Текст книги "Маска Ктулху"

Автор книги: Август Дерлет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

– Дело тут не столько в вере, сколько в причине существования подобного. Посмотрим. Прежде чем мы ляжем спать, скажи мне одно: это воздействует только на тебя или Эмброуз тоже что-то ощущает?

Элдон быстро кивнул:

– Конечно тоже. Он уже хотел уволиться, но нам пока удалось его переубедить.

– Тогда тебе не нужно бояться за свой рассудок, – заверил его я. – А теперь – спать.

Моя комната – как обычно, когда я оставался в доме – примыкала к спальне Элдона. Я пожелал брату спокойной ночи и в темноте прошел по коридору к своей двери. Меня не покидали тревожные мысли об Элдоне. Именно эта тревога замедлила мои реакции, и я не сразу заметил, что у меня мокрая рука; я обратил на это внимание лишь в комнате, когда стал снимать пиджак. Какой-то миг я стоял, глядя на влажно поблескивавшую ладонь, затем вспомнил рассказ брата; тогда я сразу подошел к двери и открыл ее. Так и есть – наружная ручка была мокрой. И не просто мокрой – она сильно пахла морем, рыбой, о таком запахе Элдон говорил мне всего несколько минут назад. Я закрыл дверь и озадаченно вытер руку. Могло ли быть так, что в доме кто-то специально пытается свести Элдона с ума? Конечно же нет, ибо Эмброуз от подобных действий ничего не выигрывал, а что касалось моего дяди Азы, то между ним и сыном, насколько я знал, никогда не бывало вражды – я знал обоих не один десяток лет. Нет, никто из домочадцев не мог вести такую изощренную кампанию по запугиванию.

Я улегся в постель – по-прежнему в беспокойстве и все так же пытаясь в уме связать воедино прошлое с настоящим. Что произошло в Инсмуте почти десять лет назад? Что же содержалось в тех рукописях и книгах Мискатоникского университета, которых все остерегались? Я должен их посмотреть; поэтому я решил вернуться в Аркхем, как только представится возможность. Все еще пытаясь отыскать в памяти какой-нибудь ключ к разгадке событий этого вечера, я заснул.

Точно не уверен, в какой последовательности происходили дальнейшие события. Человеческий разум даже в бодрствующем состоянии весьма ненадежен, не говоря уже о том, как он работает во сне или сразу же по пробуждении. Но в свете того, что случилось потом, сон, приснившийся мне в ту ночь, приобрел ясность и реальность, которые раньше я бы счел совершенно невозможными в полумире сновидений. Ибо почти сразу же мне привиделся простор громадного плато в странном песчаном мире, который почему-то напомнил мне высокие нагорья Тибета или страны Хонан [50]50
  Хонан (ныне Хэнань, букв,«к югу от реки») – провинция на востоке центральной части Китая, одна из колыбелей китайской культуры. Здесь находится монастырь Шаолинь.


[Закрыть], где мне приходилось бывать. Плато вечно продувалось ветром, и моих ушей касалась неимоверно прекрасная музыка. Однако она не была чиста, не была свободна от зла, ибо в ней все время подспудно слышались некие зловещие ноты – как ощутимое предупреждение о грядущих несчастьях, как суровая тема судьбы в Пятой симфонии Бетховена. Музыка доносилась из группы зданий, расположенных на острове посреди черного озера. Там все было недвижно: не шевелясь, стояли фигуры – странноликие существа в обличье людей, отдаленно похожие на китайцев, – как будто на часах.

Весь сон мне представлялось, будто я перемещаюсь где-то в вышине вместе с ветром, который никогда не стихает. Как долго я там пробыл, сказать не могу; но вот я уже далеко от того места и смотрю с высоты на другой остров посреди моря, и там стоят громадные здания и идолы, и опять странные существа, некоторые – с виду как люди, и вновь звучит эта бессмертная музыка. Но здесь было и кое-что еще: голос той твари, что говорила с моим дядей, то же злобное завывание – оно испускалось из глубин приземистого здания, чьи подвалы наверняка затопляло море. Лишь один краткий миг смотрел я на этот остров, и откуда-то из глубин сознания всплыло его современное название – остров Пасхи; а в следующее мгновение меня уже там не было, я летел над скованной льдом пустыней Крайнего Севера и смотрел вниз, на тайную деревушку индейцев, чьи жители поклонялись идолам из снега. Везде был ветер, везде – музыка и этот свистящий голос, как пролог к неизъяснимому ужасу, как предупреждение о скором расцвете невероятного, ужасного зла; везде – этот голос первобытного кошмара, окутанный прекрасной неземной музыкой, таящийся в ней.

Вскоре после того я проснулся невыносимо усталым и продолжал лежать, глядя в темноту. Сонливость медленно отступала, и я вскоре почувствовал, что воздух у меня в комнате очень тяжел и пропитан рыбным запахом, о котором говорил Элдон. В тот же миг я услышал еще кое-что: удаляющиеся шаги и стихающее завывание – его я слышал не только во сне, но и в комнате дядюшки лишь несколько часов назад. Я спрыгнул с кровати и подбежал к окну, выходящему на восток, но там не было видно ничего, и я понял только, что звук определенно доносится от безбрежного океана. Я вышел в коридор – запах моря там чувствовался гораздо сильнее, чем у меня. Я тихонько постучал в дверь Элдона и, не получив ответа, вошел.

Брат мой лежал на спине, раскинув руки, и пальцы его шевелились. Было ясно, что он спит, хотя поначалу меня ввели в заблуждение слова, что срывались с его уст. Прежде чем разбудить его, я помедлил, протянув к нему руку, и прислушался. По большей части голос его звучал так тихо, что ничего нельзя было разобрать, но я уловил несколько слов, произнесенных с б о льшим усилием: «Ллойгор – Итакуа – Ктулху». Слова эти повторялись несколько раз, пока я наконец не схватил Элдона за плечо и не потряс. Пробуждение его было не быстрым, как я того ожидал, а, наоборот, вялым и неуверенным; почти целая минута прошла, прежде чем он узнал меня, но как только это произошло, он снова стал обычным Элдоном и сел на кровати, сразу же учуяв запах в комнате и услышав звуки за дверью.

– А… вот видишь! – мрачно вымолвил он, как будто иного подтверждения мне и не требовалось.

Он поднялся, подошел к окнам и остановился, выглядывая наружу.

– Тебе снилось? – спросил я.

– Да, а тебе?

В сущности, наши сны были одинаковыми. Пока он рассказывал о своем, слуха моего достигло какое-то движение этажом выше – кто-то украдкой вяло шлепал по полу, будто бы чем-то мокрым.В то же время завывания за домом растаяли вдали, и шаги замерли. Но теперь в старом особняке витали такие угроза и ужас, что прекращение всех звуков мало способствовало восстановлению нашего душевного спокойствия.

– Давай поднимемся и поговорим с твоим отцом, – резко предложил я.

Его глаза расширились:

– О нет – мы не должны беспокоить его, ведь он запретил…

Но этим запретом меня было не запугать. Я повернулся и один стал подниматься по лестнице. У дверей дяди Азы я остановился и громко постучал. Ответа не последовало. Тогда я опустился на колени и заглянул в замочную скважину, однако ничего не увидел – там стояла темнота. Но внутри кто-то был, поскольку изредка до меня доносились голоса: один явно принадлежал моему дяде, но звучал гортанно и так, словно старик задыхался, точно с ним случилась некая перемена в самом его естестве; ничего подобного второму голосу я никогда не слышал – ни до, ни после. То был каркающий, грубый голос с глубоким горловым звуком, и он таил в себе угрозу. Дядя изъяснялся на довольно разборчивом английском, чего нельзя было сказать о его посетителе. Я приготовился слушать, и первыми различил слова дяди Азы:

– Я не стану!

В ответ зазвучал неестественный голос той твари, что находилась в комнате:

– Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!.. – И следом – череда быстрых и грубых слов, произнесенных как будто в яростном гневе.

– Ктулху не заберет меня в море – я закрыл проход.

И снова взрыв ярости был ответом моему дяде, который, похоже, вовсе не испугался, хотя голос его дрогнул.

– Итакуа тоже не придет с ветром – я и его собью со следа.

Тогда тот, кто был в комнате с дядей, выплюнул всего одно слово – «Ллойгор!» – и ответа от дяди уже не последовало.

Теперь, помимо угрозы, пропитавшей весь дом, меня охватил ужас иного рода. Я признал те самые слова, что незадолго до этого во сне произносил Элдон. Более того, пока я стоял под дядиной дверью, ко мне из глубины лет начали всплывать воспоминания о странных текстах, которые я давным-давно обнаружил в закрытых хранилищах Мискатоникского университета, – зловещих, невероятных сказаниях о Древних Богах, о носителях зла, что намного древнее человечества. Я припомнил ужасные тайны, скрытые в «Пнакотикских рукописях» и в «Тексте Р’льеха», смутные, полные тайного смысла истории о созданиях, слишком кошмарных, которым тесно в рамках сегодняшнего обыденного сознания. Я попытался развеять сгустившееся вокруг меня облако страха, но сам старый дом, казалось, этого не позволил мне. К счастью, пришел Элдон.

Он тихо поднялся по лестнице и теперь стоял у меня за спиной, ожидая, что я стану делать дальше. Я жестом подозвал его и в двух словах пересказал услышанное. Мы приникли к двери и стали слушать вместе. Разговор, однако, прекратился – из комнаты доносилось лишь угрюмое неразборчивое бормотание, сопровождаемое все более громкими шагами; вернее, звуки эти по своему ритму могли быть шагами, но их явно производило нечто неопознаваемое, притом казалось, что каждый раз оно ставит свою ногу в топь. Теперь во всем доме ощущалась слабая внутренняя дрожь – она не усиливалась, но и не отступала, пока шаги не затихли вдали.

За все это время мы не проронили ни звука, но когда шаги пересекли комнату и удалились в пространство за стенами дома,Элдон затаил дыхание и замер в напряжении: я даже слышал, как кровь стучит в его виске у самого моего лица.

– Господи! – наконец прорвало его. – Что же это?

Я не знал, что ему ответить, но уже открыл было рот, как вдруг дверь распахнулась с внезапностью, лишившей нас дара речи.

В проеме стоял дядя Аза. Из комнаты за его спиной вырывалась ошеломляющая вонь, запах лягушек или рыбы, густые миазмы стоячей воды, настолько мощные, что меня чуть не стошнило.

– Я слышал вас, – медленно проговорил дядя. – Входите.

Он отступил, пропуская нас, и мы вошли, Элдон – с явной неохотой. Все окна напротив двери были широко распахнуты. Сначала в тусклом свете ничего особенного я не заметил, ибо сама лампа плавала как бы в тумане, но потом нам стало видно, что в комнате действительно побывало что-то мокрое, испускавшее эту тяжкую вонь, ибо всё – стены, пол, мебель – покрывала густая и тяжелая роса, а на полу то там, то тут поблескивали лужи. Мой дядя, кажется, этого не замечал или просто привык и теперь забыл о беспорядке: он сел в кресло и посмотрел на нас, кивком приглашая устраиваться рядом. Испарения понемногу начали рассеиваться, и теперь лицо дяди Азы обрело четкость очертаний: его приплюснутая голова еще глубже ушла в плечи, лоб почти совсем исчез, а глаза были полузакрыты – сходство с лягушками из нашего детства стало еще более разительным. Теперь он выглядел гротескной карикатурой, жуткой в своем тайном смысле. Чуть-чуть поколебавшись, мы с Элдоном сели.

– Вы слышали что-нибудь? – спросил старый Аза и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Полагаю, что да. Некоторое время я собирался тебе рассказать, и теперь, быть может, осталось мало времени… Но я еще могу обмануть их, я могу их избежать…

Он открыл глаза и взглянул на Элдона; меня он, кажется, вообще не видел. Сын встревоженно подался к нему, поскольку было ясно: старика что-то смертельно гнетет. Он был не в себе – казалось, лишь половина прежнего человека сидит перед нами, а разум его по-прежнему бродит в каких-то далях.

– Сделка Сэндвина должна завершиться, – произнес он тем же гортанным голосом, что я слышал из-за двери. – Ты будешь это помнить. Пусть больше никто из Сэндвинов не окажется в рабстве у этих созданий. Ты когда-нибудь интересовался, Элдон, откуда поступают наши доходы? – внезапно спросил он.

– Н-ну да, бывало… – только и смог ответить тот.

– Так было три поколения – мой дед и мой отец до меня… Дед подписал за отца, отец – за меня. Но я за тебя подписывать не стану, не бойся. Этому должен быть положен конец. Поэтому Они не позволят мне уйти естественно, как дали сделать деду и отцу, – Они не станут ждать, а заберут меня. Но ты будешь от Них свободен, Элдон, ты будешь свободен.

– Что такое, отец? В чем дело?

Но тот, казалось, не слышал его:

– Не заключай с Ними никаких сделок, никаких соглашений, Элдон. Бойся Их, избегай Их. Их наследие – сплошное зло, которое ты даже не можешь себе представить. Этих вещей тебе лучше вообще не ведать.

– Кто был здесь, отец?

– Их слуга. Он не испугал меня. Ни Ктулху я не боюсь, ни Итакуа, с которым летал высоко над ликом Земли, над Египтом и Самаркандом, над огромными белыми безмолвиями, над Гавайями и Тихим океаном, – не Их, но Ллойгора, который может отрывать бренное тело от Земли по частям, Ллойгора и его брата-близнеца Зхара и кошмарный народ чо-чо, что прислуживает Им на высоких плоскогорьях Тибета, – Его, Его… – Он вдруг замолк и содрогнулся. – Они грозили мне, что Он придет. – Старик глубоко вздохнул. – Ну что ж, пусть приходит.

Мой брат ничего не сказал, но в лице его легко читался испуг.

– Что это за сделка, дядя Аза? – спросил я.

– Вспомни, – продолжал тот, не услышав моего вопроса, – как на похоронах не открывали гроб твоего деда и как легок он был. В его могиле нет ничего – один гроб; и в могиле твоего прадеда – тоже. Их забрали Они, теперь наши предки – в Их власти, где-то Они вдохнули в наших сородичей неестественную жизнь, и всего-то – за поддержание наших телесных оболочек, за тот крохотный доход, что у нас был, и за знание Их отвратительных секретов, кое Они нам подарили. Все началось, я думаю, еще в Инсмуте – мой дед встретил там того, кто, как и он, принадлежалк тем существам, что, подобно лягушкам, выползли из моря.

Старик пожал плечами и бросил быстрый взгляд в восточные окна, где теперь лишь белел густой туман да в отдалении поднимался шум океана – неумолчный рев и бормотание прибоя.

Мой брат готов был нарушить наступившее молчание еще каким-нибудь вопросом, но дядя Аза вновь повернулся к нам и коротко бросил:

– Хватит пока. Оставьте меня.

Элдон было возразил, но дядя был непреклонен. А мне уже почти все стало ясно. Истории, что я слышал об Инсмуте, о деле Таттла на Эйлсбери-роуд, о странном знании, скрытом во вселяющих испуг текстах Мискатоникского университета – в «Пнакотикских рукописях», «Книге Эйбона», «Тексте Р’льеха» и в самой темной из тех книг, в ужасном «Некрономиконе» безумного араба Абдула Альхазреда… Все это воскрешало давно забытые воспоминания о злобном могуществе Властителей Древности, о существах из невероятно далекого прошлого, о старых богах, что когда-то населяли не только Землю, но и целую Вселенную и разделялись на силы древнего добра и силы древнего зла, из коих последние, ныне укрощенные, все же преобладали числом, если не силой. Древнейшие из всего сущего, Старшие Боги, силы добра – безымянны, но те, иные, носили странные и зловещие имена – Ктулху, вождь стихии вод; Хастур, Итакуа, Ллойгор, что вели за собой силы воздуха; Йог-Сотот и Цатоггуа, представлявшие стихию земли. Теперь для меня было очевидным, что три поколения Сэндвинов заключили с этими тварями некую отвратительную сделку, согласно которой обещали предать Им свои души и тела в обмен на великое знание и безопасность в естественной жизни; но самой омерзительной частью договора было, как с очевидностью показывали события, то, что каждое поколение подписывало его за последующее. И вот мой дядя Аза наконец взбунтовался и теперь ожидал последствий.

Снова оказавшись в коридоре, Элдон коснулся моей руки и прошептал:

– Не понимаю…

Я почти грубо стряхнул его руку со своей:

– Я тоже, Элдон. Но у меня появилась идея, и теперь я хочу вернуться в библиотеку и проверить ее.

– Но тебе нельзя ехать прямо сейчас.

– Да, но, если день или два ничего не будет происходить, я уеду. И вернусь позже.

Около часа мы просидели в комнате Элдона, разговаривая об этой беде и почти болезненно вслушиваясь, не происходит ли что-нибудь наверху. Но там все было тихо, и я вернулся к себе в постель, ощущая почти такое же напряжение от отсутствия странных звуков и запахов, как раньше – от их наличия.

Остаток ночи прошел спокойно – как и весь следующий день. Дядя Аза не выходил из комнаты. Вторая ночь тоже прошла без приключений, и наутро я вернулся в Аркхем, радуясь, как родным, его старинным мансардам, островерхим крышам и георгианским балюстрадам.

Через две недели я возвратился в Сэндвин-хаус, где в мое отсутствие ничего не случилось. Я видел дядю – хоть и весьма недолго, – и меня поразила перемена, произошедшая в нем: он все больше становился похож на чудовищное земноводное, а все его тело, казалось, усыхало. Он неловко попытался спрятать от меня руки, но я успел заметить их странную трансформацию: между пальцами у него наросла кожа… Что это означало, я поначалу не понял. Только успел спросить, не слышал ли он чего-нибудь нового от пришельцев извне.

– Я жду Ллойгора, – загадочно ответил он, и бусинки его зрачков остекленело остановились на восточных окнах комнаты, а у рта залегла суровая складка.

К тому времени я узнал больше о кошмарных тайнах Старших Богов и тех исчадиях зла, которых Они давным-давно изгнали в потаенные места Земли – в арктические поля, в пустыни, на страшное плоскогорье Ленг в самом сердце Азии, на озеро Хали, в громадные и далекие пещеры под морским дном. Я узнал довольно, чтобы убедиться в реальности дядиной отвратительной сделки – передачи под клятвой тела и души для служения отродью Ктулху и Ллойгора среди народа чо-чо в далеком Тибете, для помощи Им в своей послежизни в Их нескончаемой борьбе против господства Старших Богов, дабы сломать печати, наложенные на Них отступившими Древними, дабы вновь восстать и рассеять кошмар по всей Земле.

У меня не было причин сомневаться в том, что отец и дед моего дяди даже сейчас служат Им в какой-то отдаленной твердыне, – все вокруг меня свидетельствовало о деятельной работе зла: не только в чем-то ощутимом, но и в невероятно сильной ауре разлитого по всему дому ужаса, державшего всех нас в осаде. В свое второе посещение я застал брата несколько успокоенным, но он – по-прежнему в каком-то оцепенении – словно бы ожидал: вот-вот что-то произойдет. Я не мог пробудить в нем никакой надежды; волей-неволей пришлось открыть ему кое-что из того, что я проверил по древним и запретным книгам, хранившимся в подвалах Мискатоника.

Вечером накануне моего отъезда, когда мы с Элдоном сидели у него в комнате, тягостно чего-то ожидая, дверь вдруг открылась и вошел мой дядя – странно замирая на ходу и прихрамывая, что раньше ему вовсе не было свойственно. Теперь, когда старый Аза предстал перед нами во весь рост, казалось, он стал еще меньше. Одежда на нем висела.

– Элдон, съездил бы ты завтра с Дэвидом в Аркхем, – сказал он. – Тебе не помешает немного развеяться.

– Да, я буду рад, – откликнулся я.

Элдон покачал головой:

– Нет, я останусь здесь, папа, – смотреть, как бы с тобой ничего не случилось.

Дядя Аза горько рассмеялся, мне показалось – с легким презрением, как бы заранее возражая всему, что бы его сын ни попытался сделать. Если Элдон и не понимал такого отцовского отношения, мне все было довольно ясно, поскольку я больше брата знал о мощи первобытного зла, с которым был связан мой дядя.

Старик лишь пожал плечами:

– Ну что ж, тебе почти ничего не грозит – если не перепугаешься до смерти. Я не знаю.

– Значит, вы ожидаете, что скоро что-нибудь произойдет? – спросил я.

Дядя кинул на меня испытующий взгляд:

– Ясно, что тыэтого ждешь, Дэвид, – глубокомысленно произнес он. – Да, я ожидаю прихода Ллойгора. Если мне удастся отразить его, я буду от него свободен. Если ж нет… – Он пожал плечами и продолжил: – Тогда, я думаю, Сэндвин-хаус все равно освободится от этого проклятого савана зла, что душил его так долго.

– Время назначено? – спросил я.

Он не отвел взгляда, но глаза его сощурились.

– Думаю, когда взойдет полная луна. Если мои расчеты верны, Арктур тоже должен быть над горизонтом прежде, чем Ллойгор сможет прилететь на своем космическом ветре – сам стихия ветра, Он и примчится, как ветер. Но я уже буду ждать Его. – Старик еще раз пожал плечами, словно отмахиваясь от какой-то пустяковины, а не от смертельной угрозы для самой своей жизни – угрозы, на которую намекали его слова. – Что ж, так тому и быть, Элдон. Поступай, как знаешь.

Он вышел из комнаты, а брат обернулся ко мне:

– Неужели мы не можем помочь ему сражаться с этой тварью, Дэйв? Ведь должен быть какой-то способ…

– Если он есть, твой отец наверняка его знает.

Долгую минуту он колебался, прежде чем высказать то, что, очевидно, давно уже не давало ему покоя.

– Ты обратил внимание, как он выглядит? Как он изменился? – Он содрогнулся. – Как лягушка, Дэйв.

Я кивнул:

– Да, есть какая-то взаимосвязь между его наружностью и теми существами, к которым он примкнул. Что-то подобное было в Инсмуте – до того, как Риф Дьявола разбомбили, в городе жило немало людей, внешностью подозрительно напоминавших подводных обитателей этого Рифа. Ты и сам должен это помнить, Элдон.

Он ничего не говорил, пока я снова не обратился к нему, сказав, что он должен постоянно держать со мной связь по телефону.

– Может оказаться слишком поздно, Дэйв.

– Нет. Я приеду сразу же. При первых же тревожных признаках звони мне.

Он согласился и отправился в свою спальню – навстречу бессонной, однако спокойной ночи.

Апрельская луна достигала своей наибольшей полноты где-то в полночь двадцать седьмого числа. Уже задолго до этого срока я был готов к телефонному звонку Элдона – несколько раз весь день и вечер подавлял в себе порыв ехать в Сэндвин-хаус, не дожидаясь звонка. Элдон позвонил в девять. По странному совпадению, я только что разглядел на небосклоне Арктур, поднявшийся на востоке над крышами Аркхема, – он ярко горел янтарным огнем, несмотря на сияние луны. Что-то случилось – я определил это по голосу Элдона: он дрожал, слова были отрывисты. Он сказал лишь то, что должен, чтобы я приехал без задержки:

– Ради бога, Дэйв, приезжай.

И больше ни слова. Да большего и не требовалось. Через несколько минут я уже мчался в машине по берегу к Сэндвин-хаусу. Стояла тихая безветренная ночь. В темноте кричали козодои и зуйки, время от времени над самой дорогой в свете фар проносилась сова и взмывала в небо. Воздух полнился густыми ароматами весеннего роста, свежевспаханной земли и ранней зелени, запахами болот и открытой воды – все это было так не похоже на тот кошмар, что цепко опутал мой разум.

Как и прежде, Элдон встретил меня во дворе. Не успел я выйти из машины, он оказался рядом со мной – очень встревоженный, с дрожащими руками.

– Эмброуз только что ушел, – сообщил он. – Перед тем, как поднялся ветер. Из-за козодоев.

Только он сказал это, как я их почувствовал: вокруг кричало великое множество этих птиц, и я вспомнил поверье местных жителей: когда близится смерть, козодои, эти прислужники зла, зовут душу умирающего. Их крик был постоянным, непрерывным, он неуклонно и ровно поднимался с лугов к западу от Сэндвин-хауса, но слышался и с других сторон, обволакивая нас. Это сводило с ума – птицы, казалось, были где-то близко; плач козодоя, печальный и одинокий издалека, усиленный во множество раз и слышимый вблизи, становится резким и пронзительным, и долго переносить его очень трудно. Я мрачно улыбнулся по поводу бегства Эмброуза и тут же припомнил: Элдон сказал, что старый слуга ушел до того, как поднялся ветер. Однако ночь вокруг была безветренной.

– Какой еще ветер? – отрывисто спросил я.

– Входи.

Он повернулся и быстро повел меня в дом.

Переступив в ту ночь порог Сэндвин-хауса, я попал в иной мир – очень далекий от того, который только что покинул. Лишь войдя, я услышал высокий громкий свист сильнейших ветров. Сам дом, казалось, содрогался под напором гигантских сил извне – хотя, только что побывав снаружи, я знал: воздух там спокоен, никакого ветра нет и в помине. Значит, ветры дули в самом доме, с верхних этажей, из комнат старика – неким аномальным образом они составляли единое целое с тем невероятным злом, в союз с которым некогда вступил дядя Аза. Помимо этого беспрестанного свиста и шипения ветра, с огромного расстояния доносился приводящий в содрогание, уже знакомый мне вой. Он приближался с востока, и одновременно с ним – поступь гигантских шагов, сопровождаемая неизменным чавканьем и хлюпаньем, что исходили, казалось, откуда-то снизу и в то же время – из-за пределов самого дома и даже той Земли, что мы знали. Эти звуки как будто возникали в нашем подсознании, порождаемые зловещими тварями, с которыми Сэндвины заключили свою отвратительную сделку.

– Где твой отец? – спросил я.

– У себя. Не хочет выходить. Дверь заперта, и я не могу войти к нему.

Я поднялся по лестнице к дядиной двери, намереваясь открыть ее силой. Элдон, протестуя, шел за мной и уверял меня, что все бесполезно – он уже пытался и у него не получилось. Почти у самой двери я замер на полушаге, будто бы столкнувшись с непреодолимым барьером – чем-то невещественным, стеной холода, просто зябким воздухом, сквозь который я не мог пройти, как ни старался.

– Вот видишь! – вскричал Элдон.

Я снова и снова пытался дотянуться до двери сквозь эту стену воздуха, но не мог. Наконец в отчаянии я стал звать дядю. Но никто не ответил мне – если не считать ответом рев великих ветров где-то за этой дверью, ибо хоть шум и был громок в нижнем вестибюле, здесь, у дядиной двери, он просто оглушал, и казалось, что в любой момент стены разлетятся вдребезги под натиском ужасных сил, отпущенных на волю. Все это время топот и вой нарастали в своей силе: они приближалиськ дому от моря. Притом казалось, они уже где-то рядом – предвестие того нечестивого зла, коим был объят Сэндвин-хаус. И вдруг в наше сознание вторгся иной звук – откуда-то с высот, над нами. Он был настолько невероятен, что мы с Элдоном переглянулись, словно оба ослышались. До нас донеслись музыка и пение многих голосов – они поднимались и опускались и слышались то ясно, то смутно. Но в тот же миг мы оба вспомнили, где уже слышали эту музыку: то были зловещие и прекрасные звуки наших с Элдоном снов в Сэндвин-хаусе. Ибо музыка была прекрасна и воздушна лишь на поверхности, а внутри полнилась адскими обертонами. Так сирены могли петь Улиссу, так прекрасна могла быть музыка в Гроте Венеры – прекрасна, однако извращена злом, выраженным ужасно и явно.

Я обернулся к Элдону, стоявшему рядом с широко раскрытыми глазами. Он дрожал.

– Там открыты окна?

– У отца – нет. Он занимался ими последние несколько дней. – Он склонил набок голову и вдруг схватил меня за руку. – Слушай!

Завывание росло и ширилось теперь уже за самой дверью, и его сопровождало омерзительное болботание, в котором можно было разобрать отдельные слова, некие жуткие сочетания звуков, так хорошо знакомые мне по запретным книгам Мискатоникского университета. То были речи существ, связанных нечестивым союзом с Сэндвинами, то был злобный выговор этих адских тварей, давно уже проклятых и изгнанных во внешние пространства, в отдаленные места Земли и Вселенной Старшими Богами с далекой Бетельгейзе.

Я слушал, и во мне рос ужас, питаемый моим бессилием; теперь уже меня щипал инстинктивный страх за собственное существование. Невнятная и грубая речь за дверью набирала силу и лишь изредка нарушалась резким звуком, который издавал кто-то отличный от них. Теперь, однако, голоса их звучали отчетливо, они поднимались и опадали вместе с музыкой, все еще звучавшей вдали, словно группа прислужников пела хвалы своему повелителю. То был адский хор, единый в торжествующем вое:

– Йа! Йа! Ллойгор! Угф! Шуб-Ниггурат!.. Ллойгор фхтагн! Ктулху фхтагн! Итакуа! Итакуа!.. Йа! Йа! Ллойгор нафлфхтагн! Ллойгор кф’айяк вулгтмм, вугтлаглн вулгтмм. Айи! Айи! Айи!

Наступило краткое затишье, и тут, словно отвечая им, раздался еще один голос: резкое, лягушачье кваканье слов, совершенно непонятных мне. В грубом голосе этом звучали ноты, смутно и поразительно знакомые мне, как будто когда-то прежде я уже слышал эти интонации. Резкое кваканье доносилось все неувереннее, горловые звуки, видимо, давались говорившему с трудом, и тогда за дверью снова поднялось это торжествующее завывание, этот сводящий с ума хор голосов, который нес в себе такой гнетущий ужас, что словам не под силу его описать.

Весь дрожа, брат вытянул ко мне руку, чтобы показать на часах, что до полуночи осталось лишь несколько минут. Близился пик полнолуния. Голоса в комнатах продолжали нарастать в своей неистовости, ветер усиливался – мы стояли будто бы посреди ревущего в ярости циклона. Между тем резкий квакающий голос зазвучал вновь, он становился все громче – и вдруг перешел в самый жуткий вой, что когда-либо слышал человек, в визг потерянной души – души, одержимой демонами, утраченной на все времена.

Именно тогда, я думаю, мне стало ясно, почему этот резкий квакающий голос казался знакомым: он принадлежал вовсе не кому-то из гостей моего дяди, но ему самому – Азе Сэндвину!

В миг этого омерзительного просветления, которое, должно быть, снизошло и на Элдона, нечеловеческая какофония за дверью стала невыносимо пронзительной, демонические ветры грохотали и ревели; голова моя закружилась, я зажал уши ладонями… Этот миг я еще помнил – и более ничего.

Я пришел в себя и увидел склонившегося надо мной Элдона. Я по-прежнему лежал в верхнем коридоре на полу перед входом в комнаты моего дяди, а светлые, лихорадочно блестящие глаза брата тревожно вглядывались в мои.

– Ты был в обмороке, – прошептал он. – Я тоже.

Я вздрогнул, испугавшись его голоса, казавшегося таким громким, хотя Элдон говорил шепотом.

Все было тихо. Ни единый звук не тревожил спокойствия Сэндвин-хауса. В дальнем конце коридора лунный свет лежал на полу белым прямоугольником, мистически озаряя непроглядную тьму вокруг. Брат бросил взгляд на дверь, и я поднялся и двинулся к ней без колебаний, хоть и страшась того, что мы можем за нею найти.

Дверь по-прежнему была заперта; в конце концов мы вдвоем выломали ее. Элдон чиркнул спичкой, чтобы хоть как-то осветить комнату.

Не знаю, что рассчитывал увидеть он, но то, что мы обнаружили, оказалось выше самых диких моих опасений. Как Элдон и говорил, все окна были заделаны так плотно, что внутрь не проникал ни единый лучик света, а на подоконниках была разложена странная коллекция пятиконечных камней. Но оставалась еще одна точка входа, о которой дядя, по всей видимости, просто не знал: в чердачном окне, хоть и надежно запертом, в стекле имелась крошечная трещина. Путь гостей моего дяди угадывался безошибочно: влажный след вел в его комнаты от люка рядом с этим чердачным окном. Сами комнаты были в ужасном состоянии: ни одна вещь не осталась целой, если не считать кресла, в котором дядя обычно сидел. Действительно, похоже было, что бумаги, мебель, шторы – все с равной злобой разорвал некий свирепый вихрь.