Текст книги "Теория культуры"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 47 страниц)

Символический капитал накапливается в различных областях интеллектуальной деятельности. Так, например, математический капитал вырабатывается на основе высокой математической культуры агента, социологический капитал – на основе солидных познаний и длительной практики в сфере социологии. Художественный капитал создается талантом и творчеством художника и выступает как проявление художественной ценности. Он способен как к бурному росту, так и к неожиданному падению, поскольку стоимость произведений искусства не определяется общим законом стоимости. Цены на художественные произведения слагаются из многих составляющих, а потому предсказать величину символического капитала в данном случае невозможно.

Обладание символическим капиталом позволяет «преодолеть порог вхождения» в соответствующее поле, создает возможность обладателю быть относительно автономным по отношению к давлению общества. «Право входа» становится препятствием для профанов, защитой элитарных привилегий, обособленности интеллектуальной группы от массы. «Порог вхождения» выступает как разлом складок, граница элитарности.

Бурдье при этом задает популистский, на наш взгляд, вопрос о возможности не только «входа в интеллектуальный мир, но и выхода из него»: как защитить условия элитарной деятельности по созданию специализированного продукта творчества и не нарушить демократии?

Используемое в современной литературе понятие «границ» культурного развития не дает полного объяснения процессам, происходящим внутри культуры, пронизанной силовыми полями и складками иных, чуждых или родственных культурных традиций. В связи с размытостью представлений о структурах внутрикультурного строения представление о границах утрачивает свою определенность. Понятие «порога культуры»[428]428
  Суворов Н. Н. К вопросу о понятии «порог культуры» // Образ современности: этические и эстетические аспекты: Материалы всероссийской конференции 21 октября 2002 г. СПб., 2002. С. 179–181.


[Закрыть] восполняет эту теоретическую лакуну и может использоваться в его синхронном и диахронном значении. Так, внутри, русской культуры конца ХХ – начала ХХ1 в. можно обнаружить существование многих культурных традиций, которые между собой не смешиваются, например, старославянской, немецкой, буддийской, сдерживаемых культурными порогами. В современной культуре существуют многие субкультуры, обладающие самобытностью, внутренним стремлением к саморазвитию. Молодежная культура также обладает ярко выраженной самодостаточностью и не стремится к смешиванию с другими культурными слоями и традициями. Всякая культурная среда создает непременный заслон против проникновения в нее.

Национальные культурные традиции могут быть как результатом последних миграций, так и устойчивыми ограничениями культурной определенности, идущими из прошлых веков. Новые культурные образования находятся «за порогом» господствующей культуры. Понятие «культурный порог» не означает снижения культурного веса «других» культурных традиций, но предполагает их принципиальное неслияние в нечто единое.

Диахронное значение понятия «порог культуры» спонтанно используется в научных исследованиях, поскольку временные культурные ограничения традиционно присутствуют в любых культурологических изысканиях. Речь идет об осознании и объективации именно границ и пограничных состояний. Так, не всегда ясны в истории культуры ХХ в. границы и временная определенность такого явления, как «авангардная культура», поскольку авангардные тенденции своими складками пронизывают все культурное поле ХХ в.

Если складка и ризома характеризуют межкультурные связи, переходы и процессы взаимопроникновения ценностей и традиций и отражают релятивизм посткультурного развития, его «центробежность», то «порог культуры», напротив, выступает характеристикой качественной определенности и относительной стабильности, присущих культурным процессам, – их «центростремительность». Преодоление «порога культуры» осуществляется в процессах перевода ценностей из одних «культурных координат» в другие, перекодирования их понятийного и субстратного содержания, переоценке региональной ограниченности и адаптации к новым условиям. Ценности иной культурной среды, чтобы стать имманентными субъективному сознанию, должны войти в образ жизни, «пропитать» своим «ароматом» субъективное мировосприятие. Так, европейские туристы, знакомящиеся, например, с арабской экзотикой, воспринимают ее как явление иной культуры, но не как ценности жизни.

Преодоление «порога культуры» осуществляется в межкультурном диалоге, который редко бывает равноправным. Культурные традиции обладают различной степенью «красноречия» и умением убеждать. На результаты диалога активно влияет «авторитетность» культуры, играющей ведущую роль в диалоге. Понятно, почему в межкультурном диалоге главный голос принадлежит, как правило, европоцентризму. Таким образом, сам межкультурный диалог нуждается в типологии.

Преодолевать «порог культуры» можно в различном темпе: плавно переходить с одного уровня на другой или «перешагивать, перепрыгивать» через культурные ступени. Темпоральное освоение межкультурного пространства осуществляется в индивидуальном опыте, зависит от степени подготовленности субъекта, трансформирующего свою культурную принадлежность, умения читать культурные тексты. Понятие «порога культуры» создает благоприятный эвристический климат проведения многих понятий культурологии сквозь культурные слои и страты. Подобная методология будет основываться, с одной стороны, на сохранении определенности понятия, его основного смысла и значения, с другой – на изменении его содержания под воздействием конкретного материала изучаемой культурной среды, в которую данное понятие окунается. Практически это может осуществляться как «культурная фильтрация» понятий, переходящих из одной культурной среды в другую.

Существование элитарного и массового сознания в пространстве единой культурной среды также разделено порогом, акцентирующим принципиальную несхожесть и принадлежность к различным сферам. Так, элитарное сознание, несмотря на внешнюю отчужденность и известный снобизм, чутко реагирует на вкусы и моду, распространенные в массовом сознании и поведении. Для элиты эти формы мышления и поведения важны как точки отсчета, как «простейшие формы» современности, поскольку масса может существовать только во временном потоке. Историческое время для массового сознания неприемлемо и непонятно. Для элитарного сознания, напротив, свойственно преодолевать хронотоп современности. Ценности массового сознания интерпретируются и преломляются в свойственной элитарной культуре традиции всеобщего отвлечения и семантического опосредования, могут принимать шаржированные и карикатурные формы.

Массовое сознание также преодолевает пороговые границы элитарного поля, пытается освоить элитарные ценности, которые сводятся к выяснению смыслов и статусов престижности и материальной состоятельности. Массовое сознание не видит смысла в необходимости повседневного умственного труда и не верит в нее. В смысловой ряд интеллектуальной культуры вторгается ее упрощенная интерпретация, искажающая и адаптирующая культурные тексты до символов удовольствия и материального благополучия. Смыслы интеллектуальной элитарности подменяются социальными штампами врожденной аристократии или властной элиты либо же сводятся к устойчивому набору странностей поведения интеллектуала–одиночки.

Обладание символическим капиталом позволяет вырваться из складок массового конформизма и выработать на его основе независимое элитарное индивидуальное самосознание. Обладание символическим капиталом создает основу личностного самосознания, иного и чуждого по отношению к сознанию массы. Характер габитуса (этот термин, т. е. совокупность внешних признаков, внешний вид (человека, животного, растительного организма, кристалла) может употребляться в отношении символического капитала), обусловливает особенности символического капитала, с помощью которого можно определить природу некоторых форм элитарного поведения. Так, понимание элитарной «иллюзии» научного интереса, т. е. такого интереса, который в сравнении с другими его формами выглядит как незаинтересованный и бескорыстный. «Чистый», бескорыстный интерес есть интерес к незаинтересованности, форма интереса, которая признается в любой экономике символического производства, этой антиэкономической экономике, где до некоторой степени именно незаинтересованность приносит выгоду.[429]429
  Социоанализ Пьера Бурдье. М., 2001. С. 6.


[Закрыть] Как известно, наиболее продуктивными в экономическом аспекте были как раз чистые, «незаинтересованные» исследования.

Индивидуальные стратегии агентов внутри элитарного поля неоднозначны, двойственны, являются одновременно заинтересованными и незаинтересованными, поскольку порождены своего рода «интересом к незаинтересованности» и могут быть описаны противоположным способом. Индивидуальные складки агента могут совпадать со складками социальной группы, но часто образуется складчатая поверхность, идущая вразрез с общими устремлениями. Складки образуют сгиб, который «завязывается в узел», выступающий на складчатой поверхности поля как автономное образование. Узелки поля создают ребристую поверхность, затрудняющую слаженность, пластичность общих процессов. Информационные потоки «запутываются» в неоднородной «ткани» поля и утрачивают свою эффективность. «Излишняя узелковость» приводит поле к распаду, к имплозивной трансформации. Поле покрывается «бугорками», препятствующими продуктивному взаимодействию, и «рвется», создавая «обрывки» – локальные полевые структуры. Личность проявляет себя и как свободная и обособленная, и как включенная в различные сообщества. Элитарное сознание то выступает как носитель элитарной интеллектуальности, то начинает идентифицироваться с массой. По словам Делеза, «бесконечная серия искривлений и инфлексий и есть мир, а весь мир включен в душу с какой–либо точки зрения».[430]430
  Делез Ж. Складка. Лейбниц и барокко. С. 44.


[Закрыть]

Для Бурдье объективность – предмет интеллектуальной конвенции. По его мысли,

объективная реальность, на которую все явно или неявно ссылаются, в конечном счете представляет собой только то, что согласны считать таковой исследователи, включенные в поле в данный момент времени, и проявляет себя лишь посредством представлений, которыми ее наделяют те, кто взывает к ее суду.[431]431
  Социоанализ Пьера Бурдье. С. 62.


[Закрыть]

Таким образом, полевая структура – лишь концептуальная точка зрения, позволяющая с известной долей вероятности объяснить реальные и символические процессы. Как отмечает И. Пригожин, «активное вопрошание природы есть неотъемлемая часть ее внутренней активности».[432]432
  Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса… С. 265.


[Закрыть]

Элитарное поле порождает спектр поисков в проблемных ситуациях неоднозначных решений и подразделяется на ряд самодостаточных элитарных полей, таких как поле журналистики, науки, искусства, литературы.

Одним из наиболее активных полей посткультуры выступает журналистика, имеющая два полюса. На одном находятся наиболее «чистые», относительно независимые от власти представители профессии, на другом – наиболее зависимые от всех видов власти, коммерчески ангажированные агенты поля. В исследованиях этого поля наблюдается тенденция все большего навязывания своих требований остальным полям – политике, философии, и особенно полям культурного производства. При этом отмечается, что поле журналистики наименее автономно. Обрабатываемая и распространяемая информация СМИ заимствуется из иных полей и сфер занятий. Вездесущие журналисты собирают острую информацию, способную заинтересовать читателей газет и зрителей телевидения. Складки журналистского поля тянутся, как корни растений, в разные стороны практики. Деятельность журналиста выглядит элитарным занятием, связанным с интенсивной интеллектуальной деятельностью, на деле же она находится в полной зависимости от аудитории. Публика оказывает определяющее влияние на поле журналистики, которое все более подчиняется самой массовой своей форме – телевидению. Постепенно происходит перерождение поля: не журналистика формирует массовое сознание, а, наоборот, массовое сознание, ожидающее «нужной» информации, формирует журналистику. В поле идет постоянная борьба и конкуренция за приоритет подачи ожидаемой информации – главного носителя журналистской ценности. Громадное влияние на журналистику оказывает также политика, способная подчинить СМИ.

Острая конкуренция, присущая посткультуре, выступает условием свободы и оказывает обратное влияние на поле культурного производства, испытывающего постоянное коммерческое давление. Следствием этого выступает унификация, цензура и тенденция к консерватизму.

Иными по своей природе являются поля науки, искусства и философии, выступающие замкнутыми микрокосмами. По словам Делеза, «истинная цель науки – это создание функций, истинная цель искусства – создание чувственных агрегатов, а цель философии – создание концептов».[433]433
  Делез Ж. Переговоры 1972–1990. С. 160–161.


[Закрыть] Функции, агрегаты и концепты существуют в элитарном поле культуры и вступают в отношения взаимного «резонанса».

Поле науки является обособленным социальным миром, включающим концентрацию власти, капитала, монополизацию, интересы и конфликты. Именно научное соперничество в среде ученых производит специфическую форму интереса, кажущегося незаинтересованностью в сравнении с обыденными интересами массового сознания, например, интереса к власти, к деньгам. И в результате удовлетворения «чистого» интереса осуществляется производство символического капитала науки. Интересы и капиталы пересечены паутиной складок, закрепляющих их реальные взаимоотношения.

В научном поле наблюдаются два вектора: 1) стремление к накоплению знаний;2) стремление к получению специфических навыков, связанных со стремлением к признанию, созданию научной школы, с желанием создать себе имя. Научная компетенция фиксируется как символический капитал, существующий наподобие финансового капитала. Он может концентрироваться по мере накоплений знаний и творческого опыта, но может также превратить своего адепта в банкрота в случае, например, излишнего упорства в отстаивании сомнительной теории. Авторитет символического капитала находится в зависимости от работы СМИ, от научно–популярной литературы, которые способны популяризировать деятельность и научные открытия ученого. Однако истинный авторитет символического капитала определяется только в непосредственной среде действия этого капитала – в среде профессионалов. Высший вид оценки символического капитала – это признание коллег.

Между тем интеллектуальная собственность способна выступать как «инструмент принуждения», поскольку «истина» в той или иной форме знания может навязываться властью, самостоятельными структурами «языковых игр», которые заставляют предпочитать одни научные метафоры другим, ставят в зависимость от аргументов символических и риторических стратегий. Действительно, складчатые структуры власти способны переходить в складки научного поля и наоборот. Однако власть хотя и редко, но прислушивается к мнению ученых. Бурдье справедливо отмечает, что уровень авторитетности науки находится в обратной зависимости от ее близости к власти. Этот тезис подтвердился непосредственными исследованиями, указавшими на падение авторитета университетских профессоров, которые участвуют в деятельности властных структур.

Поле научной культурной среды обладает специфической внутренней цензурой, создающей определенность полевых границ, и тем самым обозначает границы научной элиты. По словам Ж. Делеза, закон экстремального состояния материи требует максимума материи для минимума протяженности. Поэтому наука представляет собой «борьбу с хаосом», а хаос, в свою очередь, – средство борьбы против «мнений».[434]434
  Делез Ж., Гваттари А. Что такое философия? С. 262.


[Закрыть] Цензура поля вырабатывается в процессе обособления в социальной среде для сохранения своей чистоты.

Взаимодействие полевых сред развивалось в процессе культурной эволюции. Их специфические возможности накладывают отпечаток на агентов поля точно так же, как вид искусства задает границы творчеству художника в избрании материала и системы образности. Между тем поле научной элиты пересечено множеством складок, уводящих в специальные, пограничные области деятельности. «Проблема не в том, как завершить складку, но в том, как ее продолжить, пересечь ею потолок, устремить ее в бесконечность».[435]435
  Делез Ж. Складка. Лейбниц и барокко. С. 63.


[Закрыть] Складка, по мысли Делеза, не только затрагивает все виды материи в разных масштабах, с разной скоростью и сообразно разным векторам, но еще порождает и определяет «форму». Искусственное формирование складок – это художественно–технический дизайн.

Иным полем является инженерное творчество, связанное с процессами непосредственного производства. Следовательно, инженер–дизайнер производственной среды, создатель «формы» жизнедеятельности моделирует деятельность непосредственных производителей, как правило, людей массы. Конструируя агрегаты, он конструирует процессы их производства, рабочие места и связанное с этим разделение труда. Инженер–дизайнер моделирует среду, формирует природу и характер складчатой поверхности, ее разломы, сгибы и лабиринты, формирует пространство социальной жизни и мироощущение агентов. В творческом процессе инженера складчатая поверхность находит свою проекцию в предметном мире вещей и механизмов.

Поле научной элиты в условиях посткультурного развития характеризуется постепенным увеличением «порога вхождения», требует от агентов высокого уровня подготовленности и креативности, приводит к уменьшению противоречий между конкурентами, усреднению активности научных стратегий, замене больших периодических революций множеством мелких постоянных революций, свободных от политических и иных внешних причин. Поле обладает иерархией, распределяющей агентов по «степеням вхождения». Пороговые уровни отделяются складками. Складки поля – это не только линии внутренних связей, но и границы порогов.

Реальное научное поле в условиях посткультуры обретает устойчивый консенсус в определении объекта «научного спора», без вмешательства религиозных, философских и политических критериев. Складчатая поверхность научного поля выделяется своей определенностью, сгибы складок определяют четкие границы, несмотря на подвижный характер изгибания периферии. Для сознания научной элиты характерно, по словам Г. Башляра, «постоянное усилие по десубъективации». Ученый, исследователь объекта, сам склонен быть пронизан объектными складками, раствориться в поле своего исследования. Ученые склонны, если предоставляется возможность, ставить эксперименты на себе, поскольку стремятся любым путем достигнуть объективной истины.

Поле политики, так же как и поле науки, претендует на элитарность, однако избранность политика определяется безликим мнением массы, которая, по словам Бодрийяра, находит в политике свое собственное отражение.

Принципом политического поля становится мобилизация людей через внушение им предложенных принципов политического видения. Искусственное навязывание видения и определения мира, а также социального поведения, выступает как акт мобилизации определенных социальных отношений и массовых энергетических сил. Политическое поле основано на символическом насилии. Складчатая поверхность политического поля не является самодостаточной, но имеет тенденцию расходиться веером от силового центра и опутывать множеством мелких складок периферию. Политическое поле, подобно паутине, не способно самостоятельно существовать в социальном пространстве без крепкого утверждения во всех иных полях. Ему необходимо прикрепиться к прочным стенкам пограничных ему полей. Его сила и устойчивость заключены именно в крепости внешних складок, которым передается силовая инфлексия. Поле политики не обладает самодостаточностью, поскольку аккумулирует внешнюю энергетику (науку, искусства, журналистику), а также энергетику массового сознания и не относится к элитарной культуре, поскольку существует благодаря освоению складок, идущих в политику от других полей. Между политикой и внешними полями нет разлома, свидетельствующего о самодостаточности, но есть плавный переход складчатого пространства, забирающего внешнюю энергию и симулирующего творческую активность.

Каждая творческая среда культивирует индивидуальное творчество, поскольку только творческая личность способна создавать новый продукт. Особенности творческого процесса оказывают определяющее влияние на специфику поля искусства, существовать в котором «значит различаться». Это свойство отчасти роднит художника и политика. Как в искусстве, так и в политике нет ничего более опасного, чем сходство, растворяющее агента в тождестве с Другим. Отдельность агентов поля искусства придает ему невиданную энергетику, что позволило Делезу назвать искусство «складкой силы». Но основа силы художественной деятельности заключается в оригинальном творческом процессе, «в учреждении модусов существования или изобретения новых возможностей жизни», чего нет у политика, прикрепленного складками к массовому сознанию и создающего симулякры. Если символический капитал художника основан на «незаинтересованном интересе», то подобный капитал политика весьма заинтересован и основан на подчинении общественного мнения.

Поле искусства определяется не только внутренней дифференциацией творческих потенциалов агентов, но также высоким уровнем свободы. Со времени Кватроченто художники добились свободы, например, в выборе цвета и композиции. Даже если существовала сюжетная зависимость (например, в Академической школе живописи), то многие моменты исполнения произведений были произвольны.

Постмодернистское поле искусства обладает небывалой автономией и свободой. Это объясняется характеристикой эмоционально–образного базисного статуса посткультуры. Лиотар характеризовал эмоционально–образные состояния, возникающие в практике современного искусства, как свободные «интенсивности» с постепенным «угасанием аффекта».

На смену произведениям классической эпохи приходят, по мысли Ф. Джеймисона,[436]436
  Jaimison F. Postmodernism or The Cultural Logic of Late Capitalism. London; N. Y, 1991. P. 17.


[Закрыть] концепции практик, дискурсов и текстуальных игр, номинированных как произведения искусства. Глубинные пласты художественных смыслов заменились множественностью поверхностей, или интертекстуальностью. Постмодернистское художественно–культурное производство (творчество) обращено к созданию фрагментов, различных практик создания беспорядочного, отрывочного, разнородного, случайного, мозаичного. По мнению Ф. Джеймисона, постмодернистский видеоарт демонстрирует практически полный отказ от воплощения функционального времени, разрушает границы временного измерения, превращаясь в «тотальный поток» без перерывов в показе событий и временных фиксаций. Образный строй видеоарта предстает как малосвязанные «фрагменты в полете», как своего рода чистая и пустая длительность, в противоположность модернистскому произведению, оценивающему и создающему новые формулировки культурного опыта. Чтобы проанализировать какой–либо фрагмент постмодернистского артефакта, необходимо, по словам Ф. Джеймисона, «совершить акт вины теоретического насилия».[437]437
  Jaimison F. Reading Without Interpretation: Post–modernism and the Video–Text // The Lingvistics of Writings. Manchester, 1987. P. 208.


[Закрыть] Отечественные локальные видеофестивали подтверждают общие оценки постмодернистских видеотекстов как искусственно блокированных внутренних последовательностей, но выступающих в виде законченных фрагментов виртуальной реальности. Видеознаки отрываются от своих референтов, становясь замкнутыми системами специального, понятного немногим видеоязыка, например, использующего следы предметов или их теней для реконструкции события.

Художник демонстрирует только видимость, поверхность, произвольный симулякр. Таким образом, складки художественной структуры, оборванные на периферии, устремляются к центру. Складчатая структура произведения останавливается на изломе содержания, векторы поля, изгибаясь на периферии, возвращаются к своим истокам. Эстетическая энергия, не находя привычного выхода, замыкается, подготавливая неуправляемый, перманентный взрыв. Спровоцированная перцепция зрителя направляется установкой на актуальность, отсекая культурные архетипы и метанарративы. Фон принятых посткультурных ценностей акцентируется текстом произведения и разрешается в субъективном художественном поле.

С одной стороны, творческие практики выстраивают своей идеальной моделью, по мнению Делеза и Гваттари, шизоидное сознание, отмеченное многочисленными разломами складок означаемого. Отдельность и разорванность сферы означаемого сопровождается парадоксальным возникновением значения, которое порождается в процессах связи одного означающего с другим означающим (от лабиринта к лабиринту, от узелка к узелку). Производство значений утрачивает четкий выход к реальной, социально обусловленной практике. Самодостаточность художественного производства превращается в аутизм. Складки постмодернистской художественной деятельности упираются в пограничный разлом.

С другой стороны, реальность рассматривается подобно хаосу – мир становится одновременно фактическим, разнородным и хаотическим. Цель художественной практики – преднамеренное создание текстового хаоса. Следовательно, одной из главных метафор постмодернистского искусства является руина, которая служит дополнительным подтверждением тезиса Делеза о близости посткультуры и барокко. Как известно, людей барочной культуры особенно интересовали развалины и руины древних построек. Может быть, в этом интересе выражались пресыщенность, стремление препарировать тело культуры, интеллектуальный катастрофизм, стремление к хаосу как следствие пресыщения космосом, желание найти свободу в жестком пространстве канона. Художественная практика постмодернизма постоянно использует различного рода рухлядь, мусор, вещи, бывшие в употреблении, культурные руины. Экспозиция культурного тления выстраивается как складка времени, протянутая в прошлое. Это свидетельствует о слабости посткультуры, которая ищет смысловую подпитку в традиционных дискурсах, включая их в современный складчатый контекст. Включение предшествующего временного потока и усилия по его органическому освоению подтверждают необыкновенную пластичность посткультуры, способную аккумулировать энергию прошлого, включать в свое тело инородные частицы, превращать их в складчатую поверхность современности. Устремленность в прошлое подтверждает ризомообразность художественной культуры постмодернизма, развивающейся «во все стороны». Между тем культурное прошлое, включенное в посткультуру в виде руины, немощной формы, испещренной следами утрат, приобретает оттенок иронии над прошлым, циничного цитирования, несерьезности ее дискурса, а именно аксиоматичность музейных реликвий и их практическую бессмысленность. Потенциальное превращение культуры в музей также становится свидетельством ее бесплодности, как и растворение в хаосе беспорядка.

Мастера модернизма, такие как Клее, Дюбюффе и другие, становятся великими барочными художниками, поскольку

абстрактное искусство не означает отрицание формы: оно постулирует складчатость формы, существующей не иначе как в виде «пейзажа интеллекта», в душе или в уме, – в вышине; оно, следовательно, обнаруживает и понимает нематериальные складки. Материя образует фон, а складчатые формы – его проявления (манеры).[438]438
  Делез Ж. Складка. Лейбниц и барокко. C. 64.


[Закрыть]

Складки культуры, как пастозная поверхность живописного холста, выступают самодостаточной структурной составляющей, участвующей в процессе производства смысла.

Субъективная направленность современного искусства стимулирует объективистскую компенсацию и поиск онтологических оснований бытия человека. Такая компенсация воплотилась, например, во взглядах М. Хайдеггера, выступающего против субъективистской трактовки как языка, так и искусства. Для М. Хайдеггера слово принадлежит не сознанию, а бытию в том смысле, что через слово с человеком говорит само бытие. Мир, названный и обозначенный системой понятий, выступает как культурная онтология. Традиционное понимание искусства, по его словам, «низводит произведение до роли простого возбудителя переживаний» и тем самым приводит его к гибели. Мастера древности знали этот эффект растворения произведения в акте творчества и поэтому не случайно скрывали процесс созидания, прятали под покровом мистики.

«Сущее, – писал Хайдеггер, – не становится сущим оттого, что человек созерцает его, тем более представляет в виде субъективной перцепции. Напротив, человек есть то, что созерцается сущим, то, что собирается самооткрывающим сущим для присутствия при нем».[439]439
  Хайдеггер М. Бытие и время. СПб., 2002. С. 225.


[Закрыть]

Для современного понимания процесса художественного творчества необходимо представить складчатую поверхность поля предмета искусства, налагающего свою структуру на соподчиненный мир художника, осваивающего эту складчатость. Раскрываясь в произведении искусства, бытие «само себя открывает» посредством художника. Художник призван творить новые смыслы, создающие возможности бытия, ранее не бывшего существования. Бытие, демонстрируя себя в образах искусства, не только открывает свою сущность, но и скрывает ее, зашифровывает, поэтому–то никогда невозможно совершенно адекватно с помощью рациональных средств передать смысл произведения искусства.[440]440
  Гайденко П. П. Искусство и бытие. М. Хайдеггер о сущности художественного произведения // Философия. Религия. Культура. М., 1982. С. 198.


[Закрыть] Текст, творящий бытие, нуждается в новом тексте, в герменевтическом толковании. Текст подобен ризоме, корневищу, пульсирующей сингулярности. Делез определяет ризому как открытую систему, «когда концепты соотносятся с обстоятельствами, а не с сущностью».[441]441
  Делез Ж. Переговоры 1972–1990. С. 50.


[Закрыть] Новый тип художественного текста определяется как скрытый стебель, луковица, клубень. Отсутствие модернистского принципа централизации компенсируется возможностью смысловой или ассоциативной связи семиотических звеньев. Художественный язык развивается по флориальным (растительным) линиям, как луковица или капуста, обрастающие новыми «телесными» слоями.

Ризоморфное развитие создает возможность расчленить язык, ввести в него несколько измерений и порядков. По мысли Делеза и Гваттари, в середине ризомы располагается плато, которое понимается как «любая множественность, связанная с другими посредством наземных поверхностных стеблей, которые таким образом формируют и распространяют ризому».[442]442
  Делез Ж., Гваттари Ф. Ризома // Философия эпохи постмодерна. Мн., 1996. С. 28.


[Закрыть] Модель растения становится универсальным методом объяснения и толкования нового творческого текста. Если процесс мышления уподобляется дереву, то ризома сравнивается с травой. От этого, казалось бы, разновеликого масштаба не меняется общий принцип. Ризоморфное рассмотрение наиболее существенных процессов возвращает постмодернистский метод к архаической модели «Мирового дерева», делившего мироздание на три качественных сегмента, связанных между собой по принципу «эха».

Но если по модели «Мирового дерева» выстраивался весь окружающий мир, то принцип ризомы пронизывает не только мир, но и творческую деятельность и особенно сферу художественного творчества. По мысли Делеза и Гваттари, способ ризомного рассмотрения раскрепощает сознание, освобождает бессознательное, уподобляет деятельность росту растений и тем самым создает предпосылки новым желаниям и высказываниям.