Текст книги "Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Меня отронит Марсельезия,
Как президентного царя!
Моя блестящая поэзия
Сверкнет, как вешняя заря!
Париж и даже Полинезия
Вздрожат, мне славу воззаря!
 
 
Мой стих серебряно-брильянтовый
Живителен, как кислород.
«О гениальный! О талантливый!» —
Мне возгремит хвалу народ.
И станет пить ликер гранатовый
За мой ликующий восход.
 
 
Пусть на турнирах славоборчества
Стиха титаны и кроты
Берлинства, Лондонства, Нью-Йорчества
Меня сразить раскроют рты:
Я – я! Значенье эготворчества —
Плод искушенной Красоты!
 

1912

 
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
 
 
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветро́просвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
 
 
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!
 

Январь 1915

 
В ландо[331]331
  Ландо – здесь: автомобиль.


[Закрыть] моторном, в ландо шикарном
Я проезжаю по Островам,
Пьянея встречным лицом вульгарным
Среди дам просто и – «этих» дам.
 
 
Ах, в каждой «фее» искал я фею
Когда-то раньше. Теперь не то.
Но отчего же я огневею,
Когда мелькает вблизи манто?
 
 
Как безответно! Как безвопросно!
Как гривуазно[332]332
  Гривуазно – нескромно, вульгарно.


[Закрыть]! Но всюду – боль!
В аллеях сорно, в куртинах росно,
И в каждом франте жив Рокамболь[333]333
  Рокамболь – персонаж авантюрных романов «Похождения Рокамболя» французского писателя Понсон дю Террайля (1829–1871).


[Закрыть].
 
 
И что тут прелесть? И что тут мерзость?
Бесстыж и скорбен ночной пуант.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
 

Май 1911

 
– Нет, положительно, искусство измельчало,
Не смейте спорить, граф, упрямый человек!
По пунктам разберем, и с самого начала;
Начнем с поэзии: она полна калек.
Хотя бы Фофанов[334]334
  Фофанов Константин Михайлович (1862–1911) – поэт. И. Северянин был знаком с Фофановым, считал его своим учителем в поэзии, посвятил ему целый ряд стихотворений, создав в них настоящий культ Фофанова.


[Закрыть]: пропойца и бродяга,
А критика ему дала поэта роль…
Поэт! Хорош поэт… ходячая малага!..
И в жилах у него не кровь, а алкоголь.
Как вы сказали, граф? До пьянства нет нам дела?
И что критиковать мы можем только труд?
Так знайте ж, книг его я даже не смотрела:
Неинтересно мне!.. Тем более что тут
Навряд ли вы нашли б занятные сюжеты,
Изысканных людей привычки, нравы, вкус,
Блестящие балы, алмазы, эполеты, —
О, я убеждена, что пишет он «en russe»[335]335
  В русском духе (франц.).


[Закрыть]
Естественно, что нам, взращенным на Шекспире,
Аристократам мысли, чувства и идей,
Неинтересен он, бряцающий на лире
Руками пьяными, безвольный раб страстей.
Ах, да не спорьте вы! Поэзией кабацкой
Не увлекусь я, граф, нет, тысячу раз нет!
Талантливым не может быть поэт
С фамилией – pardon![336]336
  Извините! (франц.).


[Закрыть] – такой… дурацкой.
И как одет! Mon Dieu![337]337
  Боже мой! (франц.).


[Закрыть] Он прямо хулиган!..
Вчера мы с Полем ехали по парку,
Плетется он навстречу – грязен, пьян;
Кого же воспоет такой мужлан?.. Кухарку?!
Смазные сапоги, оборванный тулуп,
Какая-то ужасная папаха…
Сам говорит с собой… Взгляд страшен, нагл и туп…
Поверите? Я чуть не умерла от страха.
Не говорите мне: «Он пьет от неудач!»
Мне, право, дела нет до истинной причины.
И если плачет он, смешон мне этот плач:
Сентиментальничать ли создан мужичина
Без положенья в обществе, без чина?!
 

1908

 
Месяц гладит камыши
Сквозь сирени шалаши…
Всё – душа, и ни души.
 
 
Всё – мечта, всё – божество,
Вечной тайны волшебство,
Вечной жизни торжество.
 
 
Лес – как сказочный камыш,
А камыш – как лес-малыш.
Тишь – как жизнь, и жизнь – как тишь.
 
 
Колыхается туман —
Как мечты моей обман,
Как минувшего роман…
 
 
Как душиста, хороша
Белых яблонь пороша…
Ни души, и всё – душа!
 

Декабрь 1908

И потрясающих утопий

Мы ждем, как розовых слонов.[340]340
  Эпиграф из стихотворения И. Северянина «Пролог» (1911).


[Закрыть]

Из меня

 
Я – эгофутурист. Всероссно
Твердят: он – первый, кто сказал,
Что все былое – безвопросно,
Чье имя наполняет зал.
 
 
Мои поэзы – в каждом доме,
На хуторе и в шалаше.
Я действен даже на пароме
И в каждой рядовой душе.
 
 
Я созерцаю – то из рубок,
То из вагона, то в лесу,
Как пьют «Громокипящий кубок»[341]341
  «Громокипящий кубок» – сборник стихотворений И. Северянина (1913), принесший ему известность.


[Закрыть] —
Животворящую росу!
 
 
Всегда чуждаясь хулиганства,
В последователях обрел
Завистливое самозванство
И вот презрел их, как орел:
 
 
Вскрылал – и только. Голубело
Спокойно небо. Золото́
Плеща, как гейзер, солнце пело.
Так: что мне надо, стало то!
 
 
Я пел бессмертные поэзы,
Воспламеняя солнце, свет,
И облака – луны плерезы —
Рвал беззаботно – я, поэт.
 
 
Когда же мне надоедала
Покорствующая луна,
Спускался я к горе Гудала[342]342
  Гора Гудала – Казбек, Гудал – отец Тамары, грузинский князь, персонаж поэмы М. Лермонтова «Демон».


[Закрыть],
Пронзовывал ее до дна…
 
 
А то в певучей Бордигере[343]343
  Бордигера – курорт в Италии на берегу Лигурийского моря.


[Закрыть]
Я впрыгивал лазурно в трам[344]344
  Трам – трамвай.


[Закрыть]:
Кондуктор, певший с Кавальери[345]345
  Кавальери Л. (1874–1944) – итальянская оперная певица, гастролировавшая в Петербурге в 1907–1910 гг.


[Закрыть]
По вечерам, днем пел горам.
 
 
Бывал на полюсах, мечтая
Построить дамбы к ним, не то
На бригах долго. Вот прямая
Была б дорога для авто!
 
 
Мне стало скучно в иностранах:
Все так обыденно, все так
Мною ожиданно. В романах,
В стихах, в мечтах – все «точно так».
 
 
Сказав планетам: «Приготовьте
Мне век», спустился я в Москве;
Увидел парня в желтой кофте —
Все закружилось в голове…
 
 
Он был отолпен. Как торговцы,
Ругалась мыслевая часть,
Другая – верно, желтокофтцы —
К его ногам готова пасть.
 
 
Я изумился. Все так дико
Мне показалось. Этот «он»
Обрадовался мне до крика.
«Не розовеющий ли слон?» —
 
 
Подумал я, в восторге млея,
Обескураженный поэт.
Толпа раздалась, как аллея.
«Я – Маяковский», – был ответ.
 
 
Увы, я не поверил гриму
(Душа прибоем солона)…
Как поводырь, повел по Крыму
Столь розовевшего слона.
 
 
И только где-то в смрадной Керчи
Я вдруг открыл, рассеяв сон,
Что слон-то мой – из гуттаперчи,
А следовательно – не слон.
 
 
Взорлило облегченно тело, —
Вновь чувствую себя царем!
Поэт! Поэт! Совсем не дело
Ставать тебе поводырем.
 

21 января 1914

 
Выйди в сад… Как погода ясна!
Как застенчиво август увял!
Распустила коралл бузина,
И янтарный боярышник – вял.
Эта ягода – яблочко-гном…
Как кудрявый кротекус красив.
Скоро осень окутает сном
Теплый садик, дождем оросив.
А пока еще – зелень вокруг,
И вверху безмятежная синь;
И у клена причудливых рук —
Много сходного с лапой гусынь.
Как оливковы листики груш!
Как призывно плоды их висят!
Выйди в сад и чуть-чуть поразрушь, —
Это осень простит… Выйди в сад.
 

Август 1909

 
Я слишком далеко зашел,
Полушутя, полусерьезно…
Опомниться еще не поздно:
Недаром я тебя нашел.
 
 
Все на поэзию валить —
Ах, значит ли всегда быть правым?
И с помышлением лукавым
Тебя мне можно ль заслужить?
 
 
Я жил все годы как-нибудь,
Как приходилось, без отчета…
Я тяготился отчего-то,
Себя стараясь обмануть.
 
 
Халатность это или лень —
Я не задумывался много
И, положась на милость бога,
Все верил в поворотный день.
 
 
Я знал, что ты ко мне придешь,
С твоим лицом, с твоей душою.
И наглумишься надо мною
За всю мою былую ложь.
 
 
Сначала будет грусть и тишь
И боль и стыд в душе поэта.
Потом я обновлюсь. За это
Ты праведно меня простишь…
 

Май 1915

 
Арфеет ветер, далеет Нарва,
Синеет море, златеет тишь,
Душа – как парус, душа – как арфа.
О чем бряцаешь? Куда летишь?
 
 
Свежо и знойно. Светло и смело.
Чего-то надо. Чего-то ждешь.
Душа жестокость свершить посмела!
Душа посмела отвергнуть ложь!
 
 
В былом – ошибка. В былом – ненужность,
В былом – уродство. Позор – в былом.
В грядущем – чувства ее жемчужность,
А в настоящем – лишь перелом.
 
 
Ах, оттого-то арфеет ветер,
Далеет берег, поет залив!..
Ах, оттого-то и жить на свете
Я страшно жажду, глаза раскрыв!..
 

Июнь 1915

Остроумова-Лебедева А. П.

Аллея в Царском Селе

Цветная гравюра на дереве. 1905

Государственная Третьяковская галерея

 
О милый, тихий городок,
Мой старый, верный друг,
Я изменить тебе не мог
И, убежав от всех тревог,
В тебя въезжаю вдруг!
 
 
Ах, не в тебе ль цвела сирень,
Сирень весны моей?
Не твой ли – ах! – весенний день
Взбурлил во мне «Весенний день»[346]346
  «Весенний день» – стихотворение И. Северянина (1911).


[Закрыть],
Чей стих – весны ясней?
 
 
И не окрестности твои ль,
Что спят в березняке,
И солнцесвет, и лунопыль
Моих стихов сковали стиль,
Гремящих вдалеке?
 
 
И не в тебе ли первый раз
Моя вспылала кровь?
Не предназначенных мне глаз, —
Ах, не в тебе ль, – я пил экстаз
И думал: «Вот любовь!»
 
 
О первый мой самообман,
Мне причинивший боль,
Ты испарился, как туман,
Но ты недаром мне был дан:
В тебе была эоль!
 
 
И только много лет спустя,
Ошибок ряд познав,
Я встретил женщину-дитя
С таким неотразимым «я»,
Что полюбить был прав.
 
 
Да, не заехать я не мог
Теперь, когда ясны
Мои улыбки, в твой шатрок,
Мой милый, тихий городок,
Музей моей весны!..
 

19 апреля 1916

НИКОЛАЙ КЛЮЕВ[347]347
  Клюев Николай Алексеевич (1887–1937) родился в онежской глуши в Олонецкой губернии. Много скитался по русскому Северу, был связан со старообрядцами и сектантами. Мать была плачея и сказительница. В 1905 году был связан с большевиками, арестован за распространение прокламаций. В 1911 году сближается с религиозно-литературными кругами в Москве. В 1912 году появляется его первая книга стихов «Сосен перезвон» с предисловием Брюсова.
  В дореволюционной поэзии стоял вне литературных течений, опираясь на народную фольклорную традицию и духовные стихи.
  Избранные стихотворения послеоктябрьского периода творчества Н. Клюева см. в томе БВЛ «Советская поэзию» (т. 1).
  Стихотворения Н. Клюева «Я надену черную рубаху…», «Я – мраморный ангел на старом погосте…», «Старуха», «Пашни буры, межи зелены…», «Изба-богатырица…», «Оттепель – баба хозяйка…» и «Льнянокудрых тучек бег…» печатаются по тексту кн.: Н. Клюев. Изба и поле. Л., 1928; стихотворение «Пропитущая песня» – по кн.: Н. Клюев. Неувядаемый цвет. Вытегра, 1920; остальные – по тексту издания: Николай Клюев. Песнослов, ч, 1. Пг., 1919.


[Закрыть]

 
Я надену черную рубаху,
И вослед за мутным фонарем,
По камням двора пройду на плаху
С молчаливо ласковым лицом.
 
 
Вспомню маму, крашеную прялку,
Синий вечер, дрему паутин,
За окном ночующую галку,
На окне любимый бальзамин,
 
 
Луговин поемные просторы,
Тишину обкошенной межи,
Облаков жемчужные узоры
И девичью песенку во ржи:
 
 
Узкая полосынька
Клинышком сошлась, —
Не вовремя косынька
На две расплелась!
 
 
Развилась по спинушке,
Как льняная плеть, —
Не тебе детинушке
Девушкой владеть!
 
 
Деревца вилавого
С маху не срубить, —
Парня разудалого
Силой не любить!
 
 
Белая березынька
Клонится к дождю…
Не кукуй, загозынька,
Про судьбу мою!..
 
 
Но прервут куранты крепостные
Песню-думу боем роковым…
Бред души! То заводи речные
С тростником поют береговым.
 
 
Сердца сон кромешный как могила!
Опустил свой парус рыбарь-день.
И слезятся жалостно и хило
Огоньки прибрежных деревень.
 

<1908>

 
Сердцу сердца говорю:
Близки межи роковые,
Скоро вынесет ладью
На просторы голубые.
 
 
Не кручинься и не плачь
Необъятно и бездумно,
Одиночка и палач —
Все так ново и безумно.
 
 
Не того в отшедшем жаль,
Что надеждам изменило,
Жаль, что родины печаль
Жизни море не вместило.
 
 
Что до дна заметено
Зарубежных вьюг снегами,
Рокоча, как встарь, оно
Не заспорит с берегами.
 

<1909>

 
Я был прекрасен и крылат
В богоотеческом жилище,
И райских кринов аромат
Мне был усладою и пищей.
 
 
Блаженной родины лишен
И человеком ставший ныне,
Люблю я сосен перезвон,
Молитвословящий пустыне.
 
 
Лишь одного недостает
Душе в подветренной юдоли,
Чтоб нив просторы, лоно вод
Не оглашались стоном боли,
 
 
Чтоб не стремил на брата брат
Враждою вспыхнувшие взгляды,
И ширь полей, как вертоград,
Цвела для мира и отрады,
 
 
И чтоб похитить человек
Венец создателя не тщился,
За что, отверженный на век,
Я песнокрылия лишился.
 

<1911>

 
Темным зовам не верит душа,
Не летит встречу призракам ночи.
Ты, как осень, ясна, хороша,
Только строже и в ласках короче.
 
 
Потянулися с криком в отлет
Журавли над потусклой равниной.
Как с природой, тебя эшафот
Не разлучит с родимой кручиной.
 
 
Не однажды под осени плач
О тебе – невозвратно далекой,
За разгульным стаканом палач
Головою поникнет жестокой.
 

<1911–1912>

 
Я – мраморный ангел на старом погосте,
Где схимницы-ели да никлый плакун,
Крылом осеняю трухлявые кости,
Подножья обветренный, ржавый чугун;
В руке моей лира, и бренные гости
Уснули под отзвуки каменных струн.
 
 
И многие годы, судьбы непреклонней,
Блюду я забвение, сны и гроба.
Поэзии символ – мой гимн легкозвонней,
Чем осенью трав золотая мольба…
Но бдите и бойтесь! За глубью ладоней,
Как буря в ущелье, таится труба!
 

<1912>

 
Сын обижает, невестка не слухает,
Хлебным куском да бездельем корит;
Чую – на кладбище колокол ухает,
Ладаном тянет от вешних ракит.
 
 
Вышла я в поле, седая, горбатая, —
Нива без прясла, кругом сирота…
Свесила верба сережки мохнатые,
Меда душистей, белее холста.
 
 
Верба-невеста, молодка пригожая,
Зеленью-платом не засти зари!
Аль с алоцветной красою не схожа я —
Косы желтее, чем бус янтари.
 
 
Ал сарафан с расписной оторочкою,
Белый рукав и плясун-башмачок…
Хворым младенчиком, всхлипнув над кочкою,
Звон оголосил пролесок и лог.
 
 
Схожа я с мшистой, заплаканной ивою,
Мне ли крутиться в янтарь-бахрому?
Зой-невидимка узывней, дремливее,
Белые вербы в кадильном дыму.
 

<1912>

 
Не по зелену бархату,
Не по рытому, черевчату,
Золото кольцо катается,
Красным жаром распыляется, —
По брусяной новой горнице,
По накатной половичине,
Разудалый ходит походом,
Голосит слова ретивые:
 
 
Ах, брусяные хоромы,
В вас кому ли жировати,
Красоватися кому?
Угодити мне из горниц,
С белоструганных половиц,
В поруб – лютую тюрьму!
 
 
Ах, вы, сукна-заволоки,
Вами сосны ли крутити,
Обряжать пути-мосты?
 
 
Побраталися с детиной
Лыки с белою рядниной, —
Поминальные холсты!
 
 
Ах, ты, сад зеленотемной,
Не заманивай соловкой,
Духом-брагой не пои:
У тебя есть гость захожий,
Под лозой лежит пригожий,
С метким ножиком в груди!..
 
 
Ой, не в колокол ударили,
Не валун с нагорья ринули,
Подломив ковыль с душицею,
На отшибе ранив осокорь, —
Повели удала волостью,
За острожный тын, как ворога,
До него зенитной птахою
Долетает причет девичий:
 
 
Ой, не полымя в бору
Полыхает ало —
Голошу – утробой мру
По тебе, удалый.
 
 
У перильчата крыльца
Яровая мята
Залучила жеребца,
Друга-супостата.
 
 
Скакуну в сыром лугу
Мята с зверобоем,
Супротивнику-врагу
Ножик в ретивое.
 
 
Свянет мятная трава,
Цвет на бересклете…
Не молодка, не вдова —
Я одна на свете.
 
 
Заторится стежка-вьюн
До девичьей хаты,
И не вытопчет скакун
У крылечка мяты.
 

<1913>

 
Летел орел за тучею,
Вдогонку за гремучею,
Он воздухи разреживал,
А туч не опереживал.
 
 
Упал орел на застреху
Кружала затрапезного,
Повыглядел в оконницу
Становище кабацкое.
 
 
Он в пляс пошел-завихрился,
Обжег метельным холодом,
Нахвальщиков-кудрявичей
Притулил на залавицы…
 
 
Ой, яра кровь орлиная,
Повадка – поступь гульная,
Да чарка злая, винная,
Что песенка досюльная,
 
 
Не мимо канет-молвится.
Глянь, пьяница-пропойщина,
Мирская краснобайщина,
Тебе ль попарщик сиз орел,
Что с громом силой мерялся,
С крыла дожди отряхивал,
С зениц стожары-сполохи,
 
 
А он, за красоулею
Погнавшись, стал вороною,
Каркуньей загумённою.
 
 
А и все-то она, ворона, грает,
На весь свет растопорха пеняет:
«Извели меня вороги-люди,
Опризорили зависть да лихо,
Разлучили с невестой-звездою,
Подружили с вороньею гульбою,
С загумённою, пьяною долей!»
 

<1913>

 
Просинь – море, туча – кит,
А туман – лодейный парус.
За окнищем моросит
Не то сырь, не то стеклярус,
 
 
Двор – совиное крыло
Весь в глазастом узорочье.
Судомойня – не село,
Брань – не щекоты сорочьи.
 
 
В городище, как во сне,
Люди – тля, а избы – горы.
Примерещилися мне
Беломорские просторы.
 
 
Гомон чаек, плеск весла,
Вольный промысел ловецкий:
На потух заря пошла,
Чуден остров Соловецкий.
 
 
Водяник прядет кудель,
Что волна, то пасмо пряжи…
На извозчичью артель
Я готовлю харч говяжий.
 
 
Повернет небесный кит
Хвост к теплу и водополью…
Я, как невод, что лежит
На мели, изъеден солью.
 
 
Не придет за ним помор —
Пододонный полонянник…
Правят сумерки дозор,
Как ночлег бездомный странник.
 

<1914>

 
Пашни буры, межи зелены,
Спит за елями закат,
Камней мшистые расщелины
Влагу вешнюю таят.
 
 
Хороша лесная родина:
Глушь да поймища кругом!..
Прослезилася смородина,
Травный слушая псалом.
 
 
И не чую больше тела я,
Сердце – всхожее зерно…
Прилетайте, птицы белые,
Клюйте ярое пшено!
 
 
Льются сумерки прозрачные,
Кроют дали, изб коньки,
И березки – свечи брачные
Теплят листья-огоньки.
 

<1914>

 
Изба-богатырица,
Кокошник вырезной,
Оконце, как глазница,
Подведено сурьмой.
 
 
Кругом земля-землища
Лежит, пьяна дождем,
И бора-старичища
Подоблачный шелом.
 
 
Из-под шелома строго
Грозится туча-бровь…
К заветному порогу
Я припадаю вновь.
 
 
Седых веков наследство,
Поклон вам, труд и пот!..
Чу, песню малолетства
Родимая поет:
 
 
Спородила я сынка-богатыря
Под потокою на сиверке,
На холодном полузимнике,
Чтобы дитятко по матери пошло,
Не удушливато в летнее тепло,
Под морозами не зябкое,
На воде-луде не хлябкое!
 
 
Уж я вырастила сокола-сынка
За печным столбом на выводе,
Чтоб не выглядел Старик-Журавик,
Не ударил бы черемушкой,
Не сдружил бы с горькой долюшкой!
 

<1914>

 
Оттепель – баба хозяйка,
Лог как белёная печь.
Тучка – пшеничная сайка
Хочет сытою истечь.
 
 
Стряпке все мало раствора,
Лапти в муке до обор.
К посоху дедушки-бора
Жмется малютка-сугор:
 
 
«Дед, пробудися, я таю!
Нет у шубейки полы».
Дед же спросонок: «Знать к маю
Смолью дохнули стволы».
 
 
«Дедушка, скоро ль сутёмки
Косу заре доплетут?.»
Дед же: «Сыреют в котомке,
Чай, и огниво и трут.
 
 
Нет по проселку проходу,
Всюду раствор да блины…»
В вешнюю полую воду
Думы, как зори, ясны.
 
 
Ждешь, как вестей жаворо́нка,
Ловишь лучи на бегу…
Чу! Громыхает заслонка
В теплом, разбухшем логу.
 

<1914–1915>

 
Льнянокудрых тучен бег —
Перед ведреным закатом.
Детским телом пахнет снег,
Затененный пнем горбатым.
 
 
Луч – крестильный образок —
На валежину повешен,
И ребячий голосок
За кустами безутешен.
 
 
Под березой зыбки скрип,
Ельник в маревных пеленках…
Кто родился иль погиб
В льнянокудрых сутемёнках?
 
 
И кому, склонясь, козу
Строит зорька-повитуха?..
«Поспрошай куму-лозу», —
Шепчет пихта, как старуха.
 
 
И лоза, рядясь в кудель,
Тайну светлую открыла:
«На заранке я Апрель
В снежной лужице крестила».
 

<1916>

НИКОЛАЙ АСЕЕВ[349]349
  Асеев Николай Николаевич (1889–1963) родился в городе Льгове Курской губернии в семье страхового агента. Окончил Курское реальное училище в 1909 году. Учился в московском Коммерческом институте и в то же время слушал лекции на филологическом факультете университета. В 1914 году выпустил первый сборник стихов «Ночная флейта». Во время первой мировой войны был призван в армию. Избирался в Совет солдатских депутатов в 1917 году.
  Дореволюционный Асеев обретал свой голос сквозь подражания символистам, увлечение В. Хлебниковым с его экспериментаторским отношением к слову, много черпает в древнерусской устной и письменной словесности. Огромное значение для Асеева имело его сближение с Маяковским.
  Избранные стихотворения послеоктябрьского периода творчества Н. Асеева см. в томе БВЛ «Советская поэзия» (т. 1).
  Стихотворения Н. Асеева печатаются по тексту издания: Николай Асеев. Стихотворения и поэмы. Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Большая серия), 1967.


[Закрыть]

Константину Локс[350]350
  Локс Константин Григорьевич (1886–1956) литературовед, педагог, участник объединения «Лирика».


[Закрыть]

 
И ты передо мной взметнулась,
твердыня дремная Кремля, —
железным гулом содрогнулась
твоя священная земля.
«Москва!» – и голос замирает,
и слова выспреннего нет,
взор опаленный озирает
следы величественных бед;
ты видела, моя столица,
у этих древних алтарей
цариц заплаканные лица
и лики темные царей;
и я из дальнего изгнанья,
где был и принят и любим,
пришел склонить воспоминанья
перед безмолвием твоим…
А ты несешь, как и когда-то,
над шумом суетных шагов
соборов сумрачное злато
и бармы тяжкие снегов.
И вижу – путь мой не случаен,
как грянет в ночь Иван: «Прийди!»[351]351
  Как грянет в ночь Иван: «Прийди!» – Имеется в виду колокольня Ивана Великого в Кремле.


[Закрыть]
О мать! – дитя твоих окраин
тоскует на твоей груди.
 

1911

 
Тулумбасы[353]353
  Тулумбас – старинный музыкальный инструмент, род литавр.


[Закрыть], бей, бей,
запороги, гей, гей!
Запороги-вороги —
головы не дороги.
 
 
Доломаны – быстрь, быстрь,
похолоним Истрь[354]354
  Истрь (Истр) – древнее название Дуная.


[Закрыть], Истрь!
Харалужье паново
переметим наново!
 
 
Чубовье раскрутим,
разовьем хоругвь путем,
а тугую сутемь
раньше света разметем!
 
 
То ли не утеха ли,
соловейко-солоду,
то ли не порада ли,
соловейко-солоду!
 
 
По грудям их ехали —
по живому золоту,
ехали, не падали
по глухому золоту!
 
 
Соловее, вей, вей,
запороги, гей, гей!
Запороги-вороги —
головы не дороги.
 

1914

 
Я запретил бы «Продажу овса и сена»…
Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?
А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,
руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!
 
 
Буквы сигают, как блохи,
облепили беленькую страничку.
Ум, имеющий привычку,
притянул сухие крохи.
 
 
Странноприимный дом для ветра,
или гостиницы весны —
вот что должно рассыпать щедро
по рынкам выросшей страны.
 

1915

 
Простоволосые ивы
бросили руки в ручьи.
Чайки кричали: «Чьи вы?»
Мы отвечали: «Ничьи!»
 
 
Бьются Перун и Один,
в прасини захрипев.
Мы ж не имеем родин
чайкам сложить припев.
 
 
Так развевайся над прочими,
ветер, суровый утонченник,
ты, разрывающий клочьями
сотни любовей оконченных.
 
 
Но не умрут глаза —
мир ими видели дважды мы, —
крикнуть сумеют «назад!»
смерти приспешнику каждому.
 
 
Там, где увяли ивы,
где остывают ручьи,
чаек, кричащих «чьи вы?»,
мы обратим в ничьих.
 

1916

1

 
Деревня – спящий в клетке зверь,
во тьме дрожит, и снится кнут ей,
но вспыхнет выстрел, хлопнет дверь,
и – дрогнут сломанные прутья…
 
 
То было раз – и той поры
зажженных жил так ярок запах!
То не ножи и топоры,
то когти на сведенных лапах.
 
 
И только крик – и столько рук
подымутся из древней дали,
и будет бить багор и крюк,
сбивая марево медалей.
 
 
И я по лицам узнаю
и по рубашкам кумачовым —
судьбу грядущую свою,
протоптанную Пугачевым.
 
 
И на запекшейся губе,
и пыльной, как полынь, и горькой,
усмешку чую я себе,
грозящую кровавой зорькой.
 
 
Деревня – опаленный зверь,
во тьме дрожит, и снится кнут ей,
но грянет выстрел, хлопнет дверь,
и – когти брошены на прутья.
 

2

 
Какой многолетний пожар мы:
сведенные мужеством брови,
и – стены тюрьмы и казармы
затлели от вспыхнувшей крови.
 
 
И кровь эта смелых и робких!
И кровь эта сильных и слабых!
О, жизнь на подрезанных пробках,
в безумия скорченных лапах!
 
 
И кровь эта мечется всюду,
и морем ее не отмоют,
и кровь эта ищет Иуду,
идущего с серебром тьмою.
 
 
И вы, говорившие: «Пуль им!» —
и вы, повторявшие: «Режь их!» —
дрожите, прильнувши к стульям,
увидев поход этих пеших.
 
 
Кто жаждет напиться из лужиц,
тот встретит преграду потока, —
сумейте же будущий ужас
познать во мгновение она!
 
 
Ведь если пощады в словах нет,
ведь если не выплыть из тины, —
припомните: ржавчиной пахнет
затупленный нож гильотины.
 

1916

АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ[357]357
  Толстой Алексей Николаевич (1883–1945) родился в Николаевске (ныне Пугачев). Воспитывался в имении отчима. В 1906 году окончил технологический институт в Петербурге. В 1905 году выступил в печати со стихами. Известность молодому писателю принесли рассказы и повести о разоряюшемся поместном дворянстве. В 1918 году эмигрирует в Париж, затем переселяется в Берлин. В 1923 году возвращается на родину.
  Стихотворения А. Толстого печатаются по тексту издания: А. Н. Толстой, Полное собрание сочинений, т. I. М., Гослитиздат, 1950.


[Закрыть]

 
Дождик сквозь солнце, крупный и теплый,
Шумит по траве,
По синей реке.
И круги да пузырики бегут по ней,
Лег тростник,
Пушистые торчат початки,
В них накрепко стрекозы вцепились,
Паучки спрятались, поджали лапки,
А дождик поливает:
Дождик, дождик, пуще
По зеленой пуще;
Чирики, чигирики,
По реке пузырики;
Пробежал низенько,
Омочил мокренько;
Ой, ладога, ладога,
Золотая радуга!
Рада белая береза:
Обсыпалась почками,
Обвесилась листочками,
Гроза гремит, жених идет,
По солнцу дождь, – весенний мед,
Чтоб, белую да хмельную,
Укрыть меня в постель свою,
Хрустальную.
Венчальную…
Иди, жених, замрела я,
Твоя невеста белая…
Обнял, обсыпал дождик березу,
Прошумел по листам
И по радужному мосту
Помчался к синему бору…
По мокрой траве бегут парень да девушка,
Уговаривает парень:
«Ты не бойся, пойдем,
Хоровод за селом
Созовем, заведем,
И, под песельный глас.
Обведут десять раз,
Обручившихся, нас.
Этой ночью красу —
Золотую носу
Расплету я в лесу».
Сорвала девушка лопух,
Закрылась.
А парень приплясывает:
«На меня погляди,
Удалее найди:
Говорят обо мне,
Что девицы во сне
Видят, около,
Ясна сокола».
На реке дед-перевозчик давно поджидает,
Поглядывает, посмеивается в бороду.
Сбежали с горы к речке парень да девушка,
Отпихнул дед перевоз,
Жалко стало внучки, стал реке выговаривать:
«Ты, река Бугай, серебром горишь;
Скатным жемчугом по песку звенишь;
Ты прими, Бугай, вено девичье,
Что даю тебе, мимо едучи;
Отдаю людям дочку милую, —
Охрани ее водной силою
От притыки, от глаза двуглазого,
От двузубого, лешего, банника,
От гуменника, черного странника,
От шишиги и нежитя разного».
И спустил в реку узелок с хлебом-солью.
Девушка к воде нагнулась,
Омакнула пальцы:
«Я тебе, река, кольцо скую —
Научи меня, молоденькую,
Как мне с мужем речь держать,
Ночью в губы целовать,
Петь над люлькой песни женские,
Домовые, деревенские.
Научи, сестра-река,
Будет счастье ли, тоска?»
А в село девушкам
Сорока-ворона на хвосте принесла.
Все доложила:
«Бегите к речке скорей!»
Прибежали девушки к речке,
Закружились хороводом на крутом берегу,
В круг вышла молодуха,
Подбоченилась,
Грудь высокая, лицо румяное, брови крутые.
Звякнула монистами:
«Как по лугу, лугу майскому,
Заплетались хороводами,
Хороводами купальскими,
Над русалочными водами.
Звезды кружатся далекие,
Посреди их месяц соколом,
А за солнцем тучки легкие
Ходят кругом, ходят около.
Вылезайте, мавки, душеньки,
Из воды на волю-волюшку,
Будем, белые подруженьки,
Хороводиться по полюшку».
А со дна зеленые глаза глядят.
Распустили русалки-мавки длинные косы:
«Нам бы вылезти охота,
Да боимся солнца;
Опостылела работа!
Колет веретенце.
На закате под ветлою
Будем веселиться,
Вас потешим ворожбою,
Красные девицы».
Обняв девушку, парень
Кричит с перевоза:
«Хороните, девки, день,
Закликайте ночку —
Подобрался ключ-кремень
К алому замочку.
Кто замочек отомкнет
Лаской или силой,
Соберет сотовый мед
Батюшки Ярилы».
Ухватили девушки парня и невесту,
Побежали по лугу,
Окружили, запели:
«За телкою, за белою,
По полю, полю синему
Ядреный бык, червленый бык
Бежал, мычал, огнем кидал:
«Уж тебя я догоню, догоню,
Молодую полоню, полоню!»
А телушка, а белая,
Дрожала, вся замрелая —
Нагонит бык, спалит, сожжет…
Бежит, молчит, и сердце мрет…
А бык нагнал,
Червленый, пал:
«Уж тебя я полонил, полонил,
В прощах воду отворил, отворил,
Горы, долы оросил, оросил».
Перекинулся дождик от леса,
Да подхватил,
Да как припустился
По травушкам, по девушкам,
Теплый да чистый:
Дождик, дождик, пуще
По зеленой пуще;
Чирики, чигирики,
По воде пузырики;
Пробежал низенько,
Омочил мокренько:
Ой, ладога, ладога,
Золотая радуга,
Слава!
 

<1911>