бомбы.
И, обиженный сим охлажденьем,
Лишился совсем апломба
Мой Иван Петров.
И хмур, и суров,
Ходит он, опустив воротник,
И судьбу ругает аллигатором,
Ведь обидно: он – честный шпик,
А она связалась с провокатором.
И, с горя о чувстве столь чистом,
Стал мой шпик октябристом.
 

<1911>

 
Околоточный Ива́нов злым домой
Из участка полицейского вернулся.
Хлопнул дверью, двинул пса ногой,
А на вой собачий и не обернулся.
Примаком прошел Иванов в кабинет,
И фальшиво не свистел он «Периколу» —
Нынче времени на «Периколу» нет,
Нынче он идет излавливать крамолу.
Приставом своим назначен нынче он
В лекционный зал на реферат дежурить,
И ему придется прения сторон
Олегалить, оскопить и оцензурить.
Ну, а как цензурить, если Ивано́в
(Иль Ива́нов, это, в общем, безразлично)
Не знавал значенья иностранных слов,
Кроме слов «шикарно» или «симпатично»?
И решил Иванов бедный почитать
Хоть немножко перед лекцией по книжкам —
После обыска на Курской, сорок пять,
У него брошюр имеется с излишком.
Вынул книжку, начал разбирать – куда!
Ничего не понял и позвал сынишку,
И сынишка-гимназист не без труда
Начал объяснять ему лихую книжку.
Через час взопрел и младший Иванов:
«Нет, папаша, будет! Я вам приготовлю
Список нецензурных иностранных слов,
С этим списком и ступайте вы на ловлю».
Так и сделали. Сынишка написал
Сорок с лишком измов, уций, аций,
Бебель, Каутский, и Бокль, и «Капитал» —
Все сюда попали, даже сам Гораций.
Только Маркса околоточный изъял,[149]149
  Маркса околоточный изъял. – Имеется в виду издатель и книгопродавец А. Ф. Маркс (1838–1904), выпускавший журнал «Нива».


[Закрыть]
Вычеркнув из списка и испортив строчку:
Карла Маркса знал он, ибо получал
«Ниву» с приложеньями семь лет в рассрочку.
 

<1912>

САША ЧЕРНЫЙ[150]150
  Черный Саша (псевд.; наст, имя Гликберг Александр Михайлович; 1880–1932) родился в Одессе в семье провизора (аптекаря). Первые публикации в 1904 году в Житомире. С 1905 года – в Петербурге, сотрудничает в сатирических журналах «Зритель», «Молот», «Маски».
  Первый сборник стихов «Разные мотивы» (1906, подписан – А. М. Гликберг) запрещен цензурой. В 1906–1907 годах слушает курс лекций в Гейдельбергском университете (Германия). В 1908–1911 годах Саша Черный – активный сотрудник «Сатирикона». Либеральный интеллигент, в годы реакции отказавшийся от идеалов революции, – предмет едкой сатиры Саши Черного. В ряде стихотворений под маской интеллигентствующего обывателя поэт безжалостно бичевал мещанство в различных сферах общественно-литературной жизни.
  С 1920 года в эмиграции, умер во Франции.
  Стихотворения Саши Черного печатаются по тексту издания: Саша Черный, Стихотворения. Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Большая серия), 1960.


[Закрыть]

 
Когда поэт, описывая даму,
Начнет: «Я шла по улице. В бока впился корсет», —
Здесь «я» не понимай, конечно, прямо —
Что, мол, под дамою скрывается поэт.
Я истину тебе по-дружески открою:
Поэт – мужчина. Даже с бородою.
 

<1909>

 
Хорошо при свете лампы
Книжки милые читать,
Пересматривать эстампы
И по клавишам бренчать, —
 
 
Щекоча мозги и чувство
Обаяньем красоты,
Лить душистый мед искусства
В бездну русской пустоты…
 
 
В книгах жизнь широким пиром
Тешит всех своих гостей,
Окружая их гарниром
Из страданья и страстей:
 
 
Смех, борьба и перемены,
С мясом вырван каждый клок!
А у нас… углы да стены
И над ними потолок.
 
 
Но подчас, не веря мифам,
Так событий личных ждешь!
Заболеть бы, что ли, тифом,
Учинить бы, что ль, дебош?
 
 
В книгах гений Соловьевых[153]153
  Соловьев Владимир Сергеевич (1853–1900) – поэт, философ-мистик и идеалист, оказавший глубокое влияние на часть символистов – так называемых младших символистов (А. Белого, А. Блока, Вяч. Иванова и др.).


[Закрыть],
Гейне, Гете и Золя,
А вокруг от Ивановых
Содрогается земля.
 
 
На полотнах Магдалины,
Сонм Мадонн, Венер и Фрин[154]154
  Фрина – греческая гетера необыкновенной красоты (IV в. до н. э.).


[Закрыть],
А вокруг – кривые спины
Мутноглазых Акулин.
 
 
Где событья нашей жизни,
Кроме насморка и блох?
Мы давно живем, как слизни,
В нищете случайных крох.
 
 
Спим и хнычем. В виде спорта,
Не волнуясь, не любя,
Ищем бога, ищем черта,[155]155
  Ищем бога, ищем черта… – намек на «богостроительство» – реакционное философское течение, проникшее в широкие круги буржуазной интеллигенции.


[Закрыть]
Потеряв самих себя.
 
 
И с утра до поздней ночи
Все, от крошек до старух,
Углубив в страницы очи,
Небывалым дразнят дух.
 
 
В звуках музыки – страданье,
Боль любви и шепот грез,
А вокруг одно мычанье,
Стоны, храп и посвист лоз.
 
 
Отчего? Молчи и дохни.
Рок – хозяин, ты – лишь раб.
Плюнь, ослепни и оглохни
И ворочайся, как краб!
 
 
…Хорошо при свете лампы
Книжки милые читать,
Перелистывать эстампы
И по клавишам бренчать.
 

<1909>

 
«Проклятые» вопросы,
Как дым от папиросы,
Рассеялись во мгле.
Пришла Проблема Пола,
Румяная фефела,
И ржет навеселе.
 
 
Заерзали старушки,
Юнцы и дамы-душки
И прочий весь народ.
Виват, Проблема Пола!
Сплетайте вкруг подола
Веселый «Хоровод»[156]156
  «Хоровод». – Имеется в виду скабрезная книга австрийского писателя-декадента Артура Шницлера «Хоровод», изданная в русском переводе в 1907 г.


[Закрыть].
 
 
Ни слез, ни жертв, ни муки…
Подымем знамя-брюки
Высоко над толпой.
Ах, нет доступней темы!
На ней сойдемся все мы —
И зрячий и слепой.
 
 
Научно и приятно,
Идейно и занятно —
Умей момент учесть:
Для слабенькой головки
В проблеме-мышеловке
Всегда приманка есть.
 

1908

 
Лиловый лиф и желтый бант у бюста,
Безглазые глаза – как два пупка.
Чужие локоны к вискам прилипли густо
И маслянисто свесились бока.
 
 
Сто слов, навитых в черепе на ролик,
Замусленную всеми ерунду, —
Она, как четки набожный католик,
Перебирает вечно на ходу.
 
 
В ее салонах – все, толпою смелой,
Содравши шнуру с девственных идей,
Хватают лапами бесчувственное тело
И рьяно ржут, как стадо лошадей.
 
 
Там говорят, что вздорожали яйца
И что комета стала над Невой, —
Любуясь, как каминные китайцы
Кивают в такт, под граммофонный вой.
 
 
Сама мадам наклонна к идеалам:
Законную двуспальную кровать
Под стеганым атласным одеялом
Она всегда умела охранять.
 
 
Но, нос суя любовно и сурово
В случайный хлам бесштемпельных «грехов»,
Она читает вечером Баркова[158]158
  Барков И. С. (1731–1768) – поэт и переводчик.


[Закрыть]
И с кучером храпит до петухов.
 
 
Поет. Рисует акварелью розы.
Следит, дрожа, за модой всех сортов,
Копя остроты, слухи, фразы, позы
И растлевая музу и любовь.
 
 
На каждый шаг – расхожий катехизис,
Прин-ци-пи-аль-но носит бандажи.
Некстати поминает слово «кризис»
И томно тяготеет к глупой лжи.
 
 
В тщеславном, нестерпимо остром зуде
Всегда смешна, себе самой в ущерб,
И даже на интимнейшей посуде
Имеет родовой дворянский герб.
 
 
Она в родстве и дружбе неизменной
С бездарностью, нахальством, пустяком.
Знакома с лестью, пафосом, изменой
И, кажется, в амурах с дураком…
 
 
Ее не знают, к счастью, только… Кто же?
Конечно – дети, звери и народ.
Одни – когда со взрослыми не схожи,
А те – когда подальше от господ.
 
 
Портрет готов. Карандаши бросая,
Прошу за грубость мне не делать сцен:
Когда свинью рисуешь у сарая —
На полотне не выйдет belle Hélène[159]159
  Прекрасная Елена (франц.).


[Закрыть].
 

<1910>

 
Утро. Мутные стекла как бельма,
Самовар на столе замолчал.
Прочел о визитах Вильгельма
И сразу смертельно устал.
 
 
Шагал от дверей до окошка,
Барабанил марш по стеклу
И следил, как хозяйская кошка
Ловила свой хвост на полу.
 
 
Свистал. Рассматривал тупо
Комод, «Остров мертвых»[160]160
  «Остров мертвых» – картина швейцарского художника-модерниста Арнольда Бёклина; репродукции с этой картины получили очень широкое распространение.


[Закрыть], кровать.
Это было и скучно, И глупо —
И опять начинал я шагать.
 
 
Взял Маркса. Поставил на полку.
Взял Гете – и тоже назад.
Зевая, подглядывал в щелку,
Как соседка пила шоколад.
 
 
Напялил пиджак и пальтишко
И вышел. Думал, курил…
При мне какой-то мальчишка
На мосту под трамвай угодил.
 
 
Сбежались. Я тоже сбежался.
Кричали. Я тоже кричал,
Махал рукой, возмущался
И карточку приставу дал.
 
 
Пошел на выставку. Злился.
Ругал бездарность и ложь.
Обедал. Со скуки напился
И качался, как спелая рожь.
 
 
Поплелся к приятелю в гости,
Говорил о холере, добре,
Гучкове[161]161
  Гучков А. И. (1862–1936) – лидер монархической партии октябристов.


[Закрыть], Урьеле д'Акосте —
И домой пришел на заре.
 
 
Утро… Мутные стекла как бельма.
Кипит самовар. Рядом «Русь»
С речами того же Вильгельма.
Встаю – и снова тружусь.
 

<1910>

За жирными коровами следуют тощие,

за тощими – отсутствие мяса.

Гейне

 
По притихшим редакциям,
По растерзанным фракциям,
По рутинным гостиным,
За молчанье себя награждая с лихвой,
Несется испуганный вой:
Отбой, отбой,
Окончен бой,
Под стол гурьбой!
Огонь бенгальский потуши,
Соси свой палец, не дыши,
Кошмар исчезнет сам собой —
Отбой, отбой, отбой!
Читали, как сын полицмейстера ездил по городу,
Таскал по рынку почтеннейших граждан за бороду,
От нечего делать нагайкой их сек,
Один – восемьсот человек?
Граждане корчились, морщились,
Потом послали письмо со слезою в редакцию
И обвинили… реакцию.
Читали?
Ах, политика узка
И притом опасна.
Ах, партийность так резка
И притом пристрастна.
Разорваны по листику
Программки и брошюры,
То в ханжество, то в мистику
Нагие прячем шкуры.
Славься, чистое искусство
С грязным салом половым!
В нем лишь черпать мысль и чувство
Нам – ни мертвым ни живым.
Вечная память прекрасным и звучным словам!
Вечная память дешевым и искренним позам!
Страшно дрожать по своим беспартийным углам
Крылья спалившим стрекозам!
Ведьмы, буки, черные сотни,
Звездная палата[162]162
  «Звездная палата» – придворная клика сановников, оказывавшая большое влияние на политику Николая II.


[Закрыть], «черный кабинет»…[163]163
  Черный кабинет – шпионское учреждение, следившее за перепиской и тайно вскрывавшее частные письма.


[Закрыть]
Все проворней и все охотней
Лезем сдуру в чужие подворотни —
Влез. Молчок И нет как нет.
Отбой, отбой,
В момент любой,
Под стол гурьбой.
В любой момент
Индифферент:
Семья, горшки,
Дела, грешки —
Само собой.
Отбой, отбой, отбой!
«Отречемся от старого мира…»
И полезем гуськом под кровать.
Нам, уставшим от шумного пира,
Надо свежие силы набрать.
Ура!!
 

<1908>

 
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,
Жена на локоны взяла последний рубль,
Супруг, убитый лавочкой и флюсом,
Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки:
Покупка зонтика и дров пробила брешь,
А розовый капот из бумазейки
Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик
(Хоть птичка божия не кушала с утра),
На блюдце киснет одинокий рыжик,
Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастия полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезлой кацавейке
Насилует простуженный рояль,
А за стеной жиличка-белошвейка
Поет романс: «Пойми мою печаль».
Как не понять? В столовой тараканы,
Оставя черствый хлеб, задумались слегка,
В буфете дребезжат сочувственно стаканы,
И сырость капает слезами с потолка.
 

<1909>

 
Время года неизвестно.
Мгла клубится пеленой.
С неба падает отвесно
Мелкий бисер водяной.
 
 
Фонари горят как бельма,
Липкий смрад навис кругом,
За рубашку ветер-шельма
Лезет острым холодком.
 
 
Пьяный чуйка обнял нежно
Мокрый столб – и голосит.
Бесконечно, безнадежно
Кислый дождик моросит…
 
 
Поливает стены, крыши,
Землю, дрожки, лошадей.
Из ночной пивной все лише
Граммофон хрипит, злодей.
 
 
«Па-ца-луем дай забвенье!»
Прямо за сердце берет.
На панели тоже пенье:
Проститутку дворник бьет.
 
 
Брань и звуки заушений…
И на них из всех дверей
Побежали светотени
Жадных к зрелищу зверей.
 
 
Смех, советы, прибаутки,
Хлипкий плач, свистки и вой —
Мчится к бедной проститутке
Постовой городовой.
 
 
Увели… Темно и тихо.
Лишь в ночной пивной вдали
Граммофон выводит лихо:
«Муки сердца утоли!»
 

<1910>

 
Темно…
Фонарь куда-то к черту убежал!
Вино
Качает толстый мой фрегат, как в шквал…
Впотьмах
За телеграфный столб держусь рукой,
Но, ах!
Нет вовсе сладу с правою ногой:
Она
Вокруг меня танцует – вот и вот…
Стена
Все время лезет прямо на живот.
Свинья!!
Меня назвать свиньею? Ах, злодей!
Меня,
Который благородней всех людей?!
Убью!
А впрочем, милый малый, бог с тобой —
Я пью,
Но так уж предназначено судьбой.
Ослаб…
Дрожат мои колени – не могу!
Как раб,
Лежу на мостовой и ни гугу…
Реву…
Мне нынче сорок лет – я нищ и глуп.
В траву
Заройте наспиртованный мой труп.
В ладье
Уже к чертям повез меня Харон[164]164
  Харон – перевозчик душ умерших в загробное царство (греч. миф.).


[Закрыть]…
Adieu![165]165
  Прощайте! (франц.).


[Закрыть]
Я сплю, Я сплю, Я сплю со всех сторон…
 

<1909>

 
Профиль тоньше камеи,
Глаза как спелые сливы,
Шея белее лилеи
И стан как у леди Годивы[166]166
  Леди Годива (1040–1080) – жена лорда Лиофрика из Ковентри, отличавшаяся красивой внешностью. Согласно преданию, она просила мужа о смягчении тяжкой участи жителей Ковентри, страдавших от огромных налогов. Лиофрик обещал выполнить ее просьбу при условии, если она покажется обнаженной на рыночной площади. Легенда имеет и другие версии.


[Закрыть].
 
 
Деву с душою бездонной,
Как первая скрипка оркестра, —
Недаром прозвали мадонной
Медички шестого семестра.
 
 
Пришел к мадонне филолог,
Фаддей Симеонович Смяткин.
Рассказ мой будет недолог:
Филолог влюбился по пятки.
 
 
Влюбился жестоко и сразу
В глаза ее, губы и уши,
Цедил за фразою фразу,
Томился, как рыба на суше.
 
 
Хотелось быть ее чашкой,
Братом ее или теткой,
Ее эмалевой пряжкой
И даже зубной ее щеткой!..
 
 
«Устали, Варвара Петровна?
О, как дрожат ваши ручки!» —
Шепнул филолог любовно,
А в сердце вонзились колючки.
 
 
«Устала. Вскрывала студента:
Труп был жирный и дряблый.
Холод… Сталь инструмента.
Руки, конечно, иззябли.
 
 
Потом у Калинкина моста
Смотрела своих венеричек.
Устала: их было до ста.
Что с вами? Вы ищете спичек?
 
 
Спички лежат на окошке.
Ну, вот. Вернулась обратно,
Вынула почки у кошки
И зашила ее аккуратно.
 
 
Затем мне с подругой достались
Препараты гнилой пуповины.
Потом… был скучный анализ:
Выделенье в моче мочевины…
 
 
Ах, я! Прошу извиненья:
Я роль хозяйки забыла —
Коллега! Возьмите варенья, —
Сама сегодня варила».
 
 
Фаддей Симеонович Смяткин
Сказал беззвучно: «Спасибо!»
А в горле ком кисло-сладкий
Бился, как в неводе рыба.
 
 
Не хотелось быть ее чашкой,
Ни братом ее и ни теткой,
Ни ее эмалевой пряжкой,
Ни зубной ее щеткой!
 

<1909>

1

 
Раз двое третьего рассматривали в лупы
И изрекли: «Он глуп». Весь ужас здесь был в том,
Что тот, кого они при знали дураком,
Был умницей, – они же были глупы.
 

2

 
«Кто этот, лгущий так туманно,
Неискренно, шаблонно и пространно?»
«Известный мистик N, большой чудак».
«Ах, мастак? Так… Я полагал – дурак»,
 

3

 
Ослу образованье дали.
Он стал умней? Едва ли.
Но раньше, как осел,
Он просто чушь порол,
А нынче – ах, злодей —
Он, с важностью педанта,
При каждой глупости своей
Ссылается на Канта.
 

4

 
Дурак рассматривал картину:
Лиловый бык лизал моржа.
Дурак пригнулся, сделал мину
И начал: «Живопись свежа…
Идея слишком символична,
Но стилизовано прилично»
(Бедняк скрывал сильней всего,
Что он не понял ничего).
 

5

 
Умный слушал терпеливо
Излиянья дурака:
«Не затем ли жизнь тосклива,
И бесцветна, и дика,
Что вокруг, в конце концов,
Слишком много дураков?»
Но, скрывая желчный смех,
Умный думал, свирепея:
«Он считает только тех,
Кто его еще глупее, —
«Слишком много» для него…
Ну а мне-то каково?»
 

6

 
Дурак и мудрецу порою кровный брат:
Дурак вовек не поумнеет,
Но если с ним заспорит хоть Сократ, —
С двух первых слов Сократ глупеет!
 

7

 
Пусть свистнет рак,
Пусть рыба запоет,
Пусть манна льет с небес, —
Но пусть дурак
Себя в себе найдет —
Вот чудо из чудес!
 

<Между 1909 и 1910>