Текст книги "Дядя Джимми, индейцы и я"

Автор книги: Артур Беккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Я предчувствовал неладное. Дядя Джимми успокаивал меня и говорил:

– Мы покажем Рихарду статью в газете. Вот он удивится! Он вырежет фото твоего дедушки, а также семьи Коронко с Бэбифейсом и повесит на стене в своём кабинете. А скоро мы наверняка получим орден за заслуги в деле взаимопонимания между народами!

Джимми захотелось непременно купить ещё две рамки для картинок, под золото. Из-за этого мы опоздали на полчаса и нашли нашего шефа в очень плохом состоянии. Лицо у него пожелтело и позеленело, глаза смотрели растерянно. У меня было впечатление, что он больше не встанет со своего кресла, а если и встанет, то тут же рухнет замертво.

– Шеф! Что с вами? Инфаркт или что? – спросил Джимми.

– Вы и ваш племянник! – тихо сказал Гржибовский. – Вы и этот представитель немецкого народа! Этот шваб! Я видел всё! Эту вашу статью! Дедушка нападает на нашу родину, а внук ещё и гордится всей этой историей и позволяет её напечатать в газете. Я не потерплю, чтобы эта нацистская пропаганда наносила урон моему доброму имени! Как на родине, так и за границей!

– Что-что, извините, нанесло урон вашему имени? – переспросил Джимми.

– А вы молчите! – прикрикнул Гржибовский. – Отныне я запрещаю вашей нацистской группе выступления в моём клубе! Вы уволены! Вы, ренегаты!

– Есть! – сказал мой дядя. – Но, шеф! Вы хорошо это обдумали? Так скоро вы не найдёте новую группу, которая согласилась бы играть за такую нищенскую плату!

– Оставь это, дядя, – сказал я, – у старика не все дома! Однажды он приползёт на коленях и будет хныкать, чтобы мы снова выступали у него, вот посмотришь!

– Только через мой труп! – кричал наш шеф. – Сейчас же покиньте это учреждение польской культуры! Вы, коллаборационисты!

Запрет на выступления в «Принцессе Манор» оставил меня равнодушным; я уже давно смирился с тем, что, возможно, придётся играть просто на улице.

Мне даже не надо будет класть перед собой шапку с монетами и однодолларовыми купюрами, чтобы заработать почти треть того, что мы получали как группа «Блэк из уайт».

Я был на сто процентов убеждён, что Рихард Гржибовский позовёт нас на сцену ещё до Рождества, поскольку, воистину, найти замену нашей с дядей группе на какой бы то ни было широте Земли было полностью исключено. Итак, я верил в скорое возрождение «Блэк из уайт».

Мой дядя вообще не думал обо всей этой истории. Он просто списал нашу группу. Он распрощался с ней при помощи множества банок пива и одиноких вечеров, в которые он слушал в своей комнате живые записи последних двух лет на кассете.

Был декабрь. Однажды вечером Джимми случайно поведал мне, что его шеф набирает новую бригаду, которая вот-вот должна приступить к работе: вначале люди будут заняты на внутренней отделке, а летом главным образом на кровельных работах.

Я сразу понял, что это мой шанс, и сказал, излучая радость:

– Ну так я готов!

– Откуда такая внезапная перемена убеждений? – спросил он. – Интеллектуал хочет снизойти до нас, до рабочего класса?

– Нет, он только хочет спасти свою шкуру! Следующий вор, который явится в видеопрокат, может быть, окажется повидавшим виды солдатом с базукой. До тебя дошло?

– Ещё как! У тебя, видимо, совсем измотаны нервы – того и гляди сорвёшься, – сказал он. – Если так, то завтра я могу спросить у Рыбака. Но это посредничество будет тебе чего-нибудь стоить. Скажем, так: двадцать долларов!

На следующий день во время обеденного перерыва Джимми позвонил мне. Он был краток:

– Рыбак сказал, будешь на подхвате!

– Когда начинать? – спросил я его.

– Со второго января – приказ твоего нового начальника!

Я положил трубку и в ту же минуту побежал в заднее помещение к мистеру Шорту и сказал:

– Прежде чем какой-нибудь сумасшедший пристрелит меня, лучше я сам уйду! А вы – страховой мошенник!

От неожиданности он оторопел, но быстро пришёл в себя и сказал:

– Неплохая шутка! Я её запомню, а теперь перенеси свою почтенную задницу за дверь и больше никогда здесь не показывайся! Я не могу держать за стойкой проката чокнутых психопатов!

Рихард Гржибовский всё ещё продолжал клеймить нас с дядей как предателей, не хватало только, чтобы он на улице кричал нам вслед «Хайль Гитлер!», как это делали некоторые деревенские из Ротфлиса, когда видели, как через Вармию и Мазуры едет автобус с пенсионерами из Западной Германии навестить свою старую восточнопрусскую родину.

Гржибовский не взял бы нас назад, это стало мне ясно, я немного просчитался в своих прогнозах: Рождество 1989-го – шутка ли! Надо было прислушаться к Заппе, который мне ещё несколько месяцев назад предсказывал: «You have to work for it! Stinkfoot!»

12

Вот уже несколько месяцев будильник звонит каждое утро в пять часов. Мой дядя к этому времени чаще всего уже на ногах, и туалет занят. Он бреется намылившись и режется всегда на одних и тех же местах; на кадыке и на подбородке у него вечно приклеены гигантские пластыри. Я приплясываю в своей комнате, прыгаю с одной ноги на другую, стискиваю пах, как маленький мальчишка, и хнычу:

– Коронко! Я больше не могу!

Потом я выскакиваю на улицу вместе с Крези Догом, который даже не смотрит в мою сторону, и говорю ему:

– Только смотри, не написай мне на ногу!

Я нарезаю себе на работу толстые ломти хлеба – «боксёры», как их называет Джимми, – намазываю их смальцем, посыпаю солью, прокладываю помидорами и луком, без колбасы. Только возвратившись домой поздно вечером, я заглатываю жирный лесорубовский стейк с кетчупом и запиваю его канадским пивом, которому дядя Джимми предпочитает что-нибудь более крепкое.

– Чем постоянно пить эту дрянь, – говорит он, – ты бы лучше время от времени баловал свой желудок чем-нибудь хорошим – шнапсом!

«Led Zeppelin» – вот музыка, которую я слушал на стройплощадке. Я бомбардировал собственные уши полной громкостью и шёл по своим же стопам: снова был без медицинской страховки и, каждое утро взбираясь с плеером на крышу, полагался только на голос Роберта Планта и молился восходящему солнцу Манитобы, чтобы не рухнуть с лестницы или с лесов.

Однажды, летом 1990 года, Джимми чуть было не погиб. Как обычно, на празднике подведения дома под крышу он залез на конёк с банкой пива в руках. Он восседал, подобно фигуре на носу средневекового судна, поверх полуготового дома и вопил:

– О господи! Вкалываешь, как во времена фараона, и, слава богу, без травм! За нас!

Он сделал изрядный глоток пива и вдруг опрокинулся назад. Его счастье, что он приземлился на изоляционный материал из стекловолокна.

Как оказалось, в его банку пива залетела пчела и ужалила его в язык, который так распух, что дядя начал задыхаться, ему перекрыло доступ воздуха. Я хотел тут же вызвать «скорую помощь». Но начальник строительства мистер Миллер и остальные рабочие запротестовали:

– Нет, так дело не пойдёт! Только из-за того, что у Коронко возникли затруднения с дыханием?! Чтобы они увидели, что мы здесь работаем нелегально? Да мы же все отправимся в кутузку!

– Убийцы! – прохрюкал мой дядя, от боли обеими руками вцепившись в свою жирную шею.

С того дня он больше не выходил из дому без соломинки для питья. Он регулярно покупал себе упаковки по сто соломинок, защищаясь таким образом от смертоносных насекомых.

Якобы новенький, с иголочки, мотор «бьюика» начал у Джимми ломаться на следующую же зиму. Один только водяной насос Чаку пришлось менять трижды. Всё бесплатно, разумеется. Он загерметизировал резиновые шланги лейкопластырем, но система охлаждения всё равно не держала и постоянно протекала, капая на дорогу зелёной жижей.

Однажды декабрьским утром транспортное средство дяди Джимми окончательно испустило дух. На полпути на работу машина остановилась и больше не хотела заводиться, так что пришлось нам брать такси.

Позднее Чак отбуксировал сломанную машину на трейлере. После тщательного обследования на подъёмнике он сказал:

– Это вам ещё повезло! Двигатель заклинило! Такие вещи опасны для жизни!

Мой дядя ответил на это:

– Ах ты, ростовщик! Собираешь из трёх старых развалин эксклюзивную модель, продаёшь её втридорога своим лучшим друзьям, чуть не губишь их и ещё делаешь вид, будто в первый раз видишь эту смерть на колёсах. Вам, автоторговцам, лишь бы поскорее сорвать жирный куш!

– Что-что? – сказал Чак. – А ты чего ждал за двести-то долларов? Новую машину?

На что Джимми воскликнул:

– Не может быть! Как я мог отдать за неё такие деньги?!

Ссора между моим дядей и Чаком из-за «бьюика» привела к тому, что мир в нашем доме был надолго нарушен. Главным образом из-за того, что Коронко, помимо всего прочего, сказал моему другу, что лучше было бы снова загнать его в индейскую резервацию для примитивов.

Когда два дня спустя эти слова дошли до Бэбифейса, он явился к Джимми, встал перед ним, выпятив грудь, и сказал:

– Так! Толстый, низенький белый человек! Сейчас ты у меня узнаешь! Пойдём выйдем в сад!

– В чём дело? Что, твоя шавка вырыла мертвеца? Ах-ах, я уже дрожу как осиновый лист!

Бэбифейс достал из сарайчика, в котором ночевал Крези Хоре, здоровенный топор. Эта штука весила килограмма три. Мы с Чаком стояли у кухонного окна и видели, как разворачивалась эта абсурдная сцена.

– Кажется, слабоумие – заразная штука, – сказал Чак, качая головой. – Пошли-ка вмешаемся в процесс, а то они ещё проломят друг другу трухлявые черепки.

Мы побежали в сад и услышали визг моего дяди.

– Езус Мария! – вопил он. – Да он забьёт нас, как свиней! Он же убийца, Теофил, как пить дать!

Бэбифейс вытер себе нос рукавом дублёнки и всадил топор в снег, прямо перед ногами подоспевшего Чака – так, что топорище встало почти вертикально. Он сказал:

– Подточи-ка инструмент! У меня с бледнолицыми разговор короткий и суд скорый. Чтоб они долго не мучились!

– Ещё чего! – сказал Чак. – Если вы, два старых трясуна, чего-то между собой не поделили, из-за этого не стоит рубить друг другу ваши придурочные репы. Я не позволю, чтобы здесь пролилась кровь!

Чак взял топор и перекинул его через забор в соседский сад.

Я сказал, обращаясь только к Бэбифейсу:

– Ну, успокоился? Или ещё будешь? Но смотри, тогда вы только нас и видели. У нас есть дела поинтереснее, чем разбираться тут с двумя душевнобольными. Подумайте об этом!

Они, наши папаши, не рассчитывали на то, что мы взбунтуемся. Джимми сказал:

– Краснокожий! Мне кажется, ты ошибся адресом! Тебе следовало взяться не за меня, а за этих сопляков!

– Правильно! – сказал Бэбифейс. – Но тот, кто считает себя воином, никогда не пойдёт с топором на своих собственных детей!

– Тогда быстро прыгай через забор, возьми орудие и спрячь его подальше! – сказал Джимми.

Бэбифейс изрядно перепугал моего дядю. Старый Коронко сказал мне, что должен основательно переработать свои записи, и скрылся в своей комнате. Вечером он зачитал мне печальную фразу: «Индеец тоже теперь пошёл не тот, что раньше. Он кровожадный, опустившийся, коррумпированный, гомосексуальный, наркозависимый, богооставленный и мстительный гад, особенно враждебный по отношению к полякам».

Проработав на стройке год, я наконец заработал столько денег – разумеется, не уплатив ни одного доллара налога и медицинской страховки, – что мог исполнить все свои желания. Я был также готов к радикальным переменам в своей жизни. Я размышлял: не поехать ли в отпуск в Мексику вместе с Чаком и обоими старыми хрычами? А перед тем навестить в Калгари Агнес! Или, может, вообще эмигрировать с Чаком в Калифорнию? И тем самым продлить на всю жизнь этот долгожданный отпуск под солнцем. Выстроить себе новое существование, без Джимми и Бэбифейса!

В голове у меня теснилось столько идей, что мне трудно было на что-то решиться. Но одно стало наконец ясно – яснее, чем когда бы то ни было: нельзя так жить, как я жил до сих пор, с постоянным страхом в затылке, что снова что-нибудь выйдет из-под контроля. Мой дядя не мог без меня и шагу ступить, он уже несколько лет крутился по одному и тому же кругу, всё глубже вовлекая и меня в своё безумие, а суровые зимы Манитобы отнимали у меня последние силы.

Я ломал себе голову: окончательно покинуть Виннипег означало также покончить с большой частью моего прошлого, а ведь Агнес и Джимми всё ещё оставались моей единственной семьёй. Неужто я сделаю моему дяде то же, что Агнес сделала мне? Просто так брошу и уеду?

Но наш песчаный берег в Ротфлисе, даже её бегство в Калгари – всё это было уже далеко позади, как в другой солнечной системе. Почему же это продолжало так тревожить меня?

Больше всего меня изводили мысли о том, что я должен как-то расплатиться, загладить свою вину перед ними, особенно перед дядей, которому я всё-таки был обязан возможностью эмигрировать в Канаду.

И ещё я всерьёз подумывал, не купить ли мне новую машину, в конце концов, чтобы больше не мёрзнуть зимними утрами на автобусной остановке, но Чак сказал:

– Стоп! Ты что, свихнулся? Ты вбухаешь все свои деньги в какую-нибудь уродливую «тойоту», будешь повсюду возить своего дядю, а с мыслью о нашем отпуске можно будет распроститься, потому что у тебя снова не останется ни гроша!

В январе 1991 года Джимми учинил на стройке пожар, который вверг нас в весьма стеснённые обстоятельства. Мы настилали в небоскрёбе паркетные полы. Наш шеф мистер Миллер, Рыбак, регулярно контролировал, всё ли идёт по плану, и был очень доволен, если мы справлялись. Мы работали аккордно и были, как правило, впереди всех. Но новое здание пока ещё не отапливалось. Мой дядя мёрз, как стриженная наголо овца. Время от времени он разводил небольшой костерок. Он сжигал в железном ведре деревянные обрезки, старые кисти и картон. Короче, всё, что могло гореть и немного согреть его.

Группа электриков, состоявшая из одних казахов, несколько раз высказывала дяде своё недовольство из-за нестерпимого чада.

– Посмотрите на этого поляка! – ругались они. – Жирный, как свинья, а мёрзнет, как крыса! Он же нам спалит всю стройку!

Они грозились донести на него строительному начальству. Он не обращал внимания на жалобы казахов, спорил с ними каждый день и даже начал жечь паркет.

В феврале термометр показывал минус тридцать семь градусов – рекорд мороза.

В то утро мы прекратили работу часа через три, потому что у нас замерзало дыхание.

– Я сейчас вернусь, – сказал мой дядя и исчез на двадцать минут.

Я стоял в уголке и ждал. Выкурил сигарету и слушал радио.

Когда Джимми вернулся, держа под мышкой китайскую масляную мини-печку, у меня зуб на зуб не попадал, я щёлкал челюстями, как кастаньетами.

– Можешь прекращать, – сказал он. – Я тут купил для нас одну полезную вещь, у барахольщиков за углом. Эта штука работает на дизельном топливе. Даёт столько тепла, что ты будешь думать, будто ты на юге.

Я сказал:

– И что теперь? Что мне, бежать на бензоколонку с двадцатилитровой канистрой?

– Не-е… Стоит только оглядеться как следует! – сказал он. – Тут кругом полно всяких горшков и банок: краски, лаки, растворители. Всё это горит, как солома! Сейчас увидишь!

Он схватил бутылку растворителя и ведёрко красной масляной краски и заправил печь обеими жидкостями.

Фейерверк был фантастический, тучи дыма и вонь – и всё это стало распространяться по этажам. Я тут же распахнул окно, и красные клубы дыма вырвались наружу.

– Бегом отсюда! – закричал я в панике.

Мы ринулись на лестницу. Когда мы сбежали вниз, вой пожарных сирен уже приближался. Пожарников вызвали местные жители.

Я вернулся домой с сильными головными болями и не хотел ни есть, ни пить, только поскорее лечь в постель. Работу мы потеряли.

Мой дядя вообще не видел никаких оснований для отчаяния. Он сказал:

– У меня ещё есть две тысячи долларов, а мой гешефт с каталогами идёт как по маслу: в иной месяц моя Hi-Fi-аппаратура приносит мне супердоход! Дай бог каждому!

Он решил в ближайшие дни из своей комнаты не выходить.

Он залез в свою постель и даже носа не высовывал за дверь, разве что сбегать за сигаретами и водкой. Раз в месяц он выписывал мне чек, чтобы я мог расплатиться за квартиру. Обычно мы с ним делили эту сумму поровну, но теперь его взносы по чеку становились всё меньше, а мне взять на себя все расходы по квартплате – это было бы слишком.

Время от времени я заглядывал в службу занятости и подавал заявки на все возможные работы, но не было ничего, что бы меня хоть как-то устроило. Работать за пять долларов в час я больше не хотел. Я уже привык к другим деньгам. На стройке мне платили столько, что мы с Чаком могли позволить себе любые удовольствия: ночные попойки, вечеринки до рассвета

Мой дядя беззаботно проспал всю весну, но летом последовало великое пробуждение: деньги у него кончились, а русские больше ничего не покупали. На его счету в банке было пусто, все его запасы перетекли в винный магазин, а его долги по квартплате я больше на себя не брал, потому что ясно было, что он их мне никогда не вернёт.

Бэбифейс сделал моему дяде мирное предложение:

– Летом и медведь-гризли выходит на охоту. Тогда и он работает. Тебе тоже надо так поступить. Я поговорю с моим шефом. Он наверняка не откажется нанять для стрижки газонов одного восточного европейца!

Джимми сказал:

– Хоть я и страдаю хронической астмой, но с этими вашими газонами уж как-нибудь справлюсь! Можешь на меня положиться, краснокожий!

Дядю взяли с тем условием, что зимой он будет работать на уборке снега наравне с Бэбифейсом.

Я в их дела больше не вмешивался. Прошли те времена, когда я ломал голову над тем, что будет с Джимми дальше. В мои двадцать четыре года мне пора было подумать о себе. Аттестата зрелости я предъявить не мог, и даже законченные мною курсы английского не значили ничего. Наша музыкальная группа тоже не могла сослужить мне службу. Как гитарист, игравший только на свадьбах в польским клубе, я был попросту никем, а таких рок-групп без договоров на звукозапись было в Виннипеге как песка в море – в каждом притоне, в каждом забаррикадированном подвале по группе, и все гении, один другого круче. Я тоже попытал счастья, с польскими текстами и музыкой кантри от моего дяди.

А дядя надел зелёный комбинезон и поехал с Бэбифейсом косить газоны, подстригать деревья и розовые кусты. Поначалу он рассчитывал на хороший месячный заработок, но ему пришлось удовольствоваться тысячей долларов, хотя после десяти часов косьбы, вскапывания, пиления и обрезания кустов он валился в постель, как мокрый мешок.

Лишь на уборке снега Джимми Коронко сумел заработать побольше – из-за доплаты за ночную работу на улице.

И он радовался:

– Дополнительно двести монет! Всегда хватит на восемь шестибаночных упаковок, на три блока цигарок и ещё останется на две лакомые рождественские индейки для двух семей – Бэбифейс и Коронко, а ведь многим для этого приходится неделями воровать и собирать пивные банки!

IV. Калифорния или Мексика

13

К ноябрю 1991 года и мои денежные запасы подошли к концу, оставался лишь неприкосновенный запас, к которому я не должен был притрагиваться, если не хотел очутиться на улице.

Четыре тысячи долларов, раздумывал я, на что бы их пустить?

Чак недолго ломал голову над тем, как поступить с моими накоплениями. Он сказал:

– Мысль поехать в отпуск пока ещё осуществима. Давай же наконец увидимся с Агнес, навестим её!

Затевать путешествие только ради нескольких дней у Агнес казалось мне нерациональным, и я наметил планы более дальней поездки. Но всё упиралось в тупик при мысли о том, что в Виннипеге нас будут ждать два этих старых дурака. Чак сказал:

– Я сыт по горло Бэбифейсом и твоим дядей! Если мы сейчас самостоятельно не сделаем ничего путного, то скоро сами превратимся в таких же неудачников, как эти растяпы! Спорим?

Я сказал:

– Решено, брат, будь по-твоему! Правда, однажды я уже убежал из дому – и что из этого вышло? Сижу теперь в луже, ничему не выучился, безработный, а из-за Агнес чуть было даже не застрелился!

Чак сказал:

– А меня уже начинает трясти, как только я слышу слова «замена масла». У меня сразу же температура в голове повышается! Мне просто необходимо наконец расслабиться и отдохнуть!

Его телефон давно молчал, и женщины больше не звонили ему.

– Вот видишь, – говорил он, – как они меня любят! Ничего больше не складывается: сплошные пьяные ночи, непрерывная смена имён и лиц, которые забываешь уже на следующее утро, – все эти осточертевшие случайности, да и те больше не случаются! Я на пределе!

Мы обсудили наше положение в деталях и пришли к совместному решению. Цель была абсолютно ясна, чего раньше у нас не бывало: навещаем Агнес в Калгари, а затем отрываемся в Калифорнию. Мы мечтали завоевать солнце! Нас ждали бескрайние многокилометровые пляжи, пальмы, а может, и студентки в бикини, и ледяные напитки, пинаколада и джин с тоником, и сладкие плоды манго, только что сорванные с дерева! Мы решили отправиться на машине ранним утром, без прощальных церемоний, не предупредив ни Джимми, ни Бэбифейса; они должны были оставаться в неведении.

За неделю до отъезда мы тайно собрали два рюкзака; мы хотели взять с собой только самые необходимые вещи, а это значило, главным образом, как можно больше музыки.

На случай автомобильной аварии Чак прихватил свой хитрый ящик с инструментами, хотя я выразил свои сомнения:

– А для чего тебе сварочный аппарат? Чтобы было чего разбирать и снова собирать? Ты же у нас без этого не можешь! Тогда уж давай весь дом с собой прихватим, погрузим по кирпичику на тягач!

– Я же не сошёл с ума! – сказал Чак. – Мастерская со всеми инструментами, которые я собирал годами, это мой подкожный жир, страховой запас на трудные времена. В любой момент я могу вернуться в Виннипег и снова открыть дело, вот так-то, мой друг!

Я сказал:

– А что, если мой дядя весь этот хлам сбудет за бесценок и опустошит твой гараж? И что ты тогда? Будешь волосы на себе рвать?

– Не бойся! – сказал он. – Я так запру дверь гаража, что только фаустпатрон откроет мой Сезам!

В последнюю минуту он продал по дешёвке свою спортивную машину и вызвал из небытия заброшенный пикап, который ржавел себе в саду, накрытый брезентом. То, что эта колымага, старый «форд», вообще ещё заводится, граничило с чудом, однако гораздо больше меня занимал вопрос, как мы преодолеем на этой развалине несколько тысяч километров.

– Чак! – сказал я. – У тебя что, не все дома? Это же не машина, мы на ней и двух кварталов от дома не отъедем! А посмотри на шины!

– Это всё ерунда! Три дня с ним повожусь – и «форд» будет как новенький!

Дядя Джимми время от времени с удивлением заглядывал в гараж Чака и бормотал:

– Что-то здесь не то!

Чак иной раз любит прихвастнуть. Он теряет почву под ногами и говорит такие вещи, которые делают смешной всякую попытку удержать что – нибудь в тайне. Своему приёмному отцу он шутки ради заявил:

– А если бы я прислал тебе открытку из Сан – Франциско, ты бы поверил, что я взлетел очень высоко и денег у меня как грязи?

Бэбифейс сказал:

– Вот уж не знаю! Мне надо обсудить это с Джимми! Он лучше меня знает толк в таких вещах: как воин добивается признания!

Я не забыл их разговор, выждал денёк и притянул моего друга к ответу:

– Мы же с тобой условились! Старые хрычи ничего не должны знать о наших намерениях – а ты просто не можешь держать язык за зубами!

– Ах, да им хоть всё расскажи, – отвечал Чак, – до них ничего не дойдёт!

В наш последний вечер в Виннипеге, когда «форд» был уже готов, крылья покрашены, прошивший до дыр выхлоп запаян, прокладки головки блока цилиндров заменены, тормоза и отопление починены, аккумулятор и шины установлены новые, Джимми ворвался в мою комнату и забросал меня вопросами:

– Ты что, уезжаешь? И об этом я узнаю от врага? Почему Бэбифейсу известно больше, чем мне? А что будет с квартплатой? Как я останусь здесь один без тебя, да ещё с этим кровожадным индейцем? И как вообще всё это понимать? Я помогаю тебе чем только могу, так нет же – Теофил плюёт на руку, с которой кормится! Вот как обстоят с тобой дела!

Я сказал:

– Ты – помогаешь мне? Что-то я давно этого не замечал! Разве не я здесь за всё плачу? Уже много месяцев подряд! Иначе бы навахо давно уже вышвырнул тебя вон! Посмотрим, как ты один со всем управишься! Мою комнату можешь превратить хоть в курятник, мне всё равно!

– Так-то ты разговариваешь со мной, с твоим дядей, ты, паразит? Я ухожу! И моли Бога, чтобы я не объявил чрезвычайное положение с комендантским часом, личным досмотром и тому подобное! А без надлежащих документов не больно-то сбежишь из дому, дружочек! Уж в этом можешь на меня положиться!

Он вышел, тяжело ступая, а я залез в постель, натянул одеяло до ушей и в последний раз увидел во сне Агнес: меня отделяло от неё больше тысячи километров – Калгари должен был стать нашим первым этапом и, может быть, хорошим местом для привала.

Бэбифейс разбудил нас в четыре часа утра. Он сварил нам кофе. Мы завтракали без Джимми – тот спал на улице. Он устроил перед «фордом» живое заграждение из себя самого и улёгся там ночевать. Он спал при полном параде, чтобы не замёрзнуть: надувной матрац, два шерстяных одеяла, спальный мешок, три пуловера, бутылка «Смирнофф» и электрический обогреватель, подключённый к переносному кабелю, – всё это обеспечивало ему нормальную температуру тела. Над его ложем был установлен солнечный зонт, чтобы защитить спящего от снега, но ночь, к счастью, оказалась бесснежной.

Бэбифейс помог нам отнести к машине рюкзаки и коробки. Мы закрепили их на багажнике верёвками и укрыли всё брезентом.

Чак попрощался со своим приёмным отцом. Он вскинул вверх правую руку и растопырил два пальца.

– Прощай! – сказал он.

– Прощай! – сказал Бэбифейс, потом он обратился к нам обоим: – Каждый воин должен когда – то уехать из дома – моё вам благословение. А о Джимми не беспокойтесь. Он дрыхнет как мёртвый. Я подсыпал ему немного снотворного.

Чак сел за руль, я удобно устроился на пассажирском сиденье, укрывшись шерстяным пледом. «Форд» загудел как трактор, и мой друг включил задний ход.

– Слышь, парень! – сказал он. – У нас ведь и кондиционер есть, и он, между прочим, функционирует безупречно!

– Это будет нам очень кстати! – сказал я и сменил тему: – Ну и вид будет у моего дяди, когда он проснётся! Только представь себе! Джимми вылезает из спального мешка, потягивается, протирает глаза и вдруг видит на снегу следы от колёс – и всё пусто! Он спросит: «А где же машина?» А Бэбифейс что? Он, наверное, уже предвкушает, как ответит ему: «Она уехала задним ходом!»

Я был рад, что этот проклятый город наконец – то остался позади и вместе с ним восемь проклятых лет, которые пролетели как один день и за которые мне не удалось добиться ровным счётом ничего. Моё время здесь истекло, требовалась лишь официальная печать об освобождении – и я хотел получить её от Агнес.

14

На хайвэе мы остановились лишь один раз – чтобы заправиться. Восемнадцать часов мы провели в пути – слишком долго, потому что снег шёл почти без перерыва и Чак то и дело давил на тормоза, чтобы уклониться от рискованных манёвров по обгону, которые проводили дорожные лихачи. Нам пришлось пробиваться через множество небольших городков, которые хайвэй соединял между собой. На строительстве этой трансканадской дороги погибли когда-то сотни рабочих, но сегодня никто уже не помнит о том, что этот путь практически вымощен человеческими костями.

Поздним вечером мы добрались до Калгари, и я позвонил Агнес из автомата. Она описала мне дорогу к её дому. Наша снежная поездка была закончена, «форд» показал себя с лучшей стороны, придраться было не к чему.

– Видишь, с «гробом» не было никаких неприятностей, – сказал Чак. – Чёртова телега прёт, словно сама по себе!

– Это везение, – ответил я. – Но пока ты на борту, ничего и не может случиться. Ты у нас механик, а я отвечаю за развлечения: сейчас в программе стоит посещение Агнес.

– Я умираю от нетерпения взглянуть наконец на твою жирафку! – сказал он.

Мы предстали перед Агнес усталые как собаки. Её квартира – семьдесят квадратных метров в современном высотном доме с сауной и бассейном – была оформлена в двух цветах. Чёрная мебель и чёрные диваны, все стены и лампы – белые. Ничего старого и бывшего в употреблении, ничего испачканного и засаленного, никакой рваной обивки, как у нас в Виннипеге. Всё новое и полированное, порядок безупречный. На письменном столе все предметы лежат на своём месте, даже ластик и точилка для карандашей. Я думал: куда же я попал? В приёмную врача? В офис страховой компании? Когда мы обнялись, приветствуя друг друга, я был скован странным равнодушием. К этому я оказался не готов. Наоборот, во всё время долгой поездки я только и думал о том, что мы с первого же мгновения поймём друг друга – как это было когда-то на берегу Ротфлиса – и что всё плохое между нами тут же забудется. Но ничего подобного не произошло. Я стоял как столб и мечтал только об одном: чтоб не очень долго разговаривать, а сразу же лечь спать.

С губ Агнес я считывал то же самое, по крайней мере так мне показалось: она оставалась так же безразлична, как и я. Глаза её ничего не излучали.

Чак же, напротив, был счастлив, таким я его давно уже не видел. Ему понравилась моя жирафка, я сразу это почувствовал. Он внимал каждому её слову, кивал головой и со всем соглашался. Старый лис, думал я, притворяется всепонимающим и точно знает, что на женщин это действует безотказно.

Агнес жила одна. Стэнли Кокс, её знаменитый друг, был старшим врачом в городской больнице, сама она писала диссертацию и работала в детской клинике.

– Тео? – удивилась она. – Твой друг придумал тебе очень красивое имя. Мне оно нравится.

– Я очень много слышал о тебе от Тео! – сказал Чак. – Собственно говоря, твоё имя Агнешка. Но Агнес, на мой вкус, лучше. Ты первая полька в моей жизни, хотя весь мир только и говорит, насколько польки красивы.

– Ну и? – сказала она. – Ты разочарован?

Я сказал:

– Чак! Правда, очень жаль, что ты не захватил с собой свою коллекцию марок.

– Узнаю прежнего Теофила, – с улыбкой сказала Агнес. – Уже тогда он охотнее всего посадил бы меня под замок.

Чак сказал:

– Правда? Мне бы такое никогда не пришло в голову.

Агнес великодушно предоставила в наше распоряжение свою спальню, а сама решила переночевать в гостиной.

Она открыла бутылку красного вина: «Бароло», прямая поставка из Италии. Принесла из кухни хрустальные бокалы.

– Мы должны чокнуться, – сказала она.

Я тихо сказал Чаку:

– Я сейчас блевану!

– Старик! Держи себя в руках, – зашипел он на меня. – Если ты мне всё испортишь, пеняй на себя, в Калифорнию тебе придётся топать пешком.

Вслух он провозгласил:

– За нашу хозяйку!

Весь вечер Агнес почти не смотрела в мою сторону. Меня для неё всё равно что не было. На ней было узкое чёрное вечернее платье. Волосы она красила теперь в каштановый цвет и коротко стригла.