Текст книги "Пятьдесят слов дождя"

Автор книги: Аша Лемми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава пятнадцатая
Аврора

Кажется, я оглохла. И ослепла. И онемела.

Каждый день вокруг постоянно толпятся люди. Они сидят у кровати и задают мне вопросы, но я не слышу ни единого слова. Если я пытаюсь заснуть, они будят меня и задают новые вопросы.

Полагаю, случилось что-то очень плохое. У меня такое чувство, даже здесь, в этом парящем облаке, что мне не хватает огромной части меня. И мне нужно ее найти. Нужно найти, что бы это ни было.

Но сначала мне нужно вспомнить свое имя.

* * *

Норико.

Вот, вспомнила. Не знаю, сколько дней для этого потребовалось. Кто-то закрыл окно бумагой, так что приходится полагаться на слух, чтобы узнать, который час.

Сегодня – или вчера? – приходил кто-то, кого я вроде бы узнала… А потом забыла.

Воспоминания ускользают, как дождь скатывается с крыла птицы. Мне в грудь втирают мазь, которая пахнет серой. Становится больно, и я кричу, но и этого не слышу.

Я ничего не могу, только плакать.

* * *

Мне позволили покинуть комнату.

Если меня поддерживать с двух сторон, я могу передвигаться по коридору. Это не странная тюрьма, как я сначала подумала. Место… мне знакомо. Я чувствую крошечную искорку привязанности, надежды, но не могу вспомнить почему.

Я беру одну женщину за рукав и смотрю в ее бледное заплаканное лицо.

– Что-то не так, – говорю я ей.

Я впервые пытаюсь заговорить, и мой голос слаб и беспомощен. Тем не менее она понимает. Я все еще не слышу, однако могу читать по губам.

– Нори…

Другая женщина обрывает:

– Не говори. Она не вспомнит. Ты лишь ее мучаешь.

– Она имеет право…

– Помнишь прошлый раз? Это бессмысленно. И жес-токо.

Я чувствую глубокую боль в груди, как будто меня изнутри разрывают надвое.

Просыпаюсь много часов спустя. Боль ушла.

Но я все еще не могу перестать плакать.

* * *

Я должна кого-то найти.

Я Норико, Норико Камидза. У меня есть мать, которая сбежала. Отец, которого я никогда не видела. Подруга с серебристыми волосами, которая живет за морем.

И у меня есть кто-то еще.

У меня есть тепло солнца.

Почему я не могу вспомнить?

* * *

Все снизошло на Нори в момент поразительной ясности. И он был настолько силен, что ее выбросило из сна.

Нори встала. Каждая клеточка ее тела ныла, и она была раздета выше пояса, но она завернулась в одеяло и пошла.

Ею владело странное чувство, будто ничего этого на самом деле не происходило.

Нори прошла по коридору и остановилась у третьей двери справа. Постучала.

Ответа не последовало.

Она открыла дверь.

Комната Акиры была такой же, какой он ее оставил. Кровать застелена, папки и переплеты с нотами аккуратно сложены на столе. Множество шарфов, которые она связала ему, висели на вешалке рядом с зеркалом.

На кровати скорчилась фигурка, почти скрытая тьмой.

Нори пошаркала вперед, хотя казалось, что она идет сквозь пламя. Темная фигура подняла голову.

– Аямэ, – прошептала Нори.

Ее бледность была смертельной, волосы сальными. Голубое платье выглядело грязным.

И она плакала.

Нори почувствовала, как по телу прокатилась мощная волна. Что-то глубоко внутри требовало вернуться в свою комнату и снова лечь спать.

Чтобы снова погрузиться в бред.

Потому что реальность была невыразимо мучительна.

Нори закрыла глаза.

– Где он?

Аямэ прерывисто всхлипнула.

– Я не… Я не должна…

На краткий миг Нори позволила себе глупую надежду.

– Он в Вене? – спросила она тоненьким писклявым голоском, который даже ей самой показался жалким.

Аямэ уставилась на нее широко раскрытыми глазами. Ее лицо, и без того бледное, побелело еще больше. Она молчала.

– Я знаю, что он собирался в Вену, – настаивала Нори. – Но потом он должен был вернуться.

Ее голос сорвался. Она попыталась вздохнуть – и чуть не упала от боли в груди.

Аямэ поднялась с кровати.

– Он действительно вернулся, – тихо сказала она. – На твой концерт. Помнишь?

– Я…

Мир переворачивается с ног на голову. Битое стекло.

Огонь.

– Я…

Аямэ шагнула к ней, и Нори поймала себя на том, что закрывается руками, будто стремясь скрыть правду.

– Не надо, – слабо запротестовала она. – Не говори.

Но Аямэ не остановилась.

– Он действительно вернулся. Вы ехали домой. Было темно и… шел снег. Машина…

– НЕ НАДО!

– Машина съехала с дороги.

Нори попыталась убежать, но споткнулась о край своего одеяла и упала.

– Пожалуйста, не надо, – прошептала она, умоляюще подняв руки. – Пожалуйста.

– Вы врезались в деревья.

Наконец Нори подняла взгляд. И хотя она стояла на коленях, ее глаза были сухими, а плечи расправленными.

Она впитала в себя этот момент, эту комнату, вплоть до последней пылинки, парящей в воздухе. Она позволила всему этому впитаться в самую ее суть.

– Где Акира? – спросила Нори.

Едва слышно Аямэ ей ответила.

Рот Нори открылся.

Теперь она вспомнила.

Пока она лежала на этой замерзшей земле, рядом с ней, всего в нескольких метрах, кто-то был.

Акира.

Он свернулся, как будто спал.

Волосы слегка взъерошены, как обычно.

И его лицо… его лицо… его не было.

Нори согнулась пополам.

А потом закричала.

* * *

Мне дали что-то, чтобы я заснула.

Но я не сплю, хотя лучше бы мне спать.

Я лежу без сна, смотрю в потолок и снова и снова думаю: дай мне умереть.

Пожалуйста, боже.

Просто дай мне умереть.

* * *

Я не умираю.

Хотя я лежу здесь весь день, отвернувшись лицом к стене и ожидая смерти, ничего не происходит. Я вижу безликое тело Акиры, точно так же, как все эти годы вижу во снах мою мать, и меня тошнит в миску рядом с кроватью.

Я пью немного воды, чтобы успокоить Аямэ, которая сама выглядит близкой к смерти, но ничего не ем. Доктор приходит осмотреть мои раны, и я испытываю нелепую, недостойную ярость, когда его вижу.

Я его ненавижу.

Где он был, когда в нем нуждались? Когда он мог помочь тому, кого стоило спасти?

Я прошу его позволить мне умереть, а он говорит, что не может, что он врач, и в любом случае я не заслуживаю смерти.

Нет, заслуживаю.

Я давно должна была умереть. Но не решилась.

И теперь я его убила.

* * *

Аямэ говорит, что мне пора встать.

Она говорит, что нельзя вечно оставаться в постели. Она приняла ванну и надела новое накрахмаленное платье. Она оправилась от ужаса.

Он умер всего лишь три недели назад.

За моей дверью ходят и разговаривают люди, они готовят пищу, убирают и живут.

Хотя солнце уже зашло.

Разве они не знают? Разве они не знают, что солнце зашло и все кончено?

Поэтому я не могу встать.

Я никогда не встану.

Аямэ

Токио, Япония

1 марта 1957 года

Гонец прибывает на рассвете в ужасный день.

Туман такой густой, что в окно почти ничего не видно.

Всю ночь лил гнусный хисамэ – холодный дождь, который наполняет воздух, проникает в дом, в нутро. И что ни делай, не согреешься.

Я ждала этого давно – с того самого момента. Я делю свое время между бдением в ее комнате и сном у входной двери с ножом под подушкой. Я накидываю шаль на плечи и встречаю его у главных ворот. Я не позволю ему сделать ни единого шага дальше.

Гонец склоняет голову и протягивает мне письмо. Конверт отмечен печатью семьи Камидза: белая хризантема с фиолетовым центром.

– Пожалуйста, имейте в виду, Аямэ-сан, что это ее первое и единственное предупреждение.

Я хочу разозлиться, но не могу. Я вообще больше ничего не чувствую.

Я знаю Акиру со дня его рождения. Я держала его на руках, когда мне было пять лет, и пела ему перед сном. Я наблюдала, как он превращается из любящего, счастливого маленького мальчика в скрытного молчаливого ребенка. Когда он уехал в Киото, я думала, что все кончено. Я даже пошла работать в другую благородную семью. А потом он вернулся за мной и попросил вести его хозяйство; сказал, что больше никому его не доверит.

И все эти годы я за ним присматривала. Как моя мать за его отцом.

Каждый день я приносила ему кофе, и каждый день он смотрел на меня, мягко улыбался и говорил:

– Спасибо, Аямэ. Ты всегда так хорошо обо мне заботишься.

Каждый день я притворялась, что не была отчаянно, страстно, невозможно влюблена. Потому что я прислуга. А он… он…

Я не могу представить себе мир без него.

Я сжимаю письмо холодными руками.

– Эта женщина сюда не явится, – говорю я яростным шепотом. – Об этом не может быть и речи.

На губах гонца тонкая улыбка.

– Проследи, чтобы она прочитала. Моя госпожа ждет скорого ответа.

Меня трясет.

– Насколько скорого?

– Три дня.

Он снова кланяется, поворачивается и исчезает в тумане.

Я возвращаюсь в дом.

Не сразу нахожу в себе силы подняться наверх. Я знаю, что меня там ждет.

И я не хочу это видеть.

Заставляю себя двигаться, и меня поражает, насколько тяжелыми стали мои конечности.

За несколько недель я постарела на сто лет.

Я не стучу. Я открываю дверь и нахожу ее там, где и предполагала.

Она лежит в постели, обратив лицо к потолку, совершенно не моргая. Ее волосы слиплись от пота; вероятно, их придется остричь.

Но хуже всего кожа. Ее кожа, которая когда-то была самого необычного оттенка миндально-коричневого, теперь стала серой, как пепел.

Она превращается в мертвую прямо на моих глазах.

– Нори, – шепчу я.

Она не шевелится. Может, и не слышит. Она не произнесла ни единого слова с тех пор, как я сообщила о смерти ее брата.

Я сажусь на табурет у кровати, и меня отвращает запах. От нее пахнет смертью, разложением.

– Нори, – говорю я снова, на этот раз более решительно, – тебе принесли письмо.

Ее потрескавшиеся губы приоткрываются. Она беззвучно произносит «нет», а затем поворачивается на бок, лицом к стене.

На ее спине красные отметины.

Когда полиция нашла ее и отвезла в больницу, именно я вернула ее сюда. Как только они вытащили стекло, доктор сказал, что она будет жить и полностью выздоровеет, но у нее будет ужасный шрам.

Я чуть не рассмеялась ему в лицо.

Я так и не увидела Акиру. Он уже был в морге. И в любом случае, у него не было лица.

Они сказали, что у него не осталось лица.

– Это письмо от твоей бабушки.

Нори переводит взгляд на меня.

– Что? – выдыхает она, и ее голос похож на голос старой, сломленной женщины.

– Твоя бабушка прислала посыльного с письмом.

Впервые за несколько дней она садится. Ей приходится ухватиться за меня, чтобы не упасть, но она протягивает костлявую руку и берет письмо.

Снимает печать, открывает конверт и достает лист. Я вижу, как ее глаза просматривают страницу один, два, три раза.

Ее лицо не выдает никаких эмоций; ее глаза пусты, как у куклы.

Она протягивает мне письмо и вновь отворачивается к стене.

Мои руки дрожат, когда я пытаюсь читать. Утренний свет, льющийся через закрытое окно, серый и тусклый, и все же мне удается разобрать написанное.

28 февраля 1957 года

Норико!

Ты будешь рада узнать, что достигла своей цели. Твой брат мертв. Наш дом лишился будущего. Наследию, которое я так усердно защищала, придет конец с моей смертью. Возможно, ты теперь поверишь, если я скажу, что ты проклята и приносишь несчастье. Ты – дитя дьявола.

Тебе расскажут, что его прекрасное лицо было разорвано. Он умер на холодной дороге посреди ночи, один. На следующий день после двадцать первого дня рождения.

Мы, его семья, твой дедушка и я, похоронили его с большой честью в Киото, городе его предков.

У тебя есть время до конца первой недели марта, чтобы покинуть Японию и никогда не возвращаться.

Это любезность из уважения к моему внуку, ибо, видит Бог, ты не заслуживаешь снисхождения.

Ты убила своего брата. Ты уничтожила свою мать и своего отца.

Я расскажу тебе, что он был простым работником на ферме, из обычного маленького штата Вирджиния в Америке.

Его звали Джеймс Ферье. Он умер в 1941 году, вскоре после твоего рождения. Я пишу это, чтобы ты твердо уяснила, у тебя никого и ничего нет.

У тебя нет имени, потому что я тебя его лишаю. И у тебя нет семьи, потому что ты погубила всех родных.

Уезжай из Японии. Вдруг ты найдешь какой-нибудь жалкий уголок мира, который тебя примет.

Хотя я в этом сомневаюсь.

Достопочтенная госпожа Юко Камидза

Я прижимаю руку ко рту, чтобы не закричать.

Какая злая женщина.

– Нори, – выдыхаю я, хватая ее за худые плечи и заставляя посмотреть на меня. – Ты должна уехать.

Она моргает.

– Нори, они тебя убьют! Это не пустая угроза, их больше ничто не сдерживает!

Она наклоняет голову.

– Хорошо.

Я ошеломлена.

– Что?

Она пожимает плечами.

– Я заслуживаю смерти. Пусть.

Я бью ее по лицу. Я делаю это не задумываясь. Все мое горе, весь мой гнев на случайную, жестокую вселенную выливается наружу.

– Как ты смеешь! Как ты смеешь говорить такие вещи, глупая девчонка! Акира рисковал всем ради тебя, чтобы дать тебе жизнь, дать тебе шанс на достойное будущее…

Ее щеки вспыхивают.

– Да, – выплевывает она, – и теперь он мертв.

– Ты не виновата. Это был несчастный случай. Деяние Господа.

Глаза Нори наполнились слезами. Маска трескается.

– Какой Бог допустил бы это?! – рыдает она.

Я не могу ей ответить. Я не знаю.

Я прижимаю к груди эту хрупкую малышку и держу ее, пока она плачет.

– Ты должна жить! – мой голос дрожит от чувств. – Тебе надо уехать из страны, найти безопасное место. Езжай к своей подруге Элис в Англию. Уезжай из Японии, оставь все это позади. Начни новую жизнь.

Она качает головой.

– Я вообще не хочу жить.

Я трясу ее, сильно.

– Не имеет значения, чего ты хочешь. Не смей ос-корблять память Акиры, позволяя себе умереть!.. А теперь вставай.

Она колеблется.

– ВСТАВАЙ!

Я почти выдергиваю ее из кровати. Нори похожа на хрупкую лань, которая учится ходить. Она приваливается к стене и долгое время молчит.

– Ты поедешь со мной? – тоненький голосок срывается.

Бедная, милая девочка. Я бы хотела. Однако мое место здесь. Прислугу распустят; поместье будет в подвешенном состоянии, пока не определят, к какому родственнику оно перейдет… Но я останусь здесь в качестве смотрителя.

С призраком Акиры. Возможно, он увидит меня сейчас и поймет так, как не понимал при жизни. Я единственная, кто остался.

Нори читает на моем лице ответ.

Она пытается улыбнуться, но ее лицо сводит судорога – очевидно, она забыла, как это делается.

– Ну тогда, – тихо говорит Нори, – собери мои вещи.

Меня переполняет облегчение. Я закрываю глаза, чтобы сдержать слезы.

Я позабочусь о ее безопасности ради тебя, Акира-сама. Я знаю, что она была для тебя самым дорогим человеком.

Как ты был для меня.

* * *

В день, когда она покинула Японию, небо плакало.

Синоцукуамэ. Безжалостный дождь. Дождь, который никогда не прекратится.

Но слезы были не для нее.

Она взяла с собой вещи: двенадцать платьев, два кимоно, ленты, подаренные ей матерью, шесть блузок и шесть юбок, все жемчуга. Последний дневник матери, который она еще не прочитала, и миниатюрную фотографию, которую ей подарила Аямэ. Это была фотография Акиры прямо перед тем, как он приехал в Киото; юноша не улыбался, глядя прямо в камеру, однако в его глазах был свет. Нори взяла его скрипку, взяла все деньги из сейфа – достаточно, чтобы уехать далеко. Она взяла поддельные документы и паспорт, которые он сделал для нее, на всякий случай.

И, наконец, взяла медальон, подарок Акиры на шестнадцатилетие.

Все остальное больше ей не принадлежало. Теперь она была никем.

Нори стояла под дождем со спутанными волосами и ждала, когда начнется посадка на борт. Аямэ разговаривала с капитаном, предварительно вручив ему пачку денег. Вероятно, чтобы за ней приглядывали в долгом путешествии.

В последний раз она взмолилась Богу.

Верни его мне.

Возьми меня вместо него. Пожалуйста. Умоляю. Пусть это будет сон, ужасный сон, и скажи мне, что я сейчас проснусь.

Скажи мне, что жизнь не настолько случайна, не настолько жестока.

Он был хорошим, что лучше, чем милым, и он был честным, что лучше, чем добрым.

Скажи мне, что ты не позволил ему умереть.

Верни мне Акиру.

Пожалуйста.

Прогремел гром, и Нори впервые в жизни поверила, что Бог ее услышал.

И дал отрицательный ответ.

Аямэ подошла и взяла ее за плечи, уводя от дождя под навес, закрывающий пандус.

– Пора идти, – прерывисто прошептала она, – моя милая девочка.

Нори хотела почувствовать грусть от расставания с Аямэ. Но не получалось. Солнца не стало; она не могла грустить ни о чем другом.

– Спасибо тебе, – сказала она искренне. – Мне жаль, что все так закончилось.

– Вы не виноваты, госпожа.

Нори удалось слегка улыбнуться.

– Не нужно так меня называть. Просто Нори.

Аямэ расцеловала ее в обе холодные щеки.

– Не забывай, кто ты, – прошептала она.

Они обменялись последним долгим объятием. В глубине замерзшего сердца Нори знала: они никогда больше не увидятся.

Она поднялась по трапу на борт.

Вместо того чтобы сойти в свою каюту первого класса, где ждала теплая кровать, она подошла к перилам. Океан казался бесконечным, тем не менее где-то он все-таки заканчивался.

Возможно, то же самое и с ее горем.

Нори обернулась, чтобы посмотреть на страну своего рождения, страну, которую она так отчаянно хотела любить, которая уходила все дальше и дальше.

– Прощай, – прошептала она.

Перед ней возник образ Акиры.

Прощай, аники.

Зашелестел ветер, и она напряглась, чтобы услышать его голос. Когда она была глуха к Богу, когда она была глуха к надежде, его голос всегда был рядом.

Но не сейчас. Теперь не было ничего.

Акира исчез.

Часть IV

Глава шестнадцатая
Кожа

Париж, Франция

Март 1964 года

Она не ожидала, что булыжники мостовой такие скользкие. Ее план был безупречен; не было ни одного выхода, который бы она не разведала, ни одного маршрута, который бы она не наметила.

Она точно знала, какая пьеса последняя, и планировала выскользнуть во время последних шести тактов, прежде чем включат свет.

Никто никогда не узнает, что она была здесь сегодня вечером.

Но она не планировала, что виолончелист упадет в обморок посреди Рахманинова.

Она не планировала, что он схватится за свой накрахмаленный воротник и рухнет на закричавшую женщину рядом.

Она не рассчитывала на панику, на то, что в зале зажжется свет, что пианист поднимется, чтобы осмотреть толпу в поисках помощи.

И даже тогда все могло быть спасено. Она попыталась остаться сидеть, опустив голову. Тысяча слушателей, она в черном платье, ее могли не заметить.

Пока человек рядом с ней не вскочил, сказав, что он врач, и, пожалуйста, не могла бы она подвинуться, чтобы пропустить его?

А когда она встала и сапфирово-голубые глаза пианиста встретились с ее глазами, она поняла, что ее план обернулся пеплом, развеянным на ветру.

И она побежала.

У нее была фора, но он был быстрее. А она на каблуках.

Она выбралась из холла, проскочила парадные двери, умудрилась скатиться по лестнице – и поскользнуться на булыжнике.

Она упала тяжело, однако сумела кое-как встать и сесть в ближайшее такси. К счастью, как раз рядом из такси выходила пожилая пара.

Если бы не такси, он бы ее поймал.

Она видела его лицо в зеркале заднего вида, видела, как он выкрикивает имя, которое когда-то ей принадлежало.

Нори!

Она не могла ему ответить.

Она не могла ответить даже себе.

* * *

Какая ты дура. Не надо было уходить.

Нори посмотрела на свое отражение в чашке. В маленькой комнате, которую она снимала у доброй французской вдовы, ей нравились две вещи: вкусный чай и уединение.

В течение последних семи лет она переезжала с места на место, нигде надолго не задерживаясь. Вена, потом Рим, потом Мальта. Потом несколько месяцев в Швейцарии. И наконец Париж. Она была здесь уже почти год.

В погоне за призраками.

Так много людей, которых она потеряла, любили этот город огней.

Нори надеялась, что приезд в Париж принесет немного покоя. Может быть, она даже почувствует себя обязанной остаться, чтобы построить здесь новую жизнь.

Сначала она нигде не хотела оседать. Она была довольна тем, что ездила в самые красивые города Европы, нежилась на солнце и слушала, как играют уличные музыканты. Акира делал бы то же самое в выходные.

Она стала похожа на перелетную птицу, сегодня здесь, завтра там, никогда не думая ни о чем, кроме еды, ночлега и куда лететь дальше.

Но теперь она устала. Сильно устала. И в двадцать три года она уже не была маленькой.

Он ожидал бы от нее большего.

Нори отодвинула чашку в сторону. Подобные мысли опасны. Все эти годы ей приходилось проявлять особую осторожность, чтобы не провалиться слишком глубоко в эту кроличью нору. Ей никогда не выбраться отсюда.

Время для прогулки.

Нори накинула на плечи шаль и спустилась по узкой винтовой лестнице. Как всегда, остановилась, чтобы погладить одноглазую полосатую кошку хозяйки, прежде чем выйти за дверь.

Она любила кошек. Насколько Нори могла судить, они были лучшими компаньонами, чем большинство людей. Брак, дети… Все это не для таких, как она, и она не подходила ни для кого. Но ей бы хотелось когда-нибудь завести кошку.

День выдался на славу. Не слишком жарко, не слишком холодно. Солнце наполовину пряталось за кремовыми облаками, и дул легкий ветерок, который доносил с улицы аромат из пекарни.

Нори шла по дороге, умело избегая безрассудных велосипедистов, пока не добралась до небольшого моста через Сену.

Интересно, ходила ли сюда ее мать. Возможно, Сейко смотрела здесь на воду и наблюдала, как смелые голуби налетают, чтобы украсть булочку из рук ничего не подозревающих детей. Возможно, она прислушивалась к шуму паромов, проходящих внизу.

Нори плотнее закуталась в шаль. У нее их было две дюжины, всех цветов. Она вязала их годами, чтобы занять руки и занять бессонные ночи. Она даже научилась прилично делать домашние дела: варить варенье, обивать мебель, красить. Она всегда была в поиске новых увлечений. Что угодно, лишь бы успокоить голос в голове, который снова и снова шептал о вине. Но теперь шалей у нее достаточно. Шалей, шарфов, покрывал и свитеров. Нори была по горло сыта съемными комнатами и коттеджами. Сейчас она хотела другого, но это было опасно.

О возвращении в Японию не могло быть и речи. Не шла речь о радостном возвращении домой, потому что не существовало такого понятия, как дом. Она была кораблем, сорванным с якоря смертью Акиры.

Вероятно, надо переезжать. Лучше сложить вещи. Нори не обманывалась мыслью, что у Уилла хватит такта притвориться, будто он ее не видел.

Он расскажет всем, кому не все равно, то есть… одному человеку.

Пришло озарение, как удар грома с ясного неба.

Места для нее нет. Но, может быть, есть человек…

Нори никогда не позволяла себе думать об этом.

Элис сейчас лет двадцать пять, наверное, она замужем. Наверное, она ее забыла.

Или не забыла, а просто не хотела ее видеть.

Наверное, уже слишком поздно. Да почти наверняка уже слишком поздно.

Но в ту ночь, когда Нори легла в постель, внутри нее никак не гас уголек.

Она чувствовала, как он горит в животе, распространяет тепло до кончиков пальцев, до макушки головы, до подошв ног.

Она помнила это чувство.

Дикое. Переменчивое. Предательское.

Надежда.

Элис

Кенсингтон и Челси

Лондон, Англия

Апрель 1964 года

В момент пробуждения я счастлива.

Я выскальзываю из постели, стараясь не разбудить мужа. Впрочем, можно не бояться. Джордж спит как убитый после нескольких рюмок, а прошлой ночью он выпил больше обычного.

Захожу в примыкающую ванную, не включая свет, и смотрю на свое лицо в зеркало. Я все еще красива. Хотя бы это меня утешает. Кожа безупречна, серые глаза сияют, а густые и блестящие волосы все еще того редкого серебристого оттенка, который меня прославил.

Моя фигура не пострадала даже после рождения двух детей. Мужчины до сих пор натыкаются на стены, когда я прохожу мимо. Но чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, насколько это пустое.

Я замужем за единственным сыном герцога Норфолка. Когда мой свекор умрет, а это будет скоро, потому что он уже стар, на следующий день я стану первой герцогиней всей Англии. Это лучший брак, на который я только могла надеяться. По воле судьбы, когда я приехала, Джорджу требовалась супруга, и мое прошлое было забыто.

Он никогда не спрашивал меня о времени окончания школы, а я никогда не спрашивала, сколько заплатил ему мой отец.

У нас две девочки: Шарлотта, которой пять, и Матильда, ей два.

Шарлотта пошла в отца: мускулистая, темноволосая, кареглазая и умная. Но боже, прости меня, она никогда не выиграет ни одного конкурса красоты. Ей не посвятят стихи.

Матильда – маленькая куколка, она похожа на меня и будет еще красивее.

Муж обожает обеих, и, хотя у него нет ко мне страсти, он уважителен и добр.

Но нам по-прежнему нужен мальчик. Таков мир.

Я все еще молода, аминь, и у меня впереди по меньшей мере десять плодородных лет. Тем не менее…

Я торопливо одеваюсь и иду на кухню, где горничная подает мне завтрак. Я всегда завтракаю в одиночестве.

Пока муж спит, а дети наверху в детской, я позволяю себе быть эгоисткой.

Из эркеров, которые я установила прошлой весной, льется свет. Снова апрель.

Она должна была приехать ко мне именно в апреле – горничная заранее прислала письмо. Я ждала ее, но она так и не появилась. Она не приехала ни на следующий год, ни через год. И вот я здесь, семь апрелей спустя, жду девушку, которую любила как сестру.

Скорее всего, она мертва. Испытывая мучительную боль, я так и вижу, как моя милая, меланхоличная девочка обвязывает камни вокруг талии и входит в океан.

Она обожала своего брата с пылом, которого я не понимала, пока у меня не появились собственные дети. Если бы с ними что-нибудь случилось, я думаю, мое сердце разорвалось бы в груди. Я просто перестала бы существовать.

Я чувствую, как подступают слезы, и сдерживаю их. Даже после всех этих лет, несмотря на то, что я нахожусь именно там, где мне суждено быть, там, для чего я была рождена, я все еще тоскую по ней. У нее были нежнейшие прикосновения и обманчивая хрупкость – я думала, что она нуждается в защите, но именно она все это время защищала меня.

Шум на лестнице говорит, что дети встали. Шарлотта слетает по ступенькам в новом голубом платье, а няня спускается следом за ней со все еще сонной Матильдой на руках.

Я крепко прижимаю их обеих к себе, вдыхаю аромат их невинности и радости.

Муж находит меня в саду. Раньше я была равнодушна к растениям, теперь полюбила. Еще один подарок от нее.

Он садится на скамейку рядом со мной, и я стараюсь сдержать раздражение. Он хороший человек, надо отдать ему должное, но он ужасно заурядный, нудный и скучный.

– Есть что-нибудь от доктора?

Надежда в его голосе похожа на детскую.

Я поворачиваюсь к нему и пытаюсь улыбнуться.

– Да. Я, наконец, жду ребенка.

Джордж становится цвета клубники, а затем целует меня в губы, как всегда неуклюже.

Я переношу наши занятия любовью с терпением святой, это часть моего супружеского долга. Я не ожидаю, что когда-нибудь снова почувствую прилив страсти; не ожидаю, что меня будет лихорадить от желания, как это было давным-давно с тем прекрасным, прекрасным предателем. Однако последние несколько раз, что я вытерпела, принесли свои плоды. Я уже на четырнадцатой неделе.

– Я хотела пройтись по магазинам. Возьму девочек с собой.

Муж трясет головой, словно пытается ее прояснить.

– Конечно, конечно. И денег бери, сколько нужно.

Он хороший человек. Не в первый раз я жалею, что этого для меня недостаточно.

Я сажаю девочек в коляску, и мы отправляемся. Хочу отвлечься от мыслей о ребенке, растущем у меня в животе. Я не хочу, чтобы его отравил мой страх.

У меня есть секрет. У меня есть грех. Все эти годы я избегала наказания. Но оно всегда там, под сверкающей поверхностью моей идеальной жизни.

Я покупаю двух плюшевых медведей для девочек и захожу пообедать в маленькое кафе, которое недавно открыл индеец.

Лондон меняется. Кого здесь теперь только нет. Мне это нравится. Меня всегда озадачивало, как можно судить о человеке исключительно по цвету кожи. Так много других характеристик…

После обеда я покупаю девочкам арахис со специями и веду их играть в парк. Надеюсь, они останутся рядом, когда вырастут. Я никогда не любила своих сестер, а они никогда не любили меня.

Я обрела настоящую сестру на другом конце света.

С наступлением темноты я отвожу детей домой.

Они обе устали, я передаю их няне и опускаюсь в кресло, чтобы отдохнуть.

– Бесс, – прошу я, – принеси мне, пожалуйста, чаю.

Из соседней комнаты появляется моя горничная; ее лицо раскраснелось.

– Прибыл ваш кузен, миледи.

Я непонимающе смотрю на нее.

– Что?

– Ваш кузен лорд Стаффорд здесь.

– Ты имеешь в виду Уильяма?

– Да, миледи.

Я так зла, что готова плеваться. Кем он себя возомнил, чтобы приходить в такой час? Годы не ослабили напряжения между нами. Не могу простить ему, как он наслаждался властью надо мной, когда я оступилась.

Мы видимся только в случаях крайней необходимости.

– Отошли его, – напыщенно говорю я, чувствуя укол удовольствия.

Уилл отталкивает горничную и входит в комнату.

– Поздновато отсылать.

Я вскакиваю на ноги.

– Как ты смеешь!

Он ухмыляется. По-прежнему красивый, высокомерный и дьявольски обаятельный.

– Мне очень жаль, дорогая кузина, но у меня есть новости, которые не могут ждать.

Я чувствую, как мои брови взлетают до линии волос.

– Что?

– По-моему, я ее видел.

Мир под моими ногами сотрясается. Я откидываюсь на спинку стула, утратив дар речи.

Раз примерно в два года он пытает меня своими виденьями. Всегда оказывается, что это не она, и каждый раз во мне словно прожигают дыру.

– Не начинай, – устало говорю я.

– Клянусь, я видел ее в Париже, – настаивает он. – И попросил кое-кого уточнить.

– Хватит уже, – бормочу я. – Прекрати.

Уилл самозабвенно ищет ее с тех пор, как до нас дошло известие о смерти Акиры. По сей день это был единственный раз, когда я видела его плачущим.

Я знаю, что, если бы она хотела, чтобы ее нашли, мы бы ее нашли.

– Но я уверен… – начинает он.

– Ты был уверен в Риме, – огрызаюсь я. – И в Вене ты был уверен, что она отправится в погоню за призраком. Ты был уверен в каждом городе, куда приводила тебя музыка. И всегда разочаровывался. Потому что она умерла. Мне ужасно надоело твое нелепое стремление успокоить свое эго и заставить ее наконец-то влюбиться в тебя.

Уилл покрывается фиолетовыми пятнами.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

– Я точно знаю, о чем говорю. Дело не в ней и уж точно не во мне. Ты просто не можешь смириться с тем, что проиграл.

Он срывает с себя пиджак.

– О, заткнись, Элис!

Я указываю на дверь.

– Спокойной ночи, Уильям. С нетерпением жду твоего следующего заблуждения.

Он выбегает; слышно, как закрывается входная дверь.

– Бесс, – шепотом зову я.

Она мгновенно оказывается рядом со мной.

– Миледи?

– Помоги мне подняться наверх. Хочу отдохнуть. Я устала. Я очень, очень устала.

Я проспала несколько часов, затем принимаю долгую горячую ванну и пытаюсь избавиться от усталости. Ненавижу апрель. Это действительно самый жестокий месяц. Я заворачиваюсь в полотенце и сижу на краю ванны целый час, прежде чем у меня появляются силы одеться.

Девочки играют на улице с Бесс, а Джордж… где-то там. Может, в обеденном клубе.

Я выглядываю из окна, коих тут множество. Тучи темные и густые, грозящие дождем. Как оригинально.