Текст книги "Теория культуры"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

Уровень самопроявления, специализированный уровень эстетической культуры может быть ограничен еще и чрезмерным интересом к этой сфере и абсолютизацией красоты и искусства в качестве ценностей. Это может приводить к существенным смещениям, т. е. эстетическое отношение фактически заменяется эстетским, а самоценность искусства делает его изолированным от жизни. Абсолютизация ценности красоты приводит к противопоставлению ее другим высшим человеческим ценностям (добру, истине), т. е. к нарушению целостности поля культуры.

Рафинированное эстетство выражается в том, что красота оказывается совершенной формой. То есть именно форма, а не органичность воплощения в ней духовности и содержательной человечности осознается и чувственно переживается как красота. Форма настолько утрачивает связь с духовно–содержательной стороной, что становится возможным как бы «эстетическое навыворот», т. е. восприятие и представление безобразного, уродливого в качестве эстетически ценного. Если до этого не доходит, то красота «разводится», например, с добром на том основании, что «тигр прекрасен и когда терзает несчастную лань», как говорил один из героев О. Уайльда.

Второй уровень эстетической и художественной культуры не исключает возможности перехода эстетического в эстетское и обессмысливания художественного, к чему в конце концов приводят концепции «искусства для искусства». И при переходе эстетического в эстетское, и при обессмысливании художественного человеческая чувственность формализуется до предела, за которым исчезает ее содержательная очеловеченность (облагороженность). А при выхолощенном содержании обедняется и форма. Можно сколько угодно молиться на красоту, но нельзя забывать о том, что она не ценнее человека.

Уже упоминавшийся художник Врубель считал, что глубоко почувствовать в искусстве – это значит «забыть, что ты художник, и обрадоваться тому, что ты прежде всего человек».[147]147
  Суздалев П. К. Врубель. Личность. Мировоззрение. Метод. С. 216–217.


[Закрыть] Другое дело, что не следует подчинять красоту как ценность иным ценностям (например, нравственным, а тем более – политическим), заранее определяя, что прекрасным может быть только то, что ведет к добру. Не следует требовать от искусства, чтобы оно становилось «учебником морали», «учебником жизни» или орудием в идеологической борьбе. Не следует требовать от художников, которые творят эстетические и художественные ценности, чтобы они непременно были красивы внешне и благопристойны в поведении. Любой человек, в том числе и художник, в каких–то отношениях может быть на высоком уровне культуры, а в каких–то – на низком. Для людей сферы искусства (художников, артистов, писателей и т. д.) обычным является второй, специализированный уровень эстетической и художественной культуры со всеми его преимуществами и издержками, поскольку это не самый высокий уровень.

Только на третьем, высшем уровне смысл эстетической культуры определяется доминирующей в жизни человека потребностью – потребностью в другом человеке. И тогда красота как ценность оказывается неотделимой от добра и истины в их высших проявлениях. И дело не в том, что красота может стать внешним выражением добра, его «оформлением» или – «предупреждающим сиянием истины» (В. Гейзенберг). Добро, красота и истина действительно неразделимы, хотя добродетель и красота – не одно и то же. Гений в искусстве и злодейство в жизни вполне совместимы. Ведь художественная ценность – это не гений, а его произведение. В жизни и порочное может выглядеть красивым, так как порок, вообще говоря, не античеловечен. А вот гнусность, подлость, предательство, доносительство и жестокость – антиэстетичны, безобразны. И эстетически культурный человек чувствует это, испытывая отвращение к тому злу, которое лишает человечности, противостоит ей. Говорят, что это чувственное отвращение к злу – нравственное чувство, и с этим можно согласиться. Но в то же время оно и эстетическое. Для высшего уровня культуры то и другое неразличимо или почти неразличимо. Ведь культура нравственная и культура эстетическая не просто взаимосвязаны, они едины в своих высших проявлениях. Ключевые ценности обеих сторон культуры («добро» и «красота») направлены к взаимоутверждению: красота реализуется полностью именно как добро, а добро выявляет свою полноту именно в красоте.

Но на более низких уровнях культуры они соотносятся иначе. Нравственность низшего уровня, граничащая с полным ее отсутствием, совершенно безразлична к эстетической стороне жизни. Осуществление добра как значимости (полезности, да еще и для себя) не связано с красотой и эстетическим наслаждением ни в намерении, ни в действии. Противодействие злу в той мере, в какой его понимает человек этого уровня, тоже не связано с безобразием зла и эстетическим отвращением к нему. Примитивные моральные и эстетические установки просто не пересекаются. Человек такого уровня культуры может быть, как это ни странно звучит, «отвратительно добрым». Скромные проявления сочувствия, жалости и милосердия, на которые он способен, часто оказываются анэстетичными. Дело еще и в том, что проблематично само отношение таких чувств и действий к нравственной культуре. Ведь в данном случае человек балансирует на грани культуры и бескультурья. Нравственное содержание его чувств, намерений и действий предельно бедно, соответственно, и оформленность, окультуренность их тоже бедны, грубы и заведомо неэстетичны. Хотя при подчеркнутом, лицемерно–заботливом отношении к другому человеку формы действий могут как бы эстетизироваться. Но именно «как бы», т. е. внешне, в виде имитации красоты, фальшивой красивости. В общем, человек, находящийся на низшем уровне нравственной культуры, обычно так же неразвит и эстетически (рафинированное эстетство – это не эстетическая развитость). В его поведении, общении с людьми едва намеченные нравственные и эстетические аспекты разделены и не противоречат друг другу.

На следующем уровне культуры между ее нравственными эстетическими компонентами и ценностями зачастую возникают противоречия, иногда доходящие до взаимоисключения. И это происходит тогда, когда нравственные ценности выступают как абсолютно высшие. При этом устанавливается подозрительное или негативное отношение к эстетическим и художественным явлениям. Считается, что красота в жизни не так уж важна, а если и важна, то для развлечения чувств, что допустимо, пока это не нарушает добропорядочности и не мешает вере. Красота может пониматься и как нечто злое, дьявольское, как плотское искушение. Тогда ценна только та красота, которая непосредственно ведет к Богу (ангельская), которая и есть добро. Подчеркнем, что речь здесь идет не об органичном единстве добра и красоты, а о том, что только добро и добродетель прекрасны. И, следовательно, о том, что произведение искусства ценно лишь тогда, когда в нем четко выражено нравственное содержание, когда оно очевидно способствует нравственному совершенствованию человека. Остальное в искусстве выглядит или пустым (и поэтому неценным), или аморальным (например, изображение обнаженных тел). Художники, артисты, вся атмосфера их жизни тоже кажутся в лучшем случае подозрительными, а в худшем вызывают нравственное негодование.

Наиболее яркое выражение все это получает у выдающихся моралистов, таких как Л. Толстой. Толстой искренне считал, что красота есть последствие добра и что «…красота, не имеющая в основании своем добро, как, например, красота цветов, форм, женщины, не суть ни истина, ни добро, ни красота, но только подобие их».[148]148
  Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1985. Т. 21. С. 414.


[Закрыть] Музыка, которую он любил, понималась им как «наслаждение только немногим выше сортом кушанья…», потому что она «не нравственное дело».[149]149
  Там же. С. 480.


[Закрыть] Он был уверен в том, что «искусство, чтобы быть уважаемым, должно производить доброе».[150]150
  Там же. С. 385.


[Закрыть] Такая позиция писателя очень благородна и кажется проявлением культуры самого высокого уровня. Однако если ценность эстетических явлений и произведений искусства ставится в зависимость от нравственности, то на деле это приводит к ограниченному морализаторству и к искажению оценок достижений эстетической и художественной культуры. Хорошо известно, что, когда художник начинает специально направлять свое творчество к утверждению определенных нравственных принципов и идей, оно становится художественно ущербным. Конечно, искусство чему–то учит и пробуждает добрые чувства, но вовсе не потому, что оно нацелено на нравственное совершенствование читателей, зрителей, слушателей. Моральный ригоризм Толстого привел его к неадекватным, отрицательным оценкам творчества Шекспира, в пьесах которого нет ни грана морализаторства. Художественный вкус великого русского писателя (возможно, именно в связи с абсолютизацией нравственных установок) оказался консервативным и в оценках живописи импрессионистов, в которой он увидел лишь непонятные «выверты». К счастью, вкус некоторых русских купцов был более развитым в том смысле, что они умели мыслить перспективно, и потому, покупая полотна импрессионистов, они ориентировались на их эстетическую и художественную ценность, а не на временный социальный и ограниченный нравственный смысл.

Неоправданные смещения и в творчестве, и в оценочных суждениях тех, кто абсолютизирует нравственные ценности, во–первых, связаны с тем, что речь обычно идет об устоявшихся, привычных ценностях, нормах бытия. И все новое, не укладывающееся в нормы, с трудом воспринимается. Во–вторых, искажения в творчестве и его оценках вызваны и тем, что морализующий человек отказывает эстетическим явлениям в самостоятельной ценности. Красота кажется ему связанной с человечностью, только если она служит добру и если искусство и красота нравственно оправданны и полезны.

Но ни настоящее искусство, ни подлинная красота не нуждаются в «оправданиях» путем соотнесения с иными ценностями культуры (нравственными, религиозными). Они ценны сами по себе и человечны по своей сути. Поэтому их связь с нравственностью вполне органична для высшего уровня культуры. На этом уровне добро и красота не противоречат друг другу. Эстетический вкус в этом случае не терпит никакого безобразия, в том числе и нравственного. Высокоразвитое нравственное чувство ограждает от пошлости, «грязи» и в жизни, и в искусстве.

Правда, при этом важно помнить о возможности имитаций и эстетических, и нравственных ценностей (подделок, фальшивок), околокультурных явлений и тех, что представляют низший уровень культуры. Человек высокой культуры как раз обладает способностью к тонкому различению нюансов в сферах нравственных и эстетических ценностей. Эта способность проявляется в отношении ценностей культуры прошлого, настоящего и будущего, а также ценностей других культур, как бы они ни были непохожи на собственную культуру человека.

Естественно, поскольку люди даже высшего уровня культуры несовершенны, они тоже могут и ошибаться, и заблуждаться. Но главное здесь – сама настроенность и высокая степень умения отличать в конкретностях бытия культуру от некультуры, псевдокультуры, антикультуры. Отличать, благодаря и эстетическому вкусу, и нравственному чувству, развитым в определенной среде через воспитание, через общение с разными людьми и разнообразными ценностями культуры.

Добро реализуется не полностью там, где нет красоты, а если и реализуется, то несколько натужно. Красота, в свою очередь, не полностью реализуется там, где есть зло. Истинно добрые намерение, поступок вполне добры, если они прекрасны и могут быть пережиты как радость (для себя и для другого). Важно, правда, чтобы была возможность эстетического (а не эстетского) восприятия.

Эстетическое наслаждение полноценно как высшая человеческая радость, как праздник духа. Красота для человека полноценной эстетической культуры – это разнообразное (по носителям, формам, видам) чувственное выражение человечности человека вообще, в том числе добра и истины жизни. Такой человек способен к глубокому сопереживанию, сочувствию. Его вкус индивидуализован, не замкнут в рамки традиций, специализированных предпочтений, канонов и правил. Ему свойственно достаточно точно оценивать новое и перспективное в искусстве, при уважении к ценностям прошлых эпох и иных (чем его собственная) культур.

4.5. Культура и познание. Истина как ценность культуры

4.5.1. Познание в его культурном значении

Когда излагают теорию и историю культуры, говорят не только о религии, нравственности, искусстве, но и о науке, о философии. Многие исследователи считают, что истина – одна из высших ценностей культуры, что знание, образование – неотъемлемые ее составляющие, что разумность, интеллектуальное развитие – критерии культурности. Все это так, и не совсем так, поскольку в понимание культуры при этом включается то, что присуще скорее цивилизации.

Действительно, существует огромная сфера познания, пронизывающая всю жизнь человека разумного. Это сфера активности человеческого сознания, без которой немыслимо развитие ни культуры, ни цивилизации. Непосредственная цель познания – это знание, но не любое, а истинное, т. е. то, которое обозначается понятием «истина». Познание, очевидно, неприродно; природа сама по себе ничего не познает, для нее нет истины и лжи. Познающий человек осваивает мир, проникая в него и охватывая его мыслью. Он мысленно организует, оформляет и мир, и себя в отношении к миру, неживому и живому.

При этом познание бывает разным: донаучным, научным и ненаучным, прикладным и фундаментальным, «чистым», т. е. не ориентирующимся на непосредственную пользу. Но в любом случае оно способно выполнять и выполняет цивилизующую роль. Без истинного знания невозможна цивилизация, разумная организация жизни, общества и человеческих отношений, невозможен рост комфортности жизни и вообще прогресс. Познание – это условие и инструмент цивилизации. Оно полезно, даже если в его процессе не ставится определенной практической цели. Поэтому Формула, выведенная средневековым философом Роджером Бэконом, «знание – сила» верна. Процесс познания– это поиск истины, которая может быть использована (другое дело – кем, как и когда). Другой Бэкон, Френсис, философ Нового времени, справедливо считал, что чем больше мы знаем, тем больше можем. Благодаря знанию мы в состоянии изменять мир, удовлетворять и развивать свои потребности, и не только витальные, но и духовные. Поэтому несомненно, что познание – это явление цивилизации (во многом рождающее ее), а истинное знание (истина) – ее ценность.

Но является ли познание (в частности, научное) феноменом культуры? Действительно ли Истина – одна из высших ее ценностей наряду с Добром, Красотой и Верой? На эти вопросы нет однозначных и простых ответов. Причем ясно, что в тех отношениях, в которых цивилизация и культура совпадают, познание входит в поле культуры. В тех аспектах, в которых цивилизация обеспечивает бытие и развитие культуры, познание, знание – чрезвычайно ценны. Формы жизни и поведения, которые отличают цивилизованного человека от варвара, обычно разумны, основаны на знании и в известной мере облагораживают и окультуривают жизнь. Однако культура несводима к цивилизации, а культурность – к цивилизованности. И дело не столько в явном практицизме цивилизации и «непрактичности» культуры, сколько в разной нацеленности того и другого. Цивилизация помогает человеку лучше устроиться в этом мире, обеспечить свое (более комфортное) физическое и духовное существование. В свою очередь, культура является выражением совершенствования самой человеческой природы, становления человека, высоты и тонкости его духовного развития. Культура – это совокупность форм человечности (а не удобства!) бытия, одухотворенности жизни. Это совокупность ценностей, т. е. человеческих отношений, в которых, как и в носителях, реализуется и оформляется эта очеловеченность, облагороженность.

Теперь зададим вопросы: действительно ли познание представляет собой одну из таких форм, а истина – одну из таких ценностей? Облагораживает ли нас познание, и если да, то в каких отношениях и до какого предела? Ответы на эти вопросы зависят еще и от того, о каком виде познания идет речь и в каком смысле употребляется слово «истина».

Конечно, в наше время совершенно очевидно, что невежественный человек некультурен или малокультурен. Следовательно, познание, знание, образование и просвещение необходимы для культуры. Но, с другой стороны, столь же очевидно, что познание и само по себе знание чего бы то ни было не делает человека ни добрее, ни злее, ни благороднее, ни подлее. Познание и знание, в общем, ценностно нейтральны. Во всяком случае, научное познание, истины науки. В шутке, что ученый – это человек, который удовлетворяет свое любопытство за счет общества, есть большая доля правды. Такое любопытство ценнее, чем состояние нелюбознательности, нежелание знать. Но стремление к знанию, познание имеет отношение к культуре только в том случае, если речь идет о знании особого рода, об истине жизни, ее смысле, а не о знании фактов.

Например, философия будет в меньшей степени причастна к культуре, чем больше она стремится быть объективной позитивной наукой, строгим и точным знанием о мире. А чем больше она озабочена смысложизненной проблематикой, вечными проблемами человеческого бытия и его ценностей, тем больше она становится феноменом и выражением культуры, ее языком. Философия, которая ищет человеческие смыслы существования, пробуждает у человека стремление быть воистину человеком, в том числе и в процессах познания мира, самопознания, самообретения. А просто ученость – это только возможная база для культуры. Знание необходимо для обогащения духовного опыта, но недостаточно ни для культурности высокого уровня, ни для того, что иногда называют настоящей интеллигентностью.

4.5.2. Образованность, интеллигентность, культурность

Об интеллигентности речь зашла потому, что ее, как и цивилизованность, нередко отождествляют с культурностью. А интеллигентными считаются как раз те люди, которые образованны, учены и обладают знаниями разного рода.

Интеллигенция – это разумная, образованная, умственно развития часть жителей (В. Даль), общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом.[151]151
  См.: Советский энциклопедический словарь. М., 1985;Культурология. Краткий словарь / Под ред. И. Кефели. СПб., 1995.


[Закрыть]

Таким образом, в разряд интеллигенции попадают ученые, учителя, врачи, инженеры, люди искусства и т. д. Они считаются духовно ведущим слоем народа, который создает, развивает и распространяет культуру, а также сохраняет и творит ее ценности. И поэтому сама интеллигентность (и ее носитель – интеллигенция) – неоспоримая ценность культуры.

Но ведь те, кого называют интеллигентами, могут находиться на разных уровнях культуры. Так, например, если у человека (или группы) доминируют потребности материально–вещного комфорта, собственного благополучия, удобства, выгоды, и т. д., то естественным для него будет низший уровень культуры. Это значит, что важнее, чем облагороженность бытия, для него оказывается собственная выгода, своекорыстный интерес. Тогда и разум, и образование, и умственный труд становятся значимыми прежде всего в плане практического использования и выгоды. И хотя, скажем, образование создает богатые возможности для развития культуры, оно само по себе не обеспечивает высокой культурности человека, как, впрочем, и настоящей интеллигентности. Есть разница не только между образованными и культурными людьми, но и между «образовенцией» и интеллигенцией. Ни диплом о высшем образовании, ни самая громкая академическая степень, ни занятия сложной интеллектуальной деятельностью не свидетельствуют о культурности и интеллигентности. Хотя, если получено действительно хорошее образование, оно может свидетельствовать о высокой степени цивилизованности. Образование, которое имеет непосредственное отношение к культуре (как одно из средств ее развития), все же является плодом цивилизации и может оставаться в ее поле, т. е. в поле полезности, будучи «инструментом» умственного прогресса, но при этом не обязательно прогресса духовного. Руссо был прав в том, что наука, просвещение и искусство сами по себе не обеспечивают развития, например, нравственности. Кто–то из великих сказал, что просто хорошо образованный человек – это самое скучное существо на свете. Хорошо, если бы только скучное! Но ведь образование, даже гуманитарное, не предполагает наличия у человека ни совести, ни тактичности, ни милосердия. Оно разве что дает знание о таких и подобных им вещах, об истинной интеллигентности и о подлинной культуре.

То, что называют интеллигентностью, включает в себя образованность, но ее одной мало. Интеллигент всегда образован, но образованный человек не всегда интеллигентен. И далеко не всегда культурен. Образование дает человеку возможность выхода на довольно высокий уровень культуры (специализированный), для которого характерно доминирование интереса к той или иной деятельности, становящейся в известной мере самоценной. Например, образованные люди могут увлекаться познанием, наукой и научно–техническим творчеством настолько, что комфортность, удобство бытия и личная выгода отступают на задний план. Кажется, что в их жизни дух торжествует над грубой пользой и что эти люди действительно в высшей степени интеллигентны и культурны. Такое заблуждение понятно, ведь это – ученые, изобретатели, учителя, врачи. Они создают и передают духовные ценности, а значит, во многом действительно обогащают культуру, живут поисками истины.

Но почему тогда идет речь о заблуждении? Потому что, как это ни парадоксально, не только те, кого называют интеллигентами, но и те, кто на самом деле является таковым, вовсе не обязательно люди высокой культуры. Во–первых, потому, что даже специализированный уровень культуры ограничивается самой специализацией. Незабвенный К. Прутков заметил, что специалист подобен флюсу: тот и другой односторонни. Ч. – П. Сноу открыл для всех наличие в культуре якобы «двух культур», т. е. очевидную для ХХ в. поляризацию духовного мира (где два полюса олицетворяли художественная интеллигенция и ученые: физики, математики, биологи, а также инженеры).[152]152
  Сноу Ч. – П. Две культуры и научная революция // Сноу Ч. – П. Портреты и размышления. М., 1985.


[Закрыть] Многие английские ученые, например, смущенно говорили ему, что «пробовали» читать Диккенса (и вообще не читали серьезной художественной литературы), а гуманитарии и художники не понимали ни языков науки, ни значения научно–технической революции. Эти проявления цивилизационной неполноты, частичности проистекали из узости профессиональной сферы деятельности, а отсюда следовала общая духовная ограниченность, неспособность адекватно воспринимать и оценивать те явления цивилизации и культуры, которые не укладывались в полосу жизненных пристрастий. Однобокость развития человека оказалась в ХХ в. цивилизационно неизбежной в связи с разделением труда, в том числе и умственного (и творческого).

Во–вторых, что гораздо важнее, ученость еще никого не сделала хорошим человеком (Демокрит). И не только ученость, но и талантливость и мастерство в любой из сфер деятельности. Это немаловажно, так как у человека высшего уровня культуры доминирующая потребность – потребность в жизни другого человека, а главная ценность – другой конкретный человек. Конечно, нельзя сказать, что всякий хороший человек культурен, но полноценная культура предполагает оформленное выявление именно человечности в человеке. Культура на этом уровне выступает прежде всего в таких реализуемых ценностях, как совесть, порядочность, милосердие, терпимость, деликатность, вкус, желание и умение понять и «принять» другого человека, другой этнос, другую культуру. Блез Паскаль, писавший о том, что все мироздание не стоит и самого посредственного разума, «…ибо он способен познать и все плотское и самого себя…», недаром дальше заявил: «Все плотское, вместе взятое, и все разумное, вместе взятое, и все, что они порождают, не стоит самомалейшего порыва милосердия».[153]153
  Паскаль Б. Мысли. СПб., 1995. С. 413.


[Закрыть] Для полноценной культуры важно при этом и умение явить милосердие, по–человечески оформив его. Ведь важно и то, насколько человек внутренне культурен, и то, насколько органично он выражает свою культуру вовне, в отношении к другим людям, иным культурам.

Ни наука, ни образование, ни профессиональные занятия умственным и творческим трудом, интеллектуальной духовной деятельностью сами по себе не обеспечивают уровня действительной культуры в полном смысле этого слова.

Значит, или тот слой, который обычно называют интеллигенцией, вовсе не обязательно будет духовно ведущим слоем народа, высококультурным слоем населения, или термин «интеллигенция» надо понимать, вводя в него дополнительные смыслы и учитывая то, что постоянно путают «интеллигентность» и «образованность», «культурность» и «цивилизованность».

Многие представители российской интеллигенции претендуют на то, что именно они являются представителями высшего уровня культуры и призваны учить, «как обустроить Россию», духовно возвышать других и в России, и за ее пределами и, таким образом, служить нуждам народа, содействовать народному счастью и счастью человечества. Большой части этого слоя свойственно то, что С. Булгаков называл крайностями «народопоклонничества и духовного аристократизма».[154]154
  Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 64.


[Закрыть]

С другой стороны, русской интеллигенции (и не только ей) свойствен и некоторый утилитаризм. С. Франк считал, что «русскому интеллигенту чуждо и отчасти враждебно понятие культуры в строгом смысле слова».[155]155
  Там же. С. 312.


[Закрыть] Потому что, говоря о культуре, у нас, как правило, имеют в виду необходимость ее практического применения. То есть культура важна, если она чему–то служит, если она, например, средство развития политического механизма, народного образования, воспитания или упорядочения общественной жизни. Отвечая на это, Франк справедливо писал о том, что культура не средство, а цель человеческой деятельности, что она служит не совершенствованию человеческой природы, а сама есть это совершенствование.

Представляется, что реальное содержание понятий «интеллигентность» и «культурность» в высших своих проявлениях во многом совпадает. И уж во всяком случае, в том отношении, что интеллигентность – это не средство для чего–то, а состояние, к которому следует стремиться. А вот познание, знание, образование и просвещение могут быть и бывают средствами для постижения, сохранения, распространения и развития культуры. И истина, которая есть соответствие знания о действительности самой действительности, истина (или, точнее, истины) фактов столь же служебна в отношении к культуре. Но понятие «истина» употребляется и в другом значении, в котором речь о ней идет как о ценности культуры.