Текст книги "Цитадель души моей (СИ)"

Автор книги: Артем Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– А разве твоя смерть сама по себе не расстроит планы твоего дома? Ведь сведения, которые ты...

Вольп часто задышал с фырканьем – засмеялся. Я замолчал, кляня себя (а еще больше – Дерека) за тугодумие – как же – решили, что вольпов перехитрили. Убьём посла, дескать, и получится, что он нам какую-то информацию задаром отдал. Да-да, конечно. Вольпы, небось, такой поворот с самого начала предусмотрели. Надо думать, информацию, от сенаторов полученную, "посол" наш передал по назначению в первый же день – мало ли способов, кроме того, чтобы самому без малого месяц ехать под присмотром злейших врагов. С чего мы вообще решили, что повозка с охраной ему нужна для защиты? Добрался же он как-то без посторонней помощи до Бурдигала, что бы ему обратно тем же путём не уйти? Но нет, им нужны были коварные егеря, которые, на глазах у неких наблюдателей, злодейски убьют полномочного посла мирной страны и закопают его в лесочке. А мы и повелись, бараны. Одно непонятно – долг долгом, но что-то я раньше про вольпов с суицидальными наклонностями ничего не слышал.

– Почему ты хочешь умереть? Кроме того, чтобы насолить егерям? – прямо спросил я. Не люблю околичностей. Да и вообще – мы люди простые, это все знают. И хорошо – очень жизнь упрощает, кстати.

Вольп молчал с минуту, не меньше – я уже решил, что ничего он мне не ответит. Но он ответил.

– Ты слишком удачлив. Я не очень хорошо различаю человеческие лица, но это ведь тебя я оставил в живых под осыпью тогда, восемь лет назад?

Заныла правая щека. Я до хруста сжал зубы и слушал дальше.

– Выжить одному из трех десятков – такое сразу сводит на нет запас удачи обычного человека. Но ты дожил до сегодняшнего дня и удача до сих пор сопровождает тебя. Только благодаря ей уже на третий день нашего пути ты получил в руки отличное оружие против меня, которым и пользовался при каждом удобном случае. Пользовался слепо и напропалую, но, тем не менее, смог помешать выполнению моей задачи. Не будь я настолько расшатан твоими выпадами, я бы никогда не дал тебе шанса заподозрить, что сам стремлюсь к смерти. Да. Ты удачлив, но я тебе не завидую. Ты чрезмерно удачлив. Твой бог не сводит с тебя своего взгляда, значит, он уготовил тебе особую судьбу. Яркую, но незавидную. Таково правило. Но ты, я вижу, уже весь извелся от нетерпения, ожидая ответа на свой вопрос. Потерпи еще чуть-чуть. Ты ведь знаешь, что является наивысшей ценностью для нас, шельхалу?

Я кивнул, но он и не ждал ответа.

– Конечно, знаешь, ты же егерь, ты не можешь не знать. Сколько раз мы сами шли навстречу смерти только потому, что в ваших руках были младшие наших домов? Хотя вы никогда не держали своих слов и убивали младших сразу же, как они переставали быть вам полезны в качестве приманок. У вас ведь даже шутка была на этот счёт – что нельзя надолго разлучать родителей и детей.

И правда, была. Вот только он-то откуда знает? Во времена Красной Охоты вольпов в плен не брали и разговоров с ними не вели. Хотя... догадываюсь, где он мог её услышать – от одного из егерей, взятых вольпами живьем.

– У меня было двенадцать сыновей и двое дочерей. Жизни тринадцатерых из них унесла та бойня, которую вы называете "Красной охотой". Вторая моя дочь была, от моего семени, рождена рани из дома Тен-Таро и я полагал, что старейший дом позаботится о ней лучше, чем дикий шальх из дома-без-корней. Я ошибался, – вольп вынул откуда-то свернутый трубочкой листок и протянул мне. Я покачал головой:

– Разверни сам, – ну и что, что он мне его голыми лапами протягивает. Он сам только что признался, что помереть собирается, а по части ядов вольпы – мастера, до сих пор никем не превзойденные. Вольп дернул уголком губы, обнажив на мгновение клыки, но свиток развернул. Картина. Дорогущая. Такие, на заказ рисованные, от ста драхм стоят. Я первый раз услышал – не поверил. Сто драхм за кусок пергамента! И это еще за самые мелкие – с фибулу размером. Такого размеры парсуны, что вольп в руках держит – драхм на пятьсот тянут. Ну не знаю, может, в те времена, когда эту рисовали, они и подешевле стоили – всё ж спроса тогда на такие картины побольше было. Хотя не думаю, что вопрос цены заботил бывшую владелицу этой картины. С неимоверным тщанием (каждый волосок отдельно вырисован) на ней была изображена вольпа. Холёная, нос вздернутый, взгляд надменный. Вся в шелках и кружевах, между ушей тонкая сеточка висит, россыпью драгоценных камней украшенная, на шее ожерелье, один только вид которого на немалую сумму тянет. На изгибе локтя, на, украшенной золотой вышивкой, кожаной муфте, ручная лисичка сидит. Выражение глаз – под стать хозяйке, а с ушей золотые сережки свисают. Н-да. Не знаю, на какой эффект вольп рассчитывал, но у меня эта картинка только удовлетворение злорадное вызвала. Потому что я уже догадываться начал, каким будет продолжение рассказа.

– Ты понял, – вольп убрал картину, – да, она попала в... бордель. Я узнал об этом слишком поздно. Я не застал её в живых, да оно и к лучшему. Но у неё были дети... восемнадцать из них были живы по сей день.

– И ты убил их.

Вольп закрыл глаза.

– Я ответил на твой вопрос?

– Да.

А что тут еще скажешь. Вы сами сюда пришли. Мы вас не звали.

Вольп откинулся на спинку скамьи и положил голову на грудь.

– Вот и хорошо. Потому что я утомился и желаю отдохнуть.

К стыду своему, что имел в виду вольп в начале того разговора, я понял только когда лодка уже отчалила от берега. Бестия, завернувшись в свой цветастый то ли халат, то ли плащ, сидела на носу лодки, лодочник косил на неё глазами и старательно изображал испуганное удивление. Получалось у него отвратительно, мне, во всяком случае, на его потуги смотреть было тошно. Наверняка заранее предупрежден и уже неделю тому знал, кого ему придётся везти на другой берег – зря, что ли, эта лодка оказалась единственной на добрый десяток миль береговой черты, даром, что тут столбовой тракт к реке выходит. Сдается мне, потратив часик, я бы запросто вышиб имена всех тех, кто готовил лодочника к сегодняшней встрече, но мне было просто лень. Да и не моё это дело, что еще важнее. А вот фраза вольпа, – "я на тебя рассчитываю", – мне вдруг вспомнилась. Тогда я не придал ей значения – я ж еще всего не знал. "До Истера" – раза три он тогда повторил. Ну да. Сдается мне, не на защиту до Истера он рассчитывает. А на то, что будет после Истера. И вот об этом – о том, что будет после, я и раздумывал все десять минут, пока мы пересекали реку.

В принципе, мне можно было и из лодки не выходить – заодно и лодочник бы доложил "кому надо", что вольпа мы на тот берег целехонького доставили. Но мне не хотелось, чтобы лодочник наш последний разговор слышал, а без разговора я бестию отпускать тоже не собирался – что это за месть такая, что даже насладиться как следует видом поверженного врага не выйдет? Поэтому, когда вольп, выйдя на невысокий берег, сделал два шага в сторону первых деревьев и обернулся, меня поджидая, я кивнул ему, бросил мелкую монету лодочнику и шагнул следом. Мы молча прошагали пару стадий, потом, идущий пасов на десять впереди, вольп остановился и обернулся. Я тоже остановился, не спеша сокращать расстояние.

– Делай своё дело, человек, – вольп оскалился краем рта, – думаю, никогда еще у тебя не было столь легкой добычи.

Я покачал головой.

– Нет. Я не стану тебя убивать. Уходи.

– Нет? – он поднял голову, и глаза его сверкнули блеском расплавленного золота, – нет?! Я – последний из дома Шейрас, десятки егерей и тысячи простых людей убиты моим домом, и я ничуть не сожалею ни об одной из этих смертей. И ты отпустишь меня живым?! Тебе не приходило в голову, что я просто придумал историю о том, что желаю собственной смерти именно для того, чтобы ты меня сейчас отпустил?

Говоря это, он всё ближе и ближе подходил ко мне и остановился, не дойдя трех шагов.

– Приходило. Но знаешь, ты её не придумал. Вы и в самом деле очень привязаны к своему дому и к своим щенкам. Уж это-то я знаю. И про странную эпидемию среди бордельных вольп – тоже наслышан. Можно, конечно, допустить, что ты перерезал десяток незнакомых тебе вольп, чтобы слухи об этой резне потом подтвердили твою историю и, в конечном счете, спасли тебе жизнь, но... не думаю. Это чекалка какая-нибудь могла бы такое устроить. Вы, вольпы, все ж не настолько сильно за жизнь цепляетесь. Так что, думаю, ты мне правду рассказал. Наверное, это и в самом деле ужасно – своими рук... лапами убить всех детей – своих и своего дома. И не надейся, что я помогу тебе избавиться от этого груза. Живи с этим.

Вольп наклонил голову. Оскалил зубы в легкой улыбке.

– Восемь лет не прошли для тебя даром. Быть жестоким, во всяком случае, ты научился. Полагаю, я это заслужил.

Я промолчал.

– Прошу у тебя прощения, за эти восемь лет. Будь у меня возможность повернуть все вспять, я бы тебя тогда убил. Прощай.

Он извиняется передо мной за то, что не убил меня тогда? Нет, всё-таки до конца понять друг друга мы никогда не сможем. Я настолько озадачился последними его фразами, что чуть не упустил давно ожидаемый момент. Вольп уже начал поворачиваться, всем своим видом демонстрируя намерение гордо уйти вдаль, не оглядываясь. Я даже не заметил, в какой момент оказалось так, что дальше дорогу продолжает только его цветастый плащ, а сам вольп уже летит ко мне в прыжке, держа в правой лапе кинжал. Да, не жди я этого все три с половины недели, у него могло бы и получиться. Или – если бы я не знал про вольпье умение направление прыжка менять прямо в полете. Никакой мистики, кстати – просто твари они сами не очень тяжелые, а хвост у них большой и пушистый. Вот этим хвостом они и рулят в прыжке. Я думаю, он для того и прыгнул издалека – чтобы я успел отскочить и, уверившись, что увернулся, расслабиться. Тут бы он меня кинжалом своим и зацепил – наверняка отравленным. Но я не стал ни уворачиваться, ни меч выхватывать. Просто полшага назад для твердости сделал, да и принял его в плечо, лапу за запястье захватом поймав. Пошатнулся, но на ногах устоял. Повернул руку, сустав запястный ему выворачивая, другой рукой его за шею блокируя – чтобы не рыпался. Кинжал выпавший ногой поддел и отбросил в сторону. А потом и самого вольпа – в другую. Легкий он – мин с полсотни, не больше. Вольпы вообще легкие, а этот еще и стар вдобавок.

Он поднялся, посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом и пошёл, хромая, в лес. Сгорбившись так, словно все беды мира вдруг обрушились на его узкие и, порядком вытертые, плечи. Куда только делась горделивая выправка? Прошел, даже головы не повернув, мимо лежащего на земле плаща и поковылял дальше.

Разумеется, он услышал, как я нож вытащил, хоть я и старался сделать это потише. Услышал, сразу выпрямился, плечи развернул. Хромать перестал. Ладно, хоть не обернулся и не встал навытяжку с гордым видом – и за то спасибо. Всё-таки, ненавижу вольпов.

Свистнул, рассекая воздух, клинок. Я вздохнул, окинул взглядом притихший осенний лес, и направился к упавшему телу. Можно было, конечно, и здесь его оставить, вряд ли вообще кто-нибудь разумный на него наткнётся – обитающий в этих краях клан Солёной Воды (замиренный, разумеется) числом невелик и большей частью восточнее охотится. А людям тут и подавно делать нечего. Да и вообще – один тот факт, что я в лодке не остался, а в лес пошел вслед за бестией, любому неглупому человеку скажет более чем достаточно. Но это всё домыслы, а тут – явная улика. Поэтому, вытащив и обтерев нож, я взвалил тело на плечо и пошел наискосок через лес обратно – к обрыву. Дождавшись, когда сгустятся сумерки, вынес труп к высокому берегу, да и сбросил его в омут, привязав к лапе тяжелый камень. Реку я переплывал уже затемно.

Возница, когда я, глубокой ночью, вышел к повозке, не проронил ни слова. Молча впряг лошадей и мы поехали обратно по тракту, а в первом же придорожном трактире купили бочонок дерьмового (другого не было) вина и упились так, что и десятилетний ребёнок голыми руками смог бы скрутить лейтенанта егерей и сотника звёздной стражи. Его, кстати Кассием зовут. Кассий Октавиан – я это имя и раньше слышал. В самый разгар Красной Охоты вольпы дома Шой-тар устроили самоубийственную попытку захватить наместника прямо в здании Сената. Шансов у них, разумеется, не было никаких, наместник и все сенаторы смылись, как только запахло жареным. А сотня, в которой был Кассий, прикрывала их отход и стояла насмерть до тех пор, пока не подошло подкрепление. Шестеро их в живых осталось, из всей сотни. Их имена тогда у всех на слуху были. Я и раньше чувствовал, что наш возница – человек, достойный уважения, а уж после того, как всё узнал... короче, я не стал ему ничего лишнего рассказывать, но один из двух клыков, из пасти мертвого вольпа мной напоследок вынутых, я ему вручил. А второй – перед Дереком на землю кинул.

Капитан внимательно осмотрел клык, потом поднял на меня насмешливый взгляд.

– Так что, – спросил, – прав был Катулл, когда утверждал, что месть подобна вину – чем выдержанней, тем на вкус приятней?

– Прав, – согласился я, – жаль только, что он не предупреждал о похмелье.

Похоже, мне удалось капитана слегка озадачить.

X. Minima de malis est via proditia.

Тонкий серпик луны бесшумно крался за ветхими облаками, временами прокалывая их острыми рожками. Я, в отличие от луны, шел не таясь – твёрдым шагом уверенного в себе человека. Жетон, правда, снял – блеснёт кому на глаза ненароком, запомнится. Егерский жетон – штука запоминающаяся. Даже в столице. Ограду амфитеатра перепрыгнул слева от площади, за колодцем. От нечаянного, но обильного полива там каштаны, третий год не прореживаемые, так вытянулись, что и днём незамеченным перелезть можно. Что уж про ночь говорить.

Прошёл вдоль стены назад, к главным воротам. Ворота Арены на ночь, конечно, закрываются. Кованый узор ворот густой, ветвистый: руку не везде просунешь, да и то – не дальше локтя. Колья решёток до верха проема доходят – меньше пальца зазор от острия до камней арки – казалось бы, и пытаться нечего, если ты не кошка. Вот только если понизу колья узором кованым скреплены, то по верху торчат, ничем не поддерживаемые и некогда ровная их гряда уже просто от времени вкривь да вкось пошла – пусть немного, но глазу заметно. А стало быть... я вытер о бёдра вспотевшие вдруг ладони и полез наверх.

Колья гнулись легко, словно были сделаны не из железа, а из глины. Мне больше усилий пришлось приложить не для того, чтобы решетку отогнуть, а чтобы на ней удержаться, не выгнуть её своим весом донизу, а то и поломать, чего доброго – до того железо оказалось дурным. Ноздреватым, плохо прокованным и, как следствие – проржавевшим уже чуть не до середины. Спустился по-внутри вниз и вовремя – уже плескались по влажным камням стены красноватые отблески факелов и слышались шаркающие шаги из ближайшего коридора – стража. Я неслышно скользнул в тёмный проход, прижался к стене. Две, дергающиеся в свете факела, тени, лениво проползли по брусчатке пола и растворились во тьме. Судя по теням, стражники даже головами не крутили – смотрели только вперед и разве что носами на ходу не клевали. Ну да, арены охранять – это для местной стражи навроде отдыха. Если с гладиаторскими казармами сравнивать. Тех-то гладиаторов за решетками не запирают – а зря, зря. Потому что более тупого, злобного и бессмысленно агрессивного существа, чем пьяный гладиатор, просто в природе не существует. А трезвым гладиатор бывает только на арене и в могиле. И то не часто – ни там, ни там. Так что стражей у них ходить дело неблагодарное, да.

Я подождал, пока стихнут шаги, вышел обратно в холл и завернул в тот же коридор, из которого только что вышел патруль. Нужные мне клетки были как раз в этом секторе, внизу, один пролет лестницы с этого уровня, но идти туда еще было рано. Надо было сначала кое в чём убедиться... вот только темно тут, хоть ушами смотри. Так что я вытянул за шнурок маленький кожаный кисет, вытащил из него резко пахнущую полотняную подушечку, и, оттянув себе веки, выжал по капле жидкости в каждый глаз. Поморгал, избавляясь от рези в глазах и размазывая веками вытекший из подушечек сок. Прислонился к стене, жду, когда подействует. Белладонна. Ягоды её ядовиты, но на рынке их нарасхват берут – и медикусы, и жрецы, и колдуны. Прославилась, правда, она не как лекарство и не как средство для общения с духами. Bella donna – "красивая женщина" на ромейском. Уж больно хорошо её сок зрачки расширяет, а это до сих пор красивым считается. Так что проститутки (особенно дешевые уличные) ей вовсю пользуются. Как-то по глупости (первый год, еще и жетона не было) я днём себе белладонны в глаза капнул – захотел посмотреть, красиво ли выгляжу. Но не увидел – просто разглядеть не смог свое отражение при свете дня. Так что не буду утверждать насчет красоты (это все ж дело вкуса) а вот на здоровье белладонна влияет определенно не лучшим образом – проверено на собственном опыте. Глаза тогда до вечера слезились и голова болела. И зубы, от кулака лейтенантского, ныли. Кстати, в борделях за стеной частенько в ценниках даже пункт отдельный есть для слепых проституток, так вот. Но тут уж ничего не поделаешь – мы-то не для красоты зрачки расширяем, а для зрения ночного.

Начало действовать – окружающая меня тьма посерела, отступила немного, смутными контурами в ней вырисовались стены и проходы в них. Так... от лестницы шага три, потом решетка... вот! Черный прямоугольник провала в стене. Что там внутри – не видно. Я осторожно пощупал темноту и тут же посадил занозу в палец. Деревянная... жаль. Возможно, дверь и не заперта, но открывать её не стоит – наверняка заскрипит петлями, весь амфитеатр переполошу. Придется положиться на удачу. Я уже повернулся, чтобы идти обратно к лестнице, но тут заметил легкий отсверк, мелькнувший вроде бы там, где полагалось быть сплошным (и плохо оструганным, как я уже убедился) доскам. Ага, так и есть – оконце зарешеченное. А за ним... я прижал ладони к глазам, помассировал глазные яблоки, коротко нажал сильнее и тут же убрал руки. Кровь прильнула к глазам, на короткое время обеспечив (вместе с белладонной) самое лучшее ночное зрение, какое только может быть у человека. Вижу! Комнатушка за дверью скорее угадывается, чем видится, но проход в противоположной стене комнаты, и большое пространство за ним с толстыми железными прутьями вместо пола на мгновение проявились в глазах вполне отчетливо. Ну, как я и думал. Странно только, что стражника тут, за дверью нет. Не слышно мне никого, во всяком случае. Я закрыл глаза, задержал дыхание и прижался ухом к решетке – тишина. Нет никого. Никакой стражник не станет всю ночь в темноте бодрствовать, а спящего человека всегда слышно. Даже егеря. Ну и хорошо, а то я опасался, что придется еще и эту проблему решать. Да и не странно вовсе, когда вдумаешься, что стражника сюда пожалели: если внизу какой узник и умудрится из своей клетки выбраться, то деться он за ночь никуда всё равно не денется. Ну и незачем его ночью тут караулить.

Я вернулся к лестнице, прислушался, хмыкнул, и, уже почти не таясь, пошел вниз – к клеткам. Даже топай я, как манипула легионеров на параде, всё равно б никто не услышал – такой густой и сочный храп несся с нижней площадки.

Спустился, вышел на площадку. Лампа, чадя и мерцая, дожигала последние капли масла и света давала чуть больше, чем ничего, но стражника я разглядел. Сидит в углу, весь скрючившись и изогнувшись самым замысловатым образом (у меня аж в позвоночнике стрельнуло при взгляде на его позу), щеку на колено положил и носом рулады старательно выводит. Да, распустилась тут стража, ничего не скажешь... ничего, с завтрашнего дня забегаете. Спи, дружище, спи, авось смерть свою не проспишь. Кольцо с ключами висело у него на поясе, но проблем это обстоятельство никаких, разумеется, не вызвало. Право же, я больших сложностей ожидал. Не то, чтобы я этим сильно расстроен, но как-то... неловко, что ли. Чувствую себя многомудрым философом, которого заставили простейшие задачки решать. "Было четыре яблока, два ты съел, сколько осталось? Не торопись, подумай..." Что-то в этом роде.

Петли у дверей тут не скрипят, это я помню. А вот замок шумный, поэтому открываю я его осторожно – подгадывая движения ключа к наиболее громким всхрапываниям. Скорее всего, второй стражник тоже спит, а то его и вовсе нет... но рассчитывать на это не стоит. Лампа во внутреннем помещении горит, перед дверью никого нет, но это ничего не значит. Поэтому левой рукой я ключ кручу, а правой – пугию держу двумя пальцами за лезвие. Появится вдруг внутри на виду второй стражник – метну. Рукояткой вперед в голову – авось оглушу. А не оглушу, так бежать придется, конечно. Возможно, это будет наилучшим стечением обстоятельств.

Замок тихонько щелкнул в последний раз, косо висящая дверь толкнулась в руку, я, придерживая, дал ей открыться, проскользнул внутрь и замер.

А не спит – второй стражник-то. Дыхание мне его слышно – не такое, как у спящего. Ну и прочее – вот он пошевелился – одежда зашуршала и ключи на поясе звякнули; вот – шмыгнул, вот – почесался. Не спит. То ли бдит, то ли (что вернее) просто заснуть не может под аккомпанемент своего товарища. Ну и ладно, такой вариант мной тоже предусмотрен. В стену боковую я спиной вжался, пугию повернее в руке перехватил, а левой рукой вытащил из кармана горсточку камешков. Зажал их в кулаке и принялся выщелкивать большим пальцем по одному за дверь, в сторону лестницы. Теперь уже подгадывая моменты тишины, так, чтобы храп не заглушал негромкого, но звонкого "цок-цок-цок" моих камушков. Нехитрая штука. Сколько лет существует на свете стража, столько же лет и этому способу, но он до сих пор работает. Завозился кто-то за решеткой, вздохнул недовольно. Встал – тень зыбкая от лампы масляной пол перечеркнула – шагнул к двери, лицо недовольное к решетке прижал. Успел удивиться при виде открытой второй двери, даже меня заметить успел, а испугаться – уже нет. С глухим стуком бронзовая рукоять моей пугии впечаталась незадачливому стражнику в лоб, он закатил глаза, обмяк и рухнул бы, не поймай я его сквозь прутья за одежду. Перебирая руками сквозь решетку, я осторожно опустил тело на пол, притянул пояс и сдернул с него ключи. Выбрал нужный ключ... готово! Шагнул внутрь, повернулся к первой клетке. Хмыкнул.

Лежит, свернувшись клубком и морду хвостом накрыв, но уши торчком – не спит. И чего притворяется, спрашивается? Готов поклясться, она полчаса как уже мой запах учуяла и всё себе поняла. В соседних клетках возня какая-то чувствуется, но я туда даже не смотрю – сидите себе дальше, нет мне до вас никакого дела. Только вот до неё.

– Слышь, лохматая, – говорю я, подходящий ключ в замочную скважину втыкая, – должок тут у меня перед тобой был. Вот, пришел вернуть.

Замок щелкнул и я решетку на себя дернул. В тех двух дверях петли смазаны на совесть были, вот я и расслабился. И зря – дверь скрипнула так, что у меня аж зубы заболели. Проклятье! Вздрогнув, я застыл в напряжении, готовый бежать и действовать, если стражник начнет просыпаться, но храп его звучал всё так же сочно и ровно. Я подождал пару секунд, потом медленно выдохнул.

– Выходи.

Верга не шелохнулась. Даже хвоста с морды не сняла. Сказала глухо:

– Нет у тебя передо мной никаких долгов. Уходи.

Из соседних клеток послышалось несколько негромких восклицаний на вержьем. Не разобрал о чём – но судя по тону, удивляются.

– Как хочешь, – пожал я плечами и повернулся к выходу – дверь открыта... кстати, щенков ваших никто в живых оставлять и не собирался – в том лесу, куда их выпустили, сотня арбалетчиков в засаде сидела.

– Х-ращ?!

Вот тут её проняло. В мгновение ока вскочила. Глаза горят, зубы оскалены, шерсть дыбом.

– Ш-ш! – сказал я. Прислушался, но уже без особого напряжения. Так и есть – храпит. Но всё равно...

– Незачем так орать. Весь город разбудишь.

Но верга меня словно и не услышала.

– Ты... шарх шен-а-рральха, ты... сейчас ты заплатишь за эту подлость!

Ого. За такое оскорбление у них полагается не успокаиваться до тех пор, пока произнесшие эти звуки горло не захрустит на твоих зубах. Интересно, следует ли мне поступать так же? Наверное, не стоит – я ж всё-таки не верг. Да и неохота просто. В горло зубами – дикость какая.

– Если это имеет значение, – говорю я, быстро отступая, – то я тут ни при чем. Стал бы я...

Ныряю влево, уходя от удара.

– Стой... дура! Таш ррльгхш!

Бесполезно. Вот же дерьмо! И поделом, кстати – сам дурак. Ну да ладно – доспеха на ней нет – видимо, наши сняли, так что... испуганное восклицание сверху заставляет меня остановиться и поднять голову. Верга тоже замирает, задрав вверх морду. Я различаю – там, наверху, за железными прутьями – уже отстраняющееся от пола испуганное лицо человека; вижу, как он открывает рот и понимаю, что вот уже прямо сейчас этот некстати объявившийся стражник заорет во весь голос и побежит звать подмогу.

Рука метнула пугию просто рефлекторно. В следующее мгновение, когда я осознал – что сделал – чуть было не прыгнул следом в бессмысленной попытке догнать летящий клинок. Не прыгнул. Просто проводил его взглядом – вдруг не попал... Нет, попал. Конечно, попал – я же всё-таки лейтенант егерей... был еще совсем недавно.

Мешком обвалилось на прутья тело. Закапала кровь. Верга втянула носом воздух, фыркнула.

– Я одна не пойду, – заявила, – со мной моя стая.

– Чтоб тебе, – сказал я с чувством, – ни на этом, ни на том свете... а... – махнул рукой, – делай что хочешь. Ключи – вон лежат. Держите луну по левую сторону, выйдете к кузницам – по запаху узнаешь. Там дома к стене вплотную подходят – можно перепрыгнуть. В городе не задерживайтесь. Это Бурдигал, тут у нас... у егерей лагерь.

Повернулся и пошел к выходу. Шел не таясь, не скрываясь, но, если кто меня и видел, то окликнуть не посмел. Из амфитеатра выбрался без препятствий и побрел потихоньку к себе домой. Вот теперь – точно конец. Раньше еще можно было обманывать себя рассуждениями о долге, честности и прочей ерундой, но теперь – всё. Мало того, что я помог стае бестий бежать, я еще и человека при этом убил. Егерем мне больше не быть, это очевидно. И поеду я завтра не на Сицилию, а куда подальше – выеду за город, там решу, куда. Вряд ли кто меня искать будет, когда я не объявлюсь с докладом ни через месяц, ни через два. Не думаю, что у кого-нибудь хоть тень сомнений относительно моей судьбы появится.

Мысли бежать немедленно у меня даже и не возникло. С чего бы? Видеть меня никто не видел. Пугия, у стражника из глаза торчащая – самая обычная. А как-то иначе заподозрить – ну, это вряд ли. Такое и самому настырному из квесторов в пьяном бреду не привидится. Лейтенант егерей убивает стражу и выпускает ожидающих смерти бестий? Самому смешно.

Не стану утверждать, что никакие мысли и сожаления меня не мучали на пути домой и пока я спать укладывался. Но заснул я быстро и крепко – как и положено егерю. Что бы ты ни делал – делай это хорошо. Ко сну это правило тоже относится: хороший отдых сил прибавляет, а силы мне завтра понадобятся. Впрочем, как всегда.

Про сон егерский среди простого народа тоже много легенд ходит. Брехня большей частью, на нашем умении дремать на ходу и на досужих вымыслах основанная. Что мы спим с открытыми глазами, каждый звук подмечаем, и что к спящему егерю подкрасться никто не в силах. Кто не слышал историю про спящего егеря, который некстати подлетевшую к нему сову брошенным камнем прибил, да так и не проснулся? Ерунда. Спим мы, конечно, чутко. Но, во-первых, многое от обстановки зависит – если ночуя на лесной опушке, я готов от первого шороха проснуться, то дома у меня настороженности, ясное дело, поменьше. А во-вторых – если от каждого звука просыпаться, так поспать и вообще не выйдет. Потому тревогу мой внутренний стражник поднимает не при каждом звуке, долетевшем до моих ушей, пока я сплю – а только при звуке необычном. Или при необычном изменении обычного звука. И, зная всё это, да сноровку некоторую имея, подкрасться к спящему егерю – дело нехитрое. Особенно, для другого егеря.

Так что проснулся я только тогда, когда гости мои захотели, чтобы я проснулся. Не поклянусь, но, похоже, пальцами кто-то щелкнул. Дернулся я, руку левую в щель между кроватью и стеной сунул, меч нашаривая – а нет его. Плохо дело. Открыл глаза, голову повернул в ту сторону, откуда щелчок, меня разбудивший, мне помнился. До утра еще далеко, да и луна давно скрылась, так что я едва-едва силуэты моих гостей различаю. Трое. Один, развалясь, в кресле моем сидит, двое других по бокам от него стоят. Я-то в первое мгновение пробуждения своего на Ночных Охотников думал и впору бы мне радоваться начинать, ан нет. Узнал я их. Не отвечу – как, не до того мне было, чтобы интуицию свою допрашивать. Уж лучше бы Ночные Охотники. Я вздохнул и сел на кровати.

– Я тебя еще раз спрошу, – сидящий в кресле голос подал. Если до того еще гран надежды у меня оставался (вдруг обознался), то теперь никаких сомнений быть не может – что я, голос капитана не узнаю?

– Кто нибудь, кроме вас двоих, знал, что Клюв у тебя ночует?

Я сглотнул.

– Вряд ли.

Силуэт в кресле не шелохнулся, но я почувствовал, что капитан легонько кивнул пару раз, соглашаясь с собственными предположениями.

– И от столба наказаний ты ведь не сам отвязался, тебя верга отпустила.

Я промолчал. Да не очень-то меня капитан и спрашивал.

– Зря ты мне всё, как есть, не рассказал. Могло бы иначе повернуться, – Дерек вздохнул, – да и я хорош – всему поверил. А ведь возникли у меня подозрения тогда, но отмахнулся я от них. Жаль. Хорошего егеря потеряли.

Я вздрогнул и стоящие по бокам от капитана егеря – Сена с Троем, если я правильно их опознал – подобрались немного. Дерек встал.

– Ты думаешь, ты первый егерь, который в такой ситуации оказался? – капитан хмыкнул, – однажды, рано или поздно, каждый из нас перестает себя с родом людским отождествлять.

Я не шелохнулся и звука никакого не издал, может только брови поднял удивлённо – но капитан мою реакцию как-то разглядел. Засмеялся коротко – негромко и невесело.

– Заметил уже, да? Первооткрывателем себя мнил? А зря. Оно же неизбежно – уж слишком сильно мы отличаемся от остальных людей. Во многом отличаемся. Я даже больше скажу – до того момента, как егерь осознаёт, что он – не человек более – он и не егерь еще. Однажды это осознание к каждому приходит – обычно году на пятом-шестом службы. Иногда раньше, иногда позже, но ты на моей памяти первый, который так долго за свою человечность цеплялся. Знаешь, Бернт, хороший ты человек был. И егерь неплохой. Почти идеальный, с одним только недостатком – умней других себя считал.