Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Аветик Исаакян

278. Влюбленный Надо
Перевод Т. Спендиаровой

 
Гнал скакуна Надо-храбрец
В кочевье, на крутой подъем.
Гнал и пригнал, пригнал и стал
У Гюлизар перед шатром.
Сошел с коня, за повод взял,
К столбу, что справа, привязал,
А слева, в склон, воткнул свое
Стальное, острое копье.
Потом, надменен, горделив,
Идет он, руку положив
На золотую рукоять
Клинка, что храбрецу под стать.
И так, с оружьем у бедра,
Отважный, входит в глубь шатра
Без промедления – и вот
Перед красоткой предстает.
 

 
Храбрец Надо и Гюлизар
Слепой гордыни образцы,
И друг от друга сердца жар
Они скрывали, гордецы.
Она ждала, что, укрощен,
Он первый в ноги ей падет,
Желал в своем упорстве он,
Чтоб было всё наоборот.
Не поклонившись, хмур и зол,
Такую речь Надо повел:
«Кто тебе сказал,
Ах, колдунья ты,
Будто о тебе
Все мои мечты?
Кто тебе сказал,
Ах, колдунья ты,
Будто день и ночь
Изнываю я
В путах красоты?
 

 
Нет, любовь мой взор не застлала мглой,
Ни долин, ни гор не застлала мглой.
Есть ли что в тебе,
Ах, колдунья ты,
Чтоб страдать в плену
Горькой маеты?
 

 
Правда, сорок кос, все длиной до пят,
Вдоль твоей спины вьются и скользят.
Но в них блеска нет, перелива нет,
Хоть и сорок кос, всё же дива нет!
 

 
Правда, притаясь, точно две змеи,
Глубиной манят всех глаза твои,
Но они огнем не озарены,
Как душа твоя и глаза черны!
 

 
Правда, ты стройна, ростом высока,
Высока, стройна, в талии тонка,
Но ведь тополь всё ж гибче и стройней,
А волна в реке – не сравнишься с ней!
Ты не столь гибка и не столь нежна,
Как реки Араз легкая волна.
 

 
Разодета ты в бархат и атлас,
Но румянец щек не ласкает глаз.
На лице твоем родинки рядком,
Но сравню ль щеку с алым лепестком?
Мне любви туман взор не заволок,
Золотых долин, гор не заволок.
Знай же, убедись, вздоха не издам,
Не колеблясь, я от тебя уйду,
Я пойду бродить по горам, долам,
Брошусь в бой с врагом, смерть в бою найду.
Упаду в траву, на туманный луг.
Имени, каким нарекли тебя,
Не произнесу в час предсмертных мук.
И не буду, знай, я желать, любя,
Чтобы надо мной в тот последний час
Твой склонялся лик, речь твоя лилась».
 

 
       Промолвив так точь-в-точь,
       Надо уходит прочь.
       На речи молодца
       Она – ни полсловца.
       Покинул гость жилье,
       Он выдернул копье,
       Узду с прикола рвет,
       Ускачет прочь вот-вот.
       И вдруг… стерпеть не смог,
       Упал он на порог.
       Коленопреклонен,
       Пощады молит он:
 

 
«Ах, ангел, пери, неба дар,
Любовь моя, ах, Гюлизар!
Бог видит, видишь ты сама,
Что лгу я, лгу, сошел с ума.
Смертельный не снести удар,
На части сердце рвется, яр.
Красотки в мире не сыскать,
Которая тебе под стать.
Изранена моя душа.
Ты хороша, так хороша,
Так хороша!»
 

1934

Париж

279. Еврейская легенда
Перевод А. Ахматовой

 
Чтоб первый человек был сотворен,
Господь земли взял с четырех сторон,
Он юг и север, запад и восток
Соединил, – смешал их землю он,
Чтоб человек, куда бы ни забрел,
Везде бы дома чувствовал себя.
Когда же смерти прозвучит глагол,
Провозглашая, что всему конец,
Все люди получали б на земле
В ее объятиях покой сердец.
 

11 июля 1935

Париж

280. Сократ
Перевод Б. Садовского

 
Мудрого Сократа к смерти злой
Трибунал афинский присудил
Бичевал мудрец неправый строй
И к порокам беспощаден был.
 

 
Им коварный отменен завет.
Высоко над миром поднял он
Силу мысли, вечной правды свет,
Слово совести, любви закон.
 

 
Вот в темнице смертного конца
Скованный Сократ спокойно ждет,
И к себе известного певца
Он по делу важному зовет.
 

 
Перед ним прославленный певец.
«Мой привет Сократу, – он сказал. —
Чем я это заслужил, мудрец,
Что меня ты вспомнил и позвал?»
 

 
– «Милый брат, прошу тебя помочь
Мне законы музыки познать,
Краток век, долга незнанья ночь,
Не хочу я случай упускать».
 

 
– «Но ведь ты… О друг великий мой…» —
И продолжить речь певец не смел.
«Да, но всё же в час последний свой
Я б искусства смысл постичь хотел».
 

 
И когда благоговейно был
Истолкован музыки закон,
Дух Сократа радостно парил,
Мудростью бессмертной озарен.
 

31 октября 1936

Афины

281. Народная лира
Сербская легенда XVIII века
Перевод М. Петровых

 
Над Сербией блещет кривой ятаган
И каркают вороны, пьяные кровью.
Исхлестанный воздух горяч и багрян.
И ветер разносит рыдание вдовье.
 

 
Тиран Абдулла, кровожадный паша,
Пирует в Белграде, победою пьяный.
Ослушников войско во прах сокруша,
Он счастлив богатой подачкой султана.
 

 
Замученной Сербии лютый палач
Сидит на резном перламутровом троне.
Шербет, словно кровь непокорных, горяч,
И золото чаши пылает в ладони.
 

 
Кругом янычары, что рады и впредь
Разбойничать, лишь бы платили сполна им…
На блюдах дымится обильная снедь,
Струится шербет полноводным Дунаем.
 

 
Зловещий подсчет веселит янычар:
По многу ль голов они в битве отсекли?
Бахвалятся, спорят – чей крепче удар,
Бранятся, хохочут, как дьяволы в пекле.
 

 
«Эй, старого Мирко введите-ка в зал!
Его четырех сыновей мы забрали.
Отвагу мятежников он воспевал,
Властителей славу воспеть не пора ли!»
 

 
И Мирко-гусляр входит словно во сне,
Он слышит застольный прерывистый гомон.
Присев на скамью ото всех в стороне,
Глазами незрячими водит кругом он.
 

 
«Послушай, старик, – возглашает паша, —
Во прах уничтожил я Сербию вашу,
Но знаю, что песня твоя хороша,
Твой редкостный дар по заслугам уважу.
 

 
Не зря приведен ты на праздничный пир:
Прославь меня песней на вечные годы.
Пускай меня помнит и чествует мир,
Покуда есть небо, и суша, и воды».
 

 
Наградой паша соблазняет певца:
Алмазами, золотом – жизнью богатой,
Но Мирко молчит, не поднимет лица,
И зал замирает, смущеньем объятый.
 

 
«Эй, Мирко-гусляр, начинай поживей!
В свидетели я призываю аллаха:
Верну тебе всех четырех сыновей,
И вместе домой вы пойдете без страха!»
 

 
И чудится Мирко, что с ним сыновья
Домой возвращаются живы-здоровы…
Но горько молчит он, печаль затая.
На пиршестве пышном не слышно ни слова.
 

 
Разгневанно смотрит на Мирко паша,
И властью, и кровью, и яростью пьяный,
А Мирко-слепец, через силу дыша,
Молчит и темнеет, как в бурю Балканы.
 

 
«Проклятый гяур, я сказал тебе: пой!
Не то берегись – как бы ты не заплакал!
Коль будешь упрямиться, дурень слепой,
Сейчас посажу сыновей твоих на кол!»
 

 
И чудится Мирко: ведут сыновей,
На кол сажают, – и в горестной муке
Пытается гусле наладить скорей,
Но жалко дрожат непослушные руки.
 

 
Касается струн переливчатых он,
Мерещатся старому стоны страдальцев,
Но спрятался в гусле серебряный звон,
Не слушают струны немеющих пальцев.
 

 
О, как же спасти ненаглядных сынов?!
Измучилось сердце от тайных страданий,
Душа не находит угодливых слов,
И голос певца замирает в гортани.
 

 
Всё чудится: блещет кривой ятаган
Над Сербией милой, над вольною волей,
Пьют вороны кровь из бесчисленных ран,
Багряный туман поднимается с поля…
 

 
И Мирко вскочил – не стерпелось душе,
Он гусле отбросил – струна зазвенела,
Открыто, бесстрашно кричит он паше
Правдивое слово, что в сердце горело:
 

 
«Пытайте, казните, – в вас нету стыда,
Убийцы безвинных, позорище мира!..
Но помните вы, что народная лира
Не лжет никогда!»
 

1937

Ереван

БАСНИ

282. Мулла и дети
Перевод М. Столярова

 
На минарет мулла седой
Взошел по лестнице витой
И, руки приложив к ушам,
Вознес молитву небесам.
 

 
Вот о перила оперся,
Глядеть на город принялся.
«Как мал внизу весь этот люд!
Не люди – куры там снуют».
 

 
В саду полуденной порой
Ребята тешились игрой.
Кричат: «Взгляните поскорей —
На минарете воробей!»
 

1910

283. Волк и соловей
Перевод Эм. Александровой

 
Все знают – много зла еще на свете…
             Однажды на рассвете,
      Забывшись сном в тени ветвей,
             Попался в лапы к Волку
                  Соловей.
В предчувствии ужасного конца,
      От страха смертного и муки
      Из горла бедного певца
Неслись совсем не сладостные звуки.
«Так вот, – воскликнул Волк, – как ты поешь!
      Хрипишь, гнусавишь, как шарманщик,
Меж тем певцом прославленным слывешь…
      Да ты, брат, попросту обманщик!»
 

 
Вспылил наш Соловей от этих слов
И так ответил, позабыв о боли:
«Да, я певец! Но я пою на воле,
      И песнь моя не для Волков!»
 

1915

Женева

284. Вепрь и лиса
Перевод С. Шервинского

 
Однажды Вепрь на скалах у реки,
       Не зная устали, старался —
Оттачивал по одному клыки,
       А сам лукаво улыбался.
Тут подошла Лиса: «Признайся мне,
Мой храбрый брат, чего ты так хлопочешь?
Никто не говорит ни о какой войне, —
       Зачем же зря ты бивни точишь?
       Вспотел, измучился, чудак!»
       А Вепрь ей отвечает так:
       «Слывешь ты хитрою по праву,
       Ты заслужила эту славу,
       Но только твой умок, сестра,
       Не шире птичьего двора.
             Обязан воин
                   В срок
В дни мирные оттачивать клинок.
       Тогда бывает он спокоен,
              Что отстоит страну».
 

 
       Знай: ржавчина родит войну.
А ежели народ заране меч отточит,
С ним враг и драться не захочет.
 

14 августа 1922

Венеция

285. Вопрос
Перевод Эм. Александровой

 
Воскресным утром под церковным сводом
Приходский поп вещал перед народом:
«Не счесть господних нам щедрот!
Бог создал мир, как блюдо вкусной снеди,
Чтоб люди, птицы, и зверье, и скот, —
Ну, словом, все, кто дышит и живет,—
       Небесной благости дивясь,
       Всегда обильно ели, пили
       И, сытной пищей усладясь,
       Творцу хваленья возносили».
 

 
Вдруг из толпы, что до сих пор молчала,
Такое слово прозвучало:
«Святой отец, прошу меня простить,
Желал бы получить я разъясненье:
Кто предназначен богом для съеденья —
Хваленья тоже должен возносить?»
 

1922

Венеция

286. Всего дороже
Перевод В. Любина

 
С глубокою раной лежал над ручьем
Подбитый охотником Голубь лесной,
И жажда его опаляла огнем,
И кровь из груди растекалась струей!
 

 
Волшебница пери с приходом зари
Склонилась над Голубем на берегу
И шепчет: «Ценнейшее мне подари —
И жизнь молодую твою сберегу!»
 

 
Но Голубь подумал: что жизни ценней?
Земные вовек не воротятся дни —
И молвил: «Коль жизни ты хочешь моей —
Ее отбери и назад мне верни».
 

 
Волшебница рану омыла росой,
И Голубь глаза изумленно раскрыл,
Воскликнул он: «Как расплачусь я с тобой?»,
Взмывая просторными взмахами крыл.
 

 
«Отдай свои крылья за помощь мою!»
– «Но как же взовьюсь я в сверкании дня
К седым облакам, где парить я люблю!
Без крыльев и жизнь не мила для меня…»
 

 
– «Лети же! Открыт для тебя небосклон! —
С улыбкой сказала Волшебница вод. —
Пусть ведает тот, кто навек заточен,
Что жизни дороже свободный полет!»
 

20 февраля 1924

Венеция

287. Медведь и змея
Перевод С. Михалкова

 
      С Медведем дружбу завела Змея —
      Водой не разольешь: одна семья!
И клятву верности друзья друг другу дали,
                   И с этих пор они
            Совместно проводили дни —
      Гуляли, ели, ночью рядом спали.
      Душевно, чинно и без пререканья,
      Друг к другу преисполнены вниманья,
      Они дружили долгие года,
Да только вот Змеи немое пресмыканье
      Не нравилось Медведю никогда.
Случилось как-то раз, на берегу высоком
      Стоял Медведь дыханье затая,
И вдруг увидел он, увидел ненароком,
Как, словно вор, тайком к ручью ползла Змея.
      Сомнение Медведя охватило,
      В груди его волненье поднялось:
«Нет! Будь ты друг иль брат – сдержаться я не в силах!
      Моей душе противно и постыло
Всё то, что движется ползком и вкривь и вкось!»
И, вмиг разделавшись с пятнистым, мерзким гадом,
      Медведь расправил лапой труп Змеи
И сбросил со скалы в ручей, бегущий рядом,
      В холодный блеск его прямой струи.
И, глядя вслед Змее, чей труп, воде послушный,
      Тупой стрелой мелькал среди камней,
Медведь заметил так: «Быть надо прямодушной.
Отныне прям твой путь! Вот так-то, друг, верней!»
 

1927

288. Голодная курица
Перевод М. Столярова

 
Голодной курице приснилось,
Что куча проса перед ней.
Избравши зерна покрупней,
Она глотает всё быстрей,
Клюет, клюет – и пробудилась.
Глядит кругом, удивлена:
Нет проса, а под нею вместо
Ее прельстившего зерна
Сухое дерево насеста.
 

16 сентября 1932

Париж

289. Осел и крестьянин
Перевод А. Ахматовой

 
      Однажды летнею порой
Мужик навьюченного гнал Осла.
Перевалив через подъем крутой,
            Мужик был весь в поту…
      Тропа на мельницу вела.
      Так жаркой летнею порой
      Мужик с горы устало брел,
      С поклажей тяжкой шел Осел,
            Был каждый изнурен…
      О счастье! Близ дороги той
                   Среди ветвей
                   Журчал ручей,
Вода прохладна и чиста,
В ней сладко омочить уста.
Мужик от счастья сам не свой,
Воды напился ключевой,
И вот почти иссяк родник…
                   Затем Мужик
С Осла поклажу тут же снял,
На пышный луг его погнал
И лег под сенью дуба сам, —
Мгновенно сон слетел к глазам,
Его в блаженство погрузил…
Когда же вновь глаза открыл —
Увидел пред собой двоих,
Был дик и страшен облик их,
Пред ним стоят они, грозны
И оба вооружены.
Мужик от страха стал дрожать,
Кричит Ослу: «Эй ты, дурак!
Вставай скорей, пора бежать!»
– «Хозяин, что ж пугаться так?
Пылает солнце, тяжек зной.
Не лучше ли остаться тут?»
– «Грабители пришли, урод!»
– «Что за беда? Пришли – уйдут».
– «Но ведь тебя же уведут!
Скорее! Время-то не ждет!»
– «Мне наплевать! Спеши ты сам,
Мне всё равно – быть здесь иль там,
Таскать поклажу – жребий мой.
Покой мне дорог. Не хочу
Брести в жару, я изнурен!» —
Осел воскликнул, осмелев…
И, повалясь под сень дерев,
Он в сладкий погрузился сон.
 

1932

Париж

290. Бедняк и караван
Перевод М. Столярова

 
                  За верблюдом верблюд
     Вереницей длинной мерно идут.
            Подперты горбом вьюки с добром:
            Мешки с янтарем, в тюках парча,
            Ларцы с алмазами, с жемчугом.
            Ползет караван по склону вверх,
            Ползет караван по склону вниз,
            И пройден дол, и снова подъем;
     Колокольцы качаются, лепеча,
                  За верблюдом верблюд,
     Нагружены тяжко, идут, идут.
     В пустынном ущелье, во тьме, в глубине,
     Где сдвинулись горы стена к стене
     И только утесов глыбы висят,
     Караван в засаду нежданно попал:
     В блеске сабель предстал из-за голых скал
     Разбойников горных лихой отряд.
     «Погонщики, прочь! Верблюды, стой!
            Мешки долой! Тюки долой!»
     Не нажиться купцам на своем добре,
     На парче узорчатой, на янтаре,
     На алмазах искрящихся, на жемчугах,—
            Стонут, плачутся: ох да ах.
А между тем был один, кто не плакался, не стонал.
                              Не тронут никем,
     Подостлав мешок, он прилег, утомлен,
                              Спокойно лег
                              Без мук и тревог.
            То был бедняк. И думал он:
            «Хоть сила и деньги правят всем,
                               Выходит так,
     Что всё же на час изведать смог
     Покоя сладость и нищий бедняк».
 

1932

Париж

291. Спор петухов
Перевод К. Арсеневой

 
Меж двух драчливых петухов
Из-за хохлатки спор возник,
А может быть, из-за зерна
Поднялся петушиный крик.
 

 
      Шум, суматоха
      На ранней заре
      В мусорной яме
      На птичьем дворе.
 

 
Клюют друг друга петухи,
И перья пестрые летят,
Рвут друг у друга гребешки…
Кудахчут курицы не в лад.
И вот – расправа недолга —
Один драчун сразил врага,
Крыло влача, другой петух
Уполз и спрятался в лопух.
А победитель славит вслух
Победу и запел над тыном.
Ликует в нем геройства дух.
 

 
      А хищник
      Взглядом ястребиным
      Окинул двор
      С мирком куриным,
      Пленился пеньем петушиным,
      На петуха упал с небес,
      Схватил его и с ним исчез.
 

1935

Париж

292. Козел и волк
Перевод Б. Садовского

 
                         Козел над скалой,
                         Отвесно крутой,
                         Стоял в вышине.
А Волк всё блуждал у подножия скал,
Тропинки искал на крутую скалу,—
                         Напрасны труды.
                         Козел разъярен,
На Волка, рога наставляя, глядит,
                         С угрозою он
                         Ему говорит:
«О, как бы, обжора, доволен я был,
Когда бы рога тебе в брюхо всадил!..»
Тут Волк неожиданно ласковым стал
И нежно Козлу-хвастуну отвечал:
«А я б еще больше был счастлив, дружок,
И час тот счастливейшим в жизни назвал,
Когда б ты с рогами мне в брюхо попал».
 

27 июля 1939

Цахкадзор

293. Волк и лань
Перевод А. Яшина

 
      Волк молодую Лань поймал.
             В одно мгновенье
Клыками тело нежное порвал,
Затем неторопливо, с упоеньем
      Зализывать ей раны стал.
 

 
Несчастной оставалось жить недолго.
      Она заговорила с Волком:
             «Свалил меня ты вдруг,
             Как враг, нежданно, —
      Теперь мои врачуешь раны,
                          Как друг…
Что у тебя в душе? – скажи мне толком».
 

28 июля 1939

Цахкадзор

294. Сатана и его дочери
Средневековая армянская басня
Перевод С. Михалкова

 
Трех дочерей имел всесильный Сатана,
       И, кроме трех, была еще одна.
       Дочь старшую за князя выдавая,
«Ты будешь Гордостью! – ей Сатана сказал.—
Ты будешь Жадностью отныне, дочь вторая,
       Тебя купец богатый в жены взял.
Ты, третья дочь моя, уходишь в дом к поэту,
Ты будешь Завистью навеки с этих пор.
       Других имен вам трем отныне нету!» —
       Так прозвучал отцовский приговор.
А дочку младшую с горячей, пылкой кровью,
       Что ближе всех всегда была ему,
Рогатый Сатана в сердцах назвал Любовью
       И отдал человечеству всему.
 

18 января 1945

Ереван

ПОЭМЫ

295. Песни Алагяза

 
Мое сердце – мир твой: знай,
Там любовь найдешь, о яр…
Сжалься, не терзай его, —
Ты же в нем живешь, о яр!
 

 
В эту сладостную ночь
Сон от глаз моих бежит.
Мук души не превозмочь,
Память раны бередит.
 

 
Долго, много плакал я,
Мирный сон забыл давно.
Горькой страстью, яр моя,
Насмерть сердце пронзено.
 

 
Мне ни сна, ни дремы нет,
В целом мире дома нет.
Ни гнезда, ни милых рук,
Ни души знакомой нет.
 

 
Под алмазным венцом
Среди звезд – Алагяз,
Выше гор, выше туч
Он на троне сидит, развалясь.
 

 
Я помчусь за алмазным венцом
На крылах райской птицы Синам,
К тем звездам обращусь я лицом,
Сердце снам и виденьям предам.
 

 
В сердце – рай, там поют соловьи,
Кущи роз, о любви плачет саз…
О Заро! Нас объятья мои
На алмазный умчат Алагяз!
 

 
Ты, Арагац, алмазный щит
Для молнийных клинков.
Хрустальный твой шатер стоит
Приютом облаков.
 

 
Гнездо орлов – утесов круть,
Озера – бирюза.
Ручьи твою объемлют грудь —
Златые пояса.
 

 
И днем и ночью родники
Друг с другом говорят.
Бегут в долину ручейки
С твоих шелковых пят.
 

 
Как сонм летающих цветов,
Пылают мотыльки —
То от шелков волшебных снов
Взлетают лоскутки.
 

 
Ты – царь, одетый в пурпур, ты —
Благоуханный мир.
Тысячецветные цветы
Сошлись к тебе на пир.
 

 
Манташ, долина – греза ты,
Смарагдовая колыбель.
Как пестрый шелк – твои цветы,
В их аромате сладкий хмель.
 

 
Хрустальный звон твоих ручьев,
Твоих напевов чистый звук
Несут забвенье бед и мук,
Тих ветерка дремотный зов.
 

 
Жар-птицы блещут серебром,
Кораллов клювы их красней.
Своим волшебным языком
Щебечут сказки меж ветвей.
 

 
Меня, как мать, всю ночь без сна
Река баюкает – на-на,
Журчанье песенке сродни,
Поет она – на-на, на-ни.
 

 
В горы поднялся весь крестьянский люд,
С ним овец гурты и стада коров.
Зелены весной, щедры склоны; тут
Вырос целый стан хижин и шатров.
 

 
По крутым холмам чабанов отряд
Далеко стада гонит вверх с утра,
С грузом молока гонит их назад
В полдень, как доить подойдет пора.
 

 
А подпаски – те возле родника
Молодняк пасут, песни их звенят,
Игры заводя посреди лужка,
Носятся они порезвей ягнят.
 

 
Женщины тонир накалили в срок,
Лаваши пекут, как заведено.
Вот уж в кадках, глянь, масло сбито впрок,
Запахом цветов отдает оно.
 

 
Гаснет день. Дымок потянулся ввысь,
Он, как вечер, тих, умиротворен.
Ужинать в шатры горцы собрались,
Уж вот-вот сойдет на усталых сон…
 

 
На крутизне горы Манташ,
На склоне цветущем том,
Вдали белеет твой шалаш,
Овеянный ветерком.
 

 
Толпа твоих ягнят, козлят
Навстречу тебе бежит,
И блеет жалобно вослед,
И вниз со скалы глядит,
Когда в ущелье за водой
Сойдешь, где родник шумит.
 

 
Моя прекрасная Заро,
Подобно солнцу, ты придешь.
Улыбкой сумрак разогнав,
Подобно солнцу, ты придешь.
 

 
Цветы пылают на груди,
И на ногах роса блестит,
И ветер волосы твои
Дыханьем легким шевелит.
 

 
Приди же, лань моя, Заро,
Неслышной поступью приди,
Румянцем робким заалев,
Склонись, прильни к моей груди!
 

 
Заро в ущелье забрела,
Из ярких роз венки сплетая.
Вдруг на губу ее пчела,
Жужжа, садится золотая.
 

 
«Меня, красотка, не сгоняй,
Не то ужалю ненароком.
Скорее всласть напиться дай
Мне губ своих медовым соком.
 

 
Алее пышных роз стократ
Девичьих губ хмельное пламя.
Сравнится ль розы аромат
С благоуханными устами?»
 

 
Увы, влюбленных доля зла,
Куда удачливей пчела!
 

 
Ты там, где плещет водопад,
Смоль кос твоих в каплях рос.
Смеется нежных губ гранат,
И щеки – румяней роз.
 

 
А волосы вкруг плеч и рук
Обвились множеством змей,
Я мотыльком кружусь вокруг,
Вокруг любви своей.
 

 
Твои глаза синее вод.
Пусть в них свежей, светлей,
Чем небосвод, любовь блеснет.
Я жажду любви твоей.
 

 
О, взглядом разум мой затми!
Грудь затопи через край;
Дай сердце мне, мое – возьми,
Уста гранатные дай.
 

 
И губы кубком мне дала
Злаченым, с янтарным дном.
И, как безумцу, обожгла
Мне душу любви вином.