Текст книги "Печать Джа. Том первый (СИ)"

Автор книги: Артем Углов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Вудсон говорил редко. Все больше орал, заглушая шум ветра, ну или сурово молчал. Он и в этот раз ни сказал ни слова. Схватил побледневшего Ленни за шиворот и потащил в сторону фальшборта. Босые пятки юнги заскользили по мокрой палубе. Пацан даже не сопротивлялся, лишь сипел, выпучив округлившиеся от страха глаза. Он безропотно позволил подтащить себя к краю, и столь же безропотно улетел за борт, не издав ни малейшего крика. Я даже плеска воды не услышал, словно канул Ленни в небытие.

– Чего зенки вылупили, каракатицы морские, или работы нет? – заорал боцман на подтягивающихся к месту происшествия матросов. – А ну разошлись по местам!

Я от греха подальше схватился за тряпку. Опустился на корточки перед лужицей мочи, но вытереть не успел – рядом возникла грозная тень.

– Ушел отсюда.

– Но я хотел…

– Кому сказано, пошёл вон! – взревел боцман армейским горном.

Вскочив на ноги, я побежал в сторону трюма. Не пошел, а именно побежал, подальше от разъяренного боцмана. Последнее что успел увидеть: грузную фигуру, опустившуюся на колени. Она поглаживала темные доски палубы, нашептывая слова: то ли молилась богам, то ли просила прощения у оскверненного корабля.

Про Ленни старались не вспоминать, словно не существовало никогда человека с таким именем. Оставшиеся вещи в виде изношенных ботинок и узелка матросы распределили промеж собой, мне же достался гамак. Наконец удалось покинуть тюфяк, набитый залежалой соломой.

Кроме шмоток остались обязанности Ленни. Я все ждал, когда меня переведут из трюмной обезьянки в юнги, но капитан не спешил заполнить пустующую вакансию. А ведь в команде с учетом пропавших на острове матросов, отсутствовало четыре человека. И как теперь будут распределены нагрузки?

Это стало понятно на следующий день, когда кряжистый боцман поднялся на рею. Сделал это легко и по-молодецки, сбросив на ходу добрый десяток лет. Куда до него Ленни, вечно путавшемся в вантах.

Яруш поселился в вороньем гнезде, и кажется, спал там и ел, а его сменщик Зычник перешел в распоряжение марсового.

Бабура перестал донимать меня морской наукой. Раньше заставлял зубрить дурацкие названия и вязать узлы, таскал с собою в трюм, проверять надежность крепления грузов. Теперь же я делал это в одиночку, два раза в день совершая обход. И не приведи Всеотец, во время качки покатится хотя бы одна из бочек. Бабура лично обещался шкуру спустить, и только после этого отдать на расправу боцману.

Еще вчера я не придавал этим угрозам значение: для матроса выругаться, что блохастому псу почесаться. Порою эта привычка раздражала, а чаще забавила, уж больно ловко выходило сквернословить у некоторых. Забавила ровно до тех пор, пока я не увидел летящего за борт Ленни. Без положенного собрания, без свидетельств и брошенных в защиту камней.

Оказывается, угрозы вышвырнуть в океан на пропитание голодным акулам или вздернуть на рее были реальностью. Два месяца назад, меня вполне могли заставить станцевать последний танец с Жанетт. Зак тогда сказал, что мне повезло, что у капитана было хорошее настроение. Кто же знал, что он не шутит.

Случившееся меня не напугало, скорее удивило. На улице и не такое видеть приходилось: лихой народ за неосторожно сказанное слово готов был перо под ребро вогнать. Но то бандиты прожженные, здесь же солидное торговое судно, а замашки…

Может прав был Ленька, когда говорил, что право сильного везде в приоритете. Что судьи только для виду поставлены, а законы писаны для богатых, чтобы простой люд проще было в узде держать. Аристократы те же самые бандиты, только словесам красивым обучены и моются по два раза на дню. Сними с такого камзол, помори два дня голодом, и увидишь, как его светлость за краюху хлеба в глотку вцепится готов.

Не верил Ленька в Новый Свет. Не верил в людскую способность создать лучший мир. Он прямо так и говорил:

– Ты здесь никто, и там будешь пустое место. Для того, что мир стал справедлив, ты должен родиться с золотой монетой во рту или наворовать столько, чтобы остальные завидовали.

Может и прав Ленька… Что про людей говорить, если сами боги творят беспредел. Взять того же Всеотца, проклявшего родного сына. За что он наказал Джа? За то, что тот пожалел несчастных людей, вынужденных влачить жалкое существование под небом? За то, что подарил им частичку божественной силы в виде Печатей? Джа хотел блага для человечества, а Всеотец? Чего он хотел, чтобы ему поклонялись и приносили жертвоприношения? Тогда чем он отличается от земных властителей: аристократов или купцов, обожавших мзду, угодничество и лесть? Тем, что в отличии от них живет на небесах?

Такого бога можно бояться, можно ненавидеть, но любить не за что. Сомневаюсь, что на это были способны даже чернецы – верные псы на службе хозяина. Работающие за сладкую косточку, брошенную со стола.

Я думал об этом в редкие минуты, выдававшиеся свободными. Когда можно было застыть на баке, вглядываясь в далекий горизонт в надежде, а вдруг промелькнет полоска земли.

Но ее все не было: ни полоски, ни долгожданного крика смотрового. Даже птицы – пернатые предвестники суши, и те не кружили над кораблем.

– О чем задумался, Танцор? – Зак подошел и встал рядом. В последнее время от добродушного настроения марсового не осталось и следа. Вот и сейчас недовольно поводив бровями, он достал горсть шариков и загнал под верхнюю губу.

– Шестьдесят седьмой день в пути, – произнес я в отчаянии, – а земли не видно.

– Чего ты хотел, Танцор? Сначала в порту застряли из-за барона, забери демоны его душу. Потом угодили в мертвый штиль, и эти еще в довесок, – марсовый покосился в сторону юта, на котором безмолвной статуей возвышался брат Изакис.

Да уж, корабль с черными парусами заставил внести изменения в расписание: пока допросили экипаж, пока собаки облазили каждый закуток. Все это время «Оливковая ветвь» стояла со спущенными парусами.

– Рогги говорит, на неделю опаздываем, – повторил я недавно услышанное в трюме.

– Меньше слушай нашего всезнайку. Океан – это тебе не проселочная дорога с рассчитанным по часам маршрутом. Здесь на обочину не съедешь и лошадей по пути не поменяешь. Кругом стихия, а мы лишь щепка в ее руках. Угодно будет ветру стихнуть и «Оливковая ветвь» еще полдня потеряет.

В памяти всплыла фигура кряжистого боцмана, нежно, будто ребенка поглаживающего палубу корабля. Может потому моряки и суеверный народ, что не в силах совладать с водной стихией? Поневоле начнешь верить в заговоры, когда увидишь надвигающуюся бурю. Благо, небо сейчас было чистым, только полоска облаков кучковалась на горизонте.

– Танцор, это я тебя церковникам сдал.

Широкие ладони марсового буквально впились в планширь. Он помолчал немного, а потом повторил:

– Я это сделал… Надо быть полным кретином, чтобы не суметь отличить буковицу от проезжей грамоты. Может в вашем Ровенске подобные документы в диковинку, а я много, где успел побывать и многое видел… Ну, чего молчишь? Хотя бы удивись для порядка.

– Я и удивлен, только другому. Почему раньше не сдал? Почему не рассказал капитану про найденную во время обыска грамоту?

Зак не удержался и хмыкнул.

– Ну вздернул бы тебя Гарделли, и кому от этого легче стало?

– Всем… Может это я барона порешил, чтобы бумагами завладеть тайно.

– Выходит, баронская грамотка.

– Да разве в этом дело? – начал я злиться. – Не боишься, что среди ночи проснусь и половину команды перережу.

– Не боюсь.

– Почему?

– Поживешь с мое, научишься в людях разбираться. И никакая грамотка для этого не нужно. Видел я потомственных аристократов, проливающих чужую кровь, что водицу, и видел нищих, благородных духом. Тебе до благородства далеко, ты вор и мошенник, Танцор, но не убийца… Или так, или Заккари Олсон нихрена не смыслит в жизни.

– Тогда почему церковникам сдал?

– Разве не очевидно? – Зак снова хмыкнул, едва не выронив шарики гутки из-под верхней губы (прим. автора: гутка – жевательный табак, аналог насвая, приготовленный из измельченного ореха, листьев табака, парафина и сладких ароматизаторов). – С Псами церкви шутки плохи. Когда брат Серафим выложил грамотку на стол, я сразу признал в ней ту самую, которую ты намедни за буковицу выдал. Ну и рассказал все, как на духу.

– Испугался, – констатировал я.

– А ты бы не испугался?

Пришлось согласно кивнуть.

– То-то и оно, Танцор… то-то и оно.

Мы некоторое время простояли молча: Зак катал шарики под губой, а я вглядывался в бегущую за бортом волну и все думал, как церковники смогли отыскать грамотку. Долго думал, в конце концов не выдержал и спросил.

Реакция у марсового получилась неожиданной. Он долго хохотал, пока остатки гутки не вылетели изо рта вместе с пеной слюны. Густой и зеленой, словно свежескошенная трава на лужайке.

– Где, говоришь, спрятал?

– В нужнике, – повторил я обиженно, – чего здесь смешного?

– Скажи, Танцор, ты когда в чужой дом вломишься, где в первую очередь золото искать станешь?

– Глядя чей дом. Ежели купеческий, то у них несгораемые шкафы есть, а ежели хозяйство попроще, мелкого чиновника или какого приказчика, то обязательно под матрас загляну.

– Вот! А теперь представь, что гальюн на корабле вроде матраса. На заре мореплаванья многие там прятали, умельцы даже специальные полочки под дырой приспособили. Но то было давно, а теперь даже последний лох в отхожем месте контрабанду перевозить не станет, потому как знает, куда сунутся носы таможенников.

Всеотец, какой же я дурак! Ещё повезло что церковники первыми грамотку отыскали, а не капитан или того хуже – боцман. У последнего разговор короткий – за борт и всех делов.

– Танцор, на будущее советуйся с умными людьми. А лучше вообще не связывайся с контрабандой, дольше проживешь.

– Спасибо за совет, – съехидничал я.

– Да не за что, – ответил Зак вполне серьезно. И помолчав немного, добавил: – капитан просил поговорить с тобой, предложить остаться юнгой на корабле. Уж больно ловким ты ему показался. Договор стандартный с оплатой по ставке младшего матроса. Пока только на обратный рейс до Лядово, а дальше, как проявишь себя. Что скажешь?

А что я мог сказать? Пока от чернецов не избавлюсь, в решениях своих не волен. И фигура брата Изакиса, торчащего на шканцах, тому лучшее свидетельство.

Странно, что марсовый об этом не спросил. Даже не попытался узнать, чем закончился наш разговор с Псами, и на каких условиях меня отпустили. Счел за лучшее не совать нос в церковные дела? Мудрый выбор, жаль только, у меня он отсутствует.

– Думай, Танцор… Времени тебе до прибытия в порт.

– А сам что посоветуешь?

Не знаю, зачем спросил. При любых раскладах оставаться на корабле не планировал, и даже не потому, что не мог – попросту не хотел, но вот дернул нечистый за язык.

Марсовый тянуть с ответом не стал:

– Держись от «Оливковой ветви» подальше.

– Что?

– Что слышал, Танцор. Держись подальше от этого корабля, нехорошее здесь творится.

– Ты про случай с Ленни?

– Не только… Слишком много плохих предзнаменований: грузы сами по себе отвязываются, мертвый штиль, Фартовый с ума сходит, орет сутками напролет. В добавок ко всему пропавшие члены экипажа, барон еще этот, задери шантру его светлость. Когда в Лядово прибудем, первым делом корабль сменю. Не будет «Оливковой ветви» удачи, помяни мое слово.

Марсовый хлопнул на прощанье по спине и ушел, а я еще долго стоял на палубе. Вглядывался в темные воды океана, пока на палубе не появился боцман.

– Ох ты ж вяленый кальмар… Никак на нашем корабле особа романтическая завелась, морем любуется. Барышня, может вам зонтик вручить от солнышка? А то не приведи боги, обгорите.

– Не надо зонтика.

– Раз не надо, тогда какого хера наверху отираешься, треска говяжья! Бегом вниз, помпу качать…. Бегом, я сказал!

Ор боцмана долго гремел по палубам, подгоняя нерасторопных матросов.

Следующей ночью я долго не мог заснуть. Состоявшийся разговор с Заком не отпускал. И дело тут вовсе не в советах марсового – без того знал, что на корабле мне не место. Тревожила душу таинственная загадка контрабанды. Ведь как-то же они ее перевозят?

В конце концов не выдержал и отважился спросить у Рогги, которому помогал крепить грузы. Ящики с хурмой не выдержали качки и упали, рассыпав содержимое на доски. Пока ползали и собирали фрукты, я завязал разговор.

– Рогги, ты вроде матрос опытный. Вот скажи мне, если бы потребовалось перевезти запрещенный товар, куда бы ты его спрятал?

– А что у тебя? – тут же заинтересовался он.

– Да это я так… на будущее.

– Ну если на будущее, то много зависит от объема. Ежели сверток небольшой, то лучше всего спрятать в вороньем гнезде. Нет надежнее места на корабле, чем эта бочка. Туда окромя смотровых и не лазит никто, уж больно высоко падать.

– А как же сами смотровые?

– Придется договариваться.

– На счет вороньего гнезда я понял. А другие места есть?

– В трюме полно темных уголков, на да ты и сам это знаешь. Можешь прятать, ежели крестовика не боишься, – Рогги хитро улыбнулся, припоминая давний случай с пауком. Посмотрел бы я на этого смельчака, когда бы ему приказали паучью кладку соскоблить. Страшно было до усрачки… Рассерженная мамаша до сих в кошмарах являлась, со жвалами, истекающими зеленым ядом.

– Трюм водой постоянно заливает, как в нем прятать?

– Купи водостойкую ткань.

– Так она же дорогая.

– А контрабанда в целом штука не дешевая, – тут Рогги перестал щерится и уже серьезно добавил: – паря, забудь об этом, если не хочешь закончить с петлей на шее.

– Но я…

– И даже думать не смей. Наш боцман людей на сквозь видит, ежели что неладное почует, долго разбираться не станет – без капитана на тот свет отправит… Раньше было легко, а нынче контрабанда дело сложное, без верных людей и связей никак не обойтись. Поэтому хорош голову ерундой забивать, тебе еще на камбуз идти.

Сначала на камбуз – вынести шесть ведер помоев, потом убраться за паршивцем Фартовым, нагадившем у бушприта, а потом… много чего было потом. Кружился я до поздней ночи, а потом еле-еле дополз тюфяка и рухнул без сил, забыв о том, что мне теперь вроде как гамак положен. Я бы и на досках палубы заснул, будь на то моя воля.

Следующее утро разбудило топотом многочисленных ног. Напуганный шумом, я выбежал из трюма и подхваченный живым потоком взлетел вверх по ступенькам. Хорошо, что перед балкой голову успел пригнуть.

– Справа по борту земля! Вижу землю! – орал Яруш, надрывая глотку.

Матросы тараканами высыпали на палубу. Облепили ограждения, и принялись до рези в глазах вглядываться в темную полосу на горизонте. Вышли все, даже скрывавшийся доселе пассажир второй каюты. Гарделли занял положенное место на шканцах, гордо по-капитански расправив плечи. За его спиной длинной тенью замаячила фигура вечно недовольного квартирмейстера. А где же брат Изакис? Я огляделся и обнаружил лысину чернеца у мачты. Он стоял в гордом одиночестве, даже не пытаясь протиснуться к фальшборту. Казалось, церковнику нет никакого дела до темной полосы на горизонте. Куда больше его интересовала личность второго пассажира. Именно с нее он и не сводил глаз.

– Земля, Танцор… Земля!!! – широкая ладонь Бабуры опустилась на мои плечи.

Шестьдесят восемь дней в открытом океане и вот наконец суша. Неужели доплыли?

Оказалось, что радовался я рано. «Оливковая ветвь» добрых пять дней курсировала вдоль береговой линии, потом два дня стояла на якоре, дожидаясь своей очереди.

Я в жизни не видел такой огромной гавани, даже в Лядово – крупнейшем порту восточных земель. Корабли большие и малые, с раздутыми боками, как пивной бочки и поджарые, словно церковные псы. Целый лес матч выстроился перед глазами. Их было настолько много, что они заслоняли собою горизонт.

А поглядеть очень хотелось: на заморские улочки, на диковинные здания, на золотые шпили, тонкими иглами пронзающие небесную твердь. Жаль, что город стоял на равнине, а не карабкался по склону, как это было на островах Святой Мади. Улиц толком не разглядеть, но даже от тех крох, что увидеть все же удалось, захватывало дух.

Дома в три, а то и в четыре этажа – уму непостижимо. Это ж сколько человек друг у дружки над головой живет. И ведь не боятся, что этакой тяжестью сверху придавит.

– Что… внушает, Танцор? – спросил стоящий рядом Рогги.

– Внушает, – признался я.

– Тогда туда посмотри, – обгрызенный ноготь ткнул в сторону большого пятимачтового фрегата. Красивого, с высоко задранной кормой и фигурой полуобнаженной русалки под бушпритом. – Да не на корабль гляди, балда, левее… Вон на те маленькие точки, что снуют вдоль домов.

– Повозки?

– Повозки, – протянул Рогги, удовлетворенный моей догадливостью. – А лошадей видишь?

Я напряг зрение, но кроме черных точек разглядеть ничего не смог.

– Хорош над парнем издеваться, – пробубнил стоявший по левую руку Бабура. – Не мучайся, Танцор, не пяль зенки, все равно лошадей не увидишь, потому как повозки самодвижущиеся.

– Неужели…, – слова про Печать Джа едва не сорвались с моего языка. Я вовремя заткнулся, вспомнив про брата Изакиса, безмолвной тенью маячившего за спиной. Понятно, что у церкви здесь не было власти, но поди разбери этих чернецов. А ну как достанет кинжал из-под полы плаща, и начнет кромсать поддавшуюся ереси матросню направо и налево.

Рогги тоже это понимал, потому ответил осторожно:

– Да, Танцор, она самая. В городе гужевой транспорт запрещен, чтобы не гадили. У них, почитай, кругом булыжная мостовая, а центральные улицы специальной плиткой выложены.

– Как в аристократических домах? – не поверил я. – Она же тонкая, побьется вся.

– Балбес, кто ж тебе декоративную плитку в общественных местах класть станет. Говорю же, специальная… Толщиной с моих два пальца будет. По такой повозка проедет и хоть бы хны.

– Ты ври-ври, да не завирайся, – встрял в разговор Зычник. – В центре города проезд транспорта запрещен, потому и не бьется.

– Это я-то вру? – возмутился Рогги и тут же протянул ладонь. – Хочешь, на спор забьемся, что разрешен. Тяжелый грузовой не пускают, а ежели в пассажирском путешествуешь – один, али с дамой какой, тогда пожалуйста.

– Кто же тебя драного, в приличное место пустит, еще и со шлюхой в обнимку? Хорош чесать, Рогги, ты своего носа дальше порта не высовывал.

Матросы сцепились, а я уставился на величественный город. Видят боги, не так представлялось мое появление в Новом Свете. Уж точно не под всевидящим оком Церкви.

Но да недолгой будет власть чернецов, чай не в Ровенске. При первой же возможности задам стрекача, а там целый мир передо мною. Чудный новый мир – земля обетованная.

На третий день портовые власти Баненхэйма дали «Оливковой ветви» добро. Но прежде запустили на борт команду таможенников. Дюжину рослых парней в синих мундирах. Те с ленцой прошлись по палубе, особо не усердствуя заглянули в трюм, в кубрик, а про камбуз и вовсе забыли. Главный их заперся в каюте с капитаном и о чем-то долго беседовал.

– Ох и не к добру это, – протянул Зычник. И точно, капитан вышел наружу белее снега. Дал приказ швартоваться и снова скрылся за дверью.

Ох, не к добру…

На пирс я сходил под жестким надзором брата Изакиса. Слышал, как скрипели сходни под массивной фигурой. Прошел мимо местных стражников, которым не было никакого дела до вновь прибывших. Сколько матросни шляется целыми днями – устанешь считать.

Стражи даже не глянули в мою сторону, а вот я успел их рассмотреть. Высокие, чисто выбритые, без железных кирас и других элементов защиты. В чудной форме темно-синей расцветки: вроде штанов, заправленных в сапоги и странного сюртука, слишком короткого, чтобы таковым называться, еще и застёгнутого на все пуговицы. На плечах каждого красовалась нашивка в виде двух перекрещенных клинков. Самих мечей я не разглядел, зато успел заметить узкие кожаные сумки на поясе, с торчащими наружу изогнутыми рукоятями. Неужели настоящие пистоли?

– Танцор, держись нас. Тут потеряться не мудрено, – крикнул Бабура и тут же исчез.

Меня вытолкнули с пирса в бурлящий живой поток. Народа кругом было, что на площади Ровенска в ярморочный день. От разнообразия цветов в глазах зарябило, а от многочисленных запахов закружилась голова. В океане привыкаешь к вони потных человеческих тел, сырого дерева и кошачьего дерьма, побери шантру спятившего Фартового. Здесь же в ноздри ударил сладкий дамский парфюм, аромат восточных специй, ну и куда без вони протухшей рыбы. Порт оставался портом, даже в заокеанских землях.

Голоса, зазывающие, приказывающие, умоляющие, радостные и угрожающие – все это слилось в один сплошной гомон, как и мелькающие перед глазами лица. Людская толпа с многочисленными потоками и течениями была для Сиги из Ровенска родной стихией – я чувствовал себя в ней, словно рыба в воде. Вот он, представившийся случай – тот самый шанс, которого ждал. Нужно рвать когти – смешаться с публикой и скрыться в любом переулке. Благо в порту их было предостаточно.

Я повернул плечо, проскользнув между дородным господином и двумя дамами. Ускорил шаг, еще быстрее – обогнал грузчика с груженной доверху тележкой и свернул налево, за длинный ряд бочек, пропахших соленой рыбой. Главное, не терять темпа, оседлать нужную волну, позволив ей вынести тебя, куда угодно. Хотя бы в этот боковой проулок, оказавшийся вдруг слишком узким. Я едва не завалил груду ящиков, скопившиеся на входе. Юркнул в темноту, с трудом сдерживая внутреннее ликование. Вот она, долгожданная свобода!

В ноздри ударил затхлый запах, а под ногами захлюпала влажная земля. Кажется, это место никогда не видело солнечных лучей. Зеленые следы плесени на стенах тому лучшее свидетельство.

Бегом-бегом, прочь отсюда навстречу дивному новому миру. Вместе с ликованием от скинутых оков пришло странное чувство. Началось оно как тепло, разливающееся промеж лопаток. Но постепенно нарастало, пока не превратилось в невыносимое жжение, словно горящий факел поднесли к спине.

Я не успел толком испугаться, как мир вокруг завертелся и рухнул, а вместе с ним упало мое тело.

Ноги не почувствовали удара, они вообще ничего не чувствовали – отнялись, как у последнего калеки. Что за ерунда? Неужели виной всему долгое пребывание в море? Едва не плача от досады, я пополз вперед, волоча за собой бесполезные конечности.

Поднял голову – выход слишком далеко. Едва виднеется светлым пятном, зажатым промеж высоких стен. В другое время я бы обязательно успел добежать, но только не сегодня. Сзади послышались звуки шагов, приглушенные влажной землей. Свобода была так близко… Нет, нельзя сдаваться, нельзя отступать… Я продолжаю ползти вперед, перебирая руками, цепляясь ногтями, пока чужая подошва не наступает на голову, вдавливая лицо в грязь. Это произошло столь стремительно, что я едва успел повернуть шею. Иначе сломал бы нос и задохнулся в собственной крови, перемешанной с черноземом.

Сверху раздался голос брата Изакиса:

– Я говорил тебе, чтобы было без глупостей? Говорил… Я предупреждал, что пожалеешь, если вздумаешь бежать? Предупреждал… Ну вот теперь не обижайся.

До ушей долетел звук характерного щелчка. Перед глазами мелькнуло лезвие длинного ножа.

– С какого пальца начнем, малец?