Текст книги "От Кибирова до Пушкина"

Автор книги: авторов Коллектив

Два забытых стихотворения Вячеслава Иванова

I. «Творцу миров иллюзии волшебной…»

Если самым приблизительным образом, на глаз наметить баланс ивановских штудий за последние тридцать лет, нужно сказать, что хуже всего мы знаем Иванова десятых и первой половины двадцатых годов. Сегодня, когда только что на стол легло двухтомное издание переписки Вячеслава Иванова с Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, прекрасно подготовленное Н. А. Богомоловым и М. Вахтелем (позволю себе в этом абзаце, не юбилейного преувеличения ради, а лишь для краткости, опустить имена соавторов и многих коллег, чьими вкладами в сумму новых знаний пренебречь не посмел бы – если бы стал подводить историо– и библиографический итог детальный), сегодня можно сказать, что мы наконец неплохо знаем биографию и – за нею, сквозь нее – жизнестроительство Иванова от начала 1890-х годов до смерти Лидии Дмитриевны. Но и далее – книги Н. А. Богомолова и Г. В. Обатнина позволяют достоверно судить о пути Вячеслава Иванова до начала 1910-х. На другом конце мыслимого жизнеописания богатый фактографический материал мы находим в изданной семейной переписке, относящейся ко времени эмиграции. Настоятельная необходимость – осветить время славы, время «Вячеслава Великолепного», признанного мастера и мэтра, законодателя и судьи. Задача тем более трудна, что в этом отрезке истории нет документа, равного по разрешающей способности переписке с домашними, по сути дела – многолетним дневникам…

Сказанное как будто пренебрегает страшным рубежом, 1917 годом. Но под определенным и вполне правым углом зрения вещи выглядят именно так, ведь речь идет о нашем знании и о жизни непрерывной. Как жизнь строилась и как наша мысль представление о ней структурирует – дела одной плоскости, на другой – вопросы о плотности и достоверности фактического знания, которое одно и позволяет осмысление прошлого, определяя и критерии суждения.

Особая проблема в этой связи – выявление и освоение корпуса текстов, созданных в интересующее нас время. Собственно, это – вопрос о творчестве Вячеслава Иванова. Не было сделано, кажется, даже попыток собрать в единую картину сведения о такой специфической области его художества, как творчество поведенческое (теургия, жизнестроительство par excellence). Мы неплохо знаем «башню», «гафизитов», «академию» – а можно ли как-то обобщить сведения о Вячеславе Иванове – лекторе и диспутанте, руководителе студий и кружков? (Этот «жанр» трансцендирует пришествие большевиков с их цензурой, насилием и бытовой разрухой и несвободой слова; много говорилось о студийном половодье первых пореволюционных лет, что будто бы отражало то ли тягу масс к искусству, то ли торжество искусства над скудельной жизнью, – я уверен, что тут перед нами инерция форм культуры, сложившихся и расцветших в предреволюционные десятилетия.) Далее: статьи Вячеслава Иванова, созданные после «Родного и вселенского», не собраны – ни физически, ни мыслимо, на одном предметном стекле, что заставило бы рассмотреть преемственность или прерывность мысли Иванова, творческой воли, поведенческих стратегий. И далее: «Свет вечерний» представляет собою автоинтерпретацию корпуса лирики после «Нежной тайны». Этот творческий жест исполнен содержания, которое еще предстоит осмыслить: чего стоит исключение, вернее – невключение «Человека», «Младенчества» (при том что в «Кормчих звезда», скажем, аналогичный материал находил себе место), исключение «Песен смутного времени», исключение множества отдельных стихотворений, типологически, казалось бы, не отличающихся от тех, что введены в книгу.

Как мы все понимаем, ответственному суждению по этим вопросам должен предшествовать максимально полный сбор и свод материала. В мае 1922 года поэт писал из Баку другу: «…коснея, медленно обращаюсь в землю, откуда взят. Муза же моя, кажется, умерла вовсе»[493]493
  Иванов Вяч.; Гревс И. М. История и поэзия: Переписка И. М. Гревса и Вяч. Иванова / Изд. текстов, исслед. и коммент. Г. М. Бонгард-Левина, Н. В. Котрелева, Е. В. Ляпустиной. М., 2006. С. 272.


[Закрыть]. Сходные свидетельства о себе он повторял не раз, и общим местом разговора о Вячеславе Иванове принято утверждение, что между недописанным сонетом из глубины 1920 года и «Римскими сонетами» пролегло молчание, что и позже, до «Римского дневника» 1944 года поэт стихов почти не писал, «покаянья плод творя». Вообще говоря, это похоже на правду, но все же – неправда. Стихов в двадцатые и тридцатые годы было мало, однако между этими немногими – произведения из числа важнейших и лучших во всем наследии Вячеслава Иванова (например, «Палинодия», «Собаки»). А для создания целостной картины ивановского творчества необходимо учесть все немногое, что было создано, независимо от оценки качества. Несомненно, раздел двадцатых годов в мыслимом хронологически упорядоченном «Полном собрании стихотворений Вячеслава Иванова» окажется богаче и интереснее сегодняшних ожиданий. Для него я и предназначаю два номера, относящиеся к бакинскому времени. Утверждение О. А. Шор, будто Иванов в Баку «написал одно стихотворение (если не считать шуточных произведений)»[494]494
  Иванов Вяч. Собрание сочинений. Брюссель, 1971. Т. 1. С. 176.


[Закрыть], было оговоркой, поскольку в книге «Свет вечерний» она сама комментировала и «Зых», и «Памяти Блока». Вот еще два стихотворения, отнюдь не шуточных.

 
                           I.
Творцу миров иллюзии волшебной,
Слепительных миражей кузнецу
Пой, светлый хор, гимн славы, гимн хвалебный
Волхву кулис, прекрасного жрецу.
 
 
Богослуженье или забава,
Где гением озарено,
Искусство – одно.
Художнику – слава.
 
 
Тому, чей жезл из сумрака изводит
Живую явь – и сон из яви ткет,
Кто жизнь души в существенность возводит
И форму ей, и краски ей дает:
 
 
Кто новизну приемлет здраво,
Чей право судит верный вкус, —
Советнику муз.
Художнику – слава.
 
 
Фантазии любовнику, хорегу
Высоких действ и праздничных затей,
Кто плоть мечте, очам дарует негу,
Пой, дружный хор, дружнее и звончей.
 
 
Мерцает небо величаво
Сквозь ткань узорного шатра…
Искусство – игра.
Художнику – слава.
 

12/XII 1923 г. Вяч. Иванов.

Перед нами – «Текст кантаты написанной для торжественного вечера, чествования 35-тилетия сценической деятельности Н. Н. Боголюбова (слова Вячеслава Иванова, музыка М. Е. Попова)»[495]495
  Композитор М. Е. Попов (ум. 1926) – профессор Бакинской консерватории, учитель Л. B. Ивановой. Написал музыку также на либретто Вячеслава Иванова «Любовь – мираж?», но сохранились ли эти опусы – я не знаю. См.: Иванова Л. Воспоминания: Книга об отце / Подгот. текста и коммент. Дж. Малмстада. Париж, 1990. С. 112, 114; ср. контрастирующие по тональности высказывания бакинского ученика Иванова: Альтман М. С. Разговоры с Вячеславом Ивановым / Сост. и подгот. текстов В. А. Дымшица и К. Ю. Лаппо-Данилевского; Статья и комм. К. Ю. Лаппо-Данилевского. СПб., 1995. С. 272.


[Закрыть]. Здесь кантата воспроизведена по ее единственной публикации – в четырехстраничной программке вечера, которым бакинское общество 19 декабря 1923 года чествовало Н. Н. Боголюбова[496]496
  Николай Николаевич Боголюбов. XXXV. 1888–1923. 19/XII 1923. г. Баку: <Торжественный Вагнеровский Вечер: Программа>. Баку, 1923 (2-я Гостип. Азполиграфтреста). – 4 С. Ценз, разр.: Разр. Азлит. 18 дек. 1923 г. № 1350.


[Закрыть]. Этот редкий документ – не единственный ли уцелевший экземпляр? – был подарен мне Александром Осиповичем Маковельским и его дочерью Софьей Александровной в 1963 году, когда я в Баку начал собирать материалы по биографии и творчеству Вячеслава Иванова. О встрече с друзьями профессора-поэта во мне живет теплая и благодарная память.

Н. Н. Боголюбов (1870–1951) – известный оперный режиссер, в 1911–1917 годах работал в Мариинском театре, после революции – в провинции; в интересующее нас время – профессор Бакинской консерватории, наиболее авторитетный представитель русской театральной культуры в Баку[497]497
  Вот характеристика Н. Н. Боголюбова из программки юбилейного вечера:
Н. Н. Боголюбов1888–1923  Сегодня все представители искусства празднуют 35-тилетний юбилей славной сценической деятельности Н. Н. Боголюбова.
  Юбиляр родился в 1870 году в Саратовской губернии; воспитывался в учебном заведения города Саратова. Музыкальное образование получил в Казанском музыкальном училище. Начал театральную деятельность, тайком уходя из школы, в качестве помощника декоратора, в 1884 году.
  С 1888 года юбиляр начинает свою профессиональную деятельность, как помощник режиссера в драме и оперетте, а затем переходит суфлером в оперу. Следующий этап деятельности; Н. Н. Боголюбов – режиссер оперы, и с тех нор начинается славная деятельность Н. Н. Боголюбова. В качестве режиссера оперы он объезжает все крупные оперные центры. Весь свой досуг Н. Н. Боголюбов посвящает изучению искусств, для чего отправляется за границу. Последние шесть лет до революции Н. Н. Боголюбов занимает пост режиссера оперы Мариинского театра. Со времени Великой Октябрьской Революции юбиляр переносит свою деятельность в Астрахань, Саратов и Ростов, где выступает лектором по вопросам эстетики и истории музыки, читая свои лекции пролетариату (в железнодорожных мастерских), и дирижирует спектаклями и концертами в рабочих театрах.
  Как сценический общественный деятель, он принимает деятельное участие в делах бывшего Русского театрального общества, где дважды избирался на должность товарища председатели. Н. Н. Боголюбов много работал в театральных изданиях, по вопросам театрального быта и техники. Его перу принадлежат несколько брошюр о Вагнере, корреспонденции из Байрейта и ряд стихотворных переводов с итальянского.


[Закрыть]. В предисловии к «музыкальной трагикомедии» «Любовь – мираж?» Иванов, рассказывая, как создавал ее вместе с Н. Н. Боголюбовым и М. Е. Поповым, называет первого «уважаемым приятелем», второго – «другим моим добрым приятелем»)[498]498
  Вячеслав Иванов. «Любовь – мираж?» Музыкальная трагикомедия / Предисловие Д. В. Иванова и А. Б. Шишкина, подгот. текста А. Б. Шишкина // Вячеслав Иванов – новые материалы / Сост. Д. Рицци и А Шишкин. Салерно, 2001. С. 59 (Русско-итальянский архив III).


[Закрыть]. В тех же тонах выдержано и мемуарное свидетельство Д. В. Иванова:

В Баку шла в те дни оживленная культурная жизнь, особенно блистала опера, где был хороший оркестр, появлялись, несмотря на трудные времена, знаменитые гастролеры. Помню, например, Собинова в «Лоэнгрине» <…> Особенно дружеские отношения установились между Вячеславом, Лидией, ее учителем композитором Михаилом Поповым и главным режиссером городской оперы Николаем Николаевичем Боголюбовым. Так, во время одной из частых дружеских встреч возник неожиданный проект: поставить в Баку «оперетту»… – и т. д.[499]499
  Там же. С. 48. Ср.: «В Баку написаны… глубокие лирические строфы для „заказанной“ его другом, режиссером Н. Боголюбовым „музыкальной трагикомедии“ – сразу прозванной в семье „опереткой“ – „Любовь – мираж?“». – Иванов Д. В. Из воспоминаний // Вячеслав Иванов: Материалы и исследования / Ред. В. А. Келдыш, И. В. Корецкая. М., 1996. С. 43.


[Закрыть]

Для истории замысла «музыкальной трагикомедии» важно мемуарное признание Боголюбова:

Азербайджанский оперный театр… был очень сложной театральной организацией. В одном театре на едином государственном бюджете базировались – русская опера, национальная азербайджанская опера и русская оперетта. Оркестр, хор и балет были общими для всех трех трупп… Положение мое, главного режиссера, единого в трех разнообразных труппах, было затруднительно. Специфики азербайджанского искусства я не знал и мне было трудно осуществлять режиссерское руководство в азербайджанской труппе. Состав русской оперы не отличался стройным ансамблем, и работа в этой области увлечь меня не могла, хотя я и относился к делу самым добросовестным образом. А яркий состав опереточной труппы, очень культурной, привлекал меня и невольно тяготел более всего к нему. Оперетте нужен был свежий и нешаблонный режиссер и меня захватило чувство новизны работы, создание спектаклей, где музыка и слово сливались в одно стройное целое[500]500
  Боголюбов Н. Н. 60 лет в оперном театре: Воспоминания режиссера / Лит. обработка Б. В. Рудзеевского. М., 1967. С. 252, 254.


[Закрыть].

Экспериментальным установкам режиссера отвечают и сдвиги в жанровой структуре ивановского либретто.

Боголюбову принадлежит любопытная мемуарная зарисовка Иванова в Баку; она может показаться тривиальной (знание языков, командировка от Луначарского, ошибочное производство Иванова в проректоры и т. п.), но вспомним, что Боголюбов писал этот симпатичный очерк задолго до всякой оттепели:

В то время в Государственном университете Азербайджана работали очень многие профессора из Петрограда. Республиканские власти принимали все меры, чтобы сосредоточить в Баку цвет профессуры. Я был близко знаком с проректором университета Вячеславом Ивановичем Ивановым, моим знакомым еще по довоенному Петербургу. Это был виднейший поэт-символист, лицом напоминавший Тютчева. Но насколько поэзия Тютчева была глубокой и ясной, настолько поэтические произведения Иванова были неясными, хотя и весьма глубокими. Я очень любил его поэзию. В них всегда звучала сложная музыка, модернизированный «эллинизм», и строфы его стихов всегда отражали особую изощренность формы.

Познакомившись ближе с Ивановым в Баку, я поразился его огромными знаниями. Он в совершенстве владел греческим и латинским языками. Кроме того, Иванов знал многие западно-европейские языки, а в итальянском знал все диалекты и все наречия.

По субботам у Иванова собиралась обычно профессура и люди искусства. Засиживались все у хозяина-эрудита очень долго, время шло незаметно – так увлекательно хозяин умел занять своих гостей.

Позже В. И. Иванов уехал из Баку – А. В. Луначарский направил его в Италию, где он проводил разностороннюю научную и педагогическую работу[501]501
  Там же. С. 255.


[Закрыть].

Напомню, что Н. Н. Боголюбову посвящено еще одно бакинское стихотворение Вячеслава Иванова: «Niccoló, color celeste!..» – шутливый юбилейный хор, оно составляет необходимую праздничную пару вышеприведенной торжественной кантате[502]502
  Текст этого хора, по черновому автографу: Вячеслав Иванов – новые материалы. С. 33.


[Закрыть].

Чествование Н. Н. Боголюбова оказалось столь важным событием культурной жизни Баку, что подготовка к нему велась под именем министра; Вячеслав Иванов был рабочим председателем, как это явствует из списка, помещенного в той же программке праздничного вечера:

Юбилейная Комиссия

Почетный председатель юбилейной комиссии Нарком Просвещения М. Кулиев[503]503
  Кулиев Мустафа Закарья оглы (1893–1938) – азербайджанский литературный и театральный деятель.


[Закрыть]. Председатель профессор Вяч. Иванов. Товарищ председателя П. И. Амираго[504]504
  Амираго (наст. фам. Амирагов) Павел Иванович (1979–1945) – певец и театральный работник, в 1920–1924 годах директор Бакинского театра оперы и балета. См. в высшей степени уважительный отзыв о нем в воспоминаниях Н. Н. Боголюбова (Боголюбов Н. Н. 60 лет в оперном театре. С. 234–237, 252–255).


[Закрыть].

Секретарь комиссии Гроссман Я. А.[505]505
  Гроссман Я. А. – сведений не имею, но ср. упоминание в мемуарах Н. Н. Боголюбова (Боголюбов Н. Н. 60 лет в оперном театре. С. 253): «Старожил Баку, хормейстер Я. Гросман».


[Закрыть]

Члены Комиссии: Профессор Айсберг И. С.[506]506
  Айсберг (Айзберг) Илья Семенович (Самуилович; 1868–1942) – композитор, пианист, критик; в 1923 году – профессор и директор Бакинской консерватории. За помощь в поисках сведений о бакинских деятелях искусства (как и за многое, многое другое в жизни) я благодарен Г. Суперфину.


[Закрыть], Абасов Г. А.[507]507
  Неясно, о ком идет речь. Возможно, это – Аббасов Гаджи Ага Муталиб оглы (р. 1888) – азербайджанский актер, театральный деятель, один из организаторов театральной жизни в Баку при советской власти (в частности, союза работников искусств (Рабис), Бакинского сатир. – агитгеатра, которым руководил в 1921–1924 годах).


[Закрыть], Гаджибеков У.[508]508
  Гаджибеков Узеир Абдул Гусейн оглы (1885–1948) – композитор и музыкальный деятель. См. восторженное описание реакции азербайджанской публики на оперу Гаджибекова – в воспоминаниях Н. Н. Боголюбова (Боголюбов Н. Н. 60 лет в оперном театре. С. 253).


[Закрыть], Карпова П. Л.[509]509
  Карпова Полина Лаврентьевна (1881–1952) – певица (лирико-драматическое сопрано).


[Закрыть], Клибсон А. Л.[510]510
  Клибсон А. Л. – дирижер.


[Закрыть], Книжников К. Л.[511]511
  Книжников Константин Львович (1883–1952) – певец (баритон), педагог.


[Закрыть], Мамедова Ш.[512]512
  Мамедова Шевкет Гасан кызы (1897–1981) – певица (лирико-колоратурное сопрано), музыкальный деятель. Н. Н. Боголюбов высоко ценил дарование певицы, см. в его воспоминаниях (Боголюбов Н. Н. 60 лет в оперном театре. С. 253–254).


[Закрыть], Неймер Б. М.[513]513
  Неймер Б. М. – дирижер.


[Закрыть], Никольский В. А.[514]514
  Вероятно, опечатка в программе, и речь идет о Василии Алексеевиче Никольском (1882–1967), солисте Азербайджанского театра оперы и балета, певшем в Баку с 1919 года.


[Закрыть], Пессимист В. З.[515]515
  Пессимист (Швейцер) Владимир Захарович (1889–1971) – театральный деятель и журналист.


[Закрыть], Полонский А. В.[516]516
  Сведений не имею.


[Закрыть], Столерман C. Л.[517]517
  Столерман Самуил Александрович (1874–1949) – дирижер.


[Закрыть], Тахмасиб Р.[518]518
  Вероятно, назван Тахмасиб Рза Аббас-Кули оглы (1894–1980) – актер и театральный деятель.


[Закрыть], Ухов В. Г.[519]519
  Ухов Василий Герасимович (1880–1966) – певец (лирико-драматический баритон). Ср. высокую оценку в воспоминаниях Н. Н. Боголюбова (Боголюбов Н. Н. 60 лет в оперном театре. С. 255).


[Закрыть]

Приведу также собственно программу юбилейного спектакля (чем исчерпывается текст имеющейся в моем распоряжении листовки):

НАРКОМПРОС А.С.С.Р.

Большой Государственный Театр В среду 19-го декабря 1923 г. в ознаменование 35-летия сценической деятельности режиссера оперы

Н. Н. БОГОЛЮБОВА

при участии симфонического оркестра и хора Торжественный Вагнеровский Вечер посвященный постановке оперы Рихарда Вагнера «Тангейзер»

Участвуют: профессор В. М. Зуммер[520]520
  Зуммер Всеволод Михайлович (1885–1951?) – археолог, искусствовед. Коллега Иванова по Бакинскому университету, связанный с Ивановым самыми дружескими отношениями. Ограничусь ссылкой на работу: Парные А. Заметки к теме: «Вячеслав Иванов и Александр Иванов»: Неизвестные отзывы Вяч. Иванова о докторской диссертации В. М. Зуммера // Вячеслав Иванов и его время: Материалы VII Международного симпозиума. Вена, 1998 / Институт славистики Венского Университета. Associazione Intemazionale Convivium, Roma. Сергей Аверинцев, Роземари Циглер (ред.). Frankfurt am Main u.a: Peter Lang, 2003. C. 293–305.


[Закрыть], С. А. Столерман, П. Л. Карпова, С. А. Варшавская[521]521
  Сведений не имею.


[Закрыть], В. А. Войтенко[522]522
  Войтенко Василий Андреевич (1881 или 1886–1951) – певец (баритон, затем драматический тенор).


[Закрыть], В. Г. Ухов, В. А. Никольский, А. В. Белянин[523]523
  По всей вероятности, Белянин Александр Васильевич (1874–1943) – певец (бас профундо).


[Закрыть], В. Я. Звягин[524]524
  Сведений не имею.


[Закрыть].

ПРОГРАММА ВЕЧЕРА.

Вступительное слово «Миф о Тангейзере» – профессор Зуммер.

«Тангейзер», увертюра. Исполнит симфонический оркестр под управлением С. А. Столермана.

Отделение II-е.

Чествование юбиляра.

Отделение III-е.

а) «Гимн искусству». Исп. симфонический оркестр и хор под упр. Н. Н. Боголюбова.

б) Ариозо Венеры и Тангейзера. Исполн. С. А. Варшавская и В. А. Войтенко. Оркестр под упр. С. А. Столермана.

в) Состязание певцов. Исполн.: В. А. Никольский, В. Г. Ухов,

B. А. Войтенко, В. Звягин, А. В. Белянин. Оркестр и хор под управл. С. А. Столермана.

Отделение IV.

а) «Ария Елизаветы». Исп. П. Л. Карпова. Оркестр под упр. C. А. Столермана.

б) Сцена и ариозо «Вечерняя звезда». Исп. В. Г. Ухов. Оркестр под упр. С. А. Столермана.

в) Заключительное слово «Пути народного искусства по Вагнеру». Н. Н. Боголюбов.

г) «Нюренбергские мастеровые певцы – Мейстерзингеры». Увертюра. Исп. симфонический орк. под упр. Н. Н. Боголюбова.

II. «Обоим сон в тот вечер…»

 
                        Софии Александровне Маковельской
 
 
Обоим сон в тот вечер
Пригрезился один,
Когда о тайной встрече
Пел ангел Лоэнгрин.
 
 
И свет страны единой
Один в другом узнал, —
Куда нас лебединый
Певучий челн умчал.
 
 
Лишь в ризе белой странник
Находит Монсальват.
Плывет на зов посланник
В сияньи белых лат.
 
 
Изведав трепет чуда,
Запомните ж и месть
Пытающим, откуда
Лучится сердцу весть.
 

(24 мая 1924 Баку)

Источник текста: фотокопия автографа, полученная от С. А. и А. О. Маковельских в 1969 году.

В основе стихотворения – воспоминание о совместном слушании оперы Р. Вагнера «Лоэнгрин», которая давалась в бакинском Большом государственном театре 13 и 17 апреля 1924 года. Заглавную партию пел Л. В. Собинов[525]525
  Леонид Витальевич Собинов. Т. 2: Статьи, речи, высказывания; Письма к Л. В. Собинову; Воспоминания о Л. В. Собинове / Сост. К. Н. Кириленко. М., 1970. С. 402. Ср. письмо П. Н. Сакулина к Л. В. Собинову от 9 июня 1924 г.: «Дорогой Леонид Витальевич! От имени Общества любителей российской словесности и от себя лично не могу не выразить глубокого чувства признательности за Ваше участие в пушкинском вечере. Я сидел вместе с Вячеславом Ивановым, и мы умиленно слушали любимого певца» (Там же. С. 132). Сакулин благодарит Собинова за исполнение партии Ленского на юбилейном вечере 6 июня 1924 года, перед отъездом на который Иванов оставил памятное стихотворение С. А. Маковельской.


[Закрыть].

По дате стихотворение соположено другому воспоминанию о вагнеровском герое, в беседе с Е. А. Миллиор, датированной в ее дневнике 29 мая 1924 года:

Странный разговор – напряженный, порывистый – весь на фоне воспоминаний о Лидии Дмитриевне <Зиновьевой-Аннибал>…«Как могла Эльза спросить Лоэнгрина. Не должна была. А вы могли бы не спрашивать?..» – вопрос ко мне. Я заколебалась. Вяч. Ив. сказал, указывая на книгу Лидии Дмитр.<иевны>: «Она смогла бы, она бы не спросила». «Она была гениальная женщина»[526]526
  Миллиор Е. А. Беседы на философские темы // Вестник Удмуртского университета. Ижевск, 1995. Специальный выпуск/ Сост. Д. И. Черашняя. С. 14. (Специальный выпуск, посвященный Елене Александровне Миллиор.)


[Закрыть].

Материал публикации по своей собственной логике вернул нас к теме, получившей замечательную интерпретацию в труде Н. А. Богомолова и М. Вахтеля, который упомянут в начале этой публикации.

Н. В. Котрелев (Москва)

Возвращение к источнику:
Об автографе одного стихотворения Анны Ахматовой и его публикациях

В 1970 году вышла в свет работа В. М. Жирмунского «Анна Ахматова и Александр Блок»[527]527
  Русская литература. 1970. № 3. С. 57–82.


[Закрыть], положившая начало серьезному исследованию этой необычайно сложной темы. В заключительной части статьи было опубликовано не изданное до того времени стихотворение Анны Ахматовой «Ты первый, ставший у источника…»[528]528
  Там же. С. 82.


[Закрыть], посвященное Александру Блоку. В качестве источника публикации В. М. Жирмунский указал автограф, находящийся в фонде А. А. Ахматовой в ГПБ (фонд № 1073 в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, ныне Российская национальная библиотека – РНБ, ед. хр. 114), правда, без точного шифра рукописи. В вышедшем через пять лет после смерти ученого издании произведений Ахматовой этот текст был напечатан в разделе «Стихотворения, не вошедшие в основное собрание», а в комментарии было указано: «В рукописном плане собрания стихотворений отнесено по времени создания к Ч („Четкам“. – Н. К., О. Ф.). Демонический образ Блока предвещает позднейшие строфы „Поэмы без Героя“»[529]529
  Ахматова А. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. текста, примеч. В. М. Жирмунского; вст. ст. А. А. Суркова. Л., 1976. (Б-ка поэта: Большая сер.). С. 496.


[Закрыть]. Что касается первой части этого комментария, считаем необходимым отметить, что стихотворение упоминается не в каком-либо рукописном плане сборника (в подобном документе его было бы непросто заметить даже самому дотошному исследователю), а в кратком перечне дополнений на обороте проекта титульного листа сборника «Четки». В 1960–1961 годах Ахматова, как известно, составляла план своего первого «Бега времени» (1962–1963), зарезанного впоследствии цензурой из-за отрицательной рецензии Е. Книпович. Именно к этому предполагавшемуся изданию Ахматова сделала проекты титульных листов, на обороте которых указала, из каких изданий необходимо брать тексты стихотворений. Так, на обороте титульного листа «Четок» с эпиграфом из стихотворения Е. А. Баратынского («Прости ж навек! Но знай, что двух виновных, / Не одного найдутся имена / В стихах моих, в преданиях любовных») она записала: «Печатать по берлинскому изданию 1922–23 гг. (Алконост и „Petropolis“) убрав (так! – Н. К., О. Ф.) вздор». Эта запись сделана простым карандашом, который приблизительно можно датировать 1960–1961 годами. Далее было сделано несколько дополнений фиолетовыми чернилами, которые также можно отнести к этому периоду: «<…> прибавив 1) Земная слава 2) Как страшно… (1913) 3) В зеркале (1913) 4) Ты мог бы… (1913) 5) Проводила друга (1913)». К этому же времени относятся последние добавления, сделанные яркими синими чернилами (тонкая линия): «и Блоку 6) „Ты первый, ставший у источника…“». Чуть позже простым карандашом было приписано: «Кроме того взять из „Белой стаи“ стихи 1914 г. до войны»[530]530
  Отдел рукописей РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 100. Л. 7 об.


[Закрыть]. Относительно второй части комментария В. М. Жирмунского («Демонический образ Блока предвещает позднейшие строфы „Поэмы без Героя“») заметим, что синие чернила на обороте проекта титульного листа свидетельствуют об одновременности создания вписанного дополнения и «блоковской» строфы в «Поэме без Героя»: средства записи строфы «Это он в переполненном зале…» и вставки на обороте проекта титульного листа «Четок» «и Блоку 6) „Ты первый, ставший у источника…“» идентичны. Теми же синими чернилами сделан ряд исправлений: «И поведано чьим-то словом» – на «И его поведано словом», «Шаль воспетую…» – на «Кружевную шаль…», строчная «д» – на прописную в строке «А другой как Демон одет». Таким образом, связь стихотворения «Ты первый, ставший у источника…» и «блоковской» темы в «Поэме без Героя» сомнений не вызывает, но что чему предшествовало – сказать трудно. Возникает даже вопрос: не тогда ли, в 1960-м, было создано само стихотворение «Ты первый, ставший у источника…»?

После того как стихотворение было напечатано в серии «Библиотека поэта», оно стало входить в основные издания произведений Ахматовой. Так, например, в двухтомнике, подготовленном В. А. Черных, оно помещено в раздел «Поздние черновые редакции стихотворений 1907–1928 годов», в примечании же указано, что печатается по текстам, опубликованным в «Русской литературе» и «Библиотеке поэта» (то есть в основе – тот же автограф из ГПБ (РНБ))[531]531
  Ахматова А. Сочинения: В 2 т. / Сост., подгот. текста и коммент. В. А. Черных; вступ. ст. М. А. Дудина. М.: Художественная литература, 1990 (изд. 2-е, испр. и доп.). С. 365, 473.


[Закрыть].

В вышедшем в серии «Библиотека „Огонек“» двухтомнике, составителем которого является М. М. Кралин, стихотворение напечатано в разделе «Стихотворения разных лет», а в комментариях сказано: «Автограф (ОР и РК ГПБ, ф. 1073) – позднего происхождения; стихотворение восстанавливалось Ахматовой по памяти, вероятно, в 50-х гг. Знак вопроса после даты принадлежит автору. Характеристика Блока в этих стихах ближе к поздней ахматовской оценке его образа (ср. „С мертвым сердцем и мертвым взором…“ в „Поэме без героя“), поэтому дата „1914“ вызывает сомнение, скорее это стихотворение было переработано Ахматовой»[532]532
  Ахматова А. Сочинения: В 2 т. / Сост., подгот. текста и примеч. М. М. Кралина; вступ. ст. Н. Н. Скатова. М.: Правда, 1990. (Б-ка «Огонек»), Т. 2. С. 31, 319.


[Закрыть].

Эти сведения и трактовка М. М. Кралина в основном повторяются (возможно, заимствованы) в комментарии одного из составителей восьмитомного Собрания сочинений – Н. В. Королевой, в котором стихотворение напечатано по хронологии в первом томе Собрания: «Знак вопроса после даты – 1914 – принадлежит Ахматовой. Стихотворение восстанавливалось ею по памяти в 1950–1960-е годы и носит следы позднего осмысления Ахматовой облика Блока (особенно во 2-й строфе). Печ. по автографу РНБ»[533]533
  Ахматова А. Собр. соч. Т. 1–2. Стихотворения / Сост., подгот. текста, коммент., ст. Н. В. Королевой. М.: Эллис Лак, 1998. С. 217, 794.


[Закрыть].

Итак, во всех изданиях, где указан источник публикации стихотворения «Ты первый, ставший у источника…», таковым называется автограф, хранящийся в РНБ. И если текст стихотворения совпадает во всех перечисленных публикациях (с некоторыми разночтениями в знаках), то разнообразие датировок удивляет как исследователей, так и читателей. В. М. Жирмунский датирует стихотворение «Между 1912–1914», В. А. Черных – «<1914?>», М. М. Кралин и Н. В. Королева – «1914?».

Каковы же текст и дата в самом автографе стихотворения?

После опубликования в 2006 году в «Ахматовском сборнике» фотокопии подлинника[534]534
  «Я всем прощение дарую…»: Ахматовский сборник/ Сост. Н. И. Крайнева. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2006. (UCLA SLAVIC STUDIES. New Series. Vol. V.).


[Закрыть] (в качестве иллюстрации к статье В. В. Мусатова) обнаружилось, что все издатели несколько вольно обошлись не только с датировкой: в автографе – «1910-ые годы» (пометы или уточнения отсутствуют), но и с самим текстом: в строке «Тебе отчитанных минут» во всех изданиях без пояснений слово отчитанных заменено на отСчитанных. Когда мы попытались обратить внимание специалистов на этот факт (например Р. Д. Тименчика, М. Б. Мейлаха и др.), они уверенно характеризовали слово отчитанных в автографе как описку Ахматовой. Однако даже если не считаться с тем, что данная запись – единственный известный текст стихотворения, не имеющий дубликатов и вариантов в ее рукописном наследии, корректировка публикаторов не кажется нам убедительной (тем более что никто ее и не обосновывал). Попытаемся самостоятельно понять логику сторонников версии «описки».

Однозначность трактовки (и, соответственно, правки[535]535
  Мы не знаем, впрочем, сознательно ли В. М. Жирмунский изменил слово или он именно так прочел автограф в силу автоматизма восприятия. Неизвестно также в ряде случаев, видели ли другие публикаторы архивную рукопись или перепечатывали стихотворение «по Жирмунскому».


[Закрыть] ахматовского текста) основана, по сути дела, на автоматизме восприятия – всеобщей «угадываемости» смысла, заданного темой смерти. Степень предсказуемости здесь особенно высока, поскольку смысл при таком прочтении базируется на устойчивых выражениях «минуты / часы / дни сочтены» и «отмеренные годы жизни». Однако такое качество, как «угадываемость», предсказуемость элементов структуры, свойственно, как показал Ю. М. Лотман, нехудожественным и эпигонским текстам – «в художественном тексте этого не наблюдается: степень „неожиданности“ в следовании элементов или же приблизительно одинакова, или даже возрастает к концу <…>»[536]536
  Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Лотман Ю. М. Об искусстве. СПб., 1998. С. 81.


[Закрыть]. Таким образом, «отсчитанные минуты» просто лишают финал стихотворения индивидуальной образности, переводя его на уровень банальности (всеобщности) естественного языка.

Что касается датировки В. М. Жирмунского, ясно, что время написания стихотворения он определяет как промежуток между выходом первого и второго сборников; В. А. Черных, по-видимому, руководствовался теми же соображениями, но, заключив дату в угловые скобки, тем самым указал, что она поставлена не Ахматовой, а публикатором. Заявления же остальных публикаторов о том, что дата «1914» и знак вопроса после года якобы принадлежат Ахматовой, заставляют сильно усомниться в качестве подготовленных ими изданий.

Сам автограф стихотворения записан простым карандашом с характерным грифелем на отдельном листе тонкой желтоватой бумаги формата А4. В архиве Ахматовой в Отделе рукописей РНБ подобных листов немного, а запись отличается от большинства других записей карандашом, хотя данное средство записи чаше всего бывает трудно идентифицировать. Мы обнаружили несколько листов похожей бумаги, на которых записи сделаны похожим карандашом[537]537
  Отдел рукописей РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 99. Л. 9, 12, 13.


[Закрыть]. Это, по всей видимости, план книги и опять же проект титульного листа сборника Ахматовой «Стихотворения», который подготавливался ею в 1960-м, а вышел в свет в 1961 году[538]538
  Стихотворения. 1909–1960. М., 1961.


[Закрыть]. На проекте титульного листа сборника первоначальная дата «1960» исправлена на «1961». Таким образом, мы имеем еще одно подтверждение о времени восстановления (а возможно, и создания – здесь мы согласны с мнением М. М. Кралина и Н. В. Королевой о «позднем происхождении» и «позднем осмыслении») стихотворения «Ты первый, ставший у источника…» как 1960 годе (кстати, 80-летие со дня рождения Блока).

Почему Ахматова в перечне не указала к нему даты, а просто поместила между стихами с точной датировкой – 1913 – и стихами 1914 года «до войны» из «Белой стаи»? Возможно, все дело в поправке на новый стиль, тогда стихотворение относится к концу 1913 ст. ст. – началу 1914 н. ст. (вскоре после ее визита к Блоку 15 декабря 1913 года по ст. ст.). Но скорее всего, точной даты Ахматова просто не помнила (ведь между первичным текстом – если он действительно был создан в 1910-е годы – и известной нам записью пролегают четыре с половиной десятилетия), и память автора должна была опираться на некоторые значимые в контексте отношений с Блоком события, что опять отсылает к концу 1913 – началу 1914 года: встречи, обмен визитами[539]539
  Ответный визит Блока, впрочем, состоял в том, что он принес надписанные книги и «передал <их> дворнику», но это действительно был период высшего напряжения человеческого и поэтического диалога Блока и Ахматовой. См. об этом подробно: Мусатов В. В. «В то время я гостила на земле…». Лирика Анны Ахматовой. М., 2007. С. 126–153.


[Закрыть], письмами и стихотворениями.

Мифические сведения комментаторов о том, что знак вопроса после даты (1914) «принадлежит Ахматовой», проникли и в научные исследования, но, на наш взгляд, даже подтверждение подобного факта ничего не изменило бы в восприятии текста. В нем действительно угадываются две цитаты из стихов Блока 1914 года (строка «Но годы страшные пройдут» отсылает к блоковскому «Мы – дети страшных лет России»[540]540
  «Рожденные в года глухие…» // Аполлон. 1914. № 10.


[Закрыть], ср. там же – «испепеляющие годы», а тайный холод в последней строке – трансформированная цитата из послания «О, нет! не расколдуешь сердца ты…», написанного Блоком в день визита Ахматовой: «Но есть ответ в моих стихах тревожных: / Их тайный жар тебе поможет жить»[541]541
  Стихотворение опубликовано в третьем выпуске альманаха «Сирин» (см.: Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М., Т. 3. С. 551) в марте 1914 года (см.: Летопись литературных событий в России конца XIX – начала XX в. (1891 – октябрь 1917). Выпуск 3 (1911 – октябрь 1917). М., 2005. С. 312). Возможно, Ахматова прочла его именно тогда, поскольку дарственная надпись Блоку на «Четках» («От тебя приходила ко мне тревога / И уменье писать стихи») воспринимаются как отклик на финал блоковского послания («Но есть ответ в моих стихах тревожных»).


[Закрыть]), но, как точно заметил В. В. Мусатов, «скорее всего <,> Ахматова позже всего лишь „записала“ то, что отчетливо поняла в Блоке в 1914 году. Это – стихи не столько 1914 года, сколько „о 1914 годе“»[542]542
  Мусатов В. В. «В то время я гостила на земле…». С. 162. Книга В. В. Мусатова не была им завершена, опубликована посмертно практически без редакторской правки, со свойственными черновой рукописи погрешностями, но это не умаляет ее научной ценности.


[Закрыть].

Итак, при истолковании стихотворения мы предлагаем опираться на текст автографа – со строкой «Тебе отчитанных минут» и двойную датировку – «10-ые годы», <около 1960-го>; при этом особое внимание следует уделять событиям и стихам обоих поэтов конца 1913–1914 года.

Из всех значений глаголов отчитать/отчитывать в ахматовском тексте, на наш взгляд, «работают» два: 1) прочитать что-то кому-то – с коннотациями исполнения некой обязанности или ответа перед кем-то (т. е. собственно отчета); 2) «исцелить чтеньем Евангелий или заклинательных молитв» (В. И. Даль); отчитывали обычно больных, бесноватых и только что умерших (в последнем случае речь шла, разумеется, о спасении души).

Относительно первого значения – трудно представить, чтобы Ахматова, будучи у Блока, не читала ему своих стихов (хотя нигде об этом не упоминается). Но даже если исключить подобное предположение, ее записные книжки однозначно свидетельствуют о том, что Блок воспринимался ею в конце 1913 года как мэтр[543]543
  См. воспоминания о совместном выступлении осенью 1913 года: «Я взмолилась: „А<лександр>А<лександрович> я (так! – Н. К., О. Ф.) не могу читать после Вас“. <…> В это время он был уже знаменит» // Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). М.; Torino, 1966. С. 621 (далее – Записные книжки, с указанием страницы).


[Закрыть] и что она даже в 1965-м прекрасно помнила свои немногочисленные чтения стихов «при Блоке»[544]544
  См. предыдущую сноску, а также: Записные книжки. С. 745.


[Закрыть]. В собирательном «мы» нет противоречия: многие держали своеобразный экзамен перед «величайшим европейским поэтом» или исповедовались перед «человеком-эпохой»[545]545
  Записные книжки. С. 80.


[Закрыть] – см., например, воспоминания Е. Ю. Кузьминой-Караваевой[546]546
  Кузьмина-Караваева Е. Ю. Встречи с Блоком (К пятнадцатилетию со дня смерти) // Елизавета Кузьмина-Караваева и Александр Блок. СПб., 2000. С. 109–110.


[Закрыть].

«Тайный холод» в контексте последней строки автографа – сильное душевное волнение и страх, как их нередко ощущает лирическая героиня Ахматовой, ср.: «Так беспомощно грудь холодела…» («Песня последней встречи»), «холодная дрожь» («Мелхола»), «О, сколько раз вот здесь я холодела / И кто-то страшный мне кивал в окне» («При музыке») и др. Сковывающий холодом страх – это нередко знак опасного приближения к границе жизни и смерти, к демоническому миру призраков, от которых надо «освободиться чтением», т. е. отчитаться (В. И. Даль[547]547
  Ср. пример, приведенный В. И. Далем: «Нечистый привиделся, насилу отчитался от него!»


[Закрыть]) молитвой, что и делает героиня-автор в «Поэме без Героя»: «Но… / Господняя сила с нами! <…> И я чувствую холод влажный, / Каменею, стыну, горю…»; первоначальный текст – «Холодею, стыну, горю»), И в стихотворении «Ты первый, ставший у источника…» вполне уместно это значение – молитвой освободиться от «измучившего» мертвого взора полуношника. Однако в Блоке Ахматова видела не только демоническую, но и серафическую природу (что отмечается почти всеми исследователями данной темы) и даже назвала его как-то «типичным падшим ангелом»[548]548
  Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. М., 1997. Т. 1. С. 456.


[Закрыть], потому не менее важно значение исцеляющей молитвы, спасительной не для себя, а для другого.

В. В. Мусатов в стихах Ахматовой «об инфернальном двойнике Блока» отмечает «логику превращения старика в молодого („мертвого“ в „живого“)»[549]549
  Мусатов В. В. «В то время я гостила на земле…» С. 208.


[Закрыть], и преображение это происходит на пороге смерти. Александр Блок в упоминаемом выше стихотворении «О, нет! не расколдуешь сердца ты…» включал адресата послания (а в этом адресате Ахматова, учитывая дату написания, не могла не видеть себя) в сюжет своей «человеческой» смерти и посмертного существования («И тень моя пройдет перед тобою / В девятый день и день сороковой…»). Одно из звеньев этого сюжета – отчитывание покойника: «Все будет сном: что ты хоронишь тело, / Что ты стоишь три ночи в головах». Три ночи читали над умершим молитвы во спасение его души; наиболее яркий (а в чем-то и близкий блоковской теме у Ахматовой) литературный пример этого сюжета дан в гоголевском «Вие». Панночка-ведьма ждет исцеления от того, кому известна ее страшная тайна: «Никому не давай читать по мне, но <…> привези бурсака Хому Брута. Пусть три ночи молится по грешной душе моей. Он знает…». В «Вие» можно увидеть один из многих литературных источников некоторых черт образа Блока в творчестве Ахматовой. Вот описание мертвой панночки: «Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. <…> Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. <…> Ведьма! – вскрикнул он <…> и стал читать свои молитвы». Добавим сюда ощущение Хомы, когда несут покойницу в церковь (он «чувствовал на плече своем что-то холодное, как лед»), железное лицо Вия[550]550
  В восьмитомном собрании сочинений Ахматовой комментатор соотнесла образ Железной Маски из «Поэмы без Героя» как с этой гоголевской деталью, так и с блоковской строкой «Ты – железною маской лицо закрывай…». См.: Ахматова А. Собр. соч. Т. 3. Поэмы. Pro domo mea. Театр / Сост., подгот. текста, коммент. и ст. С. А. Коваленко. М., 1998. С. 584.


[Закрыть] и мотив опасного, губительного взгляда, повторяющийся в «блоковских» стихотворениях Ахматовой[551]551
  См. об этом: Черных В. А. Блоковская легенда в творчестве Анны Ахматовой // Серебряный век в России. М., 1993. С. 292. Мусатов В. «В то время я гостила на земле…» С. 132–133.


[Закрыть].

Безусловно, «религиозное беспокойство о судьбе Блока»[552]552
  Мусатов В. «В то время я гостила на земле…» С. 211.


[Закрыть] чувствовала не одна Ахматова[553]553
  Е. Кузьмина-Караваева тоже вспоминает «свою молитву о нем»: «У России, у нашего народа родился такой ребенок. <…> такой же мучительный, как она. <…> и мы должны его спасти <…> Как его в обиду не дать – не знаю <…> не своей же силой можно защитить человека» // Кузьмина-Караваева Е. Ю. Встречи с Блоком. С. 116.


[Закрыть] (хотя собирательное «мы» при обращении к «человеку-эпохе» вряд ли требует обоснования). Тем не менее П. Н. Лукницкий свидетельствует (с ее слов), что, «когда умер А. Блок, у АА не было ощущения беспокойства за него <…>»[554]554
  Лукницкий П. Л. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. II. 1926–1927. Париж – М., 1997. С. 244.


[Закрыть]. Действительно, в стихах Ахматовой 1921 года видна спокойная даже не вера, а уверенность в том, что «заступницей» поэта является сама Пресвятая Богородица – см. «А Смоленская нынче именинница…» (в первоначальном варианте: «Ах, Смоленская нынче именинница…» с заглавием «28 июля 1921») – о похоронах Блока, а также стихотворение, написанное на девятый день его смерти «Не чудо ли, что знали мы его…» (в некоторых публикациях «Не странно ли…»): «И Пресвятая охраняла Дева / Прекрасного Поэта своего». Именно этот поворот блоковской темы позволяет понять первую строку стихотворения «Ты первый, ставший у источника…».

О каком источнике идет речь? Мы думаем, что это отсылка к Апокалипсису, где говорится о тех, «которые пришли от великой скорби» (ср. в «А Смоленская нынче именинница…»: «Наше солнце, в муке погасшее»): «За это они пребывают ныне перед престолом Бога <…> Они не будут уже ни алкать, ни жаждать <…> Ибо Агнец <…> будет пасти их и водить их на живые источники вод <…>» (Откр. 7:14–17). Среди книг с дарственными надписями, полученных Ахматовой от Блока в январе 1914 года (надписи датированы 1913-м), были и «Стихи о Прекрасной Даме», где стихотворению «Верю в солнце завета…» предпослан эпиграф из Апокалипсиса: «И Дух и Невеста говорят: прииди». Призыв этот имеет прямое отношение к теме благодатного обновления после смерти – обновления, исходящего от того самого источника, от «чистой реки воды жизни, светлой, как кристалл»: «И Дух и Невеста говорят: прииди! <…> Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» (Откр. 22:1, 17). Неслучайно на странице автографа за стихотворением «Ты первый, ставший у источника…» следует еще один «восстановленный» текст с той же датировкой («10-ые годы»): «Кому-то желтый гроб несут, / Счастливый кто-то будет с Богом <…>».