Текст книги "Печать Джа. Том первый (СИ)"

Автор книги: Артем Углов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Печать Джа. Том первый.

Глава 1. Танцы с Жанетт

Коты крайне опасные животные. И речь здесь идет не о питомцах богатых домов, раскормленных до состояния меховых шариков, а о поджарых, вечно голодных крысоловах. Я подозревал, что на борту «Оливковой ветви» будет парочка подобных тварей. И даже рассчитывал с ними договориться, но не вышло. Дикие завывания переполошили моряков, дежуривших в трюме.

Меня поймали, скрутили и ткнули носом в пол. В доски, пропитанные морской солью и мышиным пометом. Здесь все воняло солью, но дерьмом все-таки больше.

– Ленни, кто там у нас? Очередной безбилетный пассажир? – раздался голос над головой.

– Крысеныш… Вот капитан обрадуется.

Парочка крепких рук подняла мое тело с дощатого пола.

– Паря, даже не рыпайся.

Я и не думал. Смысл бежать, когда за бортом на многие лиги вокруг океан.

Меня потащили вперед, к большой лестнице, ведущей на верхнюю палубу. Под улюлюканье и свист оживившихся моряков. Самих их я не видел, лишь пятна босых ног, мелькающих перед глазами.

Болезненный удар прилетает под ребра.

– Шевели лапками, крысеныш!

Сложно подниматься наверх по крутой лестнице, когда кисти скручены за спиной, а сам ты находишься в позе танцовщицы Таалийского балета.

– Слышь, Ленни, ты на ручки его возьми.

– Бабы нет, так хоть мужика потаскаешь.

– Приголубь мальчонку, Ленни!

Шутки и прибаутки неслись со всех сторон, нервируя и без того раздраженных конвоиров. Наконец один из них догадался ослабить хватку, позволив выпрямиться. Другой помог задрать голову, оттянув волосы на затылке.

Худо-бедно меня подняли на один пролет, приложив лбом то ли о поперечную балку, то ли об очередную ступеньку. В глубине коридора мелькнул тусклый свет – если не изменяет память, именно там находился камбуз. Там же складировалась часть съестных припасов, перенесенных из трюма по причине повышенной влажности. А если развернуться…

– Шевелись! – тяжелый кулак бьет в грудь, сбивая дыхание. Я заваливаюсь на спину, готовый скатиться вниз по лестнице, где шею свернуть – дело случая, ну или пары секунд. От падения уберегает один из конвоиров, тот что находится по левую руку, пропахший дешевым табачным дымом. Он успел перехватить мое тело, едва не выдернув кость с жилами.

– Ленни, ты чего творишь. Какая каракатица тебя укусила?

– Да потому что достало…

– Тебя капитан достанет, если мы вместо живого человека труп приволочем.

– Тебя чё, всерьез волнует здоровье этой сухопутной крысы?

– Ленни, иди отдохни.

– Зак…

– Ленни, кому сказано, пшёл.

И Ленни пошел. Я услышал скрип досок под ногами, и очередную порцию скабрезных шуточек, отпускаемых в адрес незадачливого конвоира.

– Паря, ты же не будешь творить глупости? – снова этот дружелюбный, располагающий к себе голос. Такие типы опаснее всего – бьют сразу в печень или ножом в горло. Уж лучше нервный и суетливый Ленни.

– Паря, мы договорились?

– Да…

– Тогда давай – вперед.

Чужие руки отпускают запястья. Я выпрямляюсь в полный рост и наконец вижу выход на верхнюю палубу. Всё та же крутая лестница из потемневшей от времени древесины. В широком проем виднеется кусок ночного неба, усыпанного звездами. Хватаюсь за перила и медленно, без лишних движений начинаю подъем наверх.

На палубе столпилась куча народа. Слишком много лиц, чтобы удалось кого-то разглядеть или запомнить. Лишь одна фигура выделялась на общем фоне – капитан, обряженный в синий сюртук с массивными позолоченными пуговицами. Круглое лицо наполовину скрыто густой бородой и бакенбардами, мохнатыми, что дворовые псы Алтанской породы. Столь же мохнатыми и кучерявыми оказались брови, нависшие над глазами.

Меня вытолкнули в центр живого круга, слишком плотного, чтобы попытаться сбежать. Да и куда бежать, если на тысячу лиг вокруг сплошной океан. Лишь в одном месте кольцо разрывалось – именно там, где и стоял капитан. В полном одиночестве, не считая высокой фигуры по правое плечо. Сухое, ничем не примечательное лицо, все тот же синий сюртук, но уже с оловянными пуговицами – либо боцман, либо квартирмейстер. Скорее всего второе, потому как приметная серьга в ухе отсутствовала.

Капитан поднял руку и голоса мигом смолкли. Тишина… лишь одному океану было плевать на приказ, поэтому он продолжал биться о борт судна.

– Вот, безбилетника поймали.

Толчок в спину, и я делаю два вынужденных шага вперед.

– В трюме прятался, за бочками с солониной.

– Кто обнаружил? – голос у капитана был тяжелый и скрипучий.

– Фартовый... Он как его учуял, принялся орать и шерсть дыбом. Вахтовых внизу переполошил.

– Фартовый, значит… Давненько он таких крыс не ловил, больших и…, – капитан с сомнением посмотрел на меня. Наверное, хотел сказать жирных, но передумал, учитывая торчащие под рубахой ребра. – Как же тебя на мое судно занесло, доходяга? Неужто на Новый Свет захотел посмотреть?

Молчу… Толку от разговоров, когда и так все понятно.

– Да-а, – разочарованно протянул капитан, – хоть бы раз что-нибудь новенькое. И что ж вас туда тянет, будто медом намазано. Думаете, жизнь в сахар превратится? А жизнь, она везде одинаковая, что по одну сторону океана, что под другую… Сколько тебе годков, крысеныш?

– Шешнадцать.

По окружившей нас толпе пронеслись смешки.

– Ну надо же, аж цельных шешнадцать, а мозгов так и не нажил… Давай, снимай одежду.

Я недоверчиво уставился на капитана. Может ослышался, причем здесь моя…

– Кому сказано, сымай!

Стоящий за спиной конвоир с силой дернул за рубаху, так что швы затрещали, а сам я едва не оказался на палубе, чудом удержавшись на ногах.

– И портки скидывай. Не заставляй ждать капитана.

Через несколько секунд я стоял голый в окружении десятка людей. В голове тут же начали роиться воспоминания о многочисленных сплетнях, слышанных в порту. О том, как проворовавшихся матросов обмазывали рыбьим жиром и привязывали голышом к бушприту. Бедолаги умирали долгой мучительной смертью из-за чаек, терзающих клювами плоть.

Мышцы сжались, а тело задрожало то ли от страха, то ли от холодного морского ветра, пробравшего до самых печенок.

– Глянь, есть на нем какие отметины?

Чужие пальцы с силой схватили за плечо.

– Стой и не дергайся, – пробормотали над самым ухом. Я узнал голос того самого Зака, только не осталось в нем ничего от былого дружелюбия, лишь безмерная усталость человека, выполняющего свою работу.

– Чист, капитан – ни одной отметки. А вот шрамов у парня, будь здоров, словно через мясорубку пропустили.

– И откуда ты у нас такой взялся?

Чужая рука ложится на плечо – намек, понятный без лишних объяснений, поэтому тороплюсь ответить на вопрос:

– Из Ровенска.

– И где ж такое находится?

– Глушь восточная, – выкрикнул кто-то из толпы, – три недели пути от Лядного.

– Надо же, далеко забрался, – капитан в удивлении покачал головой. – И чем промышлял, как на хлеб зарабатывал?

– По-всякому выходило… где за скотиной ухаживал, где товар помогал разгружать.

– Шрамы откуда взялись? Тюком придавило или на колесо телеги намотало?

Толпа охотно разродилась смехом, словно только и ждала всеселой шутки от главного.

– Лихие люди напали.

– Жалость какая, – протянул капитан. И по голосу было понятно, что плевать он хотел. Так обыкновенно жалеют случайную муху, прихлопнутую кружкой в таверне. – От лихих людей нигде спасения нет: ни на суше, ни на море… Слушай, а может это не они лихие, а ты лихой? Может деревенские за воровство поймали, да оприходовали батогами, чтобы не повадно было чужое красть?

– Я человек честный.

– Честный, говоришь…

На судне воцарилась тишина. Я печенкой почувствовал, что сейчас будет решаться моя судьба. Без схода старшин, без брошенных на чаши весов камней, без слов в защиту и против. На корабле, где существует только один король и бог. И именно он сейчас смотрел на меня, пытаясь понять правду.

Почему медлит, почему глаза щурит, словно арбалетчик, изготовившийся к выстрелу? Неужели…

– Что скажешь, Джефферсон? Верить ему или нет? – обратился капитан к стоявшему рядом помощнику. Лицо квартирмейстера не выражало никаких эмоций. В возвышающейся рядом мачте и то больше жизни было, чем в этом длинном, сухопаром человеке.

– Я бы не стал рисковать. Путь впереди долгий, команда проверенная, а этого крысеныша первый раз видим. Кто знает, что у него за душой лежит.

– А ты что скажешь, Вудсон?

– Согласен с Джефферсоном, уж больно дикий мальчонка, – раздался голос из толпы. До того раскатистый и басовитый, что перекрыл шум волн за бортом. – Я такую породу за лигу чую. Плетью обуха не перешибешь, тут только Жанетт перевоспитает.

Зрители, почуяв запах крови, одобрительно загудели. До ушей долетели отдельные слова, брошенные сухопарым помощником про «репутацию» и про то, что «надо поддерживать».

Похоже, плохи мои дела, совсем плохи. Ни одного голоса «за», даже дружелюбно настроенный Зак за спиной и тот помалкивал.

– По поводу репутации это ты хорошо сказал, – капитан задумчиво посмотрел в мою сторону. – Знаешь, доходяга, почему в последние два года на «Оливковой ветви» не было ни одного безбилетного пассажира? А потому что мы их вешали, несмотря на возраст и пол. Каждая собака в порту знает, что если капитан Гарделли кого поймал, пощады не жди.

Тут же на мои плечи навалилась тяжесть, пригибая к земле. Запястья за спиной стянули крепкой веревкой, а на голову накинули холстину, пропахшую рыбой. До ушей долетел довольный гомон – толпа радовалась, предвкушая зрелище.

Сколько раз я находился среди них. Сколько раз смотрел на дергающиеся в петле тела, на отрубленные головы, кочаном капусты скатывающиеся по помосту. Все думалось, что они чувствуют, когда смерти смотрят в лицо. Когда умирать приходится не в пьяной драке или в бою, а вот так вот, на потеху публике. Как бы я повел себя на их месте? И вот довелось…

– Пускай спляшет!

– Станцует с Жоржеттой.

– Да, к Жоржетте его!

Какая к шантру Жоржетта, о чем они?

Я понял это, лишь когда меня подтащили к самому краю. Едва не сбросили вниз, дав почувствовать босыми пятками деревянный уступ. Под ногами плескались черные волны. Я не мог их видеть из-за накинутого на плечи мешка, зато прекрасно слышал недовольный рокот океана, жаждущего получить в свои объятия очередную жертву. Чувствовал запах большой воды сквозь ткань, провонявшую рыбой.

– Тебе сюда, крысеныш.

Под завывание и улюлюканье толпы меня вытолкнули на узкий выступ. Нет, не выступ – доску, торчащую над океанской бездной. Так вот что такое Жоржетта…

– Танцуй, танцуй! – неслось со всех сторон.

И я невольно задвигал тазом, пытаясь сохранить баланс, чтобы не рухнуть вниз. Судя по довольным воплям именно этого танца от меня и ждали. Проклятое морячье, забери вас шантру, совсем умом тронулись, если подобное развлечение вам по душе. Я повернул было назад, но что-то острое, похожее на кончик шпаги, уперлось в голый живот.

– За проезд не оплачено, – прокричал чей-то веселый голос, – тебе в другую сторону крысеныш.

Без шансов… Сколько я еще смогу простоять на доске, пружинящей от малейшего движения? Попытаться замереть и затаить дыхание, только толку, когда сам корабль раскачивается на волнах.

Эх, были бы развязаны руки… А почему бы и нет? Помнится пару раз, удавалось провернуть фокус с веревкой. Я повел плечами, едва не потеряв равновесие – гребаная бечевка да боли впилась в запястья, мешая освободиться.

– Танцуй, танцуй! – неслось отовсюду, в то время как мои мысли лихорадочно метались в голове.

Сумею выкрутиться, чай не впервой. Главное, чтобы от удара о воду не выбило воздух, а дальше как-нибудь приспособлюсь, протащу под собой связанные руки. Догоню корабль, заберусь наверх и перегрызу глотку каждому живому существу, начиная от капитана и заканчивая сучьим котом по кличке Фартовый.

– Доходяга-то у нас ловкий, вона как вертится. Этак мы до шестой рынды здесь проторчим. Может того, подгоним его, капитан?

Все, ждать больше нельзя. Пока есть возможность, надо прыгать ногами вперед, иначе подсобят и полечу пузом в раскоряку.

Втягиваю ноздрями холодный морской воздух и делаю шаг вперед… От удара о твердую поверхность подгибаются ноги. Я падаю и качусь по доскам, сопровождаемый хохотом моряков. Сердце бешено колотится, мешая нормально соображать. Веревку, надо стащить веревку и плыть вдогонку кораблю. Извернуться, растягивая сухожилия, вцепиться в узел зубами.

Даже когда с моей головы сорвали мешок, я не сразу сообразил, что случилось. Вместо воды потрескавшиеся доски палубы, вместо рыб – довольные физиономии моряков. В небе белым полотнищем трепыхался большой парус.

На корты по соседству присел здоровый детина. Кинул мне одежды и уже знакомым дружелюбным тоном произнес:

– Малец, заканчивай причиндалами светить, ундин на ночь глядя приманивать. Надевай портки, пришла пора знакомиться с кораблем.

Обещанное знакомство состоялось с помощью ведра воды и половой тряпки. Все лучше, чем кормить рыб или болтаться с веревкой на шее. Как объяснил здоровяк по имени Зак, такие перспективы были вполне возможны. Капитан терпеть не мог беглых каторжников и бандитов, пытающихся укрыться от правосудия на его корабле, потому и заставлял раздеваться до гола, в поисках всевозможных отметин и татуировок.

– И много таких попадалось? – не выдержав, поинтересовался я.

– За последние два года ты первый, кого не вздернули на рее.

Заметив мою кислую физиономию, Зак улыбнулся:

– Не бзди, малец, ничего бы с тобой не случилось. У капитана нюх на лихих людей.

Выходит, хреновый нюх, если я до сих пор живой.

Целыми днями только и делал, что драил палубы. Сначала верхнюю, самую чистую и вылизанную до блеска яиц Фартового. Потом, грязную среднюю, где находился пропахший кислой капустой камбуз, и вечно воняющий потом кубрик. И наконец нижнюю, самую темную и опасную. Здесь водились крысы и непонятные насекомые, а один раз я отыскал целую кладку яиц, величиной с ноготь. Склизкие горошины целой гроздью повисли за балкой. Как оказалось, невылупившиеся детеныши ядовитого паука.

– Треска говяжья, это ж крестовик, – ругался боцман, вызванный по такому случаю. Кладку велел соскоблить и выкинуть за борт.

Я долго возился с пахнущей прелой листвой склизкой массой, ожидая, что притаившаяся мамаша захочет отомстить за деток. Свесится с потолка на тонкой паутине и вопьется в шею ядовитыми жвалами. Хвала Всеотцу, обошлось…

После случившегося меня еще два дня трясло. Спать толком не мог, а команда, словно почуяв страх, подтрунивала:

– Жди, Танцор, придет за тобой мамаша.

– У самки крестовика память хорошая. Отложит яйца под кожу и выйдет как с косоглазым Джеки в прошлом году.

Я долго мучался, а потом не выдержав, поинтересовался у рябого матроса по прозвищу Рябина:

– А что случилось с косоглазым?

– С Джеки-то? Скверная вышла история. Мы тогда фрукты перевозили с Галийский островов, весь трюм забив под завязку. А косоглазый при камбузе числился, за сохранность товара отвечал. Спускался вниз и проверял бочки, чтобы значицца, ничего не подгнило, да тля не завелась. Потом чесаться начал, словно шелудивый пес. Левая нога опухла, пятнами пошла. Кок касторовое масло прописал, только не помогло оно – кожа чернеть стала. Тогда влили в глотку Джеки крепкого рома, чтобы значицца, не орал, и оттяпали ногу по самое колено. А оттуда, мать честная, вместе с кровью на палубу мелкие червячки хлынули: все из себя белые, на опарышей похожи. Джеки после этого совсем плохой стал. Впал в беспамятство, бредил, никого не узнавал. А тело все пятнами пошло и маленькие бугры под кожей ползали, да шевелились.

– Ерунда, – не поверил я, – не бывает таких болезней.

На что матрос лишь устало вздохнул:

– Поплавай с наше, паря, и не такое увидишь.

Рябина не смог меня убедить, но страху нагнал изрядно. Поэтому спускаясь вниз, я теперь всегда обматывал ноги холстиной, так на всякий случай…

Работа на корабле была тяжелой. Меня гоняли по любому поводу: то бочки помочь перекатить, то провизию перебрать, то за Фартовым убрать, у которого начался период гона, и который по такому случаю гадил, где хотел. С тряпкой не расставался, за пару недель успев излазить судно вдоль и поперек. На «Оливкой ветви» осталось всего три места, где не удалось побывать и все они считались каютами. В первой жил и работал достославный капитан Гарделли. Его я практически не видел, он то орал на шканцах на нерасторопных матросов, то сидел за закрытой дверью, периодически вызывая к себе квартирмейстера или боцмана, или обоих сразу.

В двух других каютах жили обыкновенные пассажиры. Первым и самым примечательным из них был барон Дудиков: молодой человек, явно изнывающий от скуки. Путешествие настолько достало его светлость, что к концу второй недели наплевав на социальный статус, он перезнакомился со всеми матросами, ну или с большей частью из них. Особенно же был дружен с теми, кто предпочитал проводить свободное время за азартными играми, и кто готов был рискнуть, поставив на кон пару монет.

– Барончик-то наш дурной, если так дальше дело пойдет, в Новый Свет без портков явится, – высказался по данному поводу Зак, и я был с ним полностью согласен. Играть с хитрожопыми матросами на деньги, себе дороже. Видел я, как один из них ловко менял кости, всего лишь одним движением пальцев. Конечно, не Ленька-Вторак, за тем даже я уследить не мог, но для пьяного барона и такой фокус сгодится.

Боцман на подобные нарушения смотрел сквозь пальцы, а то и сам присаживался сыграть партийку-другую, когда на ночное небо высыпали звезды и в каюте капитана гас свет.

Пассажиром второй каюты был невзрачный тип в дорожном сюртуке безликой серой расцветки и вечной шляпе, надвинутой на лицо. Он редко не появлялся на палубе, предпочитая прогулкам на свежем воздухе тесноту стен. Имени его никто не знал, может быть окромя капитана, а поскольку капитан знаниями своими делится не спешил, то все называли его «сей сударь» ну или просто «пассажир».

Род его деятельности так же вызывал ряд сомнений. Станет ли человек с достатком ходить в скромных одеждах, полагающихся больше приказчику? А ежели он небогатый, тогда откуда деньги на проезд взялись?

– Писарь он, – заявил всезнающий Рогги, – вы его пальцы видели?

– Причем здесь пальцы? – не понял Зак.

– Такими сподручно перо держать и по бумаги словеса умные выводить, закорючки разные.

– Ха! – не сдержавшись, воскликнул матрос по прозвищу Бабура. Волосатый дядька с идеально круглым пузом, словно ядро проглотил. – Может он виолончелист?

– Это еще кто будет? – заинтересовался Ленни, услыхавший незнакомое слово. – Вроде графьев?

– Вроде на уроде… Ты где должен быть по распорядку? Почему не на рангоуте?

И тут же парню влетает звонкий подзатыльник.

– А ну бегом на мачту!

Ленни в команде не любили, вечно подтрунивая и издеваясь. Я было решил, что дело в его молодости – судя по внешнему виду пацан был немногим меня старше, но все оказалось куда проще. Он просто не умел поставить себя в коллективе. Есть такая порода людей, только и способных, что заискивать и пресмыкаться, готовых угождать по малейшему поводу. В нашей банде таковым считался Тишка. Но у Тишки мозги были, он понимал, что ежели стелешься перед сильными, только они о тебя ноги вытирать и будут, а ежели стелешься перед каждым…

Все не любили Ленни, а Ленни не любил меня. С самого первого дня, когда поймали безбилетным пассажиром за бочками. И вместо того, чтобы вздернуть на реи, оставили в качестве трюмной обезьянки – самой низкой из должностей в иерархии торгового судна. Работа из разряда «подай-принеси» для тринадцатилетних мальчишек, мечтающих стать юнгами. До моего появления обезьянкой на корабле служил Ленни. Он долгих полгода проплавал на «Оливковой ветви», и казалось, должен был быть рад переходу в ранг матросов, но не сложилось. Для команды Ленни навсегда остался мальчиком на побегушках, той самой трюмной обезьянкой. Его так и звали Ленни-мартышка, а то и вовсе забывали про первую часть имени, упоминая лишь обидное прозвище.

Обидно Ленни было вдвойне, потому как зеленого новичка мартышкой никто не величал. Иногда Крысенышем, но чаще Танцором, благодаря моим выкрутасам на доске. Матросы с удовольствием вспоминали тот злополучный вечер: дразнили, подкалывали, но делали это по-свойски, не зло. Тот же кок после каждой уборки на камбузе, довольно щерился и шутил:

– Поди соскучился по Жоржетте? Ты не смотри, что она плоская – дама хоть и с характером, но ловкачей вроде тебя любит.

А потом давал мясных обрезков наравне с Фартовым, что уж совсем было удивительно, потому как кок никого на судне не признавал, окромя хвостатой скотины и капитана.

Ленни все это примечал и злился. А поскольку человек был маленький, то и пакостил по мелкому: то ведро с водой опрокинет, то проход загородит, когда с тяжеленым тюком наверх поднимаешься. Под конец и вовсе подзатыльники стал отвешивать, без особой на то причины.

После очередного тычка ко мне подошел Зак и лениво, словно нехотя поинтересовался:

– Танцор, ты чего терпишь?

– Ну… Ленни член команды.

– И что?

– И старше по званию.

Зак задумался, погонял жвачку из табака под верхней губой, а после выдал:

– Океан стихия суровая – ошибок не прощает, потому моряки иерархию чтут. Командир здесь бог и царь, а боцман заместо отца родного. Все так, Танцор, все так… Но есть одна вещь, которую на корабле ценят превыше всего, и поперек которой ступать не смеют. Ежели наш кок начнет мышиный помёт в еду добавлять, то его быстро к Всеотцу отправят. И боцмана следом за пустые зуботычины, и даже капитана не пожалеют, вздумается тому дурковать, потому как справедливость на море есть высшая мера. Подумай об этом, Танцор.

Я подумал, и когда в следующий раз получил пинок от проходящего мимо Ленни, терпеть не стал. Ударил коротко, без замаха, оставив противника корчиться на влажной после уборки палубе. Никто и слова не сказал, а дежуривший у леера матрос, так и вовсе отвернулся, делая вид, что ничего не произошло.

После случившегося Ленни отстал, но обиду затаил, такую же мелкую, как и он сам. Дня не проходило, чтобы я не ловил на себе взгляд маленьких озлобленных глазок. Он ждал, когда представиться случай отомстить, явно забыв о том, что в эту игру могут играть двое. И я дождался первым.

На двадцать шестой день пути разыгралась непогода. Не переставая, лил дождь, корабль вовсю качало, так что позеленевший барон Дудиков был вынужден скрыться в каюте. Штурман долго маневрировал, пытаясь подладиться под сильный боковой ветер. Зычный бас боцмана, отдающий команды вперемешку с матом, доносился то с правого борта, то с кормы. Пару раз на палубе показывался капитан без привычной на голове треуголки: он хмурился, и ничего не говоря, уходил.

– Убрать паруса!

Десяток полураздетых матросов ловкими обезьянами принялся карабкаться по вантам. Среди них выделялась одна, наименее ловкая и прыткая. В то время как первые достигли грот-реи, Ленни продолжал трепыхаться внизу, запутавшись в веревочной лестнице, что муха в паутине. Ох и матерился боцман, поминая родственников косорукой мартышки до пятого колена. Еще больше он матерился, когда Ленни трусливо полз по перекладине, то и дело замирая и вжимая голову в плечи. Я понимал парня, трудно быть смелым, когда корабль кренится то вправо, то влево, а под ногами бушующий океан.

– Встать! Встать, сучье отродье! – орал, надрываясь боцман.

Лени поднялся на трясущихся коленках. Попытался схватиться за натянутый рядом трос, но промахнулся и ухнул вниз. Парню повезло, что корабль в этот момент взобрался на гребень очередной волны, иначе упал бы прямиком на палубу, а не в темные воды океана.

– Человек за бортом, человек за бортом! – разнеслось по кораблю.

А я уже мчался на всех порах вперед. Вскарабкался по вантам, и только очутившись наверху понял, насколько тяжело приходилось матросам. Рея была не только мокрой от дождя, но качалась, то и дело норовя ускользнуть из-под пяток. Пару раз приходилось сгибаться, а один раз так и вовсе упасть, судорожно вцепившись в дерево руками. Совру, если скажу, что было не страшно. Но это был тот самый шанс, подняться по ступеньке иерархии наверх. Я справился, помог убрать парус на грот-матче, а потом…

Потом меня отвели в сторону носовой части, окружили толпой и принялись пинать. Надо отдать должное мужикам, били несильно, явно жалея силы. По голове так и вовсе ни разу не прилетело. Усердствовал один лишь Ленни, которого к тому времени успели извлечь из воды. Продрогший после купания, напуганный и одновременно злой, он нанес заключительный удар по заднице, угодив ровнехонько в копчик. Больно было настолько, что сидеть толком не мог. Поэтому лежал у борта, и смотрел в покачивающееся над головой небо, глотая слезы обиды вперемешку с дождем.

Через пару минут ко мне подошел Зак, и присев рядом, произнес:

– Справедливость на корабле – ценят, честное отношение к делу – уважают, а выскочек не любят нигде. Запомни, Танцор, подняться на мачту – это не просто работа, её еще заслужить нужно.

– Но я же сделал…

Зак тяжело вздохнул, словно приходилось иметь дело с идиотом. Привычно заработал челюстями, пережевывая листья Галийского табака.

– Я помог убрать парус!

– Кто тебя так узлы учил вязать?

– Но веревка же держит.

– Во-первых, не веревка, а канаты, а во-вторых, дуй-ка вниз. В трюме воды набралось, боцман велел убраться.

На двадцать восьмой день пути, уставшая от долгого перехода команда заметно оживилась. До первой остановки – клочка суши под названием острова Святой Мади, оставались сутки плаванья. По такому поводу свинцовые тучи расступились, обнажив брюхо белесого неба, а наш кок в кои-то веки расщедрился, выдав порцию бочковых огурцов. Давно пора, а то добрая половина команды страдала хроническими запорами от твердокаменных галет.

В порту должны были выгрузить половину имеющегося груза, в связи с чем капитан Гарделли запланировал длительную остановку, а наш квартирмейстер принялся составлять список вахт и увольнительных на берег. Споров было… кое-кто даже подраться успел, и заработать пару дежурств вне очереди. Я вперед не лез, памятуя о недавней взбучке, устроенной командой. Хотя чего таить, на землю сойти хотелось. Пройтись по улицам заморского города – почувствовать под ногами твердую поверхность, а не вечно качающуюся палубу.

В кубрике только и разговоров было, что о борделях, да количестве спиртного, ожидающего бравых мореплавателей в таверне.

– Танцор, ты чего нос повесил, – спросил Бабура, когда я поднимался на палубу, постукивая пустым ведром. – Будет тебе увольнительная, не переживай.

Как в воду глядел. На следующий день зачитали списки, в которых даже трюмной обезьянке по прозвищу Танцор нашлось место. Выделили четвертый день стоянки и половину серебрушки в награду.

– Считай это авансом, в счет будущей службы, – заметил Джефферсон. А в собравшейся толпе аж присвистнули от удивления, явно не ожидая подобной щедрости от капитана. Щедрости условной, потому как на половину серебрушки особо не разгуляешься. Если только пару кружек дешевого пива в таверне опрокинуть, и резиновый стейк сжевать с тарелкой переваренной фасоли.

– Да, Танцор… шлюху за такие деньги не снимешь, если только посмотреть, – посочувствовал один из матросов по имени Яруш. Тот, кто чаще других зависал в вороньем гнезде, будучи самым зорким из команды. А еще он был азартным игроком, поэтому тут же предложил. – Хочешь испытать удачу? С куцей серебрушкой на берегу все равно ничего не светит. А тут, глядишь, повезет – с двумя золотыми в бордель завалишься.

Яруш раскрыл ладонь, демонстрируя лежащие в них кости. Зашевелил пальцами и те принялись перекатываться, издавая заманчивый перестук.

Повезет… ага, как же, ищи дураков в другом месте. Того же барона Дудикова, коего каждый вечер обдирал, как липку. Нельзя играть с человеком, у которого две пятерки на гранях. Сие правило заучил крепко, еще на рыночных площадях Ровенска, где местные каталы обдуривали доверчивый народ. Поэтому покачал головой, и взяв ведро с тряпкой, отправился драить трюм, где в очередной раз нагадил истосковавшийся по кошкам Фартовый. Блохастое отродье…

Сколько себя помнил, всегда спал чутко. Половица скрипнет, вскакивал с кровати, выхватывая припрятанный под матрасом нож. Иногда это уберегало от неминуемой взбучки, а порою спасало жизнь, поэтому на море привычкам своим не изменил, разве что острого лезвия под рукой не имелось.

В ночь перед сходом на берег, очнулся, заслышав посторонний шум. Обыкновенно на корабле скрипело все, начиная от поперечных балок, и заканчивая поясницей Бабуры, но в этот раз звуки были другие. Уж слишком ритмично постанывали доски, будто кто-то тяжелый, крадучись, пробирался на выход. Открыл глаза и точно – густая тень промелькнула в проеме.

Вставать среди ночи в гальюн за преступление не считалось. Тогда какой смысл таиться? Имелся за мной грешок, от природы был крайне любопытен, потому и не стал вылеживать, а тихонечко встал и направился следом.

Поднялся по трапу наверх и очутился на палубе, привычно пустой для позднего времени суток. Над головой слабо трепыхался парус, возле борта лениво переговаривались вахтовые. Гальюн располагался в районе носовой части, но преследуемый не стал туда сворачивать. Вместо этого он пригнулся, и стараясь держаться тени, поспешил в сторону кормы, где располагалась каюта капитана.

Не понял… А что там забыл Яруш, служивший на судне обыкновенным матросом? Его дело – сидеть в вороньем гнезде и наблюдать за далеким горизонтом.

Мне бы вернуться обратно – в кубрик, провонявший запахом пота и сырости, досыпать остатки сладкого сна. Но любопытство, чтоб его…

Фигура матроса миновав открытое пространство, добралась до пассажирских кают. Поскреблась в крайнюю правую – тихо и осторожно, стараясь не привлекать внимание дежурных на юте. Некоторое время ничего не происходило, а после дверь приоткрылась, бросив узкую полоску света на палубу. Таящийся Яруш тут же юркнул внутрь, и каюта закрылась с легким щелчком.

Так вон оно что… Пару дней назад капитан озверел, увидев дорогой перстень на пальце одного из баковых матросов. Приказал вернуть украшение поигравшемуся в пух и прах барону, а боцману велел прекратить азартные игры на корабле. Точнее, запретил вовлекать в них наивных пассажиров. Дескать, внутри команды, обдирайте друг друга как хотите, а его светлость трогать не смейте.

На свою беду барон Дудиков был натурой увлекающейся, крайне охочей до игр. Он целый месяц изнывал от скуки не зная, куда себя деть. Сначала слонялся по палубе, зевая и пялясь в горизонт. Потом принялся приставать с разговорами к капитану и квартирмейстеру, но быстро тем надоел и был культурно послан. После чего был вынужден переключиться на свободных от вахты матросов, но и там не сложилось, поскольку моряки народ простой, великосветским беседам не обученный. Кости уравняли всех. Им было плевать, малец ты или старец, убеленной сединами, хулиган с подворотни или барышня, утянутая корсетом. Знай себе, делай ставки и бросай.