Текст книги "Дядя Джимми, индейцы и я"

Автор книги: Артур Беккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

II. Агнес

4

В международном аэропорту Варшавы я впервые в жизни увидел настоящую рекламу пепси – колы. Пить пепси мне уже приходилось, это было в Ольштыне, куда дядя иногда брал меня с собой на важные мероприятия в Министерстве сельского хозяйства или в Центральном управлении государственной страховой компании PZU.

Поскольку Джимми один съел в поезде весь хлеб и копчёную колбасу, я собирался закупить новый провиант на нашу дальнюю дорогу, но Агнес объяснила мне: в самолёте мы сможем есть и пить сколько захотим, потому что билет включает в себя и питание. Но Джимми был совсем другого мнения:

– Польские авиалинии экономят на всём. Каждому пассажиру, даже иностранцам; дают талоны на питание, а вот получишь ли ты потом что – то по этим талонам – вопрос другой.

Ещё он сказал, что авиакомпания располагает только русскими самолётами «Ту», потому что они расходуют меньше керосина, чем быстролётные гигантские лайнеры америкосов.

Я видел вокруг только радостные лица – как будто люди, которым приходилось летать на самолётах, вообще не ведали ни уныния, ни тяжёлой работы – такой, например, как на бойнях Ротфлиса.

Молодые люди в серых костюмах доставали свои портмоне, расплачивались крупными купюрами и благодарили лёгким кивком головы, а женщины в окошечках информации улыбались нам, хотя для этого не было никаких видимых оснований. Они говорили по-английски, по-немецки и даже по-русски, были одеты в узкие юбки и приталенные блейзеры; эти синие костюмы были им, очевидно, маловаты, думал я тогда. Дядя Джимми поглядывал за моей спиной на их ноги и декольте и шептал мне:

– У них же сейчас всё лопнет и вывалится наружу…

Мы шли следом за Агнес, которая целенаправленно двигалась в сторону паспортного контроля.

Лицо Джимми от волнения покрылось красными пятнами. Нервы его были на пределе. Он рассказывал польским пограничникам, что летит со своей молодой женой в Виннипег на медовый месяц, ну да, а этот бедный юноша (он подразумевал меня) – круглый сирота и должен немного подучить английский.

– У парня дела в школе всё хуже год от года. Поэтому я решил устроить для него образовательную поездку в дальние края: должен же кто – то показать мальчишке мир!

Я скрежетал зубами от ярости. Но у меня не было выбора. Приходилось сохранять самообладание. Я вспоминал песню «Magic Box» группы «The Who», думал о безумствах Пита Таунсенда, который на сцене терзал свою гитару, шмякал её об пол и после всего этого продолжал на ней играть.

К счастью, Агнес, которая сохраняла полное самообладание, пощипывала меня за рукав рубашки. Она сказала пограничникам:

– Мой муж очень боится летать на самолётах, поэтому так нервничает и говорит как заведённый. Мисю! Милый! Замолчи уже наконец, а?

После этого мой дядя надолго угомонился и снова дал о себе знать только в самолёте, когда мы поднялись в облака и Варшава стала крошечной, словно Ротфлис и красный вокзал.

С нами в Нью-Йорк летела американская боксёрская команда, совершавшая своё турне по Восточной Европе.

Джимми сказал:

– Посмотрите-ка на них! Сперва эти ниггеры поколотили наших парней, а теперь празднуют свою победу в бизнес-классе, а наши красивые девушки им прислуживают, словно каким – нибудь партийным функционерам из Москвы! Потом они прилетят домой и купят на свои гонорары по второму автомобилю, а наш брат как ходил пешком, так и дальше будет ходить.

– Дядя, эти негры – американцы! – сказал я.

– Не ври! Они из Африки, они едят руками, бьют в свои барабаны с утра до вечера и размножаются как кролики!

Иногда я прихожу в такое отчаяние, что готов прыгнуть с моста, – оттого что Джимми Коронко ничего не желает знать и никого не хочет слушать. Но такого рода смерть была бы смехотворной и слишком обидной перед лицом тех многих случаев, когда дядя выказывал бесспорную мудрость. Если уж умирать, то за нечто такое, что толкает рассудок к безумию – по человеческим меркам. Я много лег подряд готов был умереть за Агнес, за любовь к ней, я даже и за Джанис теперь готов бы отдать кое-что – ещё раз за любовь – разумеется, при определённых обстоятельствах… Но когда же они наступят? Где начинается истинное безумие?

Моя бабушка Геня дала мне на дорогу в Америку одно очень странное напутствие, которое я тогда даже не понял. Под сливовым деревом в саду она однажды сказала мне:

– Сынок! Женщины всегда знают, чего хотят, – мужчины же тряпки и уклоняются от решений. Поэтому держись только за Агнес, а не за пьяницу Коронржеча.

Как раз об этом я думал в аэропорту Франкфурта-на-Майне, где мы делали пересадку, именно эта фраза вертелась у меня в голове, когда мы вслед за чёрными боксёрами ступили на эскалатор, блуждали по бесконечным ходам и переходам, потом снова ехали на эскалаторе – к выходу к самолётам. Когда я взглянул на Агнес, которая со школы немного знала английский, – с каким чувством собственного достоинства она спрашивала дорогу и как она была приветлива со всеми – раньше я не замечал в ней этого качества, – я постепенно начал понимать, что имела в виду моя бабушка: Агнес пойдёт по головам, по трупам; ей не терпится как можно скорее приехать в Виннипег и начать новую жизнь, заработать кучу долларов и показать канадцам, что она лучше, умнее и красивее, чем все остальные женщины.

Но ещё до того как мы добрались до нашего самолёта, который должен был доставить нас в Нью – Йорк, Джимми вдруг опустился на пол прямо перед входом в зону проверки документов, утверждая, что мы уже достигли цели своего путешествия.

Во Франкфурте-на-Майне 15 июля 1984 года это случилось в первый раз, и я не мог поверить своим глазам. Агнес тоже была совершенно ошарашена таким поворотом событий, она не проронила ни слова, а это что-нибудь да значило.

Мой дядя просто сидел и говорил с полной невозмутимостью:

– Что такое? В чём дело? Вы что, не видите небоскрёбы и супермаркеты? Какая же это Германия? Они же здесь все говорят по-английски! Нет, мы уже прилетели!

– Дядя, – сказал я, – немцы нас арестуют и вышлют назад, в Польшу! Кроме того, здесь ты не встретишь ни одного индейца, а ведь тебе так хотелось их увидеть!

Мы с Агнес дискутировали с дядей ещё долгие минуты, за которые с нас семь потов сошло.

Мы пытались внушить ему, что наши визы и приглашения действительны только для Канады, что Виннипег находится за океаном, на другом континенте и что ни одна страна Западной Европы не предоставит нам убежище.

Мы заговаривали с дядей на тысяче языков и от отчаяния уже чуть не плакали, но тут по радио прозвучало объявление:

– Последний вызов для семьи Коронржеч и господина Бакера!

Джимми вскочил и сказал:

– По радио назвали наши имена! КГБ нас выследило! Они за нами охотятся! Теофил, милая Агнес, скорее бежим отсюда!

Я не знаю, как мы пережили полёт до Нью – Йорка Дядя попросил нас оставить его одного, потому что ему было необходимо сделать кое-какие записи, чтобы, как он говорит в таких случаях, не окончательно потерять контроль над миром. Мы сели в последнем ряду и в течение семи часов оставались вместе. Мы держались за руки, планировали наше будущее и больше не злились по поводу инцидента во Франкфурте-на-Майне. Нам настоятельно требовалось немного покоя и сна.

Джимми всё это время просидел на своём месте у окна, хотя было заметно, что ему очень надо в туалет. Я догадывался: дядя Джимми не переносил тесных помещений, он панически боялся, что как только запрётся в туалете, так больше уже никогда не выйдет из самолёта.

Когда он напивался, то всегда хвастался, что молодым наёмником из Польши воевал во Вьетнаме на стороне Вьетконга И рассказывал историю про свой плен. Якобы армия США три дня продержала его в плену в земляной норе, без воды, без хлеба и в темноте, и якобы это переживание внушило ему одно твёрдое убеждение: «Человек не крот!»

Всё это было лишь продуктом его больного воображения, в Ротфлисе никто всерьёз ему не верил, в Канаде впоследствии тоже. Но когда я был маленьким, я часто воображал себе, что мой дядя – великий герой, у которого в шкафу висит припрятанная военная форма с орденами и медалями, с красными звёздами и ракетами. Я верил, что мой дядя был знаменитым космонавтом и первым человеком, ступившим на Луну.

В аэропорту имени Джона Фитцджеральда Кеннеди мы с Агнес окончательно потеряли веру во всех богов и в высшие силы. Их не существовало в природе, иначе, если бы они были хоть где – нибудь между небом Нью-Йорка и Ротфлиса, они бы ударом грома привели наконец моего дядю в чувство.

Кошмар начался сразу после того, как мы вышли из самолёта и с нашими канадскими визами без проблем прошли все этапы проверки и контроля.

Поскольку мы были транзитные пассажиры, то имели право оставаться на территории Соединённых Штатов не дольше семидесяти двух часов. Но когда мы вышли из здания аэропорта и впервые заглянули Америке прямо в пасть, Джимми лишился чувств. Потому что всё в ней было неправдоподобно гигантским – машины, улицы, мосты, всё было непомерно велико для наших по – дятловски близоруких глаз из Ротфлиса, к тому же ещё никогда, нигде, и даже во Франкфурте-на – Майне, мы не видели такого количества людей с разным цветом кожи.

К счастью, нам не пришлось вызывать «скорую помощь», потому что Джимми очухался сам. Несколькими пощёчинами Агнес быстро привела его в порядок. Когда Джимми снова смог говорить и стоять на ногах, он сказал, что чувствует себя как матрёшка, в которой самое меньшее десять рук, голов и ног, но всего один рассудок, и спасти его от этого странного расщепления сможет только холодный душ.

Его друг Малец, поселковый староста из Ротфлиса, незадолго до нашего отъезда в Америку рассказал ему, что все америкосы принимают душ по нескольку раз на дню и что во всех больших городах там есть общественные места, где можно помыться, в том числе и в аэропортах.

И хотя нам надо было спешить, мы пустились на поиски душа – Агнес, Джимми и я. Мы вслепую нырнули в лабиринт аэропорта Кеннеди, и тут произошло то, чего и следовало ожидать. Вначале мы потеряли ориентацию, а потом и дядю.

Прошло много часов, ужасных часов, в течение которых мы с Агнес обрыскали все уголки аэропорта в поисках без вести пропавшего.

Нас спасла чистая случайность. Агнес вдруг сказала мне:

– С меня хватит! Теофил! Я не хочу, чтобы всё моё будущее рухнуло из-за Коронржеча. Ты, если хочешь, можешь оставаться здесь. А я сейчас же беру такси и еду на Центральную станцию. Пока!

Я сказал:

– Аги! Ты этого не сделаешь!

Но сам всё же пошёл с ней на стоянку такси – и он тут как тут, Мирослав Коронржеч, стоит, живой и невредимый: в руке банка «Будвайзера», а на лице – бодрая улыбка победителя.

Он сказал:

– Ну что, явились наконец? Я вас тут целый день жду, а вы всё разглядываете витрины!

Агнес шепнула мне:

– Когда-нибудь я убью его! В этом я тебе клянусь!

Когда мы ехали на жёлтом «форде» через Бруклин и Манхэтген, я снова был Пейджем и исполнял под свою гитару небесную элегию о моём прошлом в Ротфлисе. Если быть честным, должен признаться: я был настолько оглушён Нью – Йорком, что мне казалось, мы находимся на другой планете, которую ещё не открыли в нашей Солнечной системе, – Нью-Йорк, так называлась эта новая планета.

А дядя Джимми? Он растерянно смотрел по сторонам, толкал нас локтями в рёбра и говорил:

– Что вы бессмысленно таращитесь и ничегошеньки не видите! Тут золото просто валяется на дороге! Они же здесь все миллионеры! Вон! Снова бронированный лимузин, и за рулём узкоглазый!

И он принялся листать свой блокнот для заметок.

– Я тут должен кое-что подправить! Дело первейшей важности! Ах! Вот, наконец-то! – обрадованно сказал он. – Я вычёркиваю фразу «Негр любит боксировать и барабанить, что, по-видимому, является основным занятием в аду» и записываю: «Современные рабы происходят теперь не из Африки, а из Азии. Они намного компактнее и сподручнее, а главное – с ними по-детски легко управляться, как с пылесосом на батарейках».

– Я больше не могу слушать эту белиберду! – сказала Агнес.

– Женщины! – ответил Джимми. – Это же научный вопрос! Вы в этом ничего не смыслите!

После поездки, которая длилась больше часа, мы увидели большую Центральную станцию. Мы расплатились за такси, и Агнес купила билеты на скоростной междугородный автобус. Пара тысяч километров, отделявшие нас от Канады, были теперь сущим пустяком – рукой подать.

Победа – если в этот момент вообще можно было говорить о победе, – наконец-то победа! Победа трёх путешественников из далекого Ротфлиса. Мы сидели в автобусе, в серебряной стреле на Канаду. Моя Агнес спала, а я снова был лев, единственный владыка всего земного: я не спал. Конец нашего кошмара уже близился, по крайней мере первого кошмара. Потом я прислонил голову к стеклу, чтобы остудить мой разгорячённый лоб чёрным холодом дождевых капель и ветра.

Незадолго перед тем как закрыть глаза, я услышал, как мой дядя пробормотал в полусне:

– Йес! Ай эм фри!

5

Во время долгой поездки в автобусе два индейца поведали нам о том, что в Канаде самые большие и самые лучшие в мире бизоньи стейки и бургеры. Двухметровый великан представился нам как Биг Эппл, а его младший брат назвался Джинджером. Биг Эппл заявил нам, что его брат выглядит как мужчина только между ног, а во всех остальных местах он похож на другой пол. Ещё он рассказал, что они закупают в США многие товары беспошлинно – как коренные жители Америки. Да, оба индейца всего накупили – главным образом сигарет и алкоголя, да так много, что могли бы потягаться с белорусами, которые в то время как раз повадились приезжать в Вармию и Мазуры, чтобы торговать на чёрном рынке золотом и долларами, а потом чемоданами скупать колготки, женское бельё и полотенца и увозить к себе.

Дядя Джимми за всю поездку словом не перемолвился ни с Биг Эпплом, ни с Джинджером, хотя Агнес могла бы перевести. Он украдкой поглядывал на индейцев и потом сказал:

– Смотри-ка, Теофил! Они грязные и вонючие, эти дикари, приличному человеку и задохнуться недолго рядом, однако ж они, похоже, толковые предприниматели. Я буду в Виннипеге хлопотать себе индейское гражданство, тогда мы сделаем оглушительный бизнес на табаке и виски. Я всегда хотел стать апачем!

– Дядя, это тебе не Ротфлис и вообще не Польша, где можно подкупить кого угодно. Тут ведь демократия!

– Вот только не надо мне рассказывать про демократию! Этим дикарям есть чему поучиться у нас, коммунистов! Индейцы крадут водопроводные краны, это известный факт, сверлят дырки в стене, втыкают туда ворованные краны и ждут, что из стены у них польётся вода. Это же примитив!

Я ничего не ответил, я был сыт по горло постоянными спорами с Джимми.

Может, моя бабушка была права, – может быть, мой дядя действительно чудовище, но, несмотря ни на что, я его люблю. Я его люблю и пытаюсь терпеливо сносить все трудности.

В автобусе нам пришлось решать ещё одну проблему, которая истрепала нам с Агнес последние нервы: всякий раз, когда «борзой» автобус делал где-нибудь короткую остановку или нам приходилось делать пересадку – по большей части это происходило в безымянных, заспанных провинциальных дырах, – дядя Джимми отказывался идти в туалет. Вместо этого он мочился в пластиковые бутылки, какие только удавалось раздобыть, и прятал их под своим сиденьем, да ещё и требовал от нас с Агнес, чтобы мы ему при этом помогали, прикрывали его от остальных пассажиров. Он сказал: – До тех пор пока мы не приедем, я не буду ничего есть и пить и в туалет выходить тоже не буду. Кроме того, я намерен по приезде сделать так, как делает наш Папа Римский: я встану на колени и поцелую землю – достойно поприветствую новую родину, лучше всего с молитвой! А до того – ничего!

С молитвой! Услышав это, я даже засмеялся. Когда моя бабушка и тётя уходили вечером в спальню, чтобы помолиться, Джимми их высмеивал. Он сидел на кухне в своей белой нательной рубахе с коричневыми пятнами от соуса и в трусах и курил свою сигарету «Спорт» без фильтра:

– Вот вы молитесь Богу, – говорил он, – так, будто он приносит вам в дом деньги, а ведь это я забочусь о том, чтобы на столе каждый день было чего жрать!

И вот, после двух с половиной суток убийственной поездки, мы достигли цели: Канада, страна обетованная, рай на земле.

На вокзале в Виннипеге мы так и не увидели Чёрного, кузена дяди Джимми, который и пригласил нас сюда Вместо него нас встретил холодный дождь. Однако нам с Агнес это было безразлично, теперь мы знали, что нас уже никто не разлучит – ни родители Агнес, ни учителя: мы были действительно вместе, мы стояли под дождём в чужом городе, неподвижно, с затёкшими мышцами, – мы стояли, «борзой» автобус уехал, а у нас не было сил даже обняться. У нас были не ноги, а костыли, а наши головы, казалось, потеряли способность фиксировать эти изменения, настолько мы были измучены путешествием.

Джимми вырвал нас из мечтательного состояния:

– Я представлял себе это совсем по-другому!

– Дядя, что случилось? – спросил я.

– Вся святая земля загажена мазутными пятнами и раздавленными жвачками! – сказал он. – Кроме того, если я сейчас упаду на эту землю лобызать её, вам придётся после этого нести меня на носилках. Я уже не встану.

Он еле ковылял, даже прихрамывал, ведь в автобусе он просидел не вставая больше тридцати шести часов – как наседка на яйцах, – и даже почти ничего не говорил. Однако с каждым шагом походка его становилась всё увереннее и легче. Он вдруг вполне ожил, даже стал повыше ростом и приосанился, как большой начальник.

– Давайте, пошевеливайтесь, – скомандовал дядя. – Нам надо разыскать Чёрного! Насколько я его знаю, он наверняка торчит сейчас в каком – нибудь баре и квасит нос в рюмке водки!

Чёрный – украинец. Я знаю русский язык ровно настолько, чтобы уметь отличить его от украинского.

Но нам не пришлось слоняться по барам в поисках Чёрного: он сам возник перед нами – невысокий человечек с огромным красным носом. Он поздоровался так, что это прозвучало почти по-польски:

– Дэнь добрый!

Он появился внезапно, трезвый и даже с букетом роз, прижав его к груди. Оц держал цветы так, будто укачивал спящего младенца. Джимми набросился на цветы, вырвал их из рук кузена и представил ему нас по-русски:

– Это Теофил, мой племянник, а это Агнес, подруга Теофила и моя жена!

Чёрный сказал:

– Мирек, ты спокойно можешь говорить по – польски, но: who is Agnes?

Когда-то в Вильне Чёрный якобы держал дядю Джимми над купелью, 1 сентября 1939 года, был его крёстным отцом, об этом я знаю от тёти Ани, но мало ли каких историй не услышишь в Ротфлисе. Городок Друскининкай в Литве, где Чёрный жил до конца Второй мировой войны, мой дядя посещал в семидесятые годы несколько раз, когда был ещё счастливо женат на тёте Ане. Об этих поездках у меня остались смутные воспоминания. Хорошо помню лишь одно: всякий раз, когда Джимми в Ротфлисе сходил в поезда, он был ещё настолько пьян, что говорил с нами по-русски, потому что думал, будто он, наоборот, приехал в Литву и что его встречает родня Чёрного.

«А этот украинец, должно быть, богатый человек», – было нашей первой мыслью, когда мы садились в его «хонду». Машина была новенькая, она скользила по улицам Виннипега, как ракета на колесах. Тут мы разом поверили в Бога и в справедливость, поскольку Америка и Канада, как оказалось, действительно существуют: японские автомобили, неоновая реклама «Будвайзера», яркие вывески разнообразных банков, куда мы вскоре понесём складывать наши деньги. В кармане у нас оставалось всего десять долларов, но мы уже носом чуяли большие деньги: они валялись прямо на дороге, их оставалось только поднять. Так мы тогда думали.

В социалистических странах уже разучились строить деревянные дома. В квартале, где жил Чёрный, было очень много горных домиков с окнами, затянутыми москитной сеткой. Его дом номер 177 на Уэстгроув-вэй представлял собой воплощение нашей мергы о богатстве. Мы вошли в него как во дворец, и Чёрный явно испытывал удовольствие, устроив нам небольшую экскурсию:

– Ну-ну, посмотрите, как живёт бедный эмигрант и вдовец из Друскининкая! Начнём с кухни!

В его доме был даже кондиционер! И отдельная спальня! В садовом пруду плавали пластиковые утки в натуральную величину! В ванной всё функционировало безотказно: кафельные плитки не отваливались от стены, вода из крана текла не ржавая, правительство не отключало ток ради экономии электроэнергии, как в Польше. В салоне нас ожидал накрытый стол с польской ветчиной, солёными огурцами, яйцами под майонезом, жареной сельдью и бутылкой «Выборовой»!

– Освежитесь немного! – предложил Чёрный. – У нас в Америке большое значение придаётся чистоте!

Джимми помыл руки, вытер их о штанины и сказал нам:

– Прекрасно, здесь хоть пей из унитаза, к тому же в Канаде всегда суббота, потому что всегда банный день: мойся сколько влезет!

Мы с Агнес тоже помыли руки и очень осторожно воспользовались белым полотенцем, висевшим на стене, опасаясь, что перепачкаем его.

Первые три рюмки водки не оказали на Джимми никакого действия, на Чёрного тоже, но когда очередь дошла до четвёртой и до пятой, мой дядя превратился в сплошную икоту, он начал ухмыляться и не в состоянии был произнести ни одной связной фразы, как будто у него в горле был молоток. И затем произошло то, что всегда бывает в тех случаях, когда наша родня встречается что-нибудь отпраздновать: мужчины начинают целоваться и ругают своих жён:

– Ты знаешь, что устроила эта дрянь? Она мне изменила! С ударником из оркестра! В туалете. В прошлую субботу на танцах.

Они обнимались, падали со стульев, опрокидывали рюмки и прожигали сигаретами дыры в своих рубашках. Они наступали на опрокинутые рюмки на ковре и лили крокодиловы слёзы.

– Мирек, дорогой мой Мисю, я серьёзно говорю, поверь мне, ты же мой лучший друг, не стоит даже переживать из-за этой потаскухи! Они все так поступают, их не переделаешь!

Я уже знал все эти разговоры наизусть, в большинстве случаев они заканчивались кровавой дракой, хотя на следующий день все расквашенные морды делали вид, что ничего не произошло. Чёрный говорил:

– Мирек, смотри! Я расплатился за мой дом вот этими руками, их работой! Я был всего лишь кровельщиком, но если ты каждый день работаешь так, что ног под собой не чуешь, ты своими глазами увидишь, как поднимается и растёт твой дом! Ты тоже сможешь так сделать! Пойми меня правильно, я хочу для тебя только добра! Иди сюда, мальчик, дай я тебя поцелую!

Агнес заснула на диване. Дяде удалось уломать меня выпить с ними рюмку водки, только без сигареты я не мог ощутить её вкус.

Я открыл наш чемодан; где же блок «Каро»? – подумал я.

Наконец-то я мог курить официально, ведь моя бабушка находилась сейчас на другом континенте! Свои сигареты я нашёл в пластиковом пакете нижним бельём и носками Джимми. Он сказал:

– Если за тобой не присматривать, ты начнёшь прикуривать одну от другой, перманентный курильщик!

Нам пришлось рассказывать Чёрному историю женитьбы Джимми и Агнес несколько раз с начала до конца, объясняя, в чём суть, но он так и не смог ничего понять и взвалил всю вину не на коммунистов, а на католическую церковь.

– В Польше ничего не изменилось, – сказал Чёрный, – дядя спит с подругой своего племянника, а племянник спит с женой своего дяди! Потом они бегут в воскресенье на исповедь, каются в своих грехах, а в понедельник всё начинается сначала!

Мне было всё равно, что думает о нас Чёрный. Но уже в тот самый первый вечер я заподозрил, что мы проживём у него недолго. С Джимми было по-другому: он быстро смекнул, что ему, возможно, вообще больше не придётся работать, потому что его кузен платил за всё: за продукты, за проезд на автобусе и даже за джинсы «Wrangler» для Джимми. Это была та Канада, какую мой дядя не раз рисовал в своих мечтах: каждый день ледяное пиво из банок, сигареты «Лаки страйк» без фильтра и жевательная резинка, вестерны по телевизору до самого утра и сочащиеся жиром стейки с кетчупом и солёными огурчиками – всего навалом. Единственное, что ему оставалось организовать в ближайшем будущем, – это выезды на рыбалку в дикие места.

С каждой ночью, прошедшей на Уэстгроув-вэй, 177, наш гостеприимный хозяин мутировал всё больше и больше в сторону обострённой чувствительности. Однажды утром явно измотанный Чёрный признался мне, что больше не может нормально спать. Он сказал:

– Что-то ползает и крадётся по моему дому!

Эта проблема была мне знакома. Мой дядя, когда ему нечего делать, становится активным по ночам. Он включает телевизор, бродит по дому, шаркая ногами так, будто он на лыжах. Каждые десять минут он откашливается. Он бродит в ночи, курсирует, как трамвай по кольцевому маршруту, между кухней, туалетом и гостиной и производит такой грохот, что просыпаются даже те, кто глух на одно ухо, как моя Агнес. Даже свет включить и выключить тихо он не мог. Он входил на кухню и с такой силой бил по выключателю, что дрожали стены.

Войдя в курс бытовых привычек дяди Джимми, Чёрный не успокоился, а скорее наоборот. Он вставал каждый час, чтобы проконтролировать, всё ли в порядке, и спрашивал моего дядю, что он тут всё время делает.

– Ничего! – отвечал Джимми. – Смотрю себе в окно, пью пиво, время от времени сделаю себе что-нибудь пожевать, но я не скучаю, нет, ты не беспокойся, можешь снова ложиться!

Через три недели все чаши и все бочки терпения были заполнены, и мой дядя перелил их через край. Мы с Агнес тоже внесли свой вклад; мы редко выходили из своей комнаты, почти всё время проводили в постели и появлялись только к завтраку, обеду и ужину, словно постояльцы отеля.

Чёрному пришлось думать о спасении собственной шкуры. Он не захотел покориться своей новой участи, ему не нравилось быть нашей кормилицей и нашим поваром, и однажды ночью дело зашло слишком далеко: Джимми снова сидел перед телевизором с банкой пива и смотрел передачу про польские клубы в Канаде, и тут зашёл со своим патрульным обходом Чёрный.

– Как ты можешь устраивать такое старому человеку, который всю свою жизнь вкалывал! – напустился он на Джимми. – Когда я после Второй мировой войны приехал в Виннипег, я сразу же нашёл себе работу! А ты даже не заглядываешь в газету с объявлениями о найме. Всё, ваш отпуск закончился! Завтра же съезжайте с квартиры, все трое!

Да и пора уже было что-то менять, потому что нам с Агнес и самим уже не нравилось просто так пялиться на витрины магазинов и фантазировать, что мы себе из всего этого купим после того, как наконец заработаем первые деньги. И я снова чувствовал себя как в Ротфлисе – одиноким, богооставленным, покинутым моей музой, даже Фрэнк Заппа больше не хотел являться мне в снах и давать подсказки о том, что ждёт меня в будущем: плохое или хорошее.

Чёрный не выставил нас на улицу просто так, он выделил нам безвозвратную ссуду на первое время. Ведь кто мы были такие? Трое негодных нищих из Ротфлиса, три польские мышки. Чёрный сказал, что чувствовал себя здесь слишком одиноким и только поэтому послал нам приглашения в Канаду, но он уже слишком стар и слаб, чтобы жить с нами в таком хаосе и неразберихе. Он вручил Агнес конверт с чеком на тысячу с чем-то долларов и временными разрешениями на пребывание в Канаде, которые он для нас раздобыл.

– Ты благоразумная девушка! – сказал он. – Смотрите, учите как следует английский язык, тогда через несколько лет вы сможете сдать экзамен и получите канадские паспорта – но у Джимми перспективы на этот счёт нет. Единственное, на что он может рассчитывать, – это рождественская лотерея!

– Рождественская лотерея? – возмутился мой дядя. – Тут вокруг бегают сплошь одни примитивы: жёлтые, зелёные, красные, и все говорят по – английски. Что я, хуже их? Я всё-таки владею польским, белорусским и украинским – причём бегло. Так что такой экзамен я сделаю одной левой!

Чёрный ничего не ответил на слова Джимми и обратился к Агнес:

– Агнес, будь осторожна! Смотри у меня, не забеременей от кого-нибудь из этих двух разбойников!

Я не знаю, что было бы, если бы Джимми вдруг обнаружил, что я тайком заглядываю в его блокнот для заметок – не часто, лишь в те моменты, когда в нашей жизни происходили важные изменения. Новая запись, подчёркнутая двойной чертой, касалась Чёрного: «Украинец, белорус и в особенности поляк за границей оказывается предателем. Его сородичи становятся ему обузой. И тогда он размахивает дубиной и прогоняет их. Я называю это братоубийственной войной».

Тысяча долларов от Чёрного окрылила нас, она влила в нас порцию свежей крови.

В убогом многоквартирном доме, населённом сплошь выходцами из Восточной Европы, мы сняли однокомнатный апартамент. На каждом этаже кучно жили представители какой-нибудь одной национальности из Восточного блока: поляки и русские занимали верхние этажи, чехи, словаки и болгары жили на нижних. Но у нас, по крайней мере, открывался прекрасный вид из окна на деловой центр Виннипега.

Агнес устроилась работать к польскому мяснику, у которого Чёрный закупал все колбасные изделия. За пять долларов в час она стояла за прилавком и продавала мясо.

Внезапно и у Джимми оказалось дел по горло. Он работал над своими заметками, вскакивал из постели в самую рань и брал у соседей газеты с объявлениями. Однако я заметил, что страницы, где печатались предложения о найме на работу, так и отправлялись в мусоропровод непрочитанными. Он интересовался только подержанными музыкальными инструментами, синтезаторами, электрогитарами и усилителями. Он вооружился английским словарём и выписывал из объявлений множество телефонных номеров. Что-то новое и неслыханное разворачивалось в его диком воображении. Снова всё кругом полыхало огнем, только у этого пожара не было названия, это была пока идея, о которой я лишь смутно догадывался: неужто он собрался сколотить музыкальную группу, чтобы играть на танцах, неужто он снова хотел выступать, и, может быть, даже со мной?

Наша квартира обходилась нам в двести пятьдесят долларов в месяц, но и это было для нас слишком дорого. Я не мог спокойно смотреть, как Агнес гробится у мясника по десять бесконечных часов в день. Я шёл на улицу, оставляя моего дядю в квартире одного с его ежедневными газетами, объявлениями и усилителями, и в каждом магазине, мимо которого проходил, спрашивал, нет ли у них для меня работы.

Наконец мне удалось устроиться в «Тако Белл».

Кроме меня, там работали молоденькие пуэрториканки, которым приходилось выслушивать от их мужчин в застиранных гавайских рубашках упрёки, что они приносят в дом слишком мало денег. За четыре доллара в час я драил полы, мыл столы и выдавал заказы.

Джимми по-прежнему превращал ночь в день, а нам с Агнес ставил будильник, чтобы мы не опоздали на работу.