Текст книги "Цитадель души моей (СИ)"

Автор книги: Артем Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

С зажженными факелами в руках и белыми повязками милиции.

Я расслабил мышцы и сделал вид, что вовсе не встал в боевую стойку, а просто остановился полюбоваться последними утренними звёздами. Милиты выглядели напряжёнными – даже чересчур напряженными – пока не разглядели мой жетон. Ну, как обычно. Я полагал, поняв, кто перед ними, милиты потеряют ко мне интерес, но ошибся. Один, даже не скрывая облегчённого вздоха, отпустил уже слегка вытянутый из ножен меч, а второй шагнул мне наперерез, загородив дорогу.

– Простите, господин егерь, – сказал он мне в ответ на мой негодующий взгляд, – но нам, похоже, нужна ваша помощь.

– Вас мыши беспокоят? – спросил я, – или крысы? Ибо я ума не приложу, зачем еще вам может понадобиться егерь.

Язык мой всё еще слегка заплетался, что, конечно, подпортило эффект, но милиты даже не попытались улыбнуться.

– Я серьезно, – сказал тот же, что обратился ко мне раньше, – похоже, тут орудовала бестия.

И, не успел я еще придумать, что бы такого ответить на эту чушь, как милит продолжил, указав пальцем себе за спину:

– Прошу вас, пройдемте с нами. Это совсем рядом, в этом здании.

Указывал он при этом, несомненно, на мой дом.

Хмель моментально выдуло у меня из головы.

– "Это"? Что именно?

– Трупы, – сказал, пожав плечами, милит, – один мужской, один женский. Да зайдите, сами увидите.

Я посмотрел на говорящего. Видимо, было в моём взгляде что-то необычное, потому что, поймав его, милит съежился, отвёл глаза и сбивчиво зачастил:

– Соседи слышали крики из этого дома... сначала такие... ну, – шмыгнул и криво усмехнулся, – хорошие... а потом – плохие. Ну, так говорили. Мы-то по соседней улице шли... патрулем... нам соседи и сказали, что. Мы и заглянули... там дверь открыта была... и увидели... да вы лучше сами взгляните!

Я молча отвернулся и зашагал к дому. Острое чувство опасности бархатными иголками пробежало по моей спине, изгоняя хмельной кураж. Дом – пусть не мой собственный, пусть съемный, но давно уже ставший родным и безопасным – смотрел на меня мертвыми глазницами окон, и я отчетливо чуял затаившуюся за ними смерть.

– Весь дом осмотрели? – тихо спросил я, не отводя взгляда от черных прямоугольных провалов.

– Весь... наверное. Мож какой закуток и проглядели...

Я молча поднялся на крыльцо, распахнул прикрытую дверь, и, вынув меч, скользнул внутрь. В ноздри тут же ударил запах – несильный, нет. Кто другой его может и вовсе бы не заметил. Но у меня от него волоски по всей коже поднялись дыбом. Если секунду назад какой-то частью я еще не верил, то теперь все сомнения можно было отбросить. Это бестия. Люди так не пахнут. Вторая новость – я не знаю, что это за бестия. Совсем не знаю. Ничего общего с известными мне. Запах кислый, тяжелый. И очень похожий на человеческий. Порой, когда мы пытаемся пройти по лесу незамеченными – и считаем, что у нас есть такие шансы – мы натираемся бобровой струей или каким-нибудь другим, сильно пахнущим, но непривлекательным для бестий, мускусом. Помогает редко, но иногда всё же помогает – когда бестии не подходят к нам или нашим следам близко. Наверное, бобры, принюхавшись к таким следам, чувствуют примерно то же, что я сейчас. А может, и вовсе не то, у бобров же не спросишь.

Несмотря на запах, ощущение опасности ослабло – похоже, бестия всё же ушла из дома. По крайней мере, в гостиной никого не было – это я чувствовал абсолютно определенно, даже несмотря на укутывавший углы полумрак. Никого живого, по крайней мере. Я, стараясь не наступать в еще не высохшие до конца пятна крови, шагнул вперед и присел над телом Клюва. Обнаженным, вытянувшимся ничком во всю длину и как будто еще продолжавшим тянуться куда-то. Круглые неровные пятна причудливым рисунком покрывали белеющую в темноте кожу.

– Посветите, – не оборачиваясь, сказал я замершим у входа милитам.

Круги огня от факелов накрыли труп и замерцали. Я обернулся. Один из милитов – что помоложе, смотрел в сторону и приглушённо икал.

– Единого ради, – раздражённо сказал я, – соберешься блевать, сделай это на улице. Тут уже достаточно грязно.

И продолжил осмотр. Поначалу мне показалось, что я поймал истину за хвост: никакая это не бестия, это человек! Сумасшедший, конечно. Свихнувшийся на почве зверопоклонничества – увы, бывает это не так уж редко. Догадка объясняла как запах, так и круглые, непохожие ни на чьи иные, следы челюстей на мертвенно-бледной коже. Но... нет. Пусть даже это очень сильный и быстрый сумасшедший – такой, что может голыми руками одолеть опытного егеря. Но и самый свихнувшийся человек не сможет настолько широко открыть рот – оставить подобные отпечатки можно лишь раскрыв челюсти так, чтобы все зубы оказались в одной плоскости. И еще: никакой человек не сможет выкусить из тела большой кусок мяса вместе с попавшимися под зубы ребрами. Я осторожно ощупал, уже начавшие подсыхать, края раны в левом боку. Три ребра. Изломы ровные, почти без осколков – значит, зубы острые и действовал ими их хозяин быстро и с недюжинной силой. Я осторожно перевернул труп. Из-за спины послышалось сдавленное хрюканье, потом удаляющийся топот и, приглушенные расстоянием, захлебывающиеся звуки. Стало темнее, но и света одного факела хватало, чтобы понять, что голодной тварь явно не осталась.

Из всех бестий до внутренностей очень охочи только урсы, но этот ночной гость даже не притронулся к мужским органам, до которых те же урсы, например, большие любители. Зато грудную клетку он разгрыз всю и практически вылизал изнутри. А еще проломил лоб, (похоже, просто прокусив) и мозг выел. Подчистую вылизал, или нет, не знаю. Хоть я ко всяким, неприятным обывателю, зрелищам и привычен, но заглянуть в овальную дыру над провалившимся левым глазом даже у меня не возникло ни малейшего желания.

– Кто ж это сотворил, а, господин егерь? – подал голос молчавший доселе милит.

– Не знаю, – хмуро ответил я, изучая следы зубов, – не знаю. Что-то новое, никогда раньше такого не видел.

Милит промолчал, но промолчал очень скептически – даже не оборачиваясь, я отлично чувствовал его снисходительную усмешку – дескать, тоже мне, егерь – мало того, что бестию прямо под боком проглядел, так еще и определить не может. Люди егерей любят, да. Но то обычные люди. Легионеры и милиция относятся к нам попрохладнее – им кажется, что мы забираем себе слишком большую долю воинской славы и женского внимания. Ну и ладно.

– А скажи-ка, любезный, у вас тут в округе люди не пропадают? И не бывало ли подобных случаев?

– Люди-то пропадают, как не пропадать. На то они и люди, а не горы, или, скажем, моря. Потом находятся, обычно. Бывает – с горлом перерезанным, бывает – с головой пробитой, а то и вовсе без оной. Но не наполовину съеденным, вот ведь в чём дело, понимаете?

– Отчего ж не понять, – говорю я, а сам головой кручу. Следов нет, вот что меня беспокоит. Кровью весь пол залит, подойти к трупу, ног не испачкав, просто невозможно, однако ж звериных следов на полу не видно ни одного. Расплывчатые отпечатки моих полусапожек, рубчатые следы сандалий и ...

– Вас трое было?

– Нет, – милит слегка озадачился, – двое нас с Авлом... вот.

– Тогда выходит, – задумчиво сказал я, – не бестия это. Не носят бестии обуви с такой подошвой. Они вообще никакой обуви не носят.

– Ох ты, – сказал милит, приседая рядом, – ведь и вправду. Нежто опять людоед в городе объявился?

Факел трещал теперь над самым моим ухом и летящие от него искры неприятно покалывали кожу. Волосы б не подпалил.

– Вот пакость-то, – продолжал милит, – Помню я, как в триста девяностом-то было. Ну, теперь не будет покоя, пока не спымаем его. Слухи-то быстро разносятся.

– Это точно, – я отстранился и выпрямился, – а второй труп где? В спальне?

– Ага. Тама он. То есть, она. Её он, однако ж, не поел. Понадкусал только. То ли мужики ему больше по вкусу, то ли он тут наелся.

Я прошел в спальню. Милит шагнул следом, остановился у двери, подняв факел, хотя надобности в нём уже особой не было: окна спальни выходили на восток, и разгорающаяся заря заливала комнату нежным утренним светом.

Милит был прав – по сравнению с бедолагой Клювом девушка выглядела практически нетронутой: только два неглубоких покуса на бёдрах и всё. Убита она была сильным ударом в шею, причем, убита во сне: глаза закрыты, лицо спокойно, на устах легкая томная улыбка. При жизни, наверное, она была симпатичной, но смерть уже наложила на неё свой отпечаток – кожа посерела, лицо оплыло, и под ним явственно угадывались контуры черепа. Полновата она – Клюва всегда к толстушкам тянуло – а полные люди после смерти очень быстро теряют человеческий облик.

Крови в спальне почти нет. Похоже, ночной гость первым делом убил девушку, а потом уже занялся Клювом, которому подаренная фора ничуть не помогла. И вообще, походило на то, что именно Клюв и был целью неведомого убийцы. Или же... не Клюв?! Вспомнился мне вдруг капитан, с усилием выдирающий щипцы из тела Константина Озерного. Может, он узнал, что я ему солгал недавно и решил таким вот образом со мной поквитаться? Те щипцы, правда, по форме вержьих челюстей сделаны были, но долго ли новые выковать... нет, ерунда. Не мог он. То есть, мог, конечно – Клюва бы он одолел, и от завтрака не отвлекаясь, да и выпотрошить того, как куренка, тоже бы не постеснялся – если бы решил, что это для дела полезно. Но вот чтобы он меня с Клювом перепутал – этого быть уже не может. Есть еще, конечно, вариант, что капитан за ним сюда и пришёл, но это тоже маловероятно – откуда бы он узнал, спрашивается?

– Дом, говорите, весь осмотрели? – спросил я, оборачиваясь к гостиной. Милитов опять стало двое – Авл, бледный, как собственный призрак, стоял в дверях и старательно косил глазами в сторону, чтобы ничего лишнего не увидеть. Но говорить он пока не решался и ответил второй:

– Да, господин егерь. Чего тут осматривать-то? Через окно убёг, наверное, лихоимец.

Наверное, так и есть. Распутаю сейчас кровавый клубок следов в гостиной и скажу точно. Я окинул прощальным взглядом холодеющее тело и пошел в гостиную. Проходя мимо двери в эркер... ну это я так его называю. На самом деле просто маленькая комнатка с большими окнами, выходящими на нижнюю улицу. Еще в этой комнатке есть кресло и маленький столик – а больше там ничего и не помещается. Так вот, проходя мимо двери, я собирался её открыть, окинуть взглядом комнату и пойти дальше, но не успел я взяться за ручку, как меня словно холодной водой окатило. И я замер собственным изваянием.

– Гос... господин егерь, – встревоженный голос из-за спины, – что случилось?

Я резко вскинул руку. Тихо!

Тихо, дайте подумать.

Интуиции у нас принято верить. А еще принято её развивать и тренировать, хотя дело это, скажу прямо, непростое. Дело тут вот в чём. Ничего сверхъестественного в интуиции нет, она – всего лишь бессознательная реакция человека на то, что он не замечает. Видит, слышит или ощущает, но – не замечает. Не осознает. А сложность в том, что реакция-то – бессознательная. Как тренировать бессознательное? Непросто.

Сначала просто учишься давать интуиции волю – обычный человек приучен на неё особого внимания не обращать. Ну и зачастую, вообще её чувствовать перестает. У людей во всём так устроено – чем пользуешься, то развивается, а чем не пользуешься – то отмирает. За ненадобностью. В магистратах, к примеру, куча людей с напрочь отмершими мозгами и очень развитыми животами. Ну да я не об этом.

Короче, волю ей даешь, интуиции. Ох, и забавно это выглядит – со стороны, конечно. Идет такой – весь зеленый еще – егерь по лесу, а впереди – лужа. И он в ту лужу – хлоп плашмя – и лежит, пузыри пускает. Полежит, встанет. Отряхнется смущённо. Лейтенант: "Зачем упал?" – "Ну, показалось". А лейтенант ему – бац – подзатыльник (чтобы мозги встряхнуть) и, – "Что показалось?". Вот тут-то самое главное и начинается: мало дать интуиции волю – иначе так и будешь в каждую лужу плюхаться, товарищей веселя – надо еще в ней разбираться научиться. Сложно это. Поначалу вовсе не получается. Потом – через месяц-другой – один раз из десяти вдруг стрельнет: это ж рисунок древесных линий на доске стола тебе лицо твоего давнего врага напомнил. Вот ты и вскочил, за меч хватаясь и посетителей таверны распугивая. Очень давнего, правда, врага – пацана соседского, который частенько тебя, десятилетнего, лупцевал во дворе и заставлял песок есть. И что с того, что ты с ним тех пор и не виделся ни разу – интуиции это безразлично. На то оно и бессознательное.

Ну вот, научившись быстро выяснять, что именно пустило в ход твою интуицию, начинаешь сам её учить. Уж на что предыдущий шаг непростой, так этот еще сложнее: заставить интуицию мнимые опасности от реальных отличать. Для этого надо бессознательную часть себя – с разумной частью познакомить. Чтобы интуиция твоя, неразумная, могла сама, как в свиток, в твой разум залезть и разобраться – стоит тревогу поднимать, или нет. Ну а потом уже проще – остаётся только её поддерживать. Прислушиваться к ней, полагаться на неё, каждый случай осмысливать и разбирать – если есть на это время, разумеется. Сейчас – вроде есть.

Я к своему бессознательному тропку давно протоптал, и ответ получаю быстро: половицы. Доски пола уходят под дверь и продолжаются там, внутри эркера. И пара из них как будто чуть ниже остальных. Как будто прогнулась под весом кого-то, стоящего прямо за дверью.

Тихо и осторожно, придерживая лезвие пальцами (чтобы по оголовку не шуршало), я вытянул из ножен меч. Едва заметно дрогнули половицы под ногами – пожалуй, не больше чем на толщину волоса одна относительно другой сместилась. Но все мое внимание сейчас на них направлено – на них и на ощущение чужого присутствия за дверью. Поэтому это движение сказало мне чуть ли не больше, чем если б я на гостя своего незваного глазами смотрел. И рост его я по этому движению половиц оценил, и вес, и позу угадал, и даже понял, что он не просто так пошевелился, а подобрался, к прыжку готовясь – почуял, что дело неладно. Ну, я не стал ждать – с размаху всадил меч в филенку двери там, где грудь того, кто за дверью, угадывалась. Попал! Дважды я сопротивление мечу почувствовал – первое, твердое и недолгое – когда лезвие тонкую тростниковую филенку пронзало. И второе – мягкое, но упругое – в самом конце.

Яростно всхлипнул с шипением кто-то за дверью, дернулся меч в моей руке. С грохотом свалился за дверью небольшой предмет – столик, несомненно. Выдернув меч, я распахнул дверь и увидел, наконец, ночного визитера. Замерли мы на мгновение, взглядами встретившись: он – в окне, уже готовый сорваться с него в утренний полумрак улицы, я – в проеме двери. Успел я его разглядеть как следует. Одет как человек – и даже не просто как человек, а как человек небедный. Кожаные сапожки с узорчатой оторочкой, штаны франкского фасона – с гульфиком и широкими штанинами, кожаная куртка с тем же узором, что на сапожках, на спине – плащик короткий. Лицо ниже глаз полумаской прикрыто, типа тех, что перегонщики скота и караванщики носят – вот только, сдается мне, не от пыли он под этой маской прячется, а лицо свое прячет – какие-то необычные и весьма неприятные обводы проступают под тонкой тканью полумаски. Но вообще – мог бы за человека сойти, если бы не глаза – большие, круглые и светящиеся в полумраке холодным зеленым светом.

Блеснул за моей спиной свет факела, высветив на мгновение лицо ночного гостя, заставив его зажмуриться и отвернуться с недовольным шипением. Наваждение кончилось – я бросился к окну, занося меч, а зверочеловек быстро и бесшумно скользнул наружу. Не задержавшись ни на мгновение, одним прыжком я вылетел вслед за ним и успел увидеть, как он, наклонившись вперед и свесив по бокам неподвижные руки, нечеловечески длинными прыжками несётся по улице. Три прыжка – и он скрылся за поворотом. Я сделал по инерции пару шагов, потом остановился. Бессмысленно: бегаю я быстро, но не настолько. Посмотрел задумчиво вслед, кинул меч в ножны. Присел возле маленького красного пятнышка, мазнул по нему пальцем, поднес к носу, обнюхал. Кровь как кровь: цвета красного, пахнет, как полагается.

Всякое людское занятие со временем своими байками да легендами обрастает. Наше ремесло – не исключение. Кто из егерей истории про Ночных Охотников не слышал? Про бестий, столь на людей похожих, что запросто за оных сойти могущих. Но при этом силы неимоверной, скорости молниеносной и такой злобой ко всему живому переполненных, что живут они поодиночке и даже парой сойтись не могут; а, чтобы род продолжить, самцу приходится самку оглушить первым делом. И горе ему, если очнется самка до того, как он дела свои закончит. Правда, утверждали те легенды, что кровь у Ночных Охотников голубая и пахнет остро. Хотя – на то она и легенда. По ней же еще Ночные Охотники могут кем-нибудь знакомым прикидываться, бдительность притупляя; а потом стоит только отвернуться и вдруг уже видишь мутнеющим взором свое собственное обезглавленное тело. Некоторые верят и своих же товарищей пугаются, когда те, по той или иной причине, необычно себя ведут.

– Господин егерь?

Я встал, посмотрел вопросительно в сторону покинутого мной недавно окна. Держа еще горящий, но уже совершенно бесполезный факел, из него свешивался всё тот же милит.

– Нежто ушёл, злодей-то?

Я промолчал.

– Как же вы так его упустили-то, господин егерь?

Я опять промолчал – еще не хватало мне перед милицией оправдываться. Молча повернулся и пошёл к входу в дом. Пусть с ним, с Ночным Охотником, капитан разбирается. Или квестор, или магистры местные, мне без разницы. Солнце уже скоро на небосклон вылезет, а мне еще припасы собирать и обратно до лагеря топать.

Милит, разумеется, и не думал оставлять меня в покое.

– Во что он одет-то был? Я только плащ заметил красный и всё. Или коричневый? – прицепился он ко мне, стоило только перешагнуть порог, – Хоть разглядели чего, нет? Мне ж отчитываться надо.

Похоже, милит его, не успев разглядеть, за человека принял. И надо ли мне милита разубеждать, при том, что я всё равно не знаю, что это за тварь такая?

– Сапоги, меандром греческим по краю вышитые, куртка с тем же узором, плащ кавалерийский охряного цвета, на лице полумаска темно-серая.

– Ишь ты, – удивился милит, – меандром! Когда успели-то? А как бы вас потом найти, господин егерь? Квестор-то, думаю я, поговорить с вами захочет.

Я пожал плечами. Захочет он. А я захочу?

– Либо в лагере, либо здесь, – сказал я, вытаскивая из-под стола сундук, – это мой дом.

– Как то есть? – недоумённо поднял брови милит, и даже Авл, до того бессмысленным столбом посреди гостиной торчавший, вдруг вспомнил, что у него язык есть:

– А нам соседи сказали, что это старой Марты дом...

– У каковой Марты я его уже второй год снимаю, – кивнул я, перебирая содержимое сундука и выкладывая из него нужные мне предметы. Длинная, тонкая, но прочная цепь с шипастыми звеньями у концов. Ножи нескольких видов – не боевые, чисто утилитарные – короткий и широкий засечный, острый и узкий "шкуродер" с крюком на спинке, жомный со специальным лезвием для изготовления петель и ловушек. Мешочки с травами и порошками: сушеные плоды белладонны и чёрной белены, побеги паслёна, кора волчьего лыка. Горчичный порошок (подвыдохшийся, но пока сойдет) – для сбивания нюха у идущих по следу бестий. Олений мускус, кориандр и полынь – наоборот, для создания "пахучих следов". Ну и прочее в том же духе. У милитов только глаза всё больше округлялись, пока я вытаскивал из сундука и тут же рассовывал по карманам и пазухам свое снаряжение.

– А как же... убитый? – спросил вдруг Авл, сглотнув, – он тут как?..

– Товарищ это мой был, – сказал я, закрывая сундук и задвигая его обратно под стол. Встал, обернулся к милитам.

– Товарищ, – милиты переглянулись, – так он выходит, тоже егерь... был?

Я усмехнулся невесело.

– Вот так вот. Тебя как зовут?

– Что? – Пожилой милит слегка отстранился, огляделся вокруг, словно подыскивая кого-то, к кому мог бы быть обращен мой вопрос, потом пожал плечами.

– Секст Апулей... но не из тех Апулеев, что в Роме трибунами, а из...

– Хорошо, – перебил я его, – Секст Апулей не из тех Апулеев. Я сейчас должен идти – отправляюсь на чистку, и, с неделю, меня не будет в городе. Если у квестора возникнут вопросы – пусть дождется моего возвращения или задаёт их капитану.

– Но...

– А тебя, Секст Апулей, – не слушая возражений, продолжил я, – я бы хотел попросить проследить за тем, чтобы из дома ничего не пропало.

Я заглянул ему в лицо и принялся давить милита взглядом до тех пор, пока он, смущенный и вспотевший, не отвел глаза в сторону.

– Дорогих вещей здесь нет, – сказал я мягко, – хотя много вещей редких, и в нашем ремесле очень нужных. Я чрезвычайно огорчусь, если вернувшись, не найду какой-нибудь недорогой, но редкой и важной безделушки. Ты меня понимаешь?

Дождался неохотного ответного кивка и молча вышел на улицу. И так уже подзадержался.

Капитан, против моего ожидания, новостью особо не удивился. Либо вида не подал. Хмурясь, выслушал внимательно. Посмотрел в сторону, подумал о чём-то.

– Знал кто-нибудь, что Клюв у тебя ночует? – спросил. Тоном безразличным, но меня однако же, морозцем продрало не хуже чем тогда, перед дверью. И ответил я, еще и сам не успев сообразить, почему именно так отвечаю:

– Секрета не делали. Клюв сразу, как узнал, что я на гиттонов иду, попросился у меня пожить. Кто-то наверняка слышал, да и Клюв тот еще болтун... был.

Кивнул капитан медленно, о чём-то своём думая, а я только сейчас и сообразил, почему соврал. Явно капитан о моем госте больше моего знает. И вопрос он задал вовсе не затем, чтобы убийцу вычислить, а затем, чтобы узнать – за чьей жизнью он приходил. А тут и следующий вопрос напрашивается – зачем этой твари жизнь конкретного егеря? Или, спросим по-другому: чем этот конкретный егерь должен от других отличаться, что к нему эдакие гости по ночам заходят? И если предположить, что капитану ответ на этот вопрос известен...

– Значит, Клюв... – сказал Дерек задумчиво, – жаль...

– Что – жаль? – быстро спросил я.

Царапнул капитан меня взглядом, усмехнулся холодно.

– Жаль, что умер, конечно же. Ладно, иди. Твои там тебя заждались уже.

– Понял, – сказал я и вышел из штабной палатки. А что еще делать? Не пытать же его, в самом деле.

VI. Ad bestias!

Гиттоны, пожалуй, самые странные бестии из всех, с которыми мне случалось иметь дело. Начать с того, что знаем мы про них очень мало, хотя они живут с нами бок о бок вместе с урсами и вергами с самого начала Смутного Века. Но на вержьем и на урса я вполне неплохо разговариваю, сотню-другую слов и выражений на чекалочьем знаю, и могу при надобности с пардусом, с люперном или мелесом объясниться. Даже вольповский немного помню. А вот на гиттоньем – ни слова. И ладно я, я как-то нечасто с этими бестиями дело имел – взять остальных моих бойцов, которые уже не один десяток гнёзд вычистили – так у них то же самое! А почему? А всё потому, что менее склонной к общению твари, чем гиттон – еще поискать надо. И главное, не разговоришь их никак. Наш, веками проверенный способ, плохо ли – хорошо ли, но всегда работающий с другими бестиями, на гиттонов не действует – уж очень у этих бестий болевой порог высокий. Если вообще есть. Но в этой их необщительности главная их слабость – они ж не только с нами, людьми, разговаривать не хотят – они и друг с другом особо не общаются. Мирок гиттона ограничен его норой и тем, что он видит у себя перед носом. Не раз бывало – охотим гиттонью пару возле норы, драка уже полчаса как идёт, визгу и рёву столько, что мертвеца уши заткнуть заставит. А у соседней норы другая пара, как ни в чём не бывало, хозяйством занимается. И ведь не могут не понимать, что покончив с этими, мы за них примемся – а всё равно. Редко-редко бывает, что от соседней норы на помощь избиваемым кто-то придёт – только если уж норы совсем рядом расположены и игнорировать происходящее гиттоны из второй норы уже просто не в силах. И что забавно, когда такое случается, пришедшие на помощь как будто больше на соседей своих злятся, чем на нас – языка-то ихнего мы не понимаем, но по интонациям выходит, что первые вторых ругают: мол, сплошное от вас беспокойство, приходится вот идти, выручать вас, непутевых. А вторые огрызаются: мы вас не звали, идите себе, мы сами разберёмся. Ну, такое впечатление. Опять же, я сам не видел, но рассказывают, что после такой отповеди помощники порой обратно себе в нору убираются и больше уже на помощь не рвутся. Такие дела. Странные бестии, говорю же.

И к предкам своим звериным у них нетипичное отношение. Вот для вергов, скажем, волки – первые друзья и помощники, как собаки когда-то для людей были. Для урсов медведи, и особенно, медведицы – священные животные, в каждой семье обычно пара-тройка медведиц живёт, и беды не знает. А вот гиттоны к росомахам без малейшего почтения относятся – забредет какая на территорию гнезда – задавят и съедят. Еще и подерутся из-за мяса. Считается, что гиттоны – самые недалекие из всех зверолюдей и вообще разумом недалеко от животных ушли. Правда, как выяснилось недавно, они счет знают и даже умножать-делить умеют, чему не каждый свободный гражданин из людей обучен. Но гиттоньей репутации эта новость не сильно помогла, только удивление вызвала – дескать, надо же, такие тупые, а считать умеют.

Ну и по этой их недалёкости гиттоны у наших государственных мужей меньше всего головной боли вызывают. Когда гнездо большое, вычистить его трудно, это да. Но даже самое большое гнездо в политику никогда не полезет – ни с соседями военный союз устроить, ни с другими бестиями втихаря договориться, ни даже условий каких особых для себя выторговать – ничего этого от них ждать не стоит. При всём при том бойцы они хорошие: может, силой урсам, а скоростью – вергам они и уступают, зато живучестью и выносливостью любую бестию втрое превзойдут. Вот только один в поле – не воин, потому и бьем мы их повсеместно без особых затруднений.

Лет сто назад кому-то мысль в голову пришла: раз непонятно, кто есть гиттоны – глупые бестии или умные животные, так, может, их приручить удастся? Идея нашла своих поклонников – и то сказать, получись задуманное, это бы громадной удачей вышло. Прирученные, они и за ездовых животных бы сошли, и в бою от них польза бы несомненная вышла. Но – сто лет утекло, а успехов пока никаких. Пробовали щенков молочных забирать и среди людей воспитывать – вырастают тупые злобные твари, в любой момент готовые вцепиться своему хозяину в руку, если он не успеет её отдернуть. Пробовали щенков постарше брать – аналогично; разве что чуточку менее тупые, зато еще более злобные твари получаются. Пробовали с целыми гнездами хорошие отношения устанавливать – подкармливали их, оружие и доспехи (под их тела адаптированные) дарили. Без толку. Продукты ели, снаряжение забирали, но и благодарности к людям не испытывали при том ни малейшей. Так что пыл "приручателей" довольно скоро остыл, но отдельные попытки до сих пор не прекращаются.

И единственной пока (весьма при том сомнительной) пользой от вековых попыток стало то, что гиттоны очень на арене хороши оказались – на непредвзятый вкус черни, которая в основном на бои и ходит. Других бестий распорядители на арену с опаской выпускают – неизвестно, чего они там выкинут. Особенно вергов. Урса еще можно раздразнить так, что он голову потеряет и станет в бешенстве бросаться на всё, что шевелится, об осторожности забыв. А у вергов разум всегда холодный, и желания подыхать на потеху ненавистным людям у них, как нетрудно догадаться, нет ни малейшего. Было несколько случаев, когда верг, гладиатору на плечи запрыгнув, или за выступы зацепившись, через ограждение арены перепрыгивал и устраивал среди зрителей резню, пока его лучники не успокаивали. Опять же, хотя вергов и выводят на арену обессиленными, да одурманенными, гладиаторов они часто убивают – причем не разбирают, кто из них любимец публики, а кто – на заклание выведен. Ну и наконец, живьем верга взять – это еще постараться надо. Так что я уж и не упомню, когда крайний раз верг на арене оказывался. А вот гиттоны – наоборот, частенько в боях участвуют. Дерутся они с упоением и яростью до самой смерти, живучие, видом страшные, при том как противники хоть и опасные, зато предсказуемые. Короче, самое то для зрелищного боя. Как они на арену попадают? А мы привозим. Амфитеатры хорошо за гиттонов платят, вот мы и стараемся с каждой чистки нескольких бестий живьем привезти на продажу. Лейтенанту две части от выручки идет, всем остальным – по одной.

Вот и сейчас – едем на чистку, а егеря мои всё рассуждают о том, скольких гиттонов мы живьем возьмём, сколько за них получим, и кто как потом деньгами распорядится. Нехорошая, вообще-то, примета – непойманного зайца разделывать – но мой нынешний сквад на приметы внимания мало обращает. Предсказуемы они очень, гиттоны, случайности с ними редко выходят, потому и приметы тем, кто в основном только на них и ходит, без надобности. Зачем нужны приметы, когда всё и так известно? Поэтому я молчу, хотя слышать такую уверенность в своем будущем мне необычно и немного неприятно. Вмешался лишь, когда бойцы мои решили с сожалением, что только одного гиттона мы и сможем обратно в Бурдигал привезти: дорога дальняя, нас же – мало. Не увезем двоих. А повозку нанять – денег не хватает.

– В Лютеции тоже амфитеатр есть, – говорю, – и бои там каждую неделю. Дадут, конечно, поменьше, чем в столице, но всё ж лучше, чем ничего. До Лютеции от Ганнека – часа три езды.

Переглянулись егеря, заулыбались довольно. В другую сторону теперь разговоры пошли – собираются нескольких бестий живьем взять, и возить по одной в Лютецию. До того договорились, что послышались уже предложения все гнездо целиком пленить.

– Ишь, размечтались, – решил я остудить их пыл, – в Лютеции все ж амфитеатр поменьше нашего. Не думаю, что они больше одного возьмут. Я и насчёт одного-то не уверен, просто попробовать предложил.

Порешили заехать по дороге в Лютецию – благо дорога сквозь идёт – и выяснить, скольких бестий амфитеатр возьмет, и сколько заплатит.

Так и сделали. Взял я с собой двоих егерей для внушительности и пошел с ними распорядителя искать. До Смутного века Лютеция была большим городом, и части её, расположенные по разные стороны реки, соединялись добрым пятком мостов. Теперь от былого величия остались только монументальные трехэтажные дома на, огороженном стеной, острове посреди реки, которые большую часть города и составляли. Старый город по левую сторону Секваны еще давал приют черни и некоторым ремесленникам, а по правому берегу всё тянулись развалины и, заросшие бурьяном, пустыри. Амфитеатр – Арены Лютеции – находился тоже по левому берегу и, определенно, знал лучшие времена: галереи первого яруса засыпаны обломками досок и мусором, камень стен повыщерблен, водопровод, когда-то превращавший арену в бассейн для наумахий, расколот и сух; часть аркад наглухо забита досками – очевидно, из-за обрушившихся лестниц. Но кой-какая жизнь здесь всё же теплилась – доносилось откуда-то гулкое рычание (медвежье, определённо), слышались голоса, пробегали порой слуги в серых хитонах. Несколько рабов, с натугой орудуя громадными деревянными граблями, ровняли песок на арене. Распорядитель – Косий Аппий – жил в небольшом домике, пристроенном с южной стороны прямо к стене амфитеатра. Пристроенном, похоже, недавно – стены его были белыми и гладкими, контрастно выделяясь на фоне щербатых серых камней амфитеатра.