Текст книги "Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Весенним дыханьем, нежданно и ново,
Меж нами промчалось заветное слово,
Заветное имя одно:
– Товарищ! —
Как песня звучит нам оно.
 
 
То – песня во славу труда-миродержца,
То – мост, переброшенный к сердцу от сердца,
То – братьям от братьев привет.
– Товарищ! —
Прекрасней воззвания нет.
 
 
Из темных подвалов, из глуби подполья
Помчал оно на простор, на раздолья
Кипящих толпой площадей.
– Товарищ! —
То – новое имя людей.
 
 
Лучистее взгляды, смелее улыбки,
И кажется: майским сиянием зыбким
Вся жизнь озарилась до дна.
– Товарищ! —
Мы – сила, мы – воля одна.
 

<Осень 1917>

АЛЕКСАНДР БЛАГОВ[191]191
  Благов Александр Николаевич (1883–1961) – сын крестьянина, мальчиком поступил на фабрику, участвовал в революционном движении. Писать начал в 1910 году. Активно сотрудничал в революционной печати Иваново-Вознесенска. В советские годы продолжал поэтическую деятельность.
  Стихотворение А. Благова печатается по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Малая серия), 1959.


[Закрыть]

 
В разгаре машинного шума,
Под мерные взмахи ремней,
Нередко отрадная дума
В душе возникает моей.
 
 
И греет, и ласково светит
Надеждой, что время придет —
И жизнью счастливой на свете
Рабочий народ заживет.
 
 
Поймет он, откинув тревоги
Покорной, позорной судьбы,
Что нет ему кроме дороги,
Как только дорога борьбы.
 
 
И встанет он дружной семьею,
За брата – униженный брат,
И солнце тогда над страною
Заблещет яснее в сто крат.
 

1914

НИКИФОР ТИХОМИРОВ[192]192
  Тихомиров Никифор Семенович (1888–1945) – сын крестьянина. С 1914 года и до конца жизни работал на 1-й электростанции в Петрограде – Ленинграде. Печатался с 1912 года в профсоюзных изданиях. В советские годы совмещал работу на электростанции с сотрудничеством в печати. Участвовал в обороне Ленинграда (1941–1944).
  Стихотворение Н. Тихомирова печатается по тексту издания: Революционная поэзия (1890–1917). Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Малая серия), 1959.


[Закрыть]

 
Мы с тобой родные братья,
Я – рабочий, ты – мужик.
Наши крепкие объятья —
Смерть и гибель для владык.
 
 
Я кую, ты пашешь поле,
Оба мы трудом живем,
Оба рвемся к светлой воле,
С бою каждый шаг берем.
 
 
Я сверлю земные недра,
Добываю сталь и медь.
Награжу тебя я щедро
За твои труды и снедь.
 
 
Наши руки мощью дышат,
Наши груди крепче лат,
Наши очи местью пышут, —
Постоим за брата брат.
 
 
Мы с тобой родные братья,
Я – рабочий, ты – мужик,
Наши крепкие объятья —
Смерть и гибель для владык.
 

<Осень 1917>

ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ[193]193
  Бедный Демьян (псевд.: наст. имя Придворов Ефим Алексеевич; 1883–1945) родился в деревне Губовка Херсонской губернии. Окончил за казенный счет военно-фельдшерскую школу (после сельской школы), служил в армии, затем сдал экзамен на аттестат зрелости и поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета в 1904 году. В 1909 году напечатал первое стихотворение. С 1911 года выступает под псевдонимом Демьян Бедный, в основном в большевистской печати. Член Коммунистической партии с 1912 года. Сотрудник «Правды» с первого ее номера (5 мая 1912 г.),
  В произведениях Д. Бедного всегда присутствовал живой дух русской разговорной речи, прибаутки, чувствовалось блестящее знание народного языка (например, стихи, построенные на игре имен и др.). Демьян Бедный успешно развивал жанр русской басни.
  Стихотворения Д. Бедного печатаются по тексту издания: Демьян Бедный. Собрание сочинений, т. 1 и 2. М., ИХЛ, 1963–1964.


[Закрыть]

 
Поемный низ порос крапивою;
Где выше, суше – сплошь бурьян.
Пропало все! Как ночь, над нивою
Стоит Демьян.
 
 
В хозяйстве тож из рук все валится:
Здесь – недохватка, там – изъян…
Ревут детишки, мать печалится…
Ох, брат Демьян!
 
 
Строчит урядник донесение:
«Так што нееловских селян,
Ваш-бродь, на сходе в воскресение
Мутил Демьян:
 
 
Мол, не возьмем – само не свалится, —
Один конец, мол, для крестьян.
Над мужиками черт ли сжалится…»
Так, так, Демьян!
 
 
Сам становой примчал в Неелово,
Рвал и метал: «Где? Кто смутьян?
Сгною… Сведу со света белого!»
Ох, брат Демьян!
 
 
«Мутить народ? Вперед закается!..
Связать его! Отправить в стан!..
Узнаешь там, что полагается!»
Ась, брат Демьян?
 
 
Стал барин чваниться, куражиться:
«Мужик! Хамье! Злодей! Буян!»
Буян!.. Аль не стерпеть, отважиться?
Ну ж, брат Демьян!..
 

1909

 
Кукушка,
Хвастливая болтушка,
Однажды, сидя на суку,
Перед собранием кукушечьим болтала
О чем попало,
Что ни взбрело в башку.
Сначала то да се, по общему примеру:
Врала да знала меру.
Но под конец – поди ж ты! – соврала,
Что видела орла.
«Орла! Ведь выпадет же случай! —
Кукушки все тут в крик наперебой. —
Скажи ж скорей, каков орел собой?
Чать, туча тучей?!»
«Ну, это – как кому, – хвастуньи был ответ, —
Особого в орле, пожалуй, мало.
По мне, так ничего в нем нет,
Чего бы нам недоставало:
Те ж когти, клюв и хвост,
Почти такой же рост,
Подобно нам, весь сер – и крылья и макушка…
Короче говоря,
Чтоб слов не тратить зря:
Орел – не более как крупная кукушка!»
 

* * *

 
Так, оскорбляя прах бойца и гражданина,
Лгун некий[196]196
  Лгун некий… – Имеется в виду Ф. И. Родачев, один из лидеров кадетской партии.


[Закрыть] пробовал на днях морочить свет,
Что, дескать, обсудить – так выйдет все едино
И разницы, мол, нет,
Что Герцен – что кадет.
 

1912

Конфискованы №№ 1 и 2

рабочей газеты «Правда».

 
«Слыхал?» – «Слыхал!»
«Видал» – «А не видал!»
«Подумай: наша, брат, рабочая газетка…
Чай, жиру не придаст хозяйским-то горбам!»
«Да… Кой-кому не по зубам
Конфетка».
«А нам, гляди, как выйдет впрок!
Пойдем-кась купим номерок».
Пошли, по переулкам рыщут,
Газету ищут.
«Тьфу! Будто черт газетчиков посмёл!»
«Нашел газетчика, нашел!»
И впрямь нашел, судя по бляхе медной;
Стоит парнишка сам не свой,
Весь бледный.
«Газетку…» – «Братцы, все унес городовой!»
«Ой, прах его возьми!.. Теперь хоть волком вой…
Ты шутишь аль взаправду?!»
 

* * *

 
Нет, не шутил бедняк:
Под глазом у него синяк
За «Правду».
 

1912

 
Склонилась тихо у станка.
Привычен труд руке проворной.
Из-под узорного платка
Задорно вьется волос черный.
 
 
Но грустен взгляд лучистых глаз:
В нем боль и скорбь души невинной.
Слеза, сверкая, как алмаз,
Повисла на реснице длинной.
 
 
В груди тревогу сердце бьет:
Враг властный стал с рабою рядом,
Дыханьем жарким обдает,
Всю раздевает жарким взглядом:
 
 
«Слышь… беспременно… ввечеру…
Упрешься – после не взыщи ты!»
Застыла вся: «Умру… Умру!»
И нет спасенья! Нет защиты!
 

1912

Через года полтора

Все уйдут на хутора.

Худо ль, лучше ль будет жать,

А нет охоты выходить.

«Псковская жизнь», № 557, 1911 г.

«Деревенские частушки»

Где в мире найдем мы пример, подобный

русской аграрной реформе? Почему не

могло бы совершиться нечто подобное и

среди тружеников промышленного дела?

«Россия», 17 августа 1912 г.

 
Над переулочком стал дождик частый крапать.
Народ – кто по дворам, кто под навес бегом.
У заводских ворот столкнулся старый лапоть
С ободранным рабочим сапогом.
«Ну что, брат лапоть, как делишки?» —
С соседом речь завел сапог.
«Не говори… Казнит меня за что-то бог:
Жена больна и голодны детишки…
И сам, как видишь, тощ,
Как хвощ…
Последние проели животишки…»
«Что так? Аль мир тебе не захотел помочь?»
«Не, мира не порочь.
Мир… он бы, чай, помог… Да мы-то не миряне!»
«Что ж? Лапти перешли в дворяне?»
«Ох, не шути…
Мы – хуторяне».
«Ахти!
На хутора пошел?! С ума ты, что ли, выжил?»
«Почти!
От опчества себя сам сдуру отчекрыжил!
Тупая голова осилить не могла,
Куда начальство клонит.
Какая речь была: «Вас, братцы, из села
Никто не гонит.
Да мир ведь – кабала! Давно понять пора:
Кто не пойдет на хутора,
Сам счастье проворонит.
Свое тягло
Не тяжело
И не надсадно,
Рукам – легко, душе – отрадно.
Рай – не житье: в мороз – тепло,
В жару – прохладно!»
Уж так-то выходило складно.
Спервоначалу нам беда и не в знатье.
Поверили. Изведали житье.
Ох, будь оно неладно!
Уж я те говорю… Уж я те говорю…
Такая жизнь пришла: заране гроб сколотишь!
Кажинный день себя, ослопину, корю,
Да что?! Пропало – не воротишь!
Теперя по местам по разным, брат, пойду
Похлопотать насчет способья».
Взглянув на лапоть исподлобья,
Вздохнул сапог: «Эхма! Ты заслужил беду.
Полна еще изрядно сору
Твоя плетеная башка.
Судьба твоя, как ни тяжка,
Тяжеле будет, знай, раз нет в тебе «душка»
Насчет отпору.
Ты пригляделся бы хоть к нам,
К рабочим сапогам.
Один у каши, брат, загинет.
А вот на нас на всех пусть петлю кто накинет!
Уж сколько раз враги пытались толковать:
«Ох, эти сапоги! Их надо подковать!»
Пускай их говорят. А мы-то не горюем.
Один за одного мы – в воду и в огонь!
Попробуй-ка нас тронь.
Мы повоюем!»
 

1912

 
Однажды летом
У речки, за селом, на мягком бережку
Случилось встретиться пастушьему рожку
С кларнетом.
«Здорово!» – пропищал Кларнет.
«Здорово, брат, – рожок в ответ, —
Здорово!
Как вижу – ты из городских…
Да не пойму: из бар аль из каких?»
«Вот это ново, —
Обиделся кларнет. – Глаза вперед протри
Да лучше посмотри,
Чем задавать вопрос мне неуместный.
Кларнет я, музыкант известный.
Хоть, правда, голос мой с твоим немного схож,
Но я за свой талант в места какие вхож?!
Сказать вам, мужикам, и то войдете в страх вы.
А все скажу, не утаю:
Под музыку мою
Танцуют, батенька, порой князья и графы!
Вот ты свою игру с моей теперь сравни:
Ведь под твою – быки с коровами одни
Хвостами машут!»
«То так, – сказал рожок, – нам графы не сродни.
Одначе помяни:
Когда-нибудь они
Под музыку и под мою запляшут!»
 

1912

Задержаны и арестованы три народных

певца, распевающих по дворам песни

революционного содержания.

 
Размахнулся б я басней задорною,
Распростясь на минуту с кручиною,
Да боюсь, чтобы слезы не брызнули
Под веселой личиною.
 
 
А и спел бы я, братцы, вам песенку
Обо всем, что на сердце скрывается,
Да не всякая песенка
До конца допевается.
 

1912

 
Взбежавши на пригорок,
Зайчишек тридцать – сорок
Устроили совет.
«Житья нам, братцы, нет».
«Беда. Хоть с мосту в воду».
«Добудемте права!»
«Умремте за свободу!»
………………………….
От смелых слов у всех кружилась голова.
Но только рядышком шелохнулась трава,
Как первый, кто кричал: «За волю в землю лягу!»,
С пригорка задал тягу.
За ним все зайцы, кто куда,
Айда!
 

* * *

 
Зайчиха с заинькой под кустиком сидела.
«Охти мне, без тебя уж стала тосковать.
Ждала тебя, ждала: глаза все проглядела.
Договорились, что ль, в совете вы до дела?
«Договорилися. Решили бунтовать!»
 

* * *

 
О бунте заячьем пошли повсюду толки.
Не говоря уж о лисе,
Теперь, поди, хвосты поджали звери все, —
А больше всех, понятно, волки?!
 

1912

 
«Хозяин! Пантелей Ильич! Гляди-ко… Волга…
Взбесилась, видит бог. И потонуть недолго.
А не потонем – все равно
Водой промочит все зерно».
Приказчик мечется, хлопочет.
А Пантелей Ильич, уставя в небо взор,
Дрожащим голосом бормочет:
«Святители! Разор!
Чины небесные, арханделы и власти!
Спасите от лихой напасти!
Я добрым делом отплачу…
Сведу в лампадах пуд елею…
Под первый праздничек свечу
Вот с эту мачту закачу…
И сотельной не пожалею!»
То слыша, говорит приказчик Пантелею:
«Ты это что ж, Ильич? Про мачту-то… всурьез?
Да где же ты свечу такую раздобудешь?»
«Молчи, дурак, – умнее будешь! —
Хозяин отвечал сквозь слез. —
Дай только вымолить скорей у неба жалость,
Чтоб я с моим добром остался невредим, —
А там насчет свечи мы после… поглядим…
Укоротим, пожалуй, малость!»
 

* * *

 
Читатель, за вопрос нескромный извини:
Скажи, ты помнишь ли те дни,[199]199
  Читатель… помнишь ли те дни… – Имеются в виду октябрьские дни 1905 г., прошедшие в обстановке шумихи, организованной либеральной и монархической прессой по поводу царского манифеста, в котором были обещаны «основы гражданской свободы». За сравнение манифеста 17 октября с «копеечным огарком» басня была запрещена царской цензурой, а номер журнала «Просвещение» конфискован.


[Закрыть]
Когда везде толпы народа
Гудели, как шмели
У меда:
«Свобода!»
«Свобода!» —
А дела до конца не довели.
На радостях, забыв о старом,
Обмякли перед вольным даром.
Читатель, если ты один из тех шмелей,
Сам на себя пеняй и сам себя жалей, —
А мне тебя не жаль. Польстившись на подарок,
Что заслужил, то получи:
Заместо сотенной свечи —
Копеечный огарок.
 

1913

 
Жил-был на свете клоп. И жил мужик Панкрат.
Вот как-то довелось им встретиться случайно.
Клоп рад был встрече чрезвычайно;
Панкрат – не слишком рад.
А надо вам сказать: судьба свела их вместе,
Не помню точно – где,
Не то в суде,
Не то в присутственном каком-то важном месте.
Кругом – чины да знать. Нарядная толпа
Изнемогает в кривотолках.
Панкрат и без того сидел как на иголках, —
А тут нелегкая несет еще клопа!
Взобравшись ловко по обоям
К Панкрату на рукав, клоп этаким героем
Уселся на руку и шарит хоботком.
От злости наш Панкрат позеленел весь даже:
«Ах черт, и ты туда же
Кормиться мужиком!» —
И со всего размаху
Хлоп дядя по клопу свободною рукой.
 
 
Мир праху
И вечный упокой!
 

* * *

 
Читатель, отзовись: не помер ты со страху?
А я – ни жив ни мертв. Наморщив потный лоб,
Сижу, ужасною догадкой потрясенный:
Ну что, как этот клоп —
Казенный?
 

1913

 
Слоняяся без дела
В реке средь камышей,
Компания вьюнов случайно налетела
На общий сбор ершей.
(«Случайно», говорю, а может – «не случайно»?)
Ерши решали тайно,
Как им со щукою вести дальнейший бой?
Каких товарищей избрать в Совет ершиный
Для руководства всей борьбой
И управления общиной?
Достойных выбрали. «Все любы вам аль нет?
«Все любы!» – «Bce!» – «Проголосуем».
«Согласны, что и подписуем».
«Позвольте! Как же так? Уж утвержден Совет? —
Пищит какой-то вьюн. – Да я ж не подписался!»
«Ты к нам откуда притесался? —
Кричат ерши. —
Не шебарши!»
«Чего – не шебарши? Вьюны, чай, тоже рыбы.
Вы на собрание и нас позвать могли бы.
Есть промеж нас, вьюнов, почище вас умы.
Со щукой боремся и мы».
«Вы?!» – «Чем напрасно горячиться
Да подыматься на дыбы,
Вам у вьюнов бы поучиться
Культурным способам борьбы».
«Каким?» – «Сноровке и терпенью.
Уметь мелькнуть неслышной тенью,
Где попросить, где погрозить,
Где аргументом поразить, —
Зря не казать своих колючек,
Колючки – это уж старо!»
 

* * *

 
«Постой! Наплел ты закорючек.
Да у вьюнов-то есть перо?»
«Есть». – «Без колючек всё?» – «Вестимо».
«Тогда… плывите, братцы, мимо!»
 

1913

 
Подмяв под голову пеньку,
Рад первомайскому деньку,
Батрак Лука дремал на солнцепеке.
«Лука, – будил его хозяин, – а Лука!
Ты что ж? Всерьез? Аль так, валяешь дурака?
С чего те вздумалось валяться, лежебоке?
Ну, полежал и будет. Ась?
Молчишь. Оглох ты, что ли?
Ой, парень, взял себе ты, вижу, много воли.
Ты думаешь, что я не поглядел вчерась,
Какую прятал ты листовку?
Опять из города! Опять про забастовку?
Всё голь фабричная… У, распроклятый сброд…
Деревня им нужна… Мутить простой народ…
«Ма-ев-ка!» Знаем мы маевку.
За что я к пасхе-то купил тебе поддевку?
За что?.. Эх, брат Лука!..
Эх, милый, не дури… Одумайся… пока…
Добром прошу… Потом ужо не жди поблажки…
Попробуешь, скотина, каталажки!
До стражника подать рукой!»
Тут что-то сделалось с Лукой.
Вскочил, побагровел. Глаза горят, как свечи.
«Хозяин! – вымолвил. – Запомни… этот… май!.. —
И, сжавши кулаки и разминая плечи,
Прибавил яростно: – Слышь? Лучше не замай!!»
 

1914

 
Лишившись дочери любимой, Антигоны,
Богач Филон, как должно богачу
(Не скареду, я то́ сказать хочу),
Устроил пышные на редкость похороны.
«О матушка, скажи, как это понимать? —
В смущенье молвила сквозь слезы дочь вторая. —
Сестре-покойнице ужели не сестра я
И ты – не мать,
Что убиваться так по ней мы не умеем,
Как эти женщины, чужие нам обеим?
Их скорбь так велика
И горе – очевидно,
Что мне становится обидно:
Зачем они сюда пришли издалека
При нас оплакивать им чуждую утрату?»
«Никак, – вздохнула мать, – ты, дочь моя, слепа?
Ведь это – плакальщиц наемная толпа.
Чьи слезы куплены за дорогую плату!»
 

* * *

 
В годину тяжких бед умейте отличать
Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден молчать,
От диких выкриков и воплей неуемных
Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!
 

1915

 
Когда, среди богинь метнувши жребий, боги
Вводили жен в свои небесные чертоги,
Суровый бог войны, омытый весь в крови,
Взял в жены чуждую отраде материнства
Богиню грабежа и гнусного бесчинства.
Восторгов неземных и знойных чар любви
Неиссякаемый родник найдя в богине,
Бог неразлучен с ней поныне.
С тех пор, однако, для страны,
Охваченной огнем кровавого пожара,
Изнемогающей от вражьего удара,
Не так ужасен бог войны,
Как подвиги его божественной жены.
 

1914

 
Волк тяжко занемог:
Почти лишившись ног,
Лежал он, как колода,
Без ласки, без ухода.
В такой беде, увидевши Овцу,
Взмолился Волк:
«Роднулечка Овечка,
Остановись на два словечка!
Ты видишь: жизнь моя приблизилась к концу.
Ах, знаю, я – злодей, и нет мне оправданья!
Но злость ко мне растет пусть в ком-нибудь другом,
А ты, ты сжалишься в порыве состраданья
Над умирающим врагом!
Предсмертной жаждою томимый нестерпимо,
Святая, кроткая, я об одном молю:
Помочь мне доползти к реке, текущей мимо,
Где я жестокие страданья утолю!»
«Ужель, – Овца в ответ, – я сделаюсь виною
Того, чтоб ты остался жив,
Себя водою освежив
И закусивши после… мною?»
 

<1916>

 
Расхвастался Медведь перед Лисой:
«Ты, кумушка, не думай,
Что я: всегда такой угрюмый:
Злость на меня находит полосой,
А вообще, сказать не лицемеря,
Добрей меня не сыщешь зверя.
Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?»
«Ах, кум, – Лиса в ответ, —
Что мертвые?! Я думаю другое:
Слух добрый о себе ты всюду б утвердил,
Когда бы мертвецов ты менее щадил,
Но… оставлял живых в покое!»
 

* * *

 
Смысл этой басенки не нов
Для лицемеров и лгунов:
Прочтут, поймут… и не покажут вида,
Что их касается обида!
 

<1914–1916>

 
В далеком-предалеком царстве,
В ненашем государстве,
За тридевять земель
Отсель,
Средь подданных царя: мудрейшего Тофуты[204]204
  Тофута. – Имеется в виду Николай II.


[Закрыть]
Случилось что-то вроде смуты.
«Разбой! – кричали все. – Грабеж!»
Шли всюду суды-пересуды:
Порядки, дескать, в царстве худы,
Насилья много от вельмож!
Одначе
Хоть бунтовали все, но в общей суете
Верх брали те,
Кто посильней да побогаче:
«Чем лезть нам, братцы, напролом,
Нарядимте послов – Тофуте бить челом;
Проведавши от них о нашей злой обиде,
Царь нас рассудит в лучшем виде».
Но – то ли сам дошел, то ль расхрабрясь от слов
Вельможи главного, злодея Протоплута[205]205
  Протоплут. – Имеется в виду один из ближайших советников Николая II, А. Д. Протопопов, занимавший в последнем составе царского правительства пост министра внутренних дел.


[Закрыть], —
Не допустил к себе послов
Мудрейший царь Тофута.
«Нелепо, – молвил он, – мне слушать их, зане́
Все, что известно им, известно также мне.
А ежли что мне неизвестно,
О том им толковать подавно неуместно!»
Но черный люд не сдал: боролся до конца,
Пока не выкурил Тофуту из дворца.
И что же? Не прошло, поверите ль, минуты,
Как власть, отбитую народом у Тофуты,
Присвоили себе все те же богачи,
Да так скрутили всех, хоть караул кричи,
У бедных стали так выматывать все жилы,
Как «не запомнят старожилы».
Пошел в народе разговор:
«Попали мы впросак!»
«Того ль душа хотела?»
«Эх, не доделали мы дела!»
«От богачей-то нам, гляди, какой разор!»
Потолковали,
Погоревали
И богачей смели, как сор.
Жизнь сразу вышла на простор!
Я в этом царстве жил недавно.
И до чего живут там славно,
На свой особенный манер!
Как это все у них устроено на месте
И с применением каких геройских мер,
Вы этого всего нагляднейший пример
В Коммунистическом найдете манифесте.
 

1917

 
Нам в бой идти приказано:
«За землю станьте честно!»
За землю! Чью? Не сказано.
Помещичью, известно!
 
 
Нам в бой идти приказано:
«Да здравствует свобода!»
Свобода! Чья? Не сказано.
А только – не народа.
 
 
Нам в бой идти приказано —
«Союзных ради наций».
А главного не сказано:
Чьих ради ассигнаций?
 
 
Кому война – заплатушки,
Кому – мильон прибытку.
Доколе ж нам, ребятушки,
Терпеть лихую пытку?
 

<1917>

 
Пою. Но разве я «пою»?
Мой голос огрубел в бою,
И стих мой… блеску нет в его простом наряде.
Не на сверкающей эстраде
Пред «чистой публикой», восторженно-немой,
И не под скрипок стон чарующе напевный
Я возвышаю голос мой —
Глухой, надтреснутый, насмешливый и гневный.
Наследья тяжкого неся проклятый груз,
Я не служитель муз:
Мой твердый, четкий стих – мой подвиг ежедневный.
Родной народ, страдалец трудовой,
Мне важен суд лишь твой,
Ты мне один судья прямой, нелицемерный,
Ты, чьих надежд и дум я – выразитель верный,
Ты, темных чьих углов я – «пес сторожевой»!
 

1917

СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ[207]207
  Городецкий Сергей Митрофанович (1884–1967) родился в Петербурге. С детства писал стихи. Учился на историко-филологическом отделении факультета Петербургского университета, где познакомился с Блоком. Первая книга стихов «Ярь» вышла в 1907 году. В ней использованы мотивы древнеславянской языческой мифологии. Во многих стихах сборников «Яры», «Перун», «Дикая воля» (все – 1907 г.) отразился интерес поэта к «миру горюющему», к жизни простых тружеников, дается критическая оценка действительности.
  В 1909 г. – он один из создателей акмеистского «Цеха поэта».
  Избранные стихотворения послеоктябрьского периода творчества поэта см. в томе БВЛ «Советская поэзия» (т. 1).
  Стихотворения С. Городецкого печатаются по тексту издания: Сергей Городецкий. Стихотворения и поэмы. Л., «Советский писатель» («Библиотека поэта». Большая серия), 1974.


[Закрыть]

 
Стою, всевидящее око,
На страже гаснущих миров.
Мои огни – дыханье рока,
Мое вздыманье – без оков.
 
 
Во мне родился мир планетный,
И от меня умрет навек
И цвет растений безответный,
И слепо-мудрый человек.
 

2 апреля 1906

 
Мое лицо – тайник рождений.
Оно металось в колесе,
В горящем вихре отпадений,
В огнепылающей красе.
 
 
Оно осталось зорким оком
Над застывающей землей,
И дышит в пламени высоком
В лицо вселенной молодой.
 
 
И от него на мертвом теле
В коре чуть тлеющей земли
Плоды багряные зардели
И злаки тучные взошли;
 
 
Зашевелились звери, гады,
И человек завыл в лесу,
Бросая алчущие взгляды
На первозданную красу.
 

31 марта 1906

Добужинский М. В.

Октябрьская идиллия

Журнал «Жупел», 1905, № 1

 
Солнце любимое, солнце осеннее!
Не кручинься над лесом пустующим:
Горе горькое радости тленнее,
Не горюй же над миром горюющим!
 
 
Не одно ты в просторах темнеющих
Заблудилось и мчишься пустынями:
За тобой на лугах зеленеющих
Люди мчатся за веснами синими!
 

12 октября 1906

 
Горные дали безбрежны.
Мир величав и один.
Мир не расколот на дво́е,
Слито с небесным земное.
Сонны, безоблачны, снежны
Белые лона вершин —
Их поднимает природа
Ждать золотого восхода.
 
 
Небо огни погасило
Звездами явных очей.
Свет и цвета, колыхаясь,
Мир одевают, рождаясь.
Медленно движет светило
Стрелы кристальных лучей:
Солнце – земле и планетам,
Звездочка – тьме и кометам.
 

Декабрь 1904

 
Ты отошел в кривые тени,
А на челе небес взошла
Передрассветных откровений
Чуть зацветающая мгла.
 
 
И целомудренные чаши
Вздымают чуткие цветы,
Сиянья утреннего краше,
Ясней лазурной высоты.
 
 
И тлеют в облаке стыдливом
Просветы алого огня,
И день в теченье молчаливом
Поет: «Узнаешь и меня…»
 

1907

 
Утро. Лазурное утро. Как ясен
Словно впервые увиденный свет!
Ропот полночный, вечерний напрасен:
В мирной душе противления нет.
 
 
Нет! И как в первые дни сотворений
Эта природа – родимая мать.
Сердце склоняется миром явлений
Все бытие исчерпать.
 

1907

 
Сияет день золотолатый,
Пока сияет – разум жив.
И мир, сверканием богатый,
Так вероятен, так красив.
 
 
Но только солнце до зенита
Свершит сегодняшний свой путь, —
Душа, тревогами повита,
Не смеет на́ небо взглянуть.
 
 
Ведь каждый градус небосклона
Вечерний приближает час.
Вот – потемнеет неба лоно,
Зажгутся звезды, вот – сейчас
 
 
Владыка сонного сознанья
Подымет око пустоты
И смехом белого сверканья
Раздавит мысли и мечты.
 
 
Исчезнет мир, погаснет разум.
Как жалкий гад, забывши день,
Я буду под слепящим глазом
Переползать из тени в тень.
 

1907

 
О, лунный плен!
О, цепи белых пятен!
Я здесь, внизу, один,
Как вор, пригнулся у порога.
Я, человек, я, властелин
Цветов, дневных лучей,
Владыка солнечных мечей,
Я, сам создавший имя бога,
Чей голос днем так внятен,
Я, сокрушитель стольких стен,
Здесь, скорченный, как вор,
Как раб перед бичом владыки,
Поднять не смея мертвый взор,
Лежу в пыли, как стебель повилики.
О, лунный плен!
О, цепи белых лунных пятен!
 
 
А он, вверху, мучитель белый,
Уставив вниз пустынный зрак,
Беззвучный, вечный, онемелый,
Расплавленный свинец на землю льет,
Отрадный выжигая мрак.
И только здесь, в тени, за каменным углом,
Мне, человеку с божеским лицом,
Едва переносим слепящий гнет.
 

Февраль 1907