Текст книги "Пятьдесят слов дождя"

Автор книги: Аша Лемми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава четырнадцатая
Песнь ночи

Токио, Япония

Июль 1956 года

– Уже шестнадцать, – задумчиво произнес Акира. Он поднял свой бокал, и Аямэ снова его наполнила. – Как стремительно летит время.

Не так уж стремительно, подумала Нори. На нее лился солнечный свет, но кожа еще оставалась холодной. Медальон, который Акира подарил ей утром, холодил шею. Из белого золота, с выгравированным скрипичным ключом. Когда Акира протянул его ей, она вежливо поблагодарила, как взрослая. А потом полчаса плакала у себя в комнате.

Они сидели во внутреннем дворике за ранним ужином в ее честь. Акира нанял для этого случая настоящего шеф-повара. Элис была одета в новую красную юкату, теперь подвязанную должным образом. Она сидела рядом с Нори и сжимала под столом руку подруги.

Между ними больше не осталось секретов. Они проводили дни вместе, и часто дом был в их полном распоряжении.

Акира с отличием окончил среднюю школу и стал самым молодым музыкантом Токийского филармонического оркестра. Его поставили третьим среди первых скрипок, но он, казалось, не беспокоился. Считал это всего лишь ступенькой к гораздо более великим вещам.

Нори была благодарна ему за то, что он выбрал должность здесь, и прилагала все силы, чтобы сделать Японию для него привлекательной. А именно – старалась не очень его раздражать.

Юко начала действовать, регулярно посылая подарки в виде денег и открыток, умоляя Акиру вернуться в Киото. Он отдавал деньги Нори, а конверты сжигал нераспечатанными. Теперь он вступил во владение наследством их матери. Ему больше никогда не понадобятся деньги.

Уилл постоянно путешествовал и порой отсутствовал неделями, даже месяцами. Сегодня он прервал пребывание в Брюсселе, чтобы приехать на день рождения Нори.

Без его неодобрительного взгляда Элис расцвела. Яркая страстная девушка была исключительно осторожна, чтобы избежать любого намека на скандал, хотя вряд ли кто-нибудь заметил бы его в этом отдаленном уголке мира. Она не утруждала себя изучением японского; во время частых походов по магазинам переводчиком ей служила Нори – и несколько раз в неделю спала в постели Элис, где они допоздна читали старые дневники Сейко.

Акира повернулся поговорить с Аямэ, и Элис чихнула.

В это мгновение Уилл встретился с Нори взглядом.

Никаких секретов.

За исключением прошлой ночи. За исключением того, что случилось два года назад, а теперь происходит почти каждый месяц.

За исключением того, как она ежедневно мучила себя безумной смесью чувств, которые боролись внутри.

Нори извинилась, встала из-за стола и ушла в ванную рядом с кухней. Мельком увидев свое отражение, поморщилась. На первый взгляд – ничего плохого. На самом деле, сегодня она даже выглядела хорошо. Никаких признаков бессонных ночей.

Она пошла на многое, чтобы скрыть правду от Акиры.

Она не хотела, чтобы он знал.

Но все же обижалась, что он не замечал.

Дверь открылась, в ванную проскользнул Уилл. Не говоря ни слова, он протянул Нори бокал сливового вина.

– Спасибо.

Уилл усмехнулся.

– Не лучшее место, чтобы прятаться.

Нори пожала плечами. Прятаться некуда. Она была подругой Элис, собственностью Уилла и вечно любящей сестрой Акиры. Ей часто казалось, что она – единственное, что удерживает всю эту нелепую шараду вместе. Без нее импровизированная семья изгнанников превратилась бы в ничто.

Нори залпом выпила вино. Оно обожгло горло, зато напряженный узел в животе начал ослабевать.

Уилл ухмыльнулся шире.

– С днем рождения, любовь моя.

Не в первый раз она почувствовала недостойный прилив нежности к нему. Настолько, что она молча терпела его ночные визиты в свою спальню. И все же Нори так и не смогла избавиться от ощущения, что все это глубоко неправильно. Ее как будто никогда не покидал озноб.

– Ты выглядишь усталой, – сказал Уилл с оттенком сочувствия.

– Я действительно устала.

Он нахмурился и, не спрашивая, приподнял подол ее платья – взглянуть на ярко-фиолетовые синяки на ее кож-е.

– Я же велел не щипать себя.

Нори снова пожала плечами.

– А я сказала, что постараюсь.

Уилл цокнул языком.

– Я расскажу Акире. Я дважды тебя предупреждал.

Накатила волна раздражения. Нори встретила его пристальный взгляд.

– Раз уж мы решили раскрыть секреты, возможно, мне тоже следует с ним поговорить.

Уилл не дрогнул.

– Акира меня обожает, – самодовольно сказал он. – И не станет слушать, котенок. Сама знаешь.

Нори заколебалась.

– Он и меня…

Глаза Уилла потемнели.

– Уверена?

Слова замерли на языке, и она почувствовала вкус пепла. Она была обнажена перед ним. Текучий как ртуть, он проскользнул в трещинки и посеял ядовитое семя сом-нения.

Уилл улыбнулся, и его глаза снова загорелись. Он взял ее руки и припал к ним поцелуем.

– Не волнуйся, моя маленькая любовь. Не волнуйся. Я бы никогда не выдал твои секреты. – Уилл разыграл козырную карту. – Я же тебя люблю, помнишь?

У Нори больше не осталось сил бороться. Намного легче поверить.

– Любишь?

– Конечно, люблю, – успокоил ее Уилл. – Поэтому ты должна мне доверять. Только мне. Всегда.

* * *

Прошла еще неделя, прежде чем Нори выпала минута одиночества. Уилл уехал на конкурс пианистов в Прагу, а Элис отчаянно писала в Лондон, умоляя о прощении. Теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, она должна была вернуться и подыскать перспективного жениха. Иначе – никакого будущего.

Акира запирался в своей комнате. Сказал – мол, сочиняет. Он не уточнил, что именно сочиняет. Что бы это ни было, оно его поглощало. Подносы с едой, которые приносила Нори, отправлялись обратно нетронутыми.

Нори устроилась на своей новой любимой ветке дерева – намного выше ее прежнего насеста.

Дом погрузился в сон. Теперь свободная, Нори открыла последнюю тетрадь из коробки. Она следовала за своей матерью в течение четырех парижских лет и страстной любви к мужчине, имя которого так и осталось неназванным. Она стала свидетельницей неповиновения Сейко, ее отказа вернуться в Японию даже после того, как роман потерпел крах. Нори почувствовала укол боли, когда любовник Сейко оказался обманщиком – все это время он был тайно обручен с другой женщиной. И теперь, когда у матери закончились деньги, друзья и надежда, Нори наконец смогла увидеть начало ее превращения в ту женщину, что родила двоих детей и бросила обоих.

15 декабря 1934 года

Он не хочет меня видеть. Даже не отвечает на письма, и в любом случае у меня уже нет денег на почтовые расходы. У меня нет денег на еду. Мама больше ничего мне не пришлет. Кто-то ей рассказал, что я натворила, – понятия не имею кто, у нее повсюду свои шпионы, – и теперь она настаивает, чтобы я вернулась домой.

Она говорит, что в двадцать два года я старая дева и что, если я затяну еще хоть немного, я никому не буду нужна.

Я не вернусь.

Мне сказали, что теперь он женат. Отказываюсь верить. Он бы так не поступил. Его злая мать, возможно, и способна нас разлучить, однако он никогда не женится на другой. Он был помолвлен, теперь я это знаю, но он ее не любил. Как он мог любить ее, если ни разу ее не упомянул? За четыре года?

Он обещал, что будет любить меня вечно.

Здесь другая жизнь. И другая любовь.

Впервые вижу, как брак может быть чудом, убежищем в опасном мире. Это не мясной рынок и не приговор к медленной смерти.

Брак истинных душ находится чуть ниже ангелов.

И он тоже в это верит.

Поэтому я знаю, что он не женится на ней лишь в угоду матери. Домовладельцы обещают вышвырнуть меня на улицу, если я не заплачу в ближайшее время. Не посмеют.

Мир будет таким, как я говорю. Я Сейко Камидза, единственная наследница моего дома и древнего имени.

Я благословенна.

Мне благоволит сам Бог.

Он бы никогда меня не бросил. Ни за что.

1 января 1935 года

Он женился. Говорят, она уже беременна. Все мои письма отправлены обратно нераспечатанными. Его мать оставила сообщение моему домовладельцу: мол, если я попытаюсь с ним увидеться, она прикажет полиции бросить меня в тюрьму, а потом отправить обратно на мой грязный языческий остров.

Мама прислала мне билет в Киото. Пароход отправляется на следующей неделе.

Я не могу поехать. Я не могу снова оказаться в клетке. Клянусь, я умру.

Брошусь в пруд и утоплюсь. Тогда все пожалеют, что так ужасно со мной обошлись.

Моя любовь, моя ложная, лживая любовь, найдет мое тело и подумает: «Посмотрите… посмотрите, что я наделал».

Папа пожалеет, что никогда не любил меня – потому что я девочка. А мама ни о чем не пожалеет, она считает, что ее воля – это Божья воля, и поэтому она всегда права.

Я тоже не буду сожалеть, потому что я буду мертва и переживу свою боль. Скатертью дорога.

* * *

10 января 1935 года

Из каюты виден океан. Думать лишь об одном: пойти и утопиться. Наверняка сначала будет очень больно. Зато потом боль прекратится навсегда.

Я знаю девушку, которая повесилась, но мне не нравятся отметины на шее, поэтому я не могу этого сделать.

Я проиграла. А мама, как всегда, победила.

Я похоронила свое девичество в Париже. Я возвращаюсь в Японию как женщина, со всей горечью, которая следует вместе с этим.

У меня нет места за пределами семьи. Я думала, что смогу выжить одна, и я действительно выживала и на мгновение подумала… но… эта женщина посмеялась над моими надеждами и назвала меня дикаркой. Я любила ее сына, я бы за него умерла, а она видела только иностранную шлюху.

Вот кто я для Европы. В лучшем случае – экзотика, нечто такое же удивительное, как младенец, над которым можно умиляться. Но при этом они считают меня ниже себя. Я бы никогда не вышла замуж за здешнего мужчину. Я никогда бы не выносила его детей.

Я дура.

Мама предупреждала. Я не слушала.

Хуже всего то, что не она меня сломала. Я сломала себя сама.

Вряд ли я когда-нибудь снова буду счастлива.

* * *

1 февраля 1935 года

Я выхожу замуж. Его зовут Ясуэй Тодо. Ему тридцать три, и, по-видимому, он все еще не женат, потому что у него нет приличных денег, и ни одна из других благородных девушек не выйдет за него, а он слишком горд, чтобы довольствоваться новоиспеченным родом.

Он не в положении отказывать кузине императора. Мама даст ему целое состояние, чтобы он на мне женился.

Достаточно, чтобы не обращать внимания на любые слухи об использованной невесте.

Тем не менее у него древнее имя и поместье в Токио. Говорят, его отец был пьяницей и игроком, и у них не осталось ничего, кроме этого дома и имени. Мама считает, что у него хорошие перспективы, и он обязательно поднимется. Что бы это ни значило. Она будет дергать за ниточки, как всегда.

Судя по миниатюрной фотографии, он определенно выглядит серьезным. Не красив, но и не уродлив, так что, полагаю, могло быть и хуже.

Мне действительно интересно, какой он. Я никогда с ним не встречалась. Что ж, совсем скоро узнаю. Завтра мы поженимся.

В день, когда я приехала домой, на моей кровати уже лежало свадебное платье.

У меня нет выбора. Очевидно, у меня вообще никогда его не было.

* * *

12 февраля 1935 года

Муж только что вышел из моей комнаты. До сих пор чувствую на себе запах его пота.

К счастью, он милостиво быстр. По крайней мере в этом. Ему потребовалась целая неделя после свадьбы. Думаю, он меня ненавидит, хотя и слишком порядочен, чтобы сказать это мне в лицо.

Времени писать у меня предостаточно. Мне не разрешается приглашать друзей. Если бы у меня были друзья в Токио, я думаю, это бы меня расстроило. Книг почти нет, а я без карманных денег, так что не могу их купить.

Здесь даже пианино нет. Я попросила музыкальную комнату.

Он обещает – если я подарю ему сына.

Сомневаюсь, что он получит от меня живых сыновей. Моя бабушка не смогла их родить. Моя мать не смогла.

Я всю свою жизнь прожила грешницей. И, наверное, подарю ему трехголовую девочку.

И не получу музыкальную комнату.

* * *

28 марта 1935 года

У меня задержка.

Молюсь, чтобы ребенок родился мертвым.

Так милосерднее.

Бедная девочка. Бедная проклятая девочка.

* * *

8 сентября 1935 года

Прошло много времени с тех пор, как у меня хватало сил писать.

Ребенок родится в декабре или январе. Говорят, что опасные месяцы миновали и что он обязательно будет здоров. Я постоянно чувствую такую усталость, что не стала бы загадывать. Мама прислала мне бесконечное количество чаев и тоников для питья. Она говорит, что их благословили священник и храмовая дева, что они подарят мне здорового сына.

От одного пакетика пахло кровью. Интересно, сколькими крестьянами она пожертвовала.

К счастью, мой муж считает ее сумасшедшей и запретил ее посылки. Его настроение значительно улучшилось, и теперь мне положено небольшое пособие. Он заказывает для меня библиотеку. Хотя сам не читает, лишь курит и играет в шахматы в одиночку.

Судя по тому, как проходит беременность, доктор говорит, что будет мальчик. Уверена, моя мать угрожала заживо содрать кожу с его семьи, если он скажет иначе, поэтому я не позволяю себе надеяться.

Я никогда больше не позволю себе надеяться.

– Маленькая госпожа!

Нори подпрыгнула и чуть не слетела с насеста. Она уперлась пятками и высунула голову из листьев. Аямэ смотрела на нее снизу вверх.

– Я звала вас, госпожа.

Нори незаметно сунула дневник под блузку.

– Простите, не слышала.

Аямэ нахмурилась.

– Вы забрались слишком высоко. Ваш брат был бы недоволен.

Нори спустилась, умело ориентируясь по впадинам в дереве, куда могли поместиться ее ноги. На этом дереве она провела половину своей жизни; разве что Акире она доверяла больше.

Как только ноги коснулись земли, Нори одарила Аямэ самой широкой улыбкой.

– Мы же ему не скажем?

Аямэ вздохнула.

– Госпожа… мне бы хотелось, чтобы вы так не рисковали.

Когда ты стала обо мне переживать?

– Я буду осторожна, – пообещала Нори. – Что вы хотели, Аямэ?

Служанка помялась.

– Акира-сама просил о вас о встрече.

Нори моргнула.

– Что? Зачем?

Она вздохнула.

– Он не сказал.

Нори вздохнула. Акира никогда не посылал за ней, он просто приходил.

А потому это не предвещало ничего хорошего.

– Почему у вас такой испуганный вид?

Лицо Аямэ было бледным.

– Боюсь, он не в настроении.

За месяц Акира сказал Нори всего три слова. Он даже не потрудился пригласить ее на фестиваль в шестнадцатый день рождения; она поехала одна.

Что-то явно его беспокоило, но Нори слишком боялась спросить, что именно. Очевидно, сейчас она выяснит.

– Где он?

– В кабинете, госпожа.

Нори протянула Аямэ дневник и ушла, не сказав больше ни слова. Если суждено столкнуться с бурей, то нет смысла ее избегать.

Нори скинула туфли и срезала путь через ныне пустующую комнату, в которой когда-то находилось семейное святилище.

Даже сейчас она видела то место, где чуть не умерла.

Слуги заменили циновки, но половицы под ними выцвели. Хотя отбеливатель удалил пятно крови, остался след. Если бы Нори напряглась, то почувствовала бы резкий запах своего страха.

Она все еще чувствовала необузданное отчаяние, спрятанное где-то глубоко под поверхностью. Она никогда ничего не забудет; каждый человек, которого она когда-либо встречала, был выжжен на ее коже, как клеймо. Иногда она смотрела в зеркало и думала, что это чудо – она все еще дышит.

Нори легонько постучала в дверь кабинета и услышала, как смолкли звуки скрипки. Она узнала мелодию. Это была «Аве Мария» Шуберта, одна из первых вещей, которые Акира для нее сыграл. Он часто говорил, что ему она не нравится.

– Да, – отозвался Акира.

Нори вошла в кабинет, закрыла дверь и остановилась в ожидании. Акира оглядел ее с ног до головы и смор-щился.

– Почему ты вечно выглядишь, как будто живешь в лесу?

Ей было нечего возразить. Вся в грязи и листьях, с царапинами на руках и синяками на коленях. На блузке пятно от вина. Волосы в полном беспорядке.

– Гомэн.

– От тебя воняет.

Она вздрогнула.

– Прости.

Акира скрестил руки на груди.

– Нам нужно поговорить.

У нее свело живот. Колени начали подгибаться.

– О чем?

Акира глубоко вздохнул. Если бы она не знала его лучше, то сказала бы, что он собирается с духом.

– Я должен уехать.

Она вздохнула с таким облегчением, что чуть не расплакалась.

– О боже. Ты меня напугал. И все? Куда ты собираешься на этот раз?

Акира отвел глаза.

– В Вену.

– В Австрию?

– Да.

– Надолго?

Главный вопрос. Акира никогда не оставлял ее больше чем на два месяца, предел – на три. За последние два года он совершил всего четыре поездки. Она боялась этого момента, но была готова.

Акира по-прежнему не смотрел на нее.

– Девять месяцев. Может, больше.

Она сложилась, как бумажная кукла. Только его быстрая реакция удержала ее от падения на пол.

– Нори…

– Нет.

– Это…

– Нет.

– Сядь! – повысил голос Акира. – Сядь, пока не упала и не раскроила себе голову.

Мир вращался. К вискам прилила кровь.

– Ты не можешь уехать.

– Нори, просто послушай.

Она упала на пол, схватив брата за воротник так, что он упал вместе с ней, и ему пришлось взглянуть в бледное испуганное лицо.

– Не оставляй меня с ним наедине, – прошептала она слишком тихо, чтобы Акира услышал.

– Что?

Почему ты не видишь, что со мной?

– Не смей уезжать на девять месяцев, сволочь!

Акира ахнул.

– Откуда ты знаешь это слово?

Она толкнула его изо всех своих скудных сил, и он упал на спину. Нити, которые так долго держались, пока ее передавали от одного кукловода к другому, наконец, оборвались.

– Я жила в борделе, я знаю, как ругаться! – вспыхнула Нори. – Я многое знаю, хотя ты ни во что меня не ставишь.

Акира уставился на нее. Она никогда не видела, чтобы брат терял дар речи. Впрочем, продолжалось это недолго. Его лицо потемнело.

– Ничего ты не знаешь! Я получил приглашение от ведущего скрипача Европы. Он хочет меня учить, Нори. Взять меня в ученики. Это вершина моих амбиций. Я должен ехать.

Она сжала кулаки.

– А как же я?

Акира с недоверием на нее покосился. Нори никогда раньше не повышала на него голос.

– Нори…

– А как же я, черт возьми?! – воскликнула она.

Акира встал и отряхнулся.

– А что ты? – холодно спросил он. – У тебя есть слуги, которые позаботятся о каждом твоем желании. Здесь тебя никто не бьет, ни один мужчина не поднимет на тебя руку. Тебя кормят, ты одета в лучшие шелка, у тебя есть подруга – глупая девчонка. Я оставался в этой несчастной стране ради тебя. Через несколько лет я женюсь на какой-нибудь избалованной сучке, только чтобы наш дед не содрал с тебя кожу заживо и не надел как рубашку. Я собираюсь навсегда отказаться от своей музыки, своих путешествий, своих мечтаний о путешествиях по Европе. Я собираюсь взять в свои руки бразды правления нашей проклятой семьей и попытаться создать мир, в котором незаконнорожденных детей не душат во сне. Сейчас я хочу урвать буквально каплю для себя, каких-то жалких девять месяцев, а ты капризничаешь как ребенок.

От злости ее глаза наполнились слезами.

– Это несправедливо.

– Это совершенно справедливо, – поправил Акира. – Ты еще ребенок. И дура. И я не твой отец, потому что, видит бог, уж он-то никогда не стал бы о тебе заботиться.

Нори почувствовала острый укол боли. Она встала на ноги и протянула руки, как будто могла остановить то, что неизбежно должно произойти дальше.

Она еще никогда не видела у Акиры столь жесткого взгляда. В нем не осталось нежности, его запас терпения наконец иссяк.

– И, конечно, мы понимаем, что я не мать, – усмехнулся он. – Учитывая, что ее ты уже спровадила.

Воцарилась тишина. Даже часы перестали тикать.

Нори замерла совершенно неподвижно. Глаза Акиры расширились, он разинул рот, как рыба, хватающая воздух. Сделал полшага к Нори.

Она взяла стеклянную вазу, стоявшую на столике рядом. Посмотрела на вазу, перевела взгляд на брата. Акира моргнул.

А потом Нори швырнула вазу прямо ему в голову.

Он увернулся. Ваза разбилась о стену позади него.

Нори рассмеялась.

– Ты рехнулась? – прошептал Акира. Он прижал руку к виску, задетому осколком.

Нори на мгновение задумалась.

– Может быть, – ответила она, наклоняясь к стаканам для виски, которые Акира аккуратно составил на полке возле двери. – Как по мне, я уже давно такая.

Она швырнула стакан. Акира взвизгнул и нырнул за диван.

– НОРИ!

Она взяла еще один стакан. Тяжелее первого – должно быть, часть дорогой коллекции хрусталя, которую Акира унаследовал от отца.

– Остановись! – воскликнул Акира. – Только не этот! Ради бога, Нори, это семейная реликвия.

Нори пожала плечами и почувствовала, как блузка соскользнула с ее плеча. Она так сильно похудела, что ей почти ничего больше не подходило.

– Мама ушла, потому что ужасно боялась. И была несчастна. И потому что ей нужно было петь, а наша бабушка и твой отец затыкали ей рот, пока она не задохнулась. Она не могла дышать. Она никогда не могла дышать…

Голос исчез. Нори больше ничего не чувствовала. Даже не сердилась.

Просто онемела.

Акира не сводил с нее глаз.

Пальцы сжались на стекле. Она смутно услышала, как стекло треснуло, почувствовала, как осколки впились в ладонь. Потекло теплое, подсказав, что у нее пошла кровь, и это было похоже на свободу, на тот ужасный, чудесный момент, когда она думала, что навсегда избавилась от своей боли.

– Ты был всем, что у меня оставалось… – прошептала Нори.

Мама, неужели мы все в конечном итоге останемся одни? Танцующие фигурки в музыкальной шкатулке, которые двигаются на одном и том же месте?

Акира изменился в лице. Он был бледен и дрожал, но как только его взгляд упал на ее кровь, к нему, казалось, вернулись силы.

– Аямэ, – хрипло позвал он, кашлянул и позвал снова, уже громче: – Аямэ!

Нори посмотрела на свою руку. Из ладони торчали три больших осколка стекла, два поменьше засели между большим и указательным пальцами. Но это не причиняло боли. Ее эмоции иссякли, и она опустилась на пол.

У двери возникло какое-то движение, донеслись торопливые слова.

Нори спрятала руку под блузку.

Акира опустился перед ней на колени, держа рядом с собой аптечку. Его била дрожь, когда он пытался открыть жестяную крышку.

– Дай руку.

Нори не шелохнулась.

Акира потянулся к ней.

– Нори, дай мне руку.

В голове пульсировало, силы иссякли. Она сделала, как ей было сказано. Лицо Акиры стало забавного зеленого цвета. Он взял пинцет и пытался извлечь самый большой осколок из ее ладони.

Нори поморщилась, но не вскрикнула. Она наблюдала за происходящим с каким-то жутким восхищением.

Акира выругался под нос.

– Посмотри, что ты наделала… Что с тобой, Нори?

Она отвернулась.

– Ничего. Прости меня, пожалуйста.

Он коснулся ее щеки, и против своей воли она встретилась с ним взглядом. Что-то внутри нее лопнуло и сломалось от его прикосновения.

– Ты в порядке?

На глаза навернулись слезы.

– Мне не больно.

– Я спрашивал не об этом.

Она подавилась тихим всхлипом.

– Аники.

Акира замер.

– Ты думаешь, я тебя не замечаю… – прошептал он. – Но это неправда. Я просто не знаю, что тебе сказать. Я не мог защитить тебя так, как хотел. И я не… Я никогда ни о ком не заботился. Я не создан для этого.

Нори покачала головой.

– Ты сделал более чем достаточно.

Он вздохнул.

– Знаешь, когда я о тебе узнал, мне хотелось тебя ненавидеть. Да, мне было бы намного легче тебя ненавидеть. Я не понимал, почему ушла мама, а потом мне рассказали о тебе… и вот же она, причина! Я годами винил своего отца, но он умер, и мне не на кого было направить гнев. Некого винить. А затем меня перевезли в Киото, и там была ты.

Нори склонила голову.

– Ты была… такой маленькой, такой хрупкой…

Он выдернул следующий осколок стекла из ее ладони так быстро, что она не успела вскрикнуть.

– Ты ужасно на нее похожа.

Нори не смела дышать. Акира никогда так много не говорил об их матери. Его глаза блестели от непролитых слез.

– Вряд ли она была счастлива хоть день. Она была красива и часто улыбалась, но всегда была грустной. Обычно она сажала меня за пианино рядом с собой и играла… Она играла замечательно. А потом, когда заканчивала, она улыбалась всего на мгновение, и это было… – его голос надломился, – и лишь тогда она улыбалась искренне. – Акира закашлялся. –  Она меня обожала. И я пытался… Я пытался сделать ее счастливой. Я начал играть на скрипке, чтобы сделать ее счастливой. И… однажды она поцеловала меня в лоб и сказала, что я – ее мир. А потом она просто исчезла. И мой отец больше о ней не заговаривал. В течение следующих одиннадцати лет я не знал…

Нори почувствовала, как по ее щеке скатилась слеза.

– Прости…

Брат покачал головой.

– До того как я встретил тебя, я ни в чем не сомневался. Я был полностью поглощен собой, ни о ком не думал, и, следовательно, ничто не могло причинить мне боль. И я убедил себя, что я счастлив.

– А ты был несчастлив?

Акира улыбнулся.

– Я был в безопасности. Убежденный в своей собственной ценности.

Он обмотал ее руку толстыми белыми бинтами. Затем прижал к своему сердцу.

– Ты научила меня иному.

Нори смотрела на брата, потеряв дар речи.

– Я тебя ничему не учила.

Он снова улыбнулся, и на этот раз улыбка пронзила ее сердце, как стрела.

– Учила, Нори. И если дело дойдет до выбора между нашей семьей или моей музыкой, или чем-то еще… Я всегда выберу тебя.

Все ее тело охватил озноб. Она отдернула руку.

– Потому что я под твоей опекой? Или потому, что я твоя сводная сестра?

Акира легонько постучал ее по переносице.

– Потому что ты – это ты.

Долгое время никто из них не произносил ни слова. Затем Акира встал.

– Я велел Аямэ позвать доктора. На руку, возможно, потребуется наложить швы, – тихо произнес он, как будто ему тоже не хотелось нарушать молчание. – Нужно проверить.

– Тебе нужно поехать в Вену, – сказала она.

Он покачал головой.

– Я не могу.

– Я хочу, чтобы ты поехал. – Как ни странно, ее слова прозвучали правдиво. – Ты должен создать прекрасную музыку, увидеть красивые здания и быть счастливым. А когда закончишь, возвращайся. Женись на избраннице нашей бабки, исполни свой долг.

Акира помрачнел.

– Ты знаешь, что все изменится, когда я стану главой семьи. Все будет по-другому.

Она разгладила юбку.

– Все всегда по-другому, аники. Просто вернись ко мне.

Он кивнул и вышел.

Нори осталась одна, но одиночества не почувствовала. Тепло в животе росло, пока она не засветилась в темноте, как светлячок.

* * *

24 декабря 1935 года

Я смогла. Пути Господни неисповедимы, ибо я дала своей семье то, в чем она нуждалась превыше всего: мальчика.

Прекрасное создание! Доктор говорит, что он совершенно здоров.

Муж вне себя от радости, мама едет из Киото, чтобы его увидеть. Она устроит самую большую вечеринку, которую когда-либо видел город.

Все, чего хочу я, – это отдохнуть. Они кладут мальчика мне на грудь, и я смотрю, как он спит. У него густые черные волосы и самые чудесные глаза, цвета грозового неба, как у моей семьи. На его крошечных ручках розовые ногти, а вот ступни крупные. Я думаю, он будет высоким.

Мама хочет назвать малыша в честь своего отца, а муж – в честь своего. Они хотят стреножить его с колыбели призраками мертвецов. Как будто его ноша и без того недостаточно тяжела.

Но я сама дам ему имя. Он их чудо, их наследник, – но он мой сын.

И я назову его Акира.

Стук в дверь спальни оторвал Нори от чтения.

Она осторожно сунула дневник под подушку и глубоко вздохнула. Она так долго ждала этого. Теперь трещины были заделаны наглухо.

Не дожидаясь ответа, Уилл проскользнул внутрь.

– Так и знал, что ты еще не спишь, – самодовольно сказал он.

Она встретилась с ним взглядом.

– Думаю, тебе следует уйти.

Он рассмеялся.

– Как мило! Подвинься. Сегодня ничего не будет, просто я хочу провести время рядом с тобой.

Она подняла забинтованную руку. Ночная рубашка соскользнула с плеча, и Нори ощутила на себе взгляд Уилла.

– Пожалуйста, уходи, Уильям.

Он нахмурился и скрестил руки на груди.

– Ты о чем?

Нори сделала еще один глубокий вдох.

– Теперь я понимаю тебя. Понадобилось довольно много времени, но сейчас я вижу тебя таким, какой ты есть.

Он засмеялся.

– В самом деле? И что же ты видишь, котеночек?

Нори наклонила голову.

– Ты сияешь так ярко, что сначала это меня ослепило. Действительно сияешь. Когда я впервые тебя увидела, я подумала, что ты золотой.

Уилл обнажил зубы в усмешке.

– А теперь?

Нори встала.

– А теперь я вижу, что ты похож на эмаль. Снаружи сияешь, а внутри ничего нет. И мне правда тебя жаль. Может, я и незаконнорожденная полукровка, но не настолько убога, чтобы мне нужно было красть свет других людей, заполняя дыру в себе. У тебя… у тебя есть все, и у тебя все еще ничего нет.

Уильяма словно ударили. Он постоял, раскачиваясь, затем двинулся к ней.

– Прекрати. Ты… ты в замешательстве. Ты знаешь, что я тебя люблю, малышка Нори.

– Я знаю, что ты ревнуешь меня к моему брату, – спокойно сказала Нори. – И к своей кузине. Потому что я люблю их обоих. И я никогда не смогу полюбить тебя.

– Ты ничего не знаешь о любви, – прошипел Уилл.

– Не знаю, – согласилась она. – Но однажды узнаю. Тебе не понять, потому что ты способен любить только себя. И мне тебя жаль.

– Будь я проклят, если приму от тебя жалость! – Уильям сделал три шага вперед и схватил ее за руки. – Кто наполнил твою голову этим ядом? Шлюха Элис?

– Я сама так решила.

– Невозможно, – презрительно усмехнулся Уилл. – У тебя нет собственного мнения, вот почему ты так восхитительна.

Она посмотрела в его холодные голубые глаза, не дрогнув. Удивительно, как она могла когда-либо его бояться, когда-либо думать, что его любит, думать, что он хоть чем-то похож на Акиру.

– Я не знаю, что такое любовь, – сказала она ему. – Но между нами любви нет.

Уилл сжал ее плечи.

– Прости, если я причинил тебе боль. И не надо так думать. Я никогда не хотел…

Нори грустно улыбнулась.

– Наверное, ты в это веришь. Действительно, веришь.

– Тогда…

Нори оттолкнула его прочь.

– Ты уезжаешь.

Уилл побагровел.

– Давай поговорим утром.

– Ты меня не понял. Ты уезжаешь из Японии. Возвращаешься в Лондон и берешь Элис с собой. Ты расскажешь всем, что она была образцовой леди и что из нее вышла бы прекрасная жена. Вот что ты сделаешь. Уже в конце месяца.

Уилл уставился на нее, разинув рот.

– С какой стати?

Нори указала на дверь.

– Я знаю, что твоя привязанность к моему брату искренна. И я бы избавила его от правды, навсегда. Но ты должен уйти. И дать Элис шанс жить своей жизнью.

– Еще чего! – вскипел Уилл. – Я не подчиняюсь твоим приказам. У тебя нет здесь власти. У тебя нигде нет власти. Ты живешь только из жалости тех, кто тебя выше. Никто не поверит ни единому твоему слову.

– Акира поверит, – тихо ответила Нори. Она крепко держалась за свое достоинство и не дрогнула. – И Элис поверит. И, возможно, лондонские газеты. Им, похоже, нравятся такие истории.

Он злобно покосился на нее.

– Не поверят.

– Может, и не поверят. Но не помешают мне говорить. И я не смогу предотвратить то, что случится с тобой, если мой брат когда-нибудь узнает правду. Или он не рассказывал тебе о нашей семье?

Уильям побелел. На его лицо легло выражение загнанного в угол волка, которого овцы наконец перехитрили. Нори поняла, как легко ему, должно быть, было манипулировать ее неуверенностью. Нори ее буквально излучала, а Уилл и так слишком проницателен.