Текст книги "Пятьдесят слов дождя"

Автор книги: Аша Лемми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава девятая
Тупик

Дорога в Токио

Октябрь 1953 года

На этот раз ее не пришлось лишать сознания. Нори сидела на заднем сиденье черной машины с тонированными стеклами. Рядом расположилась Киёми.

Водителем был незнакомый мужчина. Наверное, один из тех, кто охранял дом. Руки мужчины покрывали шрамы, похожие на старые порезы. Нори старалась на него не смотреть. Она выглянула в окно, на оранжево-зеленую сельскую местность. А когда опустила стекло, чтобы почувствовать ветер на лице, Киёми не стала ее ругать.

В Токио она не почувствует, как холодный осенний ветерок заставляет щеки неметь. Она никогда больше не будет читать, вязать, играть или греться на солнце. На мгновение она станет пленницей, а после этого – навеки свободной. Нори высунула руку из открытого окна и то засыпала, то просыпалась, мечтая о чистом голубом озере с лебедями.

Внутреннюю поверхность ее бедра холодило лезвие. Норико украла нож с кухни, когда никто не видел. В последние несколько недель ее почти никто не замечал; все смотрели сквозь нее, как будто она уже была призраком.

Нори обмотала лезвие тремя лентами, чтобы не порезаться раньше времени. Нужно дождаться идеального момента. А ленты – единственный подарок матери. Казалось вполне уместным, что они пробудут с ней до самого конца.

Важнее послушания лишь твоя жизнь. Лишь воздух, которым ты дышишь.

Норико ущипнула себя за ладонь.

Прости меня, окасан. На сей раз я выбираю сама.

– О чем думаешь? – взглянула на нее Киёми.

Подозрение и страх сделали голос женщины низким.

Нори улыбнулась – машинально, как игрушка, реагирующая на завод.

– Бэцу ни. Ни о чем.

Киёми коснулась ее плеча.

– Я знаю, ты не питаешь ко мне любви…

– Вы стали для меня лучшим опекуном, чем все остальные, – сухо сказала Нори, и ее осенило: как грустно, что это чистая правда.

– Так что, возможно, ты последуешь моему совету.

Нори повернулась к ней с ничего не выражающим лицо-м.

– Вы как будто расстроены.

– А ты нет! – взорвалась распорядительница борделя, и даже под слоем пудры Нори увидела ее бледность. – Вопрос, почему ты не расстраиваешься! Ты ни слова не сказала с тех пор, как…

Нори молча склонила голову.

Киёми всмотрелась в ее лицо. Темные глаза отчаянно пытались выискать правду, но женщина слишком хорошо выполнила возложенную на нее обязанность. Лицо Нори было холодной маской. Там нечего искать.

– Ты даже не спросила его имя.

Нори не удостоила спутницу ответом. Здесь имели значение только два имени: хозяин и раб. Киёми это знала. Однако отчаянно пыталась подобрать слова, чтобы изменить то, чего изменить нельзя.

И все же Нори заговорила, внезапно почувствовав абсурдную жалость к женщине, сидевшей рядом. Даже несмотря на то, что у нее была власть, а у Нори – не было, даже несмотря на то, что она будет и дальше жить в богатстве и комфорте, а Нори скоро остынет в земле… Девочка вдруг поняла, что не захотела бы поменяться с ней местами.

– Дорога в Токио долгая. Попытайся отдохнуть.

Затем Норико снова отвернулась к окну, закрыла глаза и стала ждать.

Скоро.

* * *

Дорога оказалась не такой уж долгой. Возможно, они не были на краю земли, как думала Нори. Возможно, их маленький мир существовал рядом с этим.

Нори никогда раньше не видела Токио. Она, конечно, слышала истории о ярких огнях и деловых людях в современной одежде – в костюмах и платьях с короткими юбками. Ей рассказывали о женщинах, которые укладывали волосы гелем и красили ногти, о мужчинах, которые носили элегантные шляпы и разгуливали, держа женщин за руки на публике, средь бела дня, не испытывая стыда.

Это был город, полный неоновых вывесок, ученых, музыки и жизни. И где-то там скрывался магазин игрушек, где купили последнего плюшевого кролика для красивого мальчика, который никогда не причесывался.

Норико не позволяла себе думать о его имени. Даже сейчас думать о его имени значило потерять всю силу и превратиться в ничто.

Она прижала ладонь к окну и растопырила пальцы, чтобы смотреть сквозь них. И увидела вдалеке – город-крепость в городе: замок Эдо, окруженный рвами с одной стороны и массивными воротами с другой. Все, чтобы держать остальной мир подальше.

– Дворец, – прошептала Норико.

– Да, – поддержала Киёми, радуясь, что подопечная наконец заговорила. – Можешь считать его домом своих предков.

Нори отвернулась от окна и уставилась прямо перед собо-й.

– Нет. Не могу.

– Ну, мы все равно направляемся не туда. Спрашивай, если хочешь.

– Не хочу. Мне все равно.

– Они твои кузены.

– Я незаконнорожденная, – натянуто сказала Нори, складывая руки на коленях. – У меня нет семьи.

– Тебя не из глины вылепили, – настаивала Киёми.

– Почему сейчас? – прошипела Нори.

Киёми поджала губы и ответила не сразу. Бросила взгляд вперед. Водитель не произнес ни единого слова и ничем не выдал, что слушает их разговор.

Быстро, словно боясь, что передумает, Киёми нажала кнопку, поднимающую черный экран между задним сиденьем и передним. Иной уединенности все равно не добиться.

– Я была не права. – Она порывисто схватила Нори за руку, развернула лицом к себе. – А теперь ты должна меня выслушать.

– Хватит.

– Норико!

– Я уже не ваша забота. Я вам больше не принадлежу. Почему это вас так волнует?

– Я никогда не желала тебе смерти. И всего этого тоже.

– Наши желания не имеют значения. Вы сами так учил-и.

У Киёми на лице отражалось страдание. В глазах стояли слезы.

– Боже мой, Нори. Ты должна жить. Ты должна выжить. Ты… просто обязана. Я не могу тебя спасти. Не могу дать надежду, ведь для этого придется солгать. Но ты должна жить.

– Не ваша забота, – повторила Нори холодными губами.

– Подумай! – вырвалось у Киёми, и, наконец, пролились слезы; они стекали по выбеленным щекам и скапливались у ключиц. – Подумай, какой женщиной ты могла бы стать.

Нори никогда, ни на единый миг об этом не задумывалась.

– Вы… это вы велели мне смириться.

– А теперь велю бороться.

Нори покачала головой.

– Я больше не могу бороться.

Киёми начала что-то говорить, но осеклась. Машина замедляла ход. Они не сводили друг с друга глаз, затаив дыхание, так много говоря без слов.

Нори сжала руку Киёми. Звук двигателя затих.

– Прости меня, – прошептала Киёми. – За все. Прости.

Нори колебалась. Она слышала, как водитель вышел и теперь огибал машину. Оставалось всего несколько секунд. Она не могла придумать, что сказать этой женщине. Вот они, распорядительница борделя и шлюха, вознесшаяся нищенка и падшая принцесса, хозяйка и слуга. Но в этот момент все это стало неважно. Просто две женщины, склонившие головы против ветра. Нори решила, что если это и не делало их друзьями, то хотя бы сближало.

– Я буду скучать, Киёми-сан.

Нелепо. И все же правда.

Дверца со стороны Норико открылась. Не дожидаясь приглашения, девочка вышла из машины и зажмурилась от света осеннего солнца. Она знала, где они. Каждый ребенок в Японии знал об этом месте.

Тиёда-ку, королевский район в Токио. Здесь располагались все правительственные здания, посольства и памятники. Здесь жили самые богатые, самые влиятельные люди страны.

Нори стояла в закрытом поместье с высокими стенами из беленого камня. Дом был старым и величественным, низким и просторным, с черепичной крышей цвета красной глины. На воротах позади Нори был изображен незнакомый ей фамильный герб.

Пренебрегли здесь лишь растениями. В саду росли печально поникшие сливовые деревья с листвой того же цвета, что и крыша.

Надо идти вперед, в дом, который ее не приветствует, к людям, которые ее не полюбят.

Нори уже такое проходила. Она знала, что делать.

И двинулась вперед. Подол ее лучшего кимоно волочился по земле, вороша опавшие листья. Волосы в стиле тарэгами[21]21
  Традиционная японская прическа – длинные прямые распущенные волосы, которые аккуратно лежат на плечах.


[Закрыть] свободно ниспадали, символизируя ее целомудрие. Шею обвивали лучшие жемчужины, холодившие разгоряченную кожу. Сердце билось быстро, как у испуганного воробья, но страха не было.

Норико поднялась по деревянным ступенькам и прошла в прихожую через раздвижные двери, которые без единого слова открыла служанка.

Нори остановилась, чтобы снять туфли, а затем продолжила путь, пока перед ней не появилась женщина, одетая в кимоно из небесно-голубого шелка.

– Додзо агаттэ кудасай, – произнесла она. – Добро пожаловать.

Нори поклонилась.

Женщина даже не взглянула на нее.

– Спасибо за быструю доставку. Оставьте вещи снаружи, их заберут.

Теперь Киёми не могла говорить свободно. Ей предстояло сыграть роль, которую она играла десятки раз.

Нори повернулась к ней. Всего на мгновение, скрыв лицо от незнакомки вуалью волос, она позволила себе улыбк-у.

– Аригато. За все, чему вы меня научили.

Киёми низко поклонилась.

– Прощай, маленькая принцесса.

Внутри все сжалось. На мгновение Нори захотелось протянуть руку, прижаться к Киёми так, как она никогда не прижималась к матери, к бабке.

Слова встали в горле комом.

Не уходи.

Не оставляй меня.

Не оставляй меня снова.

Только не снова.

Пожалуйста.

Но говорить было нельзя. Ее губы сомкнулись, не пропуская ни слова, и она отвернулась.

Через мгновение Киёми исчезла.

И, как и в самом начале, Нори осталась одна.

* * *

Ее провели в большую комнату с татами на полу. Вся мебель была убрана, за исключением одинокой шелковой подушки в центре.

– Жди здесь, – коротко сказала женщина.

Нори опустилась коленями на подушку. Она знала, как полагается сидеть. Мать научила, когда Норико было три года. То немногое, на что сподобилась Сейко.

Она подождала, пока не услышала, как закрылись фусума[22]22
  Непрозрачная раздвижная перегородка для деления японской комнаты на части.


[Закрыть].

Нори не знала, сколько у нее времени. Наверное, несколько минут. Она представила, как ее новый хозяин сидит где-то за письменным столом. Может, даже выпьет пару стаканчиков, прежде чем к ней спустится.

Если она не соберется с духом сейчас, то никогда не решится.

Несколько минут.

Шесть.

Пять.

Нори прижала руки к лицу. Впервые она позволила себе ощутить всю несправедливость случившегося. Ей не было даже четырнадцати лет, и у нее никогда не было свободного дня, ни одного дня, который не продиктовал ей кто-то другой. Она никогда не видела летнего фестиваля и не делала снежных ангелов с другими детьми зимой. Ее никогда не целовали, не ценили и не любили, как в книгах.

Что ж…

Впрочем, в каком-то смысле ее любили. Нори крепко держалась за эту мысль, цепляясь за маленькое теплое чувство. Она перебрала каждое счастливое воспоминание, которое сумела найти.

Это была ее броня.

Запах мятных духов матери. Смех Акико, с фырканьем в конце. Кривая улыбка Киёми. Ледяная кожа Миюки, когда их пальцы были сплетены.

Дождь на лице. Первые в ее жизни звуки скрипки.

И Акира.

Акира.

Акира.

Одно движение – и острая, пронизывающая боль вдоль бедра. Ее стоило ожидать, но дыхание все равно перехватило. Нож выпал из руки, и Нори невольно накрыла порез ладонью. Недостаточно глубоко. Откуда-то пришло понимание, что артерия, о которой говорилось в книгах, не задета.

Даже умереть как следует не сумела.

Упав навзничь, Нори сильно ударилась об пол, однако ничего не почувствовала. С распущенными волосами и широко раскинутыми руками она почти могла притвориться, что вернулась в сад в Киото.

Гомэн, аники.

Я хотела… тебя увидеть…

Голова наливалась тяжестью. Боль в ноге почти прошла. Скрипнула дверь. Кто-то закричал – глухо, очень далеко.

Нори это уже не касалось. Она знала, что теперь ее никто не остановит. Это что… шаги? Один человек… два. Друг за другом.

А потом кто-то склонился над ней и поднял, баюкая в сильных объятиях.

Кто-то снова кричал:

– Нори!

Запах лимонов и васаби.

– Нори! Очнись. Очнись! Я тебя нашел. Я наконец-то тебя нашел, так что ты не умрешь. Слышишь! Не смей умирать. Пожалуйста, нет, нет, нет, нет, нет.

Норико прищурилась. Она уже почти ничего не видела, но ей показалось, что на лицо что-то упало. Мокрое.

«Ты пахнешь, как Акира, – подумала она. – Я ску-чала…»

Рев в ушах стал оглушительным.

Прости.

Вспыхнул яркий белый свет, а потом не стало ничего.

Глава десятая
Соната

Токио, Япония

Октябрь 1953 года

Один день она где-то плавала. Не там и не здесь. Это совсем не похоже на сон.

Она ничего не видела, но все же не ослепла. Не было ни голода, ни боли, ни страха, ни печали, ни ангелов, ни демонов, которые могли бы ее поприветствовать.

Все заливала белизна.

Затем постепенно пришли звуки.

Сначала издалека, будто кто-то кричал через бескрайнюю пустоту. Она ухватилась за этот звук. Обернулась вокруг него, позволила ему вытащить ее из-под белизны. Звук нарастал, становился все громче и громче, пока она не услышала его так же отчетливо, как если бы кто-то прижался губами к ее уху.

Тогда она смогла увидеть мерцание и почувствовала, что плывет вверх, из самых глубин пустоты прямо под волны.

И когда, наконец, она потянулась к поверхности и открыла глаза, то увидела, по-настоящему увидела солнце.

Он сидел на коленях рядом с ее футоном, склонив темноволосую голову и положив руки Нори на сердце.

– Аники…

Он вскинулся. Серые глаза расширились. Норико отметила под ними темные круги, жирную пленку на коже, и ей стало интересно, как долго он тут просидел.

– Норико, – произнес Акира дрогнувшим голосом. – Боже мой. Боже мой, наконец-то.

Она приподнялась на локтях, не обращая внимания на головокружение.

– Это правда ты?

Акира наклонился вперед и поцеловал ее в щеку, прямо в глубокую ямочку.

Он никогда не целовал ее раньше.

– Ты целый день то приходила в себя, то снова теряла сознание, – прошептал Акира. – Твоя нога… Нам удалось остановить кровотечение, но потом у тебя поднялась ужасная температура. Я подумал… на миг я подумал…

Нога. Нори совсем позабыла. Она сунула руку под одеяло: левую ногу, разумеется, покрывали бинты.

– Рану зашили, – пояснил Акира. – Возможно, ты будешь хромать. Останется шрам.

Норико просто смотрела на брата. Ее почти не волновала нога, хромота или шрам; она просто хотела его видеть.

Акира ухмыльнулся, как будто понимал.

– Я тебя нашел, – сказал он с глубоким удовлетворением. – Понадобилось два года, но я нашел тебя и составил план.

Она кивнула, не в силах осознать, что она… жива и воссоединилась с братом, которого так отчаянно пыталась забыть.

Она не хотела ничего чувствовать, на случай, если все это просто последняя шутка дьявола перед тем, как отправить ее в ад.

Акира продолжал:

– Как только я понял, что ты… ты в таком месте, я попросил старого слугу моего отца выдать себя за покупателя, чтобы тебя отыскать.

Сердце Нори забилось быстрее. До боли, словно успело отвыкнуть.

– Я попросил организовать твою доставку сюда. Дом принадлежал моему дяде; теперь, когда он умер, это часть моего наследства. Я знал, что смогу привести тебя сюда. Бабушка скоро все поймет, но я тебя защищу. Клянусь.

Нори заставила себя сесть. Подалась вперед, ему в руки, уютно устроив голову в изгибе его шеи.

– Прости меня, – простонала она.

Свободным потоком хлынули слезы. Все тело болело, но плакала она не от боли. Как два корабля, проплывающих в ночи, они едва не разминулись друг с другом. Она чуть не отпустила брата.

– Я не знала, что еще делать.

Акира гладил ее по волосам.

– Тихо-тихо. Я сам виноват. Тебя отправили в то ужасное место из-за меня. Я не смог помешать. Пытался… Перепробовал все, но они угрожали причинить тебе боль, если я не… если я не перестану вмешиваться и не выполню свой долг перед семьей. – Его голос исполнился ядовитой злобы. – Меня уверяли, что ты в безопасности, но я никогда не смогу увидеть тебя снова. Велели тебя забыть. Продолжать учиться и заниматься музыкой как ни в чем не бывало. Бабка обещала купить мне все, что я захочу, а дед сказал, что женит меня на принцессе.

Нори подняла лицо и отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза. Акира повзрослел. Лицо утратило детскую пухлость, резко очертились скулы. Даже когда он сидел на коленях, было понятно, что он стал выше. И еще кое-что. Он больше не сиял. Он больше не был счастливым мальчиком.

С самого рождения Акире благоволил сам Бог. Так всегда говорила бабушка, и Нори в это поверила. Он плыл по жизни без особых усилий, уверенный в теплом приеме, куда бы он ни пошел. Он редко испытывал разочарование, почти не испытывал боли, никогда не знал, каково это, когда на тебя не обращают внимания. И поэтому обладал уверенностью или, по правде говоря, высокомерием человека, который верил, что у него все всегда хорошо.

Теперь эта уверенность исчезла, и невинность пропала вместе с ней. Осознав это, Нори вцепилась зубами в стиснутый кулак, чтобы сдержать крик.

– Ты должен был меня забыть, как тебя просили, – прерывисто зашептала она. – Я тебя погубила.

Акира резко дернул ее за локон.

– Цыц.

– Но…

– Замолчи!

Она склонила голову, покорная его воле. Акира бросил взгляд через плечо.

– Нужно позвать доктора. Сейчас за полночь, но я велел ему остаться в гостевой комнате.

Нори не хотелось, чтобы брат уходил. Она схватила его за рукав.

– Нам не позволят выйти сухими из воды. – Затуманенный разум медленно начинал складывать воедино все детали. – Мы объявили войну собственным бабушке и дедушке. Нас найдут.

Акира кивнул. Конечно, с самого начала он понимал, что пути назад нет.

– Нас не оставят в покое, – выдохнула Нори, в груди снова все сжималось. – Мы их унизили, мы запятнали их честь. Они это не оставят. Никогда.

Акира снова кивнул. Его лицо было серьезным, но он не пытался успокоить сестру ложью. Хотела она этого или нет, он всегда говорил ей правду.

Нори замерла, совершенно неподвижная, когда до нее дошла вся реальность ситуации. Запереть ее не получилось. Не вышло и изгнать.

– Они меня убьют.

Акира прижался лбом к ее лбу, и Нори буквально почувствовала, как он излучает решимость.

– Попытаются.

* * *

Акира не оставлял Нори дольше, чем на несколько мгновений. Когда ее осматривал доктор, брат отошел в угол, но не сводил с них глаз.

Когда врач ушел, дав Норико несколько таблеток от боли и строгие инструкции не напрягать ногу без нужды, служанка принесла еды. Следом пришла вторая, с водой, чтобы Нори могла умыться, и сменой одежды. После ухода прислуги Акира отвернулся к стене, чтобы сестра стерла с себя запах крови.

Она расчесала волосы, как могла, и, морщась, натянула чистую нижнюю рубашку, стараясь не смотреть на бинты. Кашлянув, Нори дала Акире понять, что он может повернуться.

Есть не хотелось, однако выражение лица Акиры ясно говорило, что выбора у Нори нет.

Она поковыряла палочками в рисе.

– И что теперь?

Было почти утро, начинал просыпаться мир. Акира потер глаза.

– Нас скоро найдут. У них повсюду шпионы. Наши родные – всего лишь высокородные преступники.

Нори отодвинула рис в сторону.

– Нет, табэтэ. Ешь.

– Может, нам уехать из Японии? – спросила Нори.

Акира пожал плечами.

– Невозможно. За портами будут следить. И на тебя нет никаких документов. Юридически ты не существуешь.

Нори закусила губу.

– Уезжай без меня.

Акира помрачнел.

– Если будешь говорить глупости, лучше помолчи. Мне и без того есть о чем подумать.

Нори наморщила нос. Похоже, брат не так уж сильно изменился.

– Я больше не ребенок. Я бы справилась без тебя.

– Нори, я все это устроил не для того, чтобы решать, как тебя покинуть. Ты обошлась мне в небольшое состояние.

– Переплатил, пожалуй, – фыркнула она.

Акира посмотрел на сестру, и Нори снова увидела под его глазами тени.

– Придется найти способ разобраться с нашей бабкой. Мерзкая старая сука отнюдь не глупа. Знает, что должна склонить меня на свою сторону, если хочет, чтобы ее драгоценное имя продолжало жить.

– Я не позволю тебе продать душу! – вспыхнула Нори; она попыталась подняться, но боль в ноге полыхнула с новой силой.

Акира вздохнул, словно был разочарован, что, прожив тринадцать лет тяжелой жизни и не сломавшись, сестра все еще остается дурочкой.

– Для нас это единственный путь.

Нори напряглась, выискивая другой способ.

– А мы не можем остаться здесь?

– Не сомневаюсь, ее шпионы уже знают, где мы. А если нет, то вот-вот разнюхают. Здесь лишь один преданный мне человек. Остальные не мои слуги, я не рос с ними. Их доверие ограничивается тем, сколько я могу заплатить. А она заплатит больше.

– Уехать куда-то еще? Разве нельзя спрятаться в де-ревне?

Акира непонимающе на нее уставился.

– И что делать? Разводить овец? Выращивать рис?

Нори разочарованно застонала:

– Нельзя же просто позволить ей победить!

– Победа означает остаться в живых, – сощурился Акира. – В тепле и безопасности, где нас обслуживают и кормят. Вот что такое победа. Наша победа будет в том, чтобы пережить бабку. Сейчас мы будем танцевать под ее дудку, но она стара, и скоро – через пять или десять лет – она умрет, и мы сможем танцевать под любую мелодию, которую сыграем сами.

– Но…

– Думаешь, я не хочу в Европу? Я хотел поехать туда многие годы, изучать музыку… В любом случае, я планировал через несколько лет…

Он отвел взгляд, и Нори поняла, как его собственные надежды разбиваются о реальность, в которой он обременен ею.

– В любом случае, это единственный способ. Мне надо вступить в наследство.

Нори склонила голову перед его безжалостной логикой.

– Ненавижу ее.

Брат подошел и сел рядом с ней, обняв одной рукой хрупкие плечи.

– Понимаю. У меня нет выбора, – устало произнес он. – Прости. Я не смогу уберечь тебя от нее, если не предложу что-то взамен. Клянусь, мы никогда не вернемся в Киото, пока она жива. Но… у меня нет выбора.

Нори стиснула кулаки. Она ненавидела эту постель. Ненавидела эту комнату. Ненавидела себя за постоянное бессилие, и это было мучительней всего. Она ничего не могла поделать. Снова.

– Что ты ей предложишь?

Был только один ответ. Единственное, что стоило дороже золота для Юко и Кохея Камидзы. Единственное, что было дороже пренебрежения к их гордости, дороже, чем жгучая ненависть к незаконнорожденной внучке.

Акира закрыл глаза.

– Себя, – просто сказал он.

Норико затошнило.

– Ты заключаешь сделку с дьяволом.

– На самом деле, – криво усмехнулся Акира, – дьявол предложил бы условия получше.

Она тяжело вздохнула и потянулась к брату. Не говоря ни слова, он поднял ее, подхватил на руки, как будто она ничего не весила. Акира встал, а Норико вцепилась в него так крепко, словно она умрет, стоит ему ее отпустить.

– Я очень надеялся, что ты уже слишком взрослая для слез.

Она попыталась рассмеяться, но вышло лишь опять всхлипнуть.

– Я не могу потерять тебя снова.

На бледных щеках Акиры зарозовел румянец. Глубокие проявления эмоций или заявления о преданности по-прежнему вызывали у брата неловкость.

– Я вынесу тебя на улицу, посидишь на солнышке. Так что перестань плакать.

Она поискала в душе решимость, похороненную где-то глубоко под бессильной яростью и страхом.

Ей было гораздо легче найти в себе мужество умереть, чем жить под мстительной тенью бабушки. Тень простиралась над всей Японией, как темная, траурная вуаль. Где-то в этой стране пряталась и ее мать, зная, что пожертвовала детьми ради свободы от ядовитого имени. Миюки спала в холодной комнате, плохо питалась. Киёми смирилась, что погубила собственную душу. И теперь Акира собирался с духом, дабы вступить за нее в битву. Нори ни капли не сомневалась, что она проклята, как всегда говорила ей бабушка: проклятый ублюдок, рожденный под ненавистной звездой.