Текст книги "Цитадель души моей (СИ)"

Автор книги: Артем Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Дитё Апофа? Это еще кто?

– Апоф. Хозяин Глубин, Проклятый бог. Одно из его созданий лежит перед тобой.

Я открыл рот, но так и не нашел что сказать.

– Мы – новые. Варга на нас надеялась. Зря. Мы стали слишком сильно похожи на вас. И на него, – кивнула мне под ноги.

– Так, – я подобрался, – давай подробнее. На что надеялась Варга? Что вы будете сильнее нас?

– Сильнее них. Детей Апофа. Тебе бы лучше кого-нибудь из Говорящих с ветром поспрашивать, Сарху, например. Они больше намного с Варгой общались, больше знают. Тебе известно, что если убить земное воплощение бога, то ворота для него в этот мир закрываются?

– Да, – я аж про раны свои забыл, все внимание свое в слух обратив. Сколько... всего. И почему мне так кажется, что для Капитана всё это откровением бы не было?

– Конечно, – верга мрачно усмехнулась, – тебе известно. Пусть. Я рождена здесь, в этом мире, но вергов раньше тут не было. Раньше мы жили в другом мире... Такемет. Я не знаю никого, кто своими глазами видел бы его, мы знаем наш старый мир только по рассказам. Но я знаю, что все воплощения богов мертвы на Такемете. Все, кроме Великого Змея – воплощения Апофа.

Мысли вскачь понеслись в моей голове, как стадо вспугнутых косуль. Зверобогов выгнали из их родного мира, но тут неожиданно подвернулся наш. И всего-то надо шугануть дикарей из под стен какого-то города. Зато сколько возможностей в обмен!

– А эти, – я кивнул, – твари? Заодно с вами к нам свалились?

– Я не знаю. Говорят, раньше их не было. А потом Апоф узнал о новом мире и нашел способ переправлять сюда своих созданий. Он очень силён.

Появились у меня подозрения насчет того, каким образом они к нам попали, эти детки. Нехорошие подозрения.

Жил-был один крестьянин. Да завелись у него в амбаре мыши, зерно портить стали. Позвал крестьянин к себе кошек. Кошки пришли, мышей съели. А потом озоровать начали – сыр, сметану воровать, цыплять душить, орать под окнами. Разозлился крестьянин, позвал собак. Собаки пришли, кошек порвали. Да стали озоровать – мясо воровать, кур таскать, выть ночами. Разозлился крестьянин, позвал волков. Волки пришли, съели собак. А потом и самого крестьянина со всей его семьей и скотиной – тоже. Съели.

Сказка такая.

Мораль в том, что не всегда враг твоего врага – твой друг.

Надеюсь, конечно, что ошибаюсь я – уж наверное, тот же Капитан не глупее меня, чтобы простой этой истины не знать. Но... уж больно на правду похоже.

Задумался я, а руки мои сами свое дело делали – тело, лежащее передо мной обыскивали. На груди у него, под курткой, небольшая сумка ременная отыскалась. Ткань сумки мягкая, тело плотно облегает – видно, что пустая почти, если четырех вздутий небольших не считать. Пощупал я одно из них бездумно – мягкое, вроде кожаного мешочка – и с трудом удержался от крика: палец обожгло острой болью! Чувствуя подступающую волну ужаса (неужели на шип отравленный нарвался?) поднес палец к глазам и – выдохнул облегченно. Почтовыми пчелами мне лично приходилось пользоваться намного чаще, чем, скажем, голубями, поэтому как выглядит пчелиное жало, я знал преотлично. Да и гудение знакомое уже послышалось из сумки. Поэтому я быстро выдернул жало, сунул палец в рот – все равно опухнет, но, если яд отсосать, то все же меньше – и сдернул с тела сумку. Вывернул её на траву. Ну да, они самые – до боли (вполне даже буквально) знакомые соломенные коробочки. И цветные нитки на каждую намотаны. При разведке такие частенько используются – пчелы дорогу к родному улью за десятки миль безошибочно находит, вот и обзаводится каждый егерской гарнизон своей пасекой. Польза сплошная – и для лекарей гарнизонных, и сведения передать, да и в рационе разнообразие. Понятно, что нитками шелковыми, коих не больше трех на пчелу навяжешь, многого не рассказать, но обычно вполне достаточно бывает, если заранее о сигналах условиться. Зато, в отличие от тех же голубей, пчелы не в пример меньше места занимают и проблем в походную жизнь не привносят – куска сахара, в коробочке лежащего, пчеле на месяц хватит, так что забота одна остаётся – раз в день водой на коробочку побрызгать. Ну и не раздавить их ненароком, естественно.

– Бестия! – я поднял голову, – Давно он крайний раз пчелу выпускал?

Верга при оклике вздрогнула слегка, вздыбила шерсть на загривке и уставилась мне в глаза определенно недобрым взглядом. Потом огонек в её глазах потух, она вздохнула и отвернула голову.

– Перед рассветом. Мы по берегу реки бежали. Потом он остановился, пчелу выпустил, темно еще было, она лететь не хотела, так он её просто на траву вытряхнул. А потом мы прямо сюда отправились, будто он заранее знал, где ты сидишь.

Вот так вот. И вовсе капитану не было надобности гарнизоны вдоль рек выстраивать – пусти по моему следу пяток таких тварей и – сиди себе спокойно, жди донесений.

А чего она так дергается, кстати? Я, по её реакции уже к очередному откровению приготовился, а тут... а, понял. Я ж её "бестией" назвал, а ей, безымянной, это теперь как соль на рану. Ну что теперь, доказывать ей, что я и мысли не имел лишний раз её носом в её же позор тыкать? Вот еще. Но все же спросил:

– Как тебя звали?

– Никак, – глухо и без выражения в голосе. Ну и ладно. Неважно, на самом деле. Гарнизон Гены чуток западнее города располагается, так что пчела уже, пожалуй, вот-вот в леток своего улья заползает. Интересно конечно, что именно эта тварь сообщала своими пчелами и еще интересно – где капитан, но и это все тоже не очень важно. Важно то, что драпать мне, пожалуй, уже поздно. Да и невозможно, в общем-то – с ногой такой я не бегун, а лошадь... где, и главное, когда мне её сейчас искать? Если зубастая нечисть сообщила, где я нахожусь (на лучшее можно надеяться, но рассчитывать не стоит), то уже к полудню здесь может оказаться весь гарнизон Гены.

Я вскочил... точнее, попытался вскочить – колено дернуло резкой болью, подломилось и я еле удержался на ногах, к дереву привалившись. Проклятье – соку бы мне сейчас макового или семян дурмана, хотя бы... ага, и крылатого коня в придачу. Я перевел дух, шагнул осторожно в сторону. Еще шаг, еще. Ну, вроде нормально – если ногу сильно не нагружать и колено не сгибать, так и не болит почти. Верга наблюдала за мной молча, но мне в её взгляде показался легкий интерес. Да и мне самому интересно – что я делать-то буду? Следы прятать? Только время тратить – за оставшееся время ничего правдоподобного я изобразить не смогу – наследили мы тут порядочно. Спрятаться? Чуток получше решение – но где? Я-то знаю, как "частым гребнем" лес чешут и, с учётом этого знания, окружающее меня пространством мне гладким незасеянным полем представляется. Ладно, преследователи не знают, что я серьезно ранен и не могу далеко убежать – крови из меня вытекло мало, отрубленных кусков моего тела на земле не валяется. Но, опять же – что с того? Было бы наоборот – была бы польза. Может, на тот берег переплыть – там вроде лес погуще был. Ну и можно же немного вдоль берега проплыть и вылезти, за ветки зацепившись, или вообще на берег не выходить – под водой спрятаться... вот только кого я этим обмануть собираюсь? Любой егерь, мой след, над водой обрывающийся, распутав, сразу поймет, что к чему. Но на мысли о реке я все же задержался – пусть ход насквозь предсказуемый, но на некоторое время погоню задержит и разделиться её заставит. Так-то я все видимое течение реки внимательно рассмотрел сразу, как на обрыв забрался и в памяти этот вид держал четко, но что-то потянуло меня еще на реку взглянуть. Беспокоило меня что-то в увиденном – но что? Сделал, хромая, пару шагов к обрыву, огляделся. Хорошее место – лучшего, чтобы реку разглядывать, в округе и не найдешь – обрыв высокий, река под ним подковой загибается, оба рукава видать на добрую милю вперед. Подо мной чернеет сквозь ряску глубоченный омут, по противоположному берегу плес песчаный тянется. Вниз по течению с моей стороны берег высокий, а по той стороне лес, чем дальше, тем больше от реки отступает, сочными заливными лугами от воды отгораживаясь. А вот выше по течению река в лес хорошо вгрызлась – некоторым деревьям настолько корни подмыло, что висят они внаклонку над водой, как на ходулях. Там и вылезти легко будет и спрятаться есть где – только вот доплыть туда как-то надо... а вон коряга в конце плеса корнями за мель зацепилась – небось, как раз с того подмытого берега принесло – может, под неё залезть?

Под водой прятаться хорошо, когда никто не знает, что там прячешься. А иначе – толку мало. Потому что в глубоком, тенистом и заросшем месте спрятаться легко, но там обычно вода тихо течет – а то и вообще стоит – и дыхание, через трубочку свистящее, тренированному уху уловить не сложно – как не его ни сдерживай. А там, где вода шумит – прятаться негде. Нет, бывают, конечно, места – вот навроде этой коряги, на плесе лежащей – там, думается, вода вполне себе журчит вовсю. Да вот только не я один это понимаю и не стоит надеяться, что никто из ищущих меня егерей на эту корягу внимания не обратит и подозрениями не преисполнится.

Нет, и думать нечего – обязательно проверят.

Если увидят, конечно.

Как далеко эта коряга уплывет за два часа? Насчет точного расстояния не поклянусь – сухопутный мы народ, егеря – но из виду скроется, это наверняка. Я улыбнулся, повернулся к неподвижно стоящей верге.

– Болты к арбалету остались? – уже задав вопрос, задумался: знает ли бестия, что такое "болты". Оказалось, знает.

– Там, – махнула лапой в сторону своего недавнего укрытия.

– Принеси.

Дернула ухом, но возражать не стала – пошла к поваленному дереву. Я прохромал к валяющемуся в пыли арбалету, поднял его. Заодно и злосчастные куски солонины подобрал и обратно в сумку закинул. Арбалет я сначала подумывал верге отдать – раз уж она так научилась с ним управляться – но быстро передумал. Убивать нужно не оружием, убивать нужно сердцем. А сердце верги к этому оружию явно не лежало. Поэтому я забрал у вернувшейся бестии сверток с болтами, кинул его себе в сумку, а верге протянул трофейный меч.

Взяла, посмотрела на меня удивленно.

– Зачем?

– Пригодится. Со мной пойдешь.

– Нет.

Я хмыкнул.

– Почтовыми пчелами здесь только егеря пользуются. Пчелу вы утром выпустили, значит, через пару часов они уже будут здесь. Обратно в клетку захотела?

Яростный оскал, короткий рык.

– Нет! Живой я им не дамся.

– Это ты так думаешь. Я же поклясться готов, что, меня здесь не найдя, они из кожи вон вылезут, чтобы тебя живьем взять и допросить. Да и потом убивать не поторопятся.

Глухое рычание в ответ.

– Рычи, не рычи, – пожал я плечами, – конец один. Их там не меньше десятка будут, каждый – меня не слабее. Да они тебя влегкую скрутят, как бы тебе и не хотелось на чей-нибудь меч надеться. Убежать же и не надейся, здесь – давно зачищенные людские территории, если тебя всерьез искать начнут – за пол-дня выследят.

Лукавлю я, конечно: верг любому егерю в любом лесу сто очков форы даст и в выигрыше останется, но бестия-то моя об этом, думаю я, не догадывается. Нова она, знакомство у них с егерями недолгое, и всё – не в их пользу. Авось и не знает, как оно на деле обстоит. Ну вот – задумалась, кивнула согласно.

– Пусть так. Но как только они наш след потеряют, я уйду. Не хочу быть рядом с тобой дольше, чем необходимо.

Голос – впервые за всю встречу – спокойный и уверенный, да и сама как-то живее выглядеть начала. Ну да – все ж смысл жизни какой-никакой появился, пусть временный, но и то лучше, чем ничего – по себе знаю. А вот зачем она мне, верга-то – это вопрос. Ну, для начала корягу помочь на глубокую воду вытолкать – один я не управлюсь. А дальше мне её зачем с собой тащить?

Ладно, от погони уйдем, там разберемся.

– Я тоже от твоего общества не в восторге, – проворчал я, – но куда деваться? Пошли, точнее, поплыли вон туда, – я махнул рукой в сторону реки, – вытащим ствол на глубину, под ним спрячемся, и пусть он нас несет.

Так и сделали. Уж не знаю, дошло ли сообщение Ночного Охотника до получателя, что было в этом сообщении, были ли этими получателями именно егеря, и что потом они делали. Но плавно-неторопливое путешествие наше прошло совсем без приключений и никаких последствий для меня не имело, кроме того, что я замерз до окоченения, простыл и, в первую ночь, едва с силами собрался, чтобы из-под воды на ствол вылезти. На другие дни как-то полегче выходило – притерпелся, похоже. Что до верги, так ей купание как будто только на пользу шло. Мелких заминок хватало, но ничего серьезного – за берега и дно коряга цеплялась постоянно, я в первый же день счет потерял; раз десять пришлось, убедившись из-под воды, что людей рядом нет, вылезать и обратно в глубину дерево оттаскивать. Один раз только пришлось поволноваться – когда коряга за опору моста в Гене зацепилась – тут уж незамеченным никак вылезти бы не получилось, но пронесло как-то – сама отцепилась. Опять же бес счету сколько раз с проплывающих лодок и барж нашу корягу шестами и баграми отталкивали, порой в опасной близости от моих рук и головы, и снова – пронесло. Уже в дельте, на выходе в Кантабрийское море нас чуть-чуть покачало на волнах остатками прошедшего шторма – совсем чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы я определенное неудобство в желудке почувствовал, даром, что он пуст был, как кошелек пьяницы. Увы, именно признаки морской болезни оказались для меня последним доводом в пользу того, чтобы воспользоваться неожиданным подарком недавнего шторма – принесенной невесть откуда полузатопленной рыбацкой лодкой. Егеря – не моряки. Совсем. Нет у них противника ни в реке, ни в море, потому-то, я думаю, и удачным оказалось наше путешествие под корягой – никакому егерю и в голову такое не придет, как вергам в голову не приходит на деревьях укрывшихся егерей искать. Ну какому егерю, стихия которого – лес, поле и твердая земля под ногами – взбредет в голову не сушей, и не рекой даже, а морем до цели добираться? Если не на остров плывешь, конечно – да и тогда: не упомню, чтобы хоть раз какой егерь сам лодкой правил – только пассажиром. "И что бы", – думал я, – "и дальше мне этим пробелом егерского мироздания не воспользоваться?" Вот и воспользовался – на свою голову.

Нет, поначалу все довольно удачно складывалось – лодка почти неповрежденной оказалась, воду мы из неё вычерпали, пару крупных щелей я удачно законопатил излишками смолы, с самой же лодки и соскребанной лезвием гладиуса; а с остальных течей воды набиралось немного. В ящике на корме мы нашли сложенный парус и – с некоторой попытки – даже смогли его поднять и должным образом закрепить. Верга помогала мне молча, прояснить ситуацию не только не пыталась, но даже, как я по некоторым реакциям понял, боялась это делать. Хотя, конечно, даже самой себе не стала б в этом признаваться и под пытками. Не стану утверждать, что я хорошо в психологии бестий разбираюсь – в иных её областях для любого егеря тьма кромешная и изумление сплошное, но во многом они все ж на нас похожи. А тут уж мы во всех смыслах в одной лодке – я тоже стараюсь не думать о том, что же буду делать, когда из Империи сбегу, и, где-то в глубине души надеюсь, что бегство моё всю мою жизнь продолжаться будет – как это не глупо.

Ветер дул попутный, ровный и свежий – как оно часто после штормов бывает; я прошел пару миль по прямой в виду берега, убедился, что курс выдерживать в состоянии и взял мористее, так что берег в туманную линию на горизонте превратился – к Венеторуму мне приближаться не хотелось. Венеты – лучшие мореходы ойкумены, в лодках рождаются и живут, неудивительно, что море вокруг их столицы всевозможными судами просто кишит. У нашей же лодки борта низкие, спрятаться решительно негде и совершенно мне не было нужно, чтобы кто-то глазастый разглядел в подробностях команду нашего корабля. Так что Венеторум мы обошли далеко морем, разминувшись со всеми встреченными кораблями на весьма приличном расстоянии. Прошли в виду Виндилиса – острова, именуемого иногда "Воротами Венеты". Несмотря на громкое название, на острове том есть лишь пара, совершенно нищенствующих, рыбацких деревень, да егерский гарнизон в два человека и одну голубятню – следить, не приплывут ли чекалки. За всю известную историю чекалки туда не приплывали ни разу, поэтому в гарнизон Виндилиса обычно отправляют только сильно проштрафившихся егерей.

После Виндилиса берег резко вправо ушел, совсем в дымке затерявшись, но я об этом не беспокоился. Первое, весь берег от Венеторума до Ворганиума плотно рыбацким племенем осисмиев заселен и шанс наткнуться неожиданно на рыбацкую лодку весьма велик; а второе – уж мимо Гобейского полуострова мы никак не могли проскочить. Знай себе держи руль в одном положении, да на солнце поглядывай – чего уж проще? Даже когда тучки набежавшие солнце закрыли, я не беспокоился: ветер-то – как дул, так и дует. И к вечеру, когда, по моим прикидкам, уже пора было земле показаться, даже тогда я не забеспокоился – только взял чуток правее – и всё. И держал курс еще часа четыре, пока сгустившаяся темнота, в которой вытянутой руки видно не было, не заставила парус спустить и в дрейф лечь. Засыпал я в полнейшей уверенности, что проснусь в виду Ворганиума и лишь на чуткость своего сна надеялся, чтобы по шуму прибоя успеть проснуться прежде, чем нас о скалы прибрежные разобьет.

Однако же, утро принесло хмурую картину окружающего лодку недобро волнующегося моря, и не было ему ни конца, ни края – вдали серые воды в серой дымке сливались с серым небом, и казалось, что нет во всем мире больше никакой суши, а есть одно лишь море со всех сторон – и даже сверху. Верга долго нюхала влажный воздух, потом открыла глаза и поинтересовалась (вполне спокойным, с учетом ситуации, кстати, голосом):

– И что ты теперь будешь делать, человек?

Я ополоснул лицо водой прямо из под ног, отфыркался и принялся вычерпывать набежавшую за ночь воду.

– Ждать, – сказал я, стараясь не прислушиваться к похоронной песне недобрых предчувствий, – выйдет солнце, определимся, где мы и поплывем, куда надо.

"А если не выйдет?" – так спросил бы я на месте верги, и, готов поклясться, мысленно этот вопрос она мне задала – со всем, вполне уместным сейчас, сарказмом. Поэтому я ответил, хотя вслух верга ничего и не сказала:

– А если не выйдет, то будем надеяться на удачу. Раньше она меня еще не подводила.

"А если подведет?" "Тогда будем умирать!" – но этого ответа я уже озвучивать не стал. И так ясно.

* * *

– Вы, по малолетству своему, женской сути знать не можете...

Вонючка, как обычно, сидевший в тени под окном на полу, тихонько хмыкнул – он бежал из армейского борделя, поэтому считался у нас по части женщин большим авторитетом. И не только по их части – хоть он сам и утверждал, что был просто рабом-прислужником, все догадывались – не "просто".

Тук!

– Ай!

Запущенный Рудом медный асс треснул Вонючку по лбу, и, позванивая, покатился по доскам пола. Укатился недалеко, был быстро пойман Зуднем, и возвращен Руду с надлежащим поклоном.

– Знать не можете и не знаете! – ощерившись изломанным ртом, повторил Руд, – что бы вы там себе не думали! Но я не про баб сейчас толкую, точнее, не про всех баб. А только про ту, что Фортуной зовется. Так вот, из всего женского рода, она – самая обольстительная, коварная, лживая и продажная сука, какую только можно себе представить. Пока ты полагаешься только на себя, ей не веришь и её не замечаешь, она будет льнуть к тебе, как шлюха, полный кошелек почувшая. Она будет ходить за тобой по пятам, целовать тебе ноги и лизать яйца. Она самих богов заставит приносить тебе горшок по утрам и подтирать тебе задницу. Даже когда ты её заметишь и начнешь её ценить, она тебя сразу не обманет, она подождет, пока ты посильней запутаешься в её сетях. Сколько я таких видел! Уверенных, веселых, дерзких, не верящих даже, а знающих, что удача на их стороне и поражения быть не может! Некоторых из них я видел и позже...

Мы притихли. Жизнь уже научила нас замечать в грязи повседневности жемчужные зерна истины – и знать им цену. Руд же определенно знал, что говорил – до того, как стать нищим и занять свое место у Южных Ворот, он был, по слухам, то ли кентурионом, то ли даже легатом. И Бер ценил его не только за хорошую выручку и за истории, рассказывать которые Руд был большой мастер. А любого крысеныша, посчитавшего дневной заработок безглазого, однорукого и хромого нищего – легкой добычей, ждал весьма неприятный сюрприз. Наверное, Руд был действительно великим бойцом, если даже сейчас, будучи слепым инвалидом, он оставался серьезным противником для большинстива обитателей городского дна.

– Никогда не полагайтесь на удачу – она только этого и ждёт. Однажды, в очень важный для тебя момент, ты не сделаешь того, что мог и должен быть сделать – ты решишь положиться на удачу, ведь прежде она никогда тебя не подводила! И вот в этот момент она ударит. И будет бить сильнее и сильнее, с удовольствием наблюдая за твоими падениями и унижениями. О нет – она не оставит тебя, она следить за тобой всю твою оставшуюся никчемную жизнь, смеясь, когда ты будешь радоваться каждому подаренному ей ржавому ассу и перепавшему случайно куску заплесневевшего хлеба. Ты – бросавший гусиную печень собакам и воротивший нос, когда тебя пытались подкупить меньше, чем сотней ауреев. Никогда не верьте удаче!

* * *

– Человек! Егерь!

Голос прорвался сквозь тягучую мглу видений прошлого. Я приоткрыл глаза, увидел нависшую надо мной зубастую морду, дернулся, хватаясь за меч и треснулся лбом о деревянную скамью. Потирая лоб, приподнялся, перждал, сжав зубы и закрыв глаза, внезапный приступ головокружения, потом посмотрел на вергу. Прокашлялся.

– Что?

– Корабль.

– Где?

– Там, – вытянула лапу.

Я, до рези в глазах, минут пять всматривался в указанном направлении, но не так и не увидел ничего, кроме мерно колышущихся водяных холмов.

– Он был там! Я видела парус!

Я пожал плечами, опускаясь обратно под скамью. Воды в лодку натекло уже прилично, пора бы вычерпать, но ни сил, ни желания на это у меня не было. Да и погружение в воду уже не вызывало неприятных ощущений – наоборот, казалось, что жажда становится меньше.

– Не тревожь меня из-за подобной ерунды, – проворчал я, закрывая глаза. Нам полагалось уже быть мертвыми сегодня, но позавчера нам удалось наловить немного рыбы. Или это было третьего дня? Время расплывалось, текло мимо разума, холодно и безразлично, как вода мимо опущенной за борт руки. Даже если волнение стихнет и у нас хватит сил снова устроить рыбалку, это только отсрочит конец. Ну и ладно. Если бы я действительно хотел выжить, мне бы следовало оглушить и связать вергу в первый же, проведенный нами в открытом море, день. Крови в ней много, если цедить каждый день понемногу – мне хватило бы на месяц. Теперь уже поздно – она меня сильнее. Бестии выносливее людей. В ночь до того, как мы наловили рыбы, я пытался её убить. Силы уходили, разум мутился, но я понимал, что утром, скорее всего, уже не проснусь. Я пытался вытащить меч, но руки не слушались, бессильно елозя по корке соли, покрывающей ножны. В отчаянии я подполз к спящей бестии и попытался перегрызть ей горло. Она отшвырнула меня, как котенка, я потерял сознание и очнулся уже днем – от вкуса льющейся в рот крови – маслянистой, густой и с резким рыбьим запахом. Стараясь не упустить ни единой капли живительной влаги, я сожрал целиком, со всеми потрохами, три небольшие, величиной с ладонь, рыбешки. Съел – и умудрился удержать их в желудке, как они не просились наружу. После этого у меня появилось достаточно сил, чтобы поучаствовать в рыбалке. Толку, признаться, от меня было немного – хотя я через некоторое время и наловчился попадать тонким трофейным мечом в проплывающих мимо лодки рыбешек, большинство из них соскальзывали с гладкого лезвия и уплывали, оставляя лишь тающее на глазах облачко крови. У верги рыбалка шла удачнее – цепляя когтями, она выдергивала в лодку рыбу за рыбой, и почти ни один её выпад не пропадал впустую.

К сожалению, продолжалось так недолго – в один момент мелькающие вокруг лодки силуэты вдруг бросились врассыпную от появившейся откуда-то стремительной веретенообразной тени, длиной не меньше самой лодки. Вода увеличивает находящиеся в ней предметы, но даже с учетом этого было ясно – эта рыба будет сама не прочь перекусить нами. Потом появилась вторая такая же, разве что чуть поменьше. Вдвоем они долго кружили вокруг лодки, потом пропали так же неожиданно, как и появились. Мы снова с надеждой начали вглядываться в воду, я увидел поднимающееся из тьмы глубин какое-то округлое пятно, приготовил меч, и вдруг с ужасом понял, что вижу глаз – огромный глаз, с равнодушием взирающий на меня из бездны.

Вода вокруг забурлила, расступаясь перед тушей чудовищных размеров существа, я вцепился в борта лодки, ожидая, что нас сейчас поднимет в воздух, но тот, кто был под лодкой – кто бы это ни был – не стал всплывать, а просто проплыл мимо, на глубине вытянутой руки. Глаз медленно ушел вперед, а под лодкой долгое время тянулось и тянулось бугристое серо-голубое тело, покрытое какими-то наростами, ракушками, пучками водорослей, прилипшими странными рыбами, пока не закончилось, наконец, колоссальных размеров плоским хвостом, одно ленивое движение которого заставило нашо утлое суденышко закружиться на месте. Только минут через пять я смог выдохнуть и разжать сжатые в судороге руки. Вспомнились мне холмы Фалены и движущийся над ними силуэт невообразимых размеров лисы. И застывшие в священном ужасе егеря. Так я и не узнал потом, хоть и пытался, у кого же хватило сил сбросить оцепенение и выпустить первую стрелу из баллисты. Похоже, стрелявший сам этого не осознал и не запомнил.

Если я вдруг выживу, то ни к чему плавающему на полет стрелы больше не подойду. Вполне допускаю, что встреченный нами монстр – мирное безобидное существо, в разы менее опасное даже одинокого волка, но я лучше выйду один на один со стаей вергов, чем соглашусь снова оказаться в лодке рядом с чем-то эдаким. И дело вовсе не в опасности – смерть везде смерть и неважно, кто её тебе подарил – разъяренный урс или рой диких пчёл. Дело в бессилии – в осознании полной и абсолютной собственной ничтожности – что бы я сейчас ни сделал, как бы не напрягал весь свой разум, все мышцы и душевные силы, впечатления на раскинувшийся вокруг океан и на его обитателей я произведу не больше, чем брошенный в воду камешек. Так какой тогда смысл развивать ум и тренировать мышцы? Нет, что ни говори, а море – не людская стихия, нечего людям тут делать. На земле всё-таки не так.

А потом снова подул ветер, и поднялись волны. Сил ко мне вернулось достаточно, чтобы попытать счастья в схватке с бестией еще раз – как ни крути, пожалуй, это было бы самым разумным решением, что для меня, что для неё – победитель получает пару недель жизни и шанс на спасение. Сам не знаю, почему я так и собрался напасть ни днем, ни ночью. Из благодарности? Не думаю – то, что она меня спасла, больше злило, чем наполняло благодарностью. Потому что это глупость – так нельзя делать. Когда на кону стоит жизнь, боец должен уметь отринуть свою человечность. Не сможешь – умрешь, а тот, кто смог – будет есть твою пищу, пить твое вино, трахать твоих женщин и убивать твоих детей. Так было всегда, и так будет всегда – вся история человечества тому подтверждение и ни единого исключения пока не замечено. Около полутора суток, прежде чем забыться, скорее похожим на бред, сном, я пытался расшевелить себя подобными мыслями – тщетно. Мысли вязли в глухой апатии, словно я, трепещущим на ветру огоньком, под дождем, пытался разжечь мокрое насквозь бревно.

* * *

– Заморыш!

– Что? – Я встрепенулся, соскочил с покрытых драной ветошью дощатых нар – моего ложа – на пол общей комнаты и завертел головой, пытаясь понять, кто меня разбудил. А, вон – Жмых, стоит в дверях и скалится недобро. Возрастом он не старше нас, Лягушат, но особняком держится – уже не одна смерть на нем, а на прошлой неделе он свободнорожденного ремесленника в собственном доме убил и всё добро в одиночку вынес, так что ему скоро имя должны были дать и в Крысы посвятить. Хвастался, что даже награда за его голову назначена, но это вряд ли.

– Шел тебя видеть хочет, – сплюнул и ушёл.

Я перевёл дух. С одной стороны, хорошо, что он от Шела, иначе он бы не удержался от искушения меня немного "проучить", просто для забавы. А так – испугался, что я наябедничаю. С другой стороны – Шела я боялся, да что я, его все боялись. Так уж мир устроен – вольпов все боятся. Потому что они – хозяева нашего мира и это всякому ясно. Что с того, что трон в Бурдигале вполне себе человеческая задница согревает? Вот ведь и шайки нашей голова – Бер, а вовсе не вольп, ну? Достаточно раз на них взглянуть, когда они в одной комнате встречаются, и сразу понятно становится – кто голова, а кто – одно название. Думаю я, с наместником нашим – то же самое, потому он и наместником зовется, а не императором, верно ведь?

Обмирая от робости я направился вниз, в подвал – там, в небольшой скромно обставленной комнате, Шел принимал визитеров. Никто никогда не видел, чтобы Шел оттуда выходил, но жил он всё ж не у нас в подвале. По слухам, из комнаты вольпа был еще один ход – прямо на улицу. А может, и не один. У любой лисьей норы обязательно имеется парочка запасных выходов. Щербатый на прошлой неделе клялся, что видел Шела, выходящего прямехонько из стены двухэтажного дома на Судейском спуске. Врал, скорее всего.

Самого разговора я не боялся – я отлично знал, какой он будет. Вольп будет сидеть в кресле со скучающим видом, смотреть в сторону и изредка задавать странные вопросы вроде "Видел ли ты когда-нибудь свою маму голой?", "Как думаешь, голод – какого он цвета?" или "Чуешь ли ты иногда кислый запах, которого никто другой не чувствует?". Ответы будет выслушивать без всякого внимания, словно они ему и не нужны совершенно, будет подолгу задумчиво изучать собственные когти, потом, словно спохватившись, задавать другой такой же дурацкий вопрос, а потом скажет: "Все. Можешь идти". Подобные "разговоры" с нами, мелюзгой, он проводил где-то раз в полгода, удивляться мы давно перестали, хотя зачем это вольпу – так и оставалось непонятным. Слышал я несколько версий, но что-то на правду похожее только Пухляк выдал:

– Это он так выясняет, какой у кого талант скрытый имеется, чтобы потом с этого человека навару побольше получить.

– Не, – возразил я, – он же про таланты и успехи ни одного вопроса не задает, меня он даже ни разу не спросил, что я умею.