Текст книги "Теория культуры"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

13.2. Культура и антикультура

Если культура – не все, что угодно, не вся жизнь человека и общества, хотя она и может быть связанной со всем, воплощаться чуть ли не во всем, то значит, во–первых, в жизни есть что–то, что не является культурой, в чем культура не воплощается. Во–вторых, тогда, очевидно, есть явления, направленные на разрушение культуры и ее ценностей, на уничтожение культуры, или по меньшей мере на сведение ее к низшему уровню. По–видимому, бывают такие феномены, которые представляют собой фактически антикультуру, не обязательно в чистом виде. И то и другое, и культура и антикультура в жизни сосуществуют, будучи порой взаимосвязанными моментами и повседневности, и сознания, и поведения людей, и действий социальных групп, социальных институтов, государств.

Но что же такое эти антикультурные явления, антикультурное в жизни людей?

Если культура – это духовный опыт человечества (разумеется, позитивный и реализуемый), то антикультурные явления и процессы направлены против духовности.

Если культура вместе с тем – совокупность духовных ценностей, ценностных смыслов (выраженных в знаковой форме), значит, антикультура – то, что направлено на обесценивание, то, что ведет к утрате духовных ценностей.

Если культура к тому же – содержательная форма, форма человечности, то антикультура – то, что направлено на исчезновение содержания (формализация человеческих действий и отношений), или то, что прямо направлено на разрушение человеческой формы, а значит, ведет к бесчеловечности, к превращению человека в зверя, скота или бездушный механизм, автомат.

Но в чем же особенно ярко проявляется антикультура? Каковы антикультурные явления и моменты жизни человека и общества?

Прежде всего, поскольку культура принципиально духовна, ей враждебна бездуховность. Основанием бездуховности является приоритет значимостей, ценностей, оппозиционных духу. Ведущими в жизни при этом оказываются материальные блага, сама по себе власть, удовольствия, сомнительные с точки зрения культурных людей, псевдоэстетические ценности. Характерными становятся вещизм, потребительство, отношение к другому человеку как к вещи, товару. Бездуховная или малодуховная среда действует так, что культурному или стремящемуся к культуре человеку в такой среде быть трудно и даже опасно. Английский эстетик ХШ в. У. Моррис как–то отметил, что вещи нехудожественные чрезвычайно воинственны. Они не дают развиваться эстетическому и художественному вкусу или портят вкус. Активно воинственны вещизм и потребительство, что сейчас отчетливо выражено в так называемом массовом потреблении.

Но и в духовности самой по себе может воплощаться антикультура. Вопрос всегда заключается в том, какова духовность? Духовность, ориентированная на физическое, социальное и духовное же порабощение другой нации, другой личности, антикультурна. Геббельс, один из вождей национал–социализма в фашистской Германии, при слове «культура» хватался за пистолет. Некоторые из фашистов были прекрасно образованы, любили классическое искусство. Но их духовность вполне сочеталась с уничтожением ценностей духа, памятников чужой, да и своей (немецкой) культуры, миллионов людей.

Конечно, все это связано с отношением к ценностям культуры. И недаром мы, когда обозначаем эти ценности, противопоставляем им то, что называют антиценностями. Добро существует в оппозиции злу, красота – безобразию или уродству, любовь – ненависти, свобода – рабству, совесть – бессовестности, порядочность – подлости, истина – лжи т. д.

Как и ценности культуры, антиценности реализуются в жизни людей, в их взаимоотношениях. Ни то, ни другое не реализуется абсолютно. В действительности нет абсолютного добра или абсолютного зла, абсолютной любви или абсолютной ненависти. Но зло, как и добро, ненависть, как и любовь, реальны. Антиценности, случается, бывают проявлены, выражены, означены, оформлены, хотя обычно не так явно, как ценности. Дело в том, что устойчивость любого общества связана с наличием ценностей. Откровенные проявления бесчеловечности, ненависти, лжи, бессовестности чаще всего блокируются и осуждаются. Поэтому их стараются прикрыть, замаскировать, оправдать (жестокость, скажем, необходимостью). Нравственное поведение оформляется в виде правил, заповедей, этикета. Безнравственное, антикультурное может быть и не оформленным специально, но как–то выражено и действенно. В чем именно выражено?

К примеру, в разных формах и видах насилия. Теоретики различают применение силы и осуществление насилия. Сила может применяться со злыми и добрыми намерениями. И насилие не в каждом случае, не в каждой жизненной ситуации бесчеловечно, антикультурно. Антикультурная суть насилия бывает проявлена в том и тогда, в чем и когда оно «ориентировано на унижение, подавление личностного начала в человеке и человеческого начала в обществе. Оно глубинно, сущностно антигуманно».[393]393
  Микляев В. А. Феномены силы и насилия в жизненном опыте, социокультурном знании и философской рефлексии // Мировая политика и идейные парадигмы эпохи. Сб. статей. СПб., 2006. С. 177.


[Закрыть] В. А. Микляев далее отмечает, что у такого насилия нет подлинно духовного оправдания. На его стороне ложь, цинизм, моральная и политическая демагогия, оправдываемые обычно через необходимость и якобы достигаемую с его помощью благую цель. Насилие в этом своем виде может быть и физическим, и социально–экономическим, и духовным, а следствием его может быть физическое, социально–экономическое или духовное рабство. Ясна поэтому антисвободная суть такого насилия.

Насилие связано с весьма значимым явлением в истории человечества вообще и в человеческой жизни в частности – с войнами. Войны исторически и регионально разнообразны. И в них очень сложно проявляются взаимоотношения культурного и антикультурного. Авторы книги «Нравственные ограничения войны: проблемы и примеры» отметили:

Война была ужасна с самого начала – еще тогда, когда основным оружием были копье, кинжал, булава, праща и лук. Кровавая схватка, в которой противника закалывали или рубили насмерть, очаровывала одних и вызывала внутреннее опустошение и отвращение у других. Часто после битвы ужасы войны продолжались, например, в массовых убийствах стариков, женщин и детей. Затем, по пятам войны, следовали голод и болезни, которые часто сводили в могилу больше людей, чем сама война.[394]394
  См.: Нравственные ограничения войны: проблемы и примеры / Под общ. ред. Бруно Коппитерса, Ника Фоушина, Рубена Апресяна. М., 2002. С. 5.


[Закрыть]

Войны в цивилизованных обществах не стали менее кровавыми, зато стали более масштабными по размаху причиняемых бедствий. Достаточно вспомнить Первую и Вторую мировые войны. Да и более мелкие в сравнении с ними вооруженные конфликты ХХ – начала ХХI в. вызывали у нормальных людей чувства ужаса и отвращения. Антикультурность войны представляется очевидной, если исходить из того, что под культурой мы понимаем нечто позитивное. И впрямь, война непосредственно связана с убийствами людей людьми, разрушениями их жилищ и памятников культуры.

Война немилосердна. В ходе войны творятся зверства. Войны иногда пытаются оправдать их неизбежностью и даже будто бы необходимостью. Война – это ведь и то, «что создавало империи, расширяло цивилизации».[395]395
  Там же.


[Закрыть] В истории человечества были нередки попытки «облагородить» военные столкновения, по возможности исключить из них мирное население, ввести правила честной, «рыцарской» войны. Однако из этого мало что получалось. Война всегда провоцирует на нарушение всяких правил, потому что слишком велика цена побед и поражений.

В военном деле, в армейской жизни видели известную красоту, которой можно наслаждаться. Пушкин любил «воинственную живость потешных марсовых полей, пехотных ратей и коней однообразную красивость». Правда, это он писал о параде. А война не парад. И хотя в изображениях войны до немецких экспрессионистов доминировала именно красивость, потом и в живописи, и в кино стали отражать реальное безобразие войны, связанное со всяческой грязью, нечеловеческими условиями военной жизни и самой этой жизнью.

Однако при этом постоянно твердили, что война (служба в армии) как ничто другое закаляет тело и дух, развивает мужество и стойкость. Кроме того, обращали внимание и на то, что не все войны захватнические, несправедливые, нравственно не обоснованные. Есть ведь и справедливые, освободительные, оборонительные и даже «священные» войны, когда речь идет о защите не только своей «хаты», но Родины, народа, ценностей культуры. И именно поэтому служба в армии в некоторых странах рассматривается не только как профессия, а как долг, почетная обязанность гражданина.

И конечно, в таких войнах действительно проявляется дух свободы, благородное стремление к спасению отчизны, человечества и культуры в том числе. Война может стать «народной». И в таких войнах нередки проявления жертвенности, когда одни люди гибнут, чтобы другие жили. В России так было в войне с Наполеоном в 1812 г., во время Великой Отечественной войны.

Все это так. Но вместе с тем любая, даже самая справедливая, война – это неизбежное зло, неизбежное организованное убийство и разрушение. Люди, вольно или невольно участвующие в войнах, так или иначе калечатся, и не только физически. У части из них наряду с мужеством появляется отношение к вооруженному насилию и убийству как к возможным, оправданным действиям. Таким, при которых нажимать спусковой крючок или кнопку, за чем последуют чьи–то смерти, становится, в общем, делом привычным, обычным. У некоторых возникает даже удовольствие от стрельбы по живым мишеням.

Если же на войну попадает человек культурно развитый, война калечит его по–другому. Он должен делать то, что против его совести, что не оправдывается ссылкой на неизбежность и справедливость войны, в которой он участвует. Тогда война – личная трагедия человека, который убивал. И трагедия не заканчивается с окончанием войны. Всю жизнь может давить тяжкая ноша греха, взятого на душу.

Это тем более так, потому что воюют не люди друг с другом, а их сообщества, государства. И отдельным человеческим жизням (каждая из которых представляет собой уникальную ценность) в мясорубке войны цена – копейка. Очень часто в условиях войн звучит приказ: взять высоту, укрепление «любой ценой».

Войны пока что, к сожалению, неизбежны. Они и есть неизбежное зло, даже если воевать приходится за родину, за будущее человечества. В целом война, какая бы она ни была, антикультурна в сущности. В ее ходе проявляются не только мужество, стойкость и жертвенность, но и масса жестокостей, низостей, предательств. И трусость тоже. Именно на этом фоне ярче, чем в обычной жизни, проявляются и героизм, и самоотречение, и милосердие вопреки сути войны.

Убийства совершаются не только на войне. И не только убийства. Жестокое физическое насилие, мучительство, характерное именно для людей и их сообществ. Животные крайне редко убивают представителей своего вида. И уж, конечно, намеренно не мучают. Пытки – человеческое изобретение. Среди животных одного вида возможны и даже обычны столкновения, выяснение отношений с целью утвердить чье–то доминирование. Но, как правило, эти столкновения происходят по определенному сценарию и чаще всего не приводят к смерти.

В человеческих сообществах наряду с бесцельными убийствами, убийствами и мучительствами с эгоистическими целями бытовали и формы ритуальных убийств разного рода. Появлялись формы убийств, применения оружия и силы и даже самоубийств, осуществлявшихся по специальным правилам. И если вообще убийства и мучительства очевидно античеловечны и антикультурны (недаром в Библии есть заповедь «не убий»), то с убийствами, например, на дуэли дело сложнее.

В определенных слоях общества в определенное время честь как ценность оказалась выше, чем жизнь (своя и чужая). И дуэль какое–то время могла быть элементом культуры такого социального слоя, как дворянство. Тем не менее, хотя честь и сейчас остается ценностью жизни и культуры, дуэль постепенно стала восприниматься как неразумный и антигуманный способ ее отстоять Честь надо беречь и отстаивать, но современному культурному человеку не обязательно убивать или умирать из–за кем–то затронутой чести.

Преступные виды насилия – разбой, грабеж, убийство с целью наживы, воровство – не только противоправны, но и антикультурны. «Порядочные преступники», благородные разбойники появляются в фольклоре, в художественной литературе (Робин–Гуд, Дубровский), а в жизни – только в совершенно исключительных случаях. Как правило, преступники обирают людей, не только отнимая кошелек, но и унижая человеческое достоинство своих жертв, если последние остаются в живых. Преступления совершаются и непосредственно против культуры путем уничтожения или кражи произведений искусства, вандализма в храмах и на кладбищах.

Государства пытаются если не искоренить преступность, то хотя бы существенно снизить ее уровень. Это касается и охраны ценностей, памятников, раритетов культуры. Любое государство заинтересовано в культуре прежде всего потому, что произведения искусства, кино, театры, музеи могут приносить доходы. Кроме того, культура престижна. Наличие достижений культуры обеспечивает высокое реноме государства в международном масштабе. И в остальном государство утилитарно относится к сфере культуры, особенно если она, как у нас, в России, финансируется по остаточному принципу. Для государства культура хороша, когда она полезна, удобна в плане содействия устойчивости самого же государства, утверждает в сознании людей его ценности, вводит поведение людей в достаточно четкие рамки, способствует внедрению государственной идеологии.

Государство через политические институты следит за состоянием и характером культуры населения. Через идеологию, цензуру, ангажированную критику воздействует на то, что происходит в культуре и с культурой. Но любая культура, помимо преемственного, традиционного, непременно предполагает появление нового. Культура тяготеет к свободе, которая может реализоваться как одна из высших ценностей той же культуры. Культура не поддерживает устойчивости ни общества, ни государства только ради устойчивости, порядка. И отношения государства с культурой частенько бывают конфликтными. Для государства ценность отдельного живого человека, его духовного мира никогда не бывает высшей по сравнению с важностью сохранения и укрепления власти, эффективности управления.

Любопытно, что государству труднее всего иметь дело с культурой, с ее деятелями, творцами тогда, когда они не находятся в прямой оппозиции к нему, а как–то «не укладываются» в государственные стандарты, понятные и доступные чиновникам разного ранга. Так, советскому государству очень сложно было с поэтом Иосифом Бродским, с Владимиром Высоцким, которые никогда не были антисоветчиками. Но и «советскими», по государственным (партийным) меркам, тоже не были. Выдающиеся деятели культуры нередко объективно выступают в роли не столько граждан этого государства, сколько в качестве «граждан мира». Последнее существенно. Культура какой бы то ни было страны или региона содержательно общечеловечна. Государство, третирующее такую содержательность культуры, занимает антикультурную позицию, хотя в государственных документах по отношению к «послушной», идеологически удобной культуре оно представляет себя защитником культуры.

Поскольку культура содержательно общечеловечна, антикультурны по своей сути расовая, национальная, религиозная, социальная враждебность, ненависть, тлеющая в обычных условиях в качестве, скажем, бытового антисемитизма и вырывающаяся на простор в межнациональных конфликтах, братоубийственных гражданских войнах.

Антикультура порождается и выявляется не только в ужасах столкновений людей с людьми, обществ с обществами, но и во всем «прогрессивном» движении человечества. Ведь прогресс (движение вперед) в одних отношениях автоматически не ведет к прогрессу во всем. Более того, прогрессивное в одних отношениях может приводить к регрессу (движению вспять) в других.

Цивилизационный прогресс все более и более явно включает в себя то, что С. Кьеркегор, К. Маркс и другие мыслители описывали как ситуацию отчуждения. Человечество в своем развитии порождает искусственное, неприродное, которое становится чуждым, враждебным ему же, человечеству, и человеку. В ходе истории между людьми рождаются отношения, не объединяющие их, не сплачивающие, а отчуждающие друг от друга. Другое видится в качестве чуждого и враждебного на новом уровне (в первобытности это уже было: чужой как враг, как опасность). Развивая технику, двигаясь к социальной упорядоченности, человек в ряде отношений становится рабом техники и им же создаваемых порядков. Творя все новые и новые блага, вещи, человек попадает в зависимость от них и от неизбежности дальнейшего ускоренного увеличения их количества и качества. Потребление всего производимого усиливает тенденции к растущему потребительству. И это касается не только сферы быта, но и сферы духа, сферы культуры. Постепенно формируется феномен так называемой массовой (или потребительской) культуры.

В этих условиях, да еще с помощью самой совершенной техники, идут процессы массового оболванивания людей, культура большой части населения остается на низшем уровне. Замечательное достижение человечества современная информационная техника – может содействовать, конечно, невиданному расцвету культуры, обеспечивая доступность ее ценностей, преимущества быстродействия и широту охвата культурного контактирования, и т. д., и т. п. Но эта же техника, во всяком случае пока что, во многом содействует стандартизации, обезличиванию человеческих отношений.

Помимо всего этого, в обычной жизни существует множество антикультурных тенденций и явлений, таких как элементарное хамство, наркотизация, алкоголизация, безразличие и жестокость в отношении слабых, инвалидов, детей и стариков и, наконец, антикультурное отношение к окружающей нас среде, разрушение природы, порождающее экологические проблемы.

Культура и антикультура существуют не порознь. Ведь даже в одном человеке порой уживаются противоположные движения души и к культуре, и от нее. В обществе сосуществуют наслоения прошлого культуры и антикультуры и их настоящего. То и дело мы сталкиваемся с кризисными для культуры явлениями, мнимыми и действительными. И это настолько мощные явления, что иногда говорят о близкой гибели человеческой цивилизации и культуры.

Люди все более осознают остроту проблем, связанных с сохранением, развитием, воспитанием и трансляцией культуры.

Но чтобы решать эти проблемы, чтобы верно оценивать состояние культурных и антикультурных тенденций в современности, надо представлять себе особенности нынешней культуры, которые связываются многими исследователями с развитием не только информационного общества, промышленности, науки и техники, но и с постмодернистской реальностью и мировыми глобализационными процессами.

14. ПОСТМОДЕРНИЗМ И СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРА

14.1. Истоки и сущность постмодернизма

Рассмотрение постмодернизма следует начинать с его истоков и начал. Еще Аристотель высказал мысль о том, что ключ к пониманию сущности какой–либо вещи лежит в изучении ее происхождения.

Один из теоретиков постмодернизма, У. Эко, отмечает, что сам термин многое объясняет в природе этого феномена. По его мнению, наступает предел, когда авангарду (модернизму) дальше идти некуда, поскольку им выработан метаязык, описывающий его собственные тексты. Постмодернизм – это ответ модернизму: раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить, но иронично, без наивности.[396]396
  Эко У. Заметки на полях «Имя розы» // Эко У. Имя розы. М., 1989. С. 461.


[Закрыть] Постмодернисты переосмысливали не только модернизм, но и всю предшествующую культуру, и это в большей мере относится к литературным и теоретическим трудам самого У. Эко, обращенным к интерпретации средневековой культуры. По–видимому, существует множественность истоков постмодернизма. Так, первичные импульсы этого направления следует искать в романтизме. Действительно, присущий романтизму вкус к маргинальности, периферии психологического и социального, алогизму, бессознательному является сильным импульсом, принятым постмодернизмом. Для романтизма, как и для постмодернизма, также характерно острое противостояние овеянной гением личности и бездарной толпы, «сплоченной посредственности». Романтизм возникает как активное и осмысленное противостояние экстремального существования творческой личности и безликой и пресной повседневности. Подобно романтизму, постмодернизму свойственны оппозиционность, критический настрой к традиционному, «классическому» взгляду на вещи и явления. Представляется, что романтизм и постмодернизм – следствия похожих социальных и ментальных процессов, культурные складки которых пересекаются и переплетаются. Истоки отечественного постмодернизма можно обнаружить в интеллектуальной атмосфере русского Серебряного века, создавшего устойчивый интерес в философской и художественной мысли к «угаснувшим культурам» прошлого. В этом смысле свойственное постмодернизму «перелистывание» культурного наследия, составление межкультурной мозаики, а также мифологизм русского символизма, характерный для творчества, например, А. Белого и В. Иванова, могут рассматриваться как прямые предшественники постмодернизма. Активный интерес к мифологическому обнаруживает ориентацию данного феномена на архаические формы мышления и творчества. Философии и искусству постмодернизма свойственно обращение к архаике, мифу,т. е. к тексту в его первоначальном значении, но также и к постижению эпистомологических феноменов и различных типов ментальности. В то же время, как постулирует один из теоретиков этого направления М. Фуко, в культуре постмодернизма осуществляется господство над сознанием отдельного индивида «культурного бессознательного». Это особенно обнаруживается в творчестве многих современных художников, выполняющих задачу деконструкции эпистемологической картины мира и сведению ее к мозаичному переплетению различных смыслов и ценностей. С помощью мифа постмодернистские творения осуществляют, по словам Р. Барта, «возможность транс–исторического бытия». Приобщенность к мифу создает условия вхождения в сферы культурных архетипов и исторических нарративов, что, с одной стороны, противоречит теоретическим установкам постмодернизма, но с другой – отвечает общим процессам движения современной культуры. Постмодернизм и разрушает метанарративы, и создает новые, используя культурные мифологемы.

Не вызывает сомнения близость постмодернизма к «философии жизни» (Ницше, Бергсон, Ортега–и–Гассет). Так, Ж. Делез анализировал философию Ф. Ницше с точки зрения постмодернистских принципов и отмечал близость ницшеанского «вселенского» плюрализма философским идеям конца ХХ в. Ницше искренне желал «придать безответственности ее позитивный смысл». По словам Делеза, «безответственность – благороднейшая и прекраснейшая тайна Ницше». Безответственность и аморализм, даже некоторый интеллектуальный цинизм, становятся основой переоценки традиционных ценностей и выработки нового взгляда на реальность – «подтягивание к реальности».[397]397
  Делез Ж. Ницше и философия. М., 2003. С. 71.


[Закрыть]

Одна из главных задач теоретиков постмодернизма – преодоление традиционного европоцентризма, ставшего аксиомой традиционной европейской науки. Таким образом, в постмодернизме осуществляется поиск иных культурных традиций, исходящих из принципа дополнительности культур, развивающихся по собственным региональным линиям. Особенно это касается влияния на европейскую культуру ХХ в. классических традиций Востока, обогащения и изменения традиционной европоцентристской ментальности. В культурном интерсознании происходит расширение «видения и кругозора» благодаря включению иных точек зрения.

Для обозначения специфики постмодернизма следует сформулировать новый признак мышления в культуре ХХ в., обозначаемый как «цикличность». Это – особый принцип прочтения исторического процесса, антагонистический по отношению к просветительскому принципу прогресса. Согласно этому принципу, в своей истории каждая культура последовательно проходит несколько стадий. Включаясь в исторические процессы, каждая новая культура неизбежно вынуждена повторить логику развития приближающихся к финалу или уже угаснувших культур. Поэтому в развитии каждой культуры можно фиксировать повторяющиеся фазы.[398]398
  Хренов Н. А. Искусство в контексте ХХ века на фоне повторяющихся флук–туаций в больших длительностях исторического времени // Циклические ритмы в истории, культуре и искусстве. М., 2004. С. 57.


[Закрыть] Принцип мозаичности и повторяемости культурного развития особенно свойствен ХХ в. П. Сорокин в связи с этим отмечал необычность современной культуры, называя ее «интегральной». Накопленный «культурный материал» человечества как бы осваивается заново мыслителями ХХ в., формируя новые ассоциативные связи и оценки, возможно, для активизации последующего интенсивного развития.

Исследователи философской ситуации второй половины ХХ в. справедливо отмечают «диалогичность» как «ключевое понятие постмодернизма». Предшествующие эпохи авангарда и модернизма могут пониматься с оговорками как монологические. Пафос их развития заключался в монологическом воздействии научных концепций, отражающих одну из сторон реальности. Глубокое понимание постмодернизма возможно только в аспекте культурологической интерпретации диалога как столкновения различных точек зрения. Поскольку диалог по своей природе ориентирован по крайней мере на два мнения, постольку он отражает дискуссионность, а точнее, неопределенность интеллектуальной атмосферы культуры. Вариативность мнений отражает вариативный характер самого движения и развития. Не случайно научная актуальность и популярность идей М. Бахтина о диалогичности культуры относятся именно ко времени развития постмодернизма.

Вслед за М. Фуко можно постулировать, что субъект, личность в современном понимании возникает лишь на рубеже ХVIII–XIX вв. в результате распада монологической культуры и зарождения диалогизма. Феномен диалога (полилога) основывается на многозначности и плюрализме ценностей, осваиваемых постмодернизмом, он определяет ситуацию не только двух, но множества сталкивающихся между собой точек зрения. Принципиальность диалогизма предполагает неизбежное появление Другого как носителя иной точки зрения, иных ценностей и образа жизни. Другим может быть субъект – носитель иной культуры. Осознание ценности Другого создает возможность понимания иной культуры, иной парадигмы, но также более глубокое и всестороннее отношение к своей культуре. Вариантом такого поиска стало обращение европейских интеллектуалов к культурам Востока.

Теоретическим ключом, с помощью которого возможно осознание многих проблем постмодернизма, выступила синергетика. Синергетика как методология исследования таких сложных современных феноменов, как постмодернизм, предлагает спектр интеллектуальных рекомендаций:

Главными посылками синергетического видения мира выступают следующие тезисы: а) практически недостижимо жесткое обусловливание и программирование тенденций эволюции сложноорганизованных систем; б) созидающий потенциал хаоса самодостаточен для конституирования новых организационных форм (любые микрофлуктуации способны порождать макроструктуры); в) любой сложной системе атрибутивно присуща альтернативность сценариев развития; г) целое и сумма его частей – качественно различные структуры; д) неустойчивость трактуется как одно из условий и предпосылок стабильного и динамического развития – лишь такого рода системы способны к самоорганизации; е) мир может пониматься как иерархия сред с разной линейностью.[399]399
  Грицанов А. А., Мезяная К. Н. Синергетика // Новейший философский словарь. Мн., 1999. С. 618.


[Закрыть]

Исследуя физические и химические процессы, один из теоретиков синергетики, И. Пригожин, распространял свои выводы и на историко–культурные процессы. Он предложил рассматривать эволюцию как процесс, ведущий к большему усложнению и разнообразию биологических и общественных структур посредством появления новых «диссипативных» (рассеивающихся) образований более высокого порядка. Новый «порядок возникает из случайных флуктуаций» («порядок из хаоса»). В этом процессе особая роль отводится случайности, которая рассматривается как важнейшее условие формирования и развития новых структур. Сопряжение случайности и необходимости создает возможность рассматривать историко–культурные процессы в новом аспекте, который учитывает смыслообразующую роль случая и расширяет границы аксиоматических закономерностей. Согласно Пригожину,

законы строгой причинности кажутся нам сегодня ограниченными случаями, применимыми к высоко идеализированным ситуациям, почти карикатурным описанием изменений… наука о сложности… приводит к совершенно другой (противоположной) точке зрения.[400]400
  Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 2001. С. 93.


[Закрыть]

Сослагательное наклонение в изучении исторических процессов превращается в важнейший научный дискурс, расширяющий исследовательские перспективы. Исследования нелинейного развития систем могут быть продуктивными при использовании нелинейных принципов, например, «скачкообразных». Становится актуальным изучение «прыжка» – диалектического скачка, в форме которого система в результате внутренних изменений перемещается на новый уровень сложности: «когда система «прыгает» на новый уровень сложности, невозможно в принципе предсказать, какую из многих форм она приобретает».[401]401
  Тоффлер Э. Третья волна. М., 2002. С. 497.


[Закрыть]

Более сложный уровень, на который переходит система в результате изменений, не может быть сведен к простой совокупности его составляющих. Эти процессы поддаются исследованию и научному прогнозу только в новой системе координат и понятий, при условии включения случайностей, флуктуаций, скачков в развитии, создающих эвристическую ситуацию научного поиска, направленного на обнаружение подвижных и неопределенных явлений современной культуры. Подобное «расширенное смотрение» (применен термин из художественной системы Матюшина–Стерлигова) делает возможным более глубокое понимание процессов и творчества и некоторых частных проявлений современной художественной культуры, таких как перформансы, инсталляции и импровизации. В постмодернизме для характеристики этих феноменов применяются понятия «ризома», «складка», обозначающие принципиальную «внеструктурную и внелинейную» организацию объекта изучения, способного к имманентной и автохтонной подвижности (Делез, Гваттари). Для продуктивного исследования постмодернизма следует применять синергетический метод аналогии, который приобретает различные модификации в зависимости от специфики концептуального поля, используемого в качестве отправной точки аналогии. Так, для исследования культуры постмодернизма в качестве открытой системы метод аналогии модифицируется как метод аналогии с информационным обменом. Процессы культуры исследуются как сложные системы, и поэтому возможно применение метода фрактальной аналогии. Если эти процессы исследуются как нелинейно развивающиеся системы, то применяется метод аналогии с нелинейным развитием. В процессах исследования культуры, ставящих задачи выявления закономерностей процессов порядкообразования, используется метод аналогии с точками роста.[402]402
  Иванова О. В. Синергетический подход к исследованию культуры постмодернизма. СПб., 2003. С. 59–60.


[Закрыть] Различные аспекты метода изучения по аналогии образуют общую методологическую базу исследования культуры постмодернизма.