Текст книги "Дядя Джимми, индейцы и я"

Автор книги: Артур Беккер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Вот именно! – поддержал его Бэбифейс.

Мы расстались, и каждый пошёл своим путём.

Я ускорил шаг. Мне не терпелось взглянуть на мою эзотерическую целительницу. А вдруг боги окажутся милостивы и сделают мне великодушный подарок!

Дом медитации и массажа был разделён на множество клетушек. Там была даже сауна и маленький плавательный бассейн. Я заглянул во все двери и обнаружил, что вдоль коридора помещаются два отделения. Справа на кушетках лежали обнажённые тела – мужчины и женщины, их месили массажисты в белых кимоно. Слева люди небольшими группами сидели на полу в позе портного и твердили имя неизвестного мне бога: «Ом».

– Теофил Бакер? – услышал я спокойный голос у себя за спиной.

Я обернулся и сказал:

– Не-е! Я новый сантехник. – И в ту же секунду пожалел, что представился таким идиотским образом.

У неё были рыжие волосы до пояса, голубые глаза, она была моего роста, на пару лет моложе. Я сказал:

– Ты Джанис?

– Да, – сказала она. – Итак, мы начинаем!

– Мы? – переспросил я.

– Ну да. Больше ты, – сказала она и улыбнулась. – Мы начнём с первой ступени: очищение духа и тела. Иначе говоря, удаление мусора.

– Это только первая ступень? А что с остальными? – удивился я.

– На остальные потребуется не один год. А именно – двадцать четыре года! – ответила она и дала мне полотенце. – Кабина номер семь. Я сейчас приду.

Я разделся и лёг на кушетку в боксерах. Из громкоговорителя на стене пробивалась лёгкая электронная музыка – на фоне шороха морского прибоя и низких свирельных тонов.

Когда впорхнула Джанис, переодевшаяся в кимоно, я сказал:

– Ты хочешь меня усыпить этой экспериментальной музыкой?

– Не мог бы ты раздеться полностью?

– Что? Я думал, этого…

– Полный массаж тела, – перебила она меня. Я выполнил её просьбу, стянул свои боксеры и снова улёгся на живот.

Джанис прикрыла полотенцем мою попу. Она проверила мой пульс. Потом умастила ладони жёлтой жидкостью и начала массировать мне ступни.

– Если это первая ступень, – сказал я, – то я в восторге!

– Подожди ещё! Это только приятная часть. Остальное доставит тебе меньше удовольствия. В тебе слишком много огня и слишком мало земли. Я это отчётливо увидела по твоему пульсу.

– Ты всегда так непонятно говоришь или это для тебя рутина?

– Ты должен научиться чувствовать и думать по-земному. Земля – это элемент, который у тебя заметно зачах, атрофировался. Ты зависим от огня. Ты сгораешь слишком быстро – вся твоя энергия уходит на то, чтобы найти интенсивные переживания. Это неправильно. Твое сознание пожирает само себя по частям, и так ты быстро иссякнешь.

– Я не понимаю ни слова. Тебе придётся перевести мне всё это на нормальный язык.

– Расскажи мне о своей жизни.

– Что я здесь, на исповеди, что ли?

Джанис притихла. Она медленно продвигалась по моим ногам выше и массировала икры.

– Я не из тех, у кого легко развязывается язык, – начал я. – Приехал сюда из одной деревни на северо-востоке Польши, где собаки лают задницей – такое там забытое богом место…

Я говорил не меньше четверти часа, в то время как руки Джанис перекатывались по моей спине, как боулинговые шары. Когда я покончил с составлением своей биографии, она проколотила костяшками пальцев мой позвоночник снизу вверх и сверху вниз и сказала:

– Перевернись, пожалуйста.

Я сделал это, прикрываясь полотенцем.

– Не бойся! Я не кусаюсь, – засмеялась Джанис и принялась обрабатывать мою грудь так, что мне даже больно стало. Сигареты. Ночи в «Бер дэнс». Дальше, гораздо глубже: первая ночь с Агнес под сливовым деревом и её последнее посещение «Принцессы Манор»… Всё это перемешалось во мне, бродило и кипело.

– Попробуй-ка расслабиться! – сказала Джанис. – А то стоишь около тебя, и кажется, что ты работаешь на атомном приводе.

– Ну так вот, была у меня эта женщина, Агнес из Ротфлиса, но вот только почему я тебе это рассказываю? Что я вообще тут делаю, в вашем заведении? Я что, рехнулся? Почему это я выкладываю все мои грехи? Может быть, ты первая образованная католическая священница?

– Нет, это вряд ли. Однако всякие прогнозы на будущее и всякое предвидение безосновательны. Человек задним умом крепок, когда всё уже сделано и ничего не изменишь.

– Здорово! – сказал я. – Значит, остаётся бегать по жизни вслепую, то и дело натыкаясь на какие-нибудь стенки!

– Это именно то, о чём я говорю: в тебе слишком много огня. Тебе надо добавить земли. Это задача первого измерения, элементарного мира – твоя первая медитадионная ступень. А я хотела бы узнать побольше о твоей прежней любви…

– Узнаешь, – сказал я. – Уже скоро, Джанис. Скоро.

Два дня спустя, вскоре после утреннего сеанса в доме медитации и массажа, к нам заявился Чак: без ящика для инструментов, зато с термосом и пакетом орехов в шоколаде. Он сказал мне:

– Только я начал сверлить в стене дырку, как тут же вбегает такой сверхчувственный и поднимает кипеж!

Джанис была в своём кабинете и набирала что-то на компьютере. Мы подсели к письменному столу, Чак налил нам кофе. Я наблюдал за моим другом, как учёный за подопытным кроликом: как парень поведёт себя, если Джанис его просто проигнорирует? Он ревновал – это я мог видеть, чувствовать и даже обонять. Поначалу он страдал – оттого, что был приговорён мыть посуду и ковыряться отвёрткой в грязных моторах морозильников, тогда как я – в его глазах победитель этого неудачного тура в Мексику – мог тут развлекаться с Джанис.

Часы с Джанис утекали сквозь пальцы, и я из ночи в ночь, перед тем как заснуть, пытался вытеснить мысль, что скоро всё закончится и я снова смогу в Виннипеге выбирать между одиночеством в моей комнате и стойкой бара или бильярдным столом в «Бер дэнс».

Дядя Джимми беспрерывно пьянствовал в вагончике: он сидел у окна и махал нам рукой либо жарил на гриле свои лесорубовские стейки и говорил:

– Вот это я понимаю, отпуск! Никто к тебе ни с чем не пристаёт, ничего от тебя не требует! Можешь целыми днями смотреть телек, пить, есть, а когда надоест, открывай окошечко и гляди себе на весь этот погорелый театр снаружи! За ваше здоровье!

Бэбифейс возвращался измученный и усталый после стрижки газонов, пиления и подрезания: от шумозащитных наушников у него краснели и распухали уши, и он жаловался:

– В этом мини-тракторе такое неудобное сиденье – я немедленно должен лечь в постель!

Дела у Чака обстояли не лучше. Весь этот мелкий ремонт изматывал его до такой степени, что он добирался до нашего вагончика полумёртвым. По поручению дяди Джимми он купил сломанный «вольво», и ему приходилось после окончания рабочего дня ещё ковыряться в этом гробу, чтобы мы смогли вернуться на нём домой. Возникли проблемы с запчастями. Банф не был городом мечты для такого мастера, как Чак.

Дядя Джимми пытался завершать каждый вечер проповедью и зачитывал выдержки из своих заметок:

– Дорогая община! Канадцы! Индейские и польские! Обстоятельства таковы: бессовестные субъекты унижают нас, используя нашу рабочую силу в своих планах по захвату мира. И что же является их целью? Они добиваются абсолютного контроля над нашими головами! Бэбифейс и Чак принуждаются к тяжелейшей физической работе – это я называю психическим уничтожением! Так точно! А моему бедному племяннику они уже напрочь соперировали мозги. Аминь!

Я был выведен из строя из-за многостороннего лечебного плана: утром массаж, днём джакузи, потом упражнения на гитаре – но не для меня, а для матери Земли, по указанию Тони Русселя, – потом сауна и сон под открытым небом, вечером снова бурлящая ванна а в заключение ежедневной терапии Тони требовал от меня ещё и личного отчёта о моём опыте.

Но послеполуденное время мне удавалось проводить с Джанис, которая развлекала меня рассказами об истории своей семьи.

Тони учился в Беркли и в 1968 году получил степень доктора психологии. В университете встретил будущую мать Джанис. Молодая пара получила в наследство довольно большое состояние и открыла в Хот-Спрингс Центр двенадцатиступенчатой медитации: этот метод расширения сознания Тони усвоил в Бали. Но мечта об автономном, изолированном существовании быстро лопнула. Калифорнийцы выжили их из Хот-Спрингс жалобами: земля по праву принадлежала аборигенам. Родители Джанис не могли там оставаться и решили в 1972 году построить в Банфе новый Центр. К тому времени мать Джанис была беременна. Она умерла при родах. Её смерть совершенно выбила Тони из колеи, он искал забвения в алкоголе, но последние пятнадцать лет он свободен от алкогольной зависимости.

– У тебя по крайней мере есть отец! – сказал я однажды Джанис. – А я даже не знаю, кто произвёл меня на свет. Когда мне было девять лет, моя мать сбежала. После этого меня воспитывали дядя Джимми и тётя Аня. Видишь, что из этого получилось!

– Результат я нахожу не таким уж и плохим, – сказала она.

В предпоследний вечер Джанис пришла ко мне в сад. Я лежал в джакузи, погрузившись по самую шею, и смотрел в небо, которое постепенно наполнялось звёздами. Ветер не пригнал ни единого облачка, наверху было так покойно, что мне показалось, будто я слышу, как звёзды разговаривают между собой. Джанис присела на край джакузи, её ноги болтались в воде. Она зачерпнула ладонью воды и плеснула на меня.

Я чувствовал себя с ней хорошо, как в мои первые дни с Агнес. Может быть, она была наконец той женщиной, которую я так долго искал.

– А как насчёт того, чтобы искупаться? – спросил я.

– Ты мой пациент. Тони меня тут же уволит.

– Это и будет судьба! – улыбнулся я.

Первая медитационная ступень с Джанис оказалась не такой простой, как я думал, а ломать голову над тем, что будет дальше, мне и вовсе не хотелось. После нашего разговора я вернулся в вагончик. Чак и Джимми смотрели по телевизору баскетбольный матч. Бэбифейс храпел за занавеской на своей лежанке.

– Хай, ребята! – сказал я.

– Ну, как дела? – спросил Чак. – Набил себе руку на малышке?

Я сел на свою койку и сказал:

– Это было бы хорошо! Но, к сожалению, я вообще ни в чём так и не набил себе руку.

У Джимми из-за бесконечного выглядывания из окна морда совсем обгорела. Он сказал:

– Очень утомительное дело, этот отпуск! Пора уже возвращаться домой.

– Я бы лучше остался здесь, – сказал я.

Мой дядя содрогнулся:

– Эта медитация плохо отразилась на твоей голове. Я так и знал, что с этой медсестрой всё кончится плохо, но разве доктору возразишь? Он же учёный! Мудрость ложкой черпает! По крайней мере с виду!

Завтра решающий день, подумал я. В моём распоряжении двадцать четыре часа на то, чтобы завоевать Джанис.

Последний массаж состоялся на лугу. Я ведь должен был учиться думать по-земному, а для этого нужно было как следует остудить себе задницу, лёжа в траве и дрожа. Я сказал:

– Джанис! Я приговорён настилать полы, по десять часов кряду ползать по бетону – вот реальность, вот действительность, а это мероприятие здесь – для уставших от цивилизации баловней благополучия.

– А кто мне всё время жаловался на свою скучную жизнь? – спросила Джанис.

– О'кей, о'кей. Но и ты здесь тоже скучаешь, в этой психокаталажке, это очевидно даже душевнобольному!

– Великолепная альтернатива: очутиться в мачо-общежитии с четырьмя ненормальными. Кроме того, я не могу покинуть отца.

– Ах! То же самое и я себе постоянно внушал насчёт моего дяди, когда-то давно, и Агнес сбежала от меня именно потому, что она просто не могла больше выносить этот хаотический быт с Джимми.

Джанис сказала:

– Бежать, бежать! Что это за тоска такая?

– Согласно твоей системе, я бы сказал: у тебя слишком мало огня, мисс Руссель!

Она ввинтила свой большой палец мне между рёбрами так, что я вскрикнул, – я задел её за живое.

– Увидимся сегодня вечером? – спросил я.

– Хорошо! Я за тобой зайду.

После обеда я встретил в медитационном зале Тони.

– А, это ты, – сказал он. – Надеюсь, ты доволен и счастлив. Как дела?

Я сказал:

– Мистер Руссель! Я полностью восстановлен.

– Вот и прекрасно! – сказал он. – Дух и тело снова в согласии между собой!

– На все сто процентов, сэр!

– В заключение твоего лечения я хотел бы тебе кое-что подарить, – сказал он и зачитал мне вслух из книги: – «Речь идёт не о жизни или смерти, а о выздоровлении: любовь и счастье – вот тот опыт, по которому тоскует ваше сердце, ведь только истинно любящие достигают пути к новому сознанию».

– Хм…

– Тео, мы не одни.

– Да. Известно.

– Мы окружены множеством миров, которые взаимообусловлены. Если в третьем измерении, в котором мы живём, взрываются атомные бомбы, от этого неизбежно страдают и другие миры: царство снов, царство мёртвых, камней и звёзд.

– Да. Это я понимаю.

– А поскольку наше положение в космосе постоянно меняется, как на игровом поле, – наша планета, так сказать, сёрфинговая доска, – то мы иногда оказываемся вблизи излучений из центра галактики, где любовь сильнее всего.

– Да.

– Тео, воспользуйся и ты единственным шансом! Осознанно переживи свой новый возрастной этап!

– Всё понятно. Я постараюсь!

– Всегда рад буду тебя видеть. Двери моего Центра всегда открыты для тебя, – сказал он в заключение.

– Сперва я должен накопить денег, тогда приеду снова, – соврал я.

Я записал эту беседу с мистером Русселем в длинный список потерь и ситуационно обусловленных промахов и сказал «до свидания». В общем и целом он не намного отличался от моих давних учителей истории из Бискупца, которые каждую зиму терроризировали нас Октябрьской революцией 1917 года

Я отправился гулять и бесцельно бродил по улицам Банфа ещё несколько часов. Я дал себя соблазнить одному бару, в котором играла рок-группа. Но музыка оказалась непереносимой. На обратном пути я угодил в объятия Чака. Он был подвыпивши.

– Откуда ты здесь взялся? – спросил Чак. – Что, твоим занятиям пришёл конец? Она тебя больше не хочет?

– Я больше не потерплю эти идиотские приколы, – ответил я.

– О-ля-ля! – сказал он. – Наш Тео тяжело влюблён и при этом забыл, что он кое-чем обязан своему другу. Если бы не я, ты и сейчас ещё сидел бы в своей норе, оплакивал Агнес и предавался сжигающим мозги фильмам ужасов. Кто вытащил тебя из твоей депрессии, кто таскал тебя по ночным клубам – может, твой дядя?

Я попытался его успокоить, дать ему понять, что я чувствую к Джанис нечто большее, чем просто симпатия.

– Я не хочу от неё просто секса. Это не из тех дешёвых номеров, которые длятся одну ночь!

– Расскажи это своему парикмахеру, но не мне! – ответил Чак.

Мы отправились назад, к Центру. «Вольво» стоял, уже готовый к отъезду, забитый нашими чемоданами. Дядя Джимми забрал из вагончика все бытовые приборы – холодильник, плиту, даже раковину – и завернул в старые тряпки телевизор и радио.

Бэбифейс помогал ему всё разместить. Теперь оба стояли и любовались сделанным.

– Привет! – крикнул Чак. – Что тут происходит?

– Хай, дядя!

– Этот знахарь Руссель, – сказал дядя, – не должен думать, что он может делать с нами всё что захочет только потому, что он учёный.

Бэбифейс сказал:

– Джимми! В любом случае он дал твоему племяннику орлиное зрение: теперь Тео снова сможет различать красивое и уродливое, мудрое и глупое, как солома. Хорошая дочь эта Джанис!

– Краснокожий! Ты сам не знаешь, что несёшь! Руссель не шаман, а психолог, а они специально учатся манипулировать людьми. Ты ведь слышал, небось, о промывании мозгов?

– Не-е, – сказал Бэбифейс.

В эту минуту появилась Джанис.

– На помощь! – крикнул Джимми. – К нам сюда идёт медсестра!

Бэбифейс не преувеличивал, она была высший класс. И Чак тоже был прав.

– Добрый вечер, мистер Коронко! – сказала она.

– Хэлло, Джанис! – осклабился Чак.

– Теофил! Ты договорился о встрече? – спросил мой дядя. – Самое позднее в одиннадцать ты должен быть снова здесь, иначе мы уедем без тебя!

– Не надо паники, мистер Коронко! Тео вернётся вовремя, – сказала она.

– Рандеву под луной? – разглагольствовал Чак. – Тео, почему бы вам не сыграть на твоей гитаре?

– Ах нет! – отказалась Джанис. – Хотя очень находчиво с твоей стороны, Чак!

Я порылся в «вольво». Моя гитара лежала на заднем сиденье. Я взял пару аккордов – она звучала деревянно и бессильно; я настроил её, повесил за спину и сказал:

– Пойдём отсюда!

Мы направились в сторону неоновых огней Банфа, как ночные мотыльки. В одном баре, который знала Джанис, она, к моему удивлению, заказала себе «Маргариту»; я попросил пиво, и мы сели в сторонке. Через какое-то время пришёл бармен, этакий шкаф в рубашке лесоруба.

– «Маргарита», как обычно! – сказал он и поставил перед ней напиток.

– Спасибо, Ленни!

Он брякнул бутылку у меня перед носом, пивная пена выплеснулась на стол.

– Упс! – простонал Ленни, вытер лужу тряпкой и удалился.

– Какие здесь милые люди! – сказал я. – По – настоящему земные.

– Ленни – парень в полном порядке!

– Ты давно его знаешь?

– Если бы Тони узнал, что я здесь бываю, ему бы стало дурно. Время от времени я нуждаюсь в контрастной программе. Ленни для этого идеально подходит.

– Мисс Руссель ведёт двойную жизнь – такого я и предположить не мог.

– Будь готов к некоторым неприятностям! – сказала Джанис. – На четвёртой ступени сознания кое-что происходит.

Мы пригубили наши напитки.

– Эй, гитарист! – внезапно послышался бас Ленни со стороны стойки. – Ты просто так таскаешь с собой свою балалайку или нет? Как насчёт Хэнка Уильямса?

– Он у меня не из самых любимых, но пойдёт! Я встал и взял возле бара круглый стул. Песня не длилась и пяти минут, но пришлась кстати. Люди свистели и издавали ободряющие крики, когда я закончил; только Джанис безмолвствовала. Нам здесь больше нечего было делать.

Мы торопились назад, домой. Луна слепила нас, как фара мотоцикла.

– В это время медитационные ванны, как правило, пусты, – произнесла Джанис.

– Это приглашение?

– Временами ты и впрямь тормозишь! Когда мы разделись и погрузились в воду и я поцеловал Джанис в затылок, она сказала:

– Что же с нами будет дальше?

– Это зависит от тебя, Джанис, – ответил я. – Я могу подождать.

– Что ты будешь делать, когда вернёшься домой? – спросила она.

– Не знаю. Давай сначала сделаем здесь всё, что нужно.

18

Мы ехали домой нагруженные, как тягловый ишак. «Вольво» чуть ли не бороздил выхлопной трубой по дороге. Электроприборы, извлечённые из жилого вагончика, дядя Джимми закрепил наверху верёвкой и накрыл брезентом. Солнце палило в лобовое стекло и рисовало на нём пёстрые радуги и звёздочки. Джимми купил нам на бензоколонке чёрные солнечные очки и соломенные шляпы. Он сказал:

– Теперь сразу видно, что мы были в Мексике!

Никого из нас троих он даже не подпустил к водительскому месту.

– Это моя машина, и никто, кроме меня, за руль не сядет! – заявил он. – Не то опять не миновать беды!

Мы почти всё время спали или лениво играли в покер. Джимми вёл машину, вцепившись в руль обеими руками, как начинающий. Он широко раскрыл рот, вытянул голову вперёд и сиял, как апельсин. Он радовался предстоящему приезду в Виннипег, к тому же у него оставалась ещё целая неделя отпуска.

– Джимми, – сказал Бэбифейс, – ты же расплющишь лбом приборную панель!

– Не нравится – ступай домой пешком!

Одну ночь мы спали прямо в «вольво», припарковавшись на дорожной стоянке, а потом поехали дальше – за рулём опять же дядя. Чак мне всё простил, мы снова были с ним близнецы-братья, и мне больше не приходилось втолковывать ему, что дело с Джанис не было мимолётным приключением. Я не мог заблуждаться насчёт этой девушки – несомненно здесь была любовь.

Когда мы наконец вползли, как гусеница, на перегруженном «вольво» на свою улицу, мы увидели перед нашим домом четыре катафалка Дверь была открыта; несколько человек в чёрных костюмах разговаривали с нашими соседями.

Бэбифейс сказал:

– Если Джинджер и Биг Эппл уморили моих животных голодом, я живьём сниму с них скальп!

– Ты, засоня! – сказал Джимми. – Кому нужны твои животные! Эти люди собрались здесь из – за нас! Наверное, случилось что-то нехорошее. Нас ограбили и убили! А твою скотину даже китайский ресторан не взял бы на переработку!

– Джиммочка! – сказал Чак. – Помолчи. Сейчас всё прояснится.

Мы припарковались перед гаражом Чака и вышли из машины.

Толстый молодой человек в галстуке, державший в руках ежедневник в кожаном переплёте, поздоровался с нами.

– Роберт Уилсон, – представился он, – из похоронного бюро «Вечный покой».

– Очень приятно, – сказал мой дядя и тоже представился.

– Извините, а не могли бы вы показать нам ваши документы? – спросил толстый. – Это чистая формальность.

– Конечно, – сказал Джимми и предъявил ему свои права. – А это мои индейцы, а вот этот парнишка влюблён. Мы здесь живём.

– Ах! Ну, тогда у меня гора свалилась с плеч! – сказал он. – Дело в том, что почтальон, который разносит газеты, забил среди ваших соседей тревогу: из вашего дома исходил подозрительный запах. А соседи позвонили нам и в полицию. Блюстители порядка только что уехали. Они чуть было не открыли стрельбу.

– Что ещё за подозрительный запах? – спросил я.

– Ну, в кухне, на первом этаже, – засмеялся толстый. – Там в раковине мы обнаружили добрых двадцать фунтов рыбы, кишевшей червями. Омерзительное зрелище, впредь, пожалуйста, не доводите дело до такого!

– Так точно! – сказал Джимми.

– Ну, нам пора, у нас дела, – сказал толстый и созвал своих ребят; они сели в свои кареты, и чёрная колонна двинулась прочь.

Бэбифейс скомандовал соседям:

– Ну-ка по домам! Всё снова в порядке!

Потом они с моим дядей пошли в сад, чтобы взглянуть, всё ли на месте. Крези Дог и Крези Хоре были живы и здоровы.

Мы с Чаком разгрузили «вольво». Был тёплый, медлительный вечер, сплошная скука, и мы решили разогнать её в «Бер дэнс».

Я снова вернулся к работе на стройке и старался, насколько это возможно, щадить себя. Я специализировался на облицовке плиткой и поэтому мог ограничиться работой только в ванных и кухнях, что позволило мне немного передохнуть от этой жуткой укладки паркета

Андрей снова терзал меня расспросами об Албании: в короткие перерывы на еду он интервьюировал меня, и я утолял его любопытство историями и анекдотами из Ротфлиса Через несколько месяцев, когда я снова прочно сидел в седле и хорошо укоренился в нашей бригаде, я сказал Андрею:

– Послушай-ка! Казак Шалопуто! Я знать ничего не знаю про Албанию! Никакой Албании нет, и я там никогда не был! Если тебе так интересно, пойди в бюро путешествий и возьми у них проспект – и всё узнаешь!

– Что? Так ты не албанец? – удивлённо спросил он.

– Я сам не знаю, кто я такой, и знать не хочу. Может, я вообще русский человек, как и ты!

– Как я? Хочешь меня надуть? – набычился он.

Он был настолько разочарован, что потом держался со мной так, будто на мне была шапка – невидимка.

Выпал первый снег, и Андрей снова начал со мной разговаривать.

– Тео, тебе нечего стыдиться своего происхождения, – заявил он. – Но если ты не хочешь об этом говорить – не говори. Я больше не буду тебя доставать. Вы, албанцы, слишком уж странные чудаки!

Письма от Джанис были для меня лучшим лекарством. Они помогали от болей в спине – и не только мне, но и моим коллегам, которым я всё раззвонил о моей подруге. В её письмах часто говорилось о том, что она не в ладах со своим отцом. Против этого я не возражал. Я писал Джанис, что она должна наконец покинуть монастырь Тони Русселя. Я каждый день ждал от неё писем, а потом перечитывал их по столько раз, что большинство пассажей знал наизусть. Кроме того, мы перезванивались, и от наших разговоров раскалялись провода. Дядя грозил мне, что из-за больших счетов он скоро откажется от телефона

Зимой 1992 года финансы моего дяди потерпели полный крах. (Кто бы мог подумать!) Судебный исполнитель описал всё его имущество – даже битый «вольво» пошёл с молотка – и насчитал, что он должен различным банкам тысячи долларов, в общей сложности больше двадцати тысяч; точную сумму Джимми не хотел мне называть, поскольку это был топ-секрет.

К его долгам причислялись главным образом непокрытые вычеты по кредитным картам – больше всего за крупные покупки в винном магазине, – рассрочка за жилой вагончик и автоущерб. От обеих его месячных зарплат – чеков от садово-уборочной фирмы и гонораров от Рихарда Гржибовского – после всех выплат по суду остались лишь смешные крохи.

В его комнате стояли теперь только расшатанные софа и кресло, сломанные шкафы и полки – всё это они вдвоём с Бэбифейсом притащили со свалки для крупных предметов.

Громадный телевизор Джимми – его роскошь и гордость – был заменён на прибор, по которому приходилось то и дело стучать кулаком, чтобы он вообще работал. Тем не менее у этого аппарата был пульт, и дядя уверял, что канадские телевизоры никогда не взрываются; польские или русские – те да, они постоянно взрываются, как это случилось однажды в Ротфлисе, когда его бывший школьный товарищ Пасиор ударил по своему «Нептуну» и из-за последовавшей затем детонации лишился руки.

– Этот балбес хотел посмотреть фильм про Сталинградскую битву! – рассказывал мне дядя.

Время от времени он перехватывал у Бэбифейса или у меня двадцатку на пиво, сидел на своей «новой» софе, из которой торчали пружины, и ругал на чём свет стоит капиталистов и правительство в Оттаве.

– Они сорвут с тебя последние трусы, – говорил он, – и оставят тебя ковыряться в носу нагишом посреди голых стен. Можешь после этого подаваться хоть в психушку, хоть медведям на растерзание, ты человек свободный! При коммунистах мы могли быть уверены, что проживём хотя бы до шестидесяти лет, а здесь подыхай с голоду хоть ребёнком, если не пляшешь под их дудку! Зачем я вообще работаю, если они тут же у меня всё отнимают? Они строят себе виллы на мои деньги и летают на Багамы!

Мой дядя составил петицию канадскому правительству и попросил меня её проверить и исправить ошибки. Он написал: «Дорогая Канада! Моя просьба проста. Я немного задолжал. Не рассчитал своих возможностей со всеми этими процентами. За всякое говно, которое производят китайцы, здесь приходится переплачивать вдвое и втрое. Например, стоит на стереоустановке надпись Мейд ин Япан, но если её развинтить, то окажется, что всё это дерьмо сделано в Китае. Где-то в грязи Янцзы сидят узкоглазые и ляпают эту продукцию. Подёнщики и инвалиды войны, которые хотят хоть что – то заработать. А я, признанный канадец из Польши, заказываю себе домой всё это барахло и должен всю мою жизнь за него расплачиваться. Да мне проще было бы сразу эмигрировать в Пекин, напялить на себя синюю пижаму и молиться на Мао за чашку риса. Дорогая Канада! Но ведь я твой ситизен. Сделай же что-нибудь! С глубочайшим уважением – Джимми Коронко».

Я бросил его письмо без марки в ближайший почтовый ящик, просто так, для его успокоения. Совесть моя была почти что чиста.

Чак практически не бывал дома, мы виделись очень редко: он влюбился в кореянку. Бэбифейс был этому рад до поры до времени: пока Чак не объявил, что скоро переедет к своей девушке на другой конец города.

Бэбифейс сказал:

– Ведь он навахо. Он должен жить в индейском квартале, вместе со своими братьями.

Несколько месяцев спустя это произошло: в начале марта 1993 года Чак стал паковать картонные коробки для переезда и наполовину опустошил свою мастерскую. Он взял напрокат прицеп для своего «форда» и однажды в три часа дня заехал на этой повозке за мной на работу.

Я сказал:

– Послушай! Ну какой из меня грузчик! Давай лучше за двадцать монет возьмём в команду нашего Ча-Ча Он у себя в Казахстане был штангистом и даже добрался до первой лиги.

– Так и сделаем, дружище! – обрадовался Чак.

Ча-Ча обладал медвежьей силой. Я по сравнению с ним был просто гном, ведь весы подо мной показывали всего каких-нибудь семьдесят кило. Ростом он был с баскетболиста, к тому же у него были мощные плечи и железные кулаки.

Благодаря Ча-Ча переезд оказался детской игрой. Хотя улицы были ещё под снегом, а температура болталась туда и обратно со знаком «минус», так и не доходя до нуля, он обвязал свою толстую фланелевую рубашку вокруг пояса и потел, как племенной бык. Кореянка Чака, красавица, словно сошедшая со страниц рассылочного каталога, ростом была моему коллеге как раз по грудь, и он, кажется, произвёл на неё сильное впечатление.

Когда мы вчетвером вернулись назад к индейскому кварталу, чтобы загрузить прицеп оставшимся барахлом, и припарковались перед нашим домом, мы увидели, как мой дядя мечется по террасе из одного конца в другой, словно зверь в клетке. Он был чем-то очень взволнован.

Бэбифейс высунулся из окна кухни и гладил Крези Дога, который жалобно поскуливал, чуя отъезд Чака Вскоре он вышел со своим псом наружу – оба завёрнуты в шерстяные одеяла – и уселся на свою читальную скамью. Он молчал.

Мы поздоровались с обоими мужчинами, и я сказал:

– Джимми! Что такое? Отчего у тебя такое серьёзное выражение на лице?

– Я жду здесь уже два часа, – ответил он, – отморозил себе лапы, выкурил целую пачку цигарок, а этот лодырь гоняет со своими приятелями по всей округе!

– А в чём проблема, дядя? – спросил я.

– Твоя Джанис позвонила! – сказал он. – Она уже в облаках. В восемь часов вечера можешь встречать её в аэропорту! И не вздумай поселить эту медсестру в нашем доме!

Я рухнул спиной в снег, сложился, как шезлонг, и заорал:

– Джанис!

А потом вскочил на ноги и сказал:

– Она меня любит! Она меня любит!

Ча-Ча схватил меня в свои могучие объятия и поцеловал в губы по старинному коммунистическому обычаю. Его мокрый и холодный рот имел противный вкус, и я был на грани коллапса. Эта любовь к ближнему заразительно подействовала и на Чака и его кореянку, и они тоже давай обнимать меня и прижимать к груди. Из-за всего этого дядя стал ещё нервознее. Скрежеща зубами, он повернулся к Бэбифейсу:

– Чего это они, с катушек сошли? Я бы на месте Тео застрелился. Эта медсестра наверняка беременна, и Тони выгнал её из дома. Теперь она хочет пристроиться здесь и повесит на него алименты! Вот посмотришь!

Я сказал моему дяде:

– Постарайся на сей раз держаться от нас подальше! То, что было с Агнес, больше не повторится. И лучше заплати свою часть квартплаты, а то именно ты вылетишь из дома!

19

Я быстро принял душ, побрился и влез в лучшие шмотки, какие смог найти: в красную рубашку, чёрные кожаные джинсы и такую же куртку. У меня не было ничего особенного для важных случаев, ничего праздничного, но в этом кожаном прикиде я выглядел неплохо. Потом я водрузил на нос тёмные очки, как Клинт Иствуд в «Розовом кадиллаке». Моё лицо в зеркале сразу же стало худощавым и серьёзным. Мне оставалось только слегка уменьшить степень своего волнения. Поэтому я выпил глоток виски из стакана для чистки зубов. Дядя держал в ванной комнате бутылку виски – на всякий случай.

А потом я набил рот тремя подушечками жевательной резинки, затем прополоскал зубным эликсиром и ещё раз почистил зубы. Потом спрыснул шею спреем после бритья и спел при этом строчку из любовной песни Заппы: «Well, yeah! She was a fine girl!»