Текст книги "Меж двух огней (СИ)"

Автор книги: Артём Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Рычаги, – глянул я на него, – пусть переднее правое на машине майора умерло, но остальные еще можно отремонтировать. Отдадим рычаги, запаски. На семи колесах доедет.

– А мы? А как мы? – возмущенно поднял брови Муха.

– И мы доедем, – сказал ему я.

– Я не согласен, – отрезал старлей.

– На ремонт нужно время, – задумался Громов.

– На операцию – тоже, – кивнул я.

Громов снова задумался. Но теперь прямо в серьез.

– Этого не будет, – возразил Муха, – ты понимаешь, что ты предлагаешь, Саша? Предлагаешь ослабить взвод! У машин упадет скорость, проходимость, они будут более уязвимы и…

– У тебя есть другая идея, командир? – нахмурился я.

– Я…

– В общем и целом, – вклинился Громов, – я думаю… Думаю, это выход. Можно попробовать. Потому что…

– Я не даю разрешение, – уперся Муха. – Извините, но нет. Слишком рискованно, слишком опасно.

Муха даже привстал. Сержанты уставились на него напуганными, полными замешательства глазами.

– Я не разрешаю… – повторил Муха. – Я…

– Боря, – я встал, тронул Муху за плечо.

Старлей резко обернулся. Глаза у него были дурные. Дышал он отрывисто и нервно. Почти как в тот раз. В той чайхане…

– Нужно поговорить, – сказал я ему, – отойдем?

Глава 7

Из палатки Муха вышел злым и раздраженным. Не успел я закрыть за собой полог, как он резко обернулся и зло прошипел:

– Ты что себе позволяешь⁈ А, Селихов⁈

Я молчал. Спокойно смотрел на Муху.

– Совсем распоясался! Совсем страх потерял! Думаешь, раз поставил тебе замом, так все можно⁈

Прошипев это, Муха замолчал. Он дышал глубоко, глаза его застелила злость.

– Боря…

– Товарищ старший лейтенант! – перебил он меня. – Заканчивай с этим своим панибратством! Для тебя я командир! Командир, а не дружок из курилки! Понял меня⁈

Муха раздул ноздри от ярости. Покраснел, как школьник перед дракой.

– Понял, я спрашиваю?

– Ты закончил? – спросил я совершенно спокойно. – Душу отвел?

– Чего? – недоуменно нахмурил брови старлей.

– Вокруг посмотри.

Муха сначала видимо не совсем понял, что я имею в виду. Потом все же оглянулся. Оглянулся резко, быстро, словно бы ожидал удара в спину. И замер.

Бойцы, кто были вокруг, все как один уставились на него. Замерли заготавливавшие дрова для костра Бычка с Пчеловеевым. Замерли Геворкадзе и его люди, курившие под колесами одного из БТРов, пока сержант читал им какой-то инструктаж. Даже мехводы, суетившиеся вокруг подбитого громовского БТРа, подняли головы, услышав Мухин крик.

Впрочем, погранцы очень быстро опустили взгляды, когда поняли, что командир обратил на них внимание. Принялись заниматься своими делами так, будто бы ничего и не произошло.

Муха устыдился. Он немедленно выпрямился, прочистил горло. Торопливо надел панаму, словно желая спрятаться за ней от чужих глаз. Поправил бушлат.

– Давай сделаем, как я хотел, – спокойно сказал я. – Отойдем за вон тот БТР и там все обсудим.

Муха поджал губы. Опустил глаза. Потом зыркнул на Бычку с Пчеловеевым, ставивших прямо в огонь закопченный чайник. Те сделали вид, что не чувствуют взгляда старлея.

– Ну… Ну пойдем, – очень смущенно, а от того хрипловато, согласился Муха.

Пока мы шли к бронемашине, Муха умудрился вышмалить целую сигарету. Зайдя за корму БТР, немедленно достал следующую. Закурил.

– Успокоился? – спросил я без всякого укора в голосе.

Муха не ответил. Лишь затянулся. Выдохнув вонючий табачный дым, сплюнул.

– Тогда начинай, – продолжил я, – что тебе не так в нашем с Громовым договоре?

– Ты будто бы и сам не понимаешь, – пробурчал Муха.

– Понимаю. Но хочу, чтобы ты сказал.

Муха сунул сигарету в губы. Нервно поправил панаму.

– Я уже все сказал в палатке, Селихов. То, что ты предлагаешь – риск. Большой риск. Сейчас у нас один неисправный БТР, а ты хочешь превратить их в четыре!

– Я хочу превратить их в четыре БТР на ходу, Боря.

– Ты друга своего хочешь спасти! Вот что! – снова вспыхнул Муха, но почти сразу успокоился. Заозирался по сторонам, снова боясь попасть в дурацкое положение. – А на нас… На нас тебе плевать… На парней плевать!

Муха злобно уставился на меня. Выпучил глаза.

– Конечно… Ведь с нами ты на заставе не воевал! Два пуда соли с нами не сожрал! Свой Шамабад не отстаивал! Не то, что с этим Канджиевым, черт бы его побрал.

– Ты прав, – невозмутимо сказал я. – Я хочу спасти своего товарища. И да, с вами я на Шамабаде не стоял. А с ним – да.

Муха, услышав эти мои откровения, будто бы обиделся. Словно школьник, которого дворовые ребята не взяли играть в футбол, молодой старлей опустил голову. Сунул руки в карманы бушлата.

– Вот, а я о чем. Ты…

– Зато с вами я был под Айваджем, – перебил я Муху. – С вами был на хребте, где погиб Волков.

Муха нахмурился, будто бы опасаясь смотреть мне в глаза.

– С вами я был в пещерах, Боря. С вами я бежал из душманского плена и держал оборону на выходе из пещер. Вот где я был с вами.

Муха медленно, опасливо поднял взгляд. Лишь на миг, на один-единственный миг, старлей осмелился взглянуть мне в лицо. Потом тут же отвел глаза.

– И ты действительно думаешь, что я предпочту вам старого товарища? – продолжил я. – Ты прекрасно знаешь – это не так.

– Тогда почему ты…

– Почему я предлагаю такой рискованный выход из ситуации? Да потому что Громов прав, Боря.

Муха непонимающе уставился на меня.

– Громов прав, – повторил я. – Это Темняк. Тут повсюду прячутся духи. И они будут отщипывать от нас по кусочку, пока мы продвигаемся от пещеры к пещере. Это уже не говоря о том, что мы можем найти в самих этих пещерах.

Муха молчал.

– И так будет продолжаться, – снова заговорил я после недолгой паузы, – пока мы не растеряем слишком много сил и ты не решишь отступать. И кто знает, сможем ли мы в таком случае покинуть ущелье.

– Да откуда ты знаешь, что все будет именно так? – покачал Муха головой.

– Потому что это уже происходит. Мы уже потеряли одного мертвым и нескольких тяжело ранеными. В дозорах стоят парни с шрапнелью в руках и ногах. И дальше будет только хуже.

Муха мрачно задумался.

– Твой Громов… Далеко не факт, что он нам поможет. А что если пакистанец умрет? Что тогда? А что, если он ни черта не знает? Что если информация, которую ты так надеешься получить, окажется пустышкой? Просто бредом раненого человека?

– Может, все так и будет, – я кивнул. – Тогда ты смело можешь упрекнуть меня в том, что я ошибся. И делать, что хочешь.

– Но ты все равно получишь живого Аль-Асиха, – нащупал аргумент Муха, – которого захочешь обменять на своего товарища. Так? Ты все равно окажешься в выигрыше, Саша. А все остальные – проиграют.

Лицо Мухи ожесточилось. Он продолжил:

– Знай… Знай, Саша, что я не позволю тебе забрать пакистанца. Взвод будет исполнять поставленную ему боевую задачу. И точка.

– Даю слово, Боря, – не повел я и бровью, – что если Асих окажется пуст, взвод будет исполнять поставленную ему боевую задачу.

«И я не стану этому препятствовать, – подумал я, – не стану заставлять парней помогать мне в моих личных делах. Я сделаю все сам».

Муха снова поджал губы. Раздул ноздри своего небольшого носа. Выдохнул. Потом мерзко выматерился. Добавил:

– Все идет не так, Саша, – сказал он обреченно. – С самого начала все идет не так.

– Ты о чем? – уловив странные нотки в голосе Мухи, спросил я.

– Нас не должно было тут быть, – покачал головой Боря, – тут, в Темняке.

– Почему?

– Я видел приказ, Саша, – Муха заглянул мне в глаза. – Приказ Начмана. Не подписанный. Он хотел отправить взвод в другое место. К какому-то занюханному кишлаку, чтобы проверить, проходит ли рядом караванная тропа душманов. Приказ был готов, напечатан, но не подписан.

Я молчал. Не перебивал Муху.

– А потом, – старлей уставился в землю. – Потом все будто бы в один миг переменилось. Бац! И нас направляют сюда. Ни с того ни с сего. Просто берут и отправляют.

Я ничего не сказал и в этот раз.

– Что-то тут не так, – Муха покачал головой. – Начман не привык так резко менять приказы. Если, конечно… Если, конечно, на то нет серьезных причин.

«Серьезных причин», – подумал я.

Неужели серьезная причина – это я? Неужели причина в странной игре, что затеяли вокруг меня КГБ и ГРУ? Нет. Я – слишком незначительная причина, чтобы рисковать столькими людьми. Чтобы отправить целый взвод в такое опасное место. Во всяком случае, мне хочется так думать. Хочется думать, что все это не из-за меня одного. Ведь вполне возможно и гораздо более реалистично, что дело в «Пересмешнике». В том, что спецслужбы знают о нем несколько больше, чем я.

Хотя… Вполне возможно, что справедливы оба утверждения…

– Ладно, – прервал я неприятную тишину, что принялась загустевать между нами. – Идем. Громову и механикам нужно время, чтобы сделать свои дела. А времени у нас и так немного.

Я переступил через уложенное сухое и лишенное коры бревно. Уселся на него.

– Будете? – предложил я чай молчаливому прапорщику, сидевшему тут же.

Прапорщик хмуро глянул на меня.

– Ну давай, – бросил он, принимая от меня дымящуюся кружку, – погреться не мешало бы.

Я отпил горячий, очень сладкий чай из своей. Глянул на затянутую в шину ногу прапорщика, которую тот, оберегая от боли, вытянул ровно.

– Как нога, товарищ прапорщик?

– Болит, – закряхтел он, утирая мокрые от чая усы. – Болит, как черт.

– Перелом закрытый. Смещения вроде нет. Хороший знак.

Прапорщик усмехнулся.

– А ты что, разбираешься?

– Мне приходилось видеть всякие переломы, товарищ прапорщик.

– М-да… Много ж ты повидал за свой год службы, а?

В словах молчаливого прапорщика не было ни издевки, ни упрека. Просто прямая констатация.

– За неполный год. Год будет в октябре.

Прапорщик снова усмехнулся. Отпил чаю.

– Как звать?

– Саша. Саша Селихов.

– А меня Ильей Сергеичем кличут.

– Будем знакомы, Илья Сергеич, – улыбнулся я.

– Будем, – он кивнул. В улыбке его усы весело затопорщились. – Слухай, а знакомая у тебя какая-то фамилия. Да и лицо знакомое. Ты ж с Шамабада, да?

– Служил там. Было дело.

– Я тоже там бывал, – посерьезнел прапорщик. – И часто. Каждый раз, когда товарищ майор туда по делу ездил.

– А я вас что-то не помню, – признался я.

Немного помолчали. Прапорщик задумался.

– Селихов… – снова произнес он. – А не ты ль тот боец, что в плен похватал сынков одного душманского главаря? Как его там… Уж и не помню.

– Про меня почему-то любят байки сочинять, – ответил я все с той же улыбкой.

– Байки, значит? – рассмеялся прапорщик, но почти сразу поморщился от боли. Поставил кружку на землю. Помассировал бедро, разгоняя кровь в сломанной ноге.

– Товарищ майор вас с собой не взял, – кивнул я назад, на палатку, в которой уже сорок минут проходила операция.

– Не взял, – вздохнул прапорщик. – Какой из меня сейчас помощник? Ты глянь на меня? От меня будет больше вреда, чем пользы. Товарищу майору сейчас наш снайпер, Димка Гаврилов, помогает. В медицине он ниче не смыслит, но зато исполнительный. Внимательный. И руки не дрожат.

– Будем надеяться, что сдюжат.

– Если уж товарищ майор за что берется, – убежденно сказал прапорщик, – так все усилия к этому прикладывает. Если уж твой пленник помрет, значит, ему на роду было написано помереть.

Позади раздался командный голос Мухи. Мы обернулись. Старлей покрикивал на бойцов, куривших у БТР. Отчитывал их за что-то.

– Боря нынче нервный, – заметил прапорщик.

– Знакомы с ним?

Прапорщик хмыкнул. Хитровато глянул на меня.

– Знакомый. Давно уже знакомый. Еще када Муха с училища зеленым лейтенантом пришел. Рассказать, как познакомились мы? История веселая, хоть стой, хоть падай.

– Я так понимаю, – я усмехнулся, – это после той истории он так Громова боится.

– Именно что после той!

– Ну тогда рассказывайте, – улыбнулся я.

Прапорщик повременил. Снова потер бедро. Поругался на собственную ногу. Потом засопел и начал:

– Муха тогда только в наш КСАПО назначение получил. Первые недели у лейтенантов тяжелые. Нервные. Ну… Ну однажды ночью, значит, Муха в санчасть заявился с жалобами на острую боль в животе. Стал дежурного пытать, мол, нужен врач.

– Ну и что? – я улыбнулся на улыбку прапорщика.

– Да что-что? Товарища майора и подняли. Ну а он – меня тоже разбудил. Наказал с ним топать. Ну, в общем-то, явились мы в санчасть, – прапорщик хохотнул. – А у товарища майора тогда настроение было препаршивое. Ну еще бы. Поднимают среди ночи, скорей, мол, скорей – у человека острый приступ аппендицита. Срочно требуется операция.

Прапорщик посмотрел на меня так, будто бы я хотел что-то вставить. Но я молчал, только слушал.

– И знаешь что? Муха у нас шибко умный оказался. Сам себя «продиагностировал». Ну и не успели мы войти в палату, как он нам заявляет – аппендицит у меня. Громов посмотрел-посмотрел. Пощупал товарищу Мухе живот. Сходу спросил: чем ужинал? Ну Муха ему и выложил, мол, чебуреки с дома приехали. Ими и ужинал.

– А Громов что? – прыснул я.

– А Громов, мол – никакой не аппендицит. Метеоризмы простые. Ну и наложившийся на них стресс от тяжелой службы. Ниче больше. Так знаешь что Муха?

– Что?

– Сначала испугался, потом уперся. Мол, знает сам. Папа у него врач, и вообще – нету ниче проще, как понять, аппендицит у тебя или же нет.

– Не боялся, что спишут? – ухмыльнулся я.

– Очень боялся, – покивал прапорщик. – Но еще сильнее боялся, что этот «аппендицит» у него где нито в поле лопнет. Все приговаривал: «Я в детстве арбузы с косточками любил есть». Ну никак не успокаивался.

Прапорщик рассмеялся своим воспоминаниям. Но почти тут же хрипло и тихо заматерился от боли. В очередной раз потер бедро.

– Я так понимаю, аппендицита не было, – я усмехнулся.

– Не было, – пожал плечами прапор. – Да только знаешь, как это до самого Мухи дошло?

– Ну?

– Громов ему сказал, – прапорщик показал в улыбке грязноватые зубы, – что раз аппендицит, надо немедленно резать. Прям так. Без анализов. Ну и без наркоза, потому как с препаратами в отряде беда, а операция не терпит отлагательств. Ну, если по словам самого Мухи судить.

Прапорщик с трудом нагнулся, взял кружку и отпил чаю. Теперь поставил ее повыше – на бревно. Видимо, тяжело было нагибаться.

– Так знаешь что потом было? – Прапорщик удержался от того, чтобы расхохотаться в полный голос. Видимо, это тоже причиняло боль.

– Что?

– Муха, как увидел разложенные инструменты, зажимы, скальпели, так у него в брюхе что-то ка-а-а-а-к забурлит. К-а-а-а-а-к заурчит. Муха возьми, да и смойся прям с кушетки.

– Убежал? – удивился я с улыбкой.

– Убежал. И знаешь чего? Больше не вернулся! Дежурный потом рассказывал, что он в нужник убег. И там надолго-надолго засел! Вот что! А на следующий день все боялся Громову в глаза посмотреть. Все убегал, ежели майора где увидит. Но здоровым выглядел, как вол! А бегал еще быстрее, ежели товарищ майор где на горизонте оказывался!

Тут прапорщик рассмеялся так громко, что даже заохал от боли в ноге.

– Ну, сам понимаешь, история эта по отряду быстро разошлась. Муху тогда недели две остальные лейтенанты иначе как «летуном» не называли. Говорили, мол, Громов Мухе за одну ночь вылечил и живот и голову. Да так вылечил, что вся санчасть, а потом и казарма, слыхала, как он «на взлет» идет.

Я сдержанно рассмеялся прапорщику. Взял свою кружку, чтобы погреть о поостывший металл руки.

– Только Борю Муху так уже давно никто не называет, – посерьезнел прапорщик. Потом вздохнул. – Заматерел Муха. Много чего на его долю выпало за эти неполных полтора года службы.

Прапорщик посмотрел на старлея, ходившего где-то вдали, у машин, с уважением и какой-то грустью.

– Много выпало, – продолжил он, – много выпадает. И много еще выпадет. Но знаешь что, Саша? Муха… Муха – он кремень стал.

Потом прапорщик снова усмехнулся.

– И может быть, мы с товарищем майором маленькую свою лепту в его характер внесли. Потому как после того раза Муха научился за словом в карман не лезть. Обидчикам обиды не спускать. Вот теперь он и душманам ничего не спускает.

Еще некоторое время мы с прапорщиком посидели на бревне. Поговорили о том, о сем. Допили чай.

– А однажды… – продолжал прапорщик одну из своих баек, – однажды у нас…

Он осекся. Оба мы обернулись.

Это Громов выбрался из палатки, вытирая руки чистой материей. За ним появился белый как смерть снайпер Дима Гаврилов.

Я поднялся с бревнышка. Поспешил к Громову. Когда приблизился – застыл напротив него.

У майора было кислое, очень мрачное лицо. Он посмотрел на меня из-под тяжелых, усталых век.

Тут подоспел и Муха. Нервный, озадаченный и суетливый, он появился рядом, не зная, куда девать руки. Наконец, просто сунул их за спину.

Я молчал. Громов тоже. Военврач только угрюмо вздохнул. Передал кусок материи все еще бледному Гаврилову. У снайпера был такой вид, будто его сейчас вывернет наизнанку.

Наконец, Муха решился:

– Ну? Что там с ним? Как прошло, товарищ майор?

Глава 8

Громов не ответил Мухе. Вместо этого он пошарил в кармане своего кителя. Достал маленький, мятый кусочек свинца.

– Достал, – с облегчением констатировал Муха.

– Асих жив, – сказал Громов, и мне показалось, что при этом он едва заметно выдохнул. – Пуля вошла между шестым и седьмым ребром, раскрошила край седьмого, прошла в трех сантиметрах от нижней доли легкого и застряла в мышцах спины. Легкое не задело, но был риск тампонады сердца. Пришлось резецировать ребро, чтобы достать пулю. Кровопотеря серьезная, но не критическая. Теперь все зависит от него и от того, сможем ли мы избежать сепсиса в этих условиях.

– Как его состояние, товарищ майор? Стабильное? – спросил я серьезно.

Военврач перевел на меня свои усталые, маслянистые глаза. Снял кепи, пригладил взмокшие волосы.

– Если бы раненый находился в подобающих санитарных условиях, я бы сказал, что у него есть все шансы выжить. Но здесь сложнее. Нужно постоянно следить за дыханием и работой сердца. Кроме того, в любой момент может начаться инфекция. Тогда сепсис быстро прикончит вашего пленного.

Значит, времени мало. Хотя сам факт того, что пакистанец выжил во время операции, уже радовал, я понимал – расслабляться нельзя. Ситуация по-прежнему оставалась сложной. Нельзя было терять времени.

– Он ведь без сознания, так ведь? – спросил Муха, нахмурив брови.

Громов вздохнул.

– Я ввел ему Аминазин и Промедол, – хирург неприятно поморщился. – Последнее из НЗ пришлось достать, чтоб ваш пленный не скопытился прямо на столе. Или еще хуже – не очнулся от боли и не принялся метаться в предсмертных конвульсиях. Но сейчас – да. Сейчас он без сознания. Или, если выражаться точнее, испытывает что-то вроде медицинской комы.

Муха выругался матом.

– Так че? Говорить не сможет? – раздосадовано спросил он.

– А что, – Громов недовольно нахмурился. – Ты рассчитывал, что он тут же вскочит и спляшет тебе яблочко?

Муха отвернулся. Заматерился себе под нос.

– Как долго он будет без сознания? – спросил я.

Хирург пожал плечами.

– Может шесть, может двенадцать часов. Как повезет. Это, если, конечно, он не отбросит коньки раньше.

– Вы ж сказали, состояние стабильное! – разозлился Муха.

– Я сказал, – Громов уставился на старлея полным злости взглядом, – если бы он был в больничной среде, выжил бы. Но я, что-то тут, у тебя под боком, Боря, не наблюдаю мало-мальски оборудованного санитарного пункта.

– Это ж что выходит? – Муха, кажется, напугался строгого взгляда майора, и потому злобно посмотрел на меня, а не на него, – выходит, что я запросто так согласился мои машины разобрать⁈

– Свою часть договора я выполнил, – Громов еще сильнее потемнел лицом, – а значит, у меня должна быть более-менее исправная машина. Как, кстати, идут дела по ремонту, товарищ старший лейтенант?

– Идут, – буркнул Муха обиженно, – товарищ майор.

– Надо бы, чтоб они шли побыстрее. Как-никак, полдень скоро.

– Скажите, – я пропустил мимо ушей бестолковую перепалку офицеров, – а нет ли способа, чтобы привести Асиха в чувство побыстрее?

Громов, сверлящий Муху взглядом, переключился на мой вопрос мгновенно. Возможно, ему просто надоело спорить со старшим лейтенантом, а может быть, его заинтересовал мой вопрос. Впрочем, тут мне было без разницы.

И тем не менее хирург задумался.

– Промедол выводится почками, и здесь мы мало что можем сделать. Но на Аминазин есть свой антидот. Я не колол его сразу, но Кофеин-бензоат натрия или Кордиамин у меня в аптечке есть. Когда будет нужно, они помогут «подстегнуть» его нервную систему и поднять давление. Вот только…

– Что, вот только, товарищ майор? – спросил я, когда хирург вдруг задумчиво замолчал.

– Вот только, – вздохнул он, – тут мы имеем целый «букет» возможных последствий.

Муха вопросительно нахмурил брови.

– Он может умереть? – озвучил я вопрос старшего лейтенанта.

– Гипертонический криз, резкая тахикардия, нарушение сердечного ритма вплоть до фибрилляции желудочков и остановки сердца, – покивав, принялся перечислять майор, – острая сердечная недостаточность, которая может повлечь за собой отек легких. В конце концов, придя в себя, он может перенести повторный шок, и сердце просто не выдержит. Так что да. Умереть он может. Но этот пакистанец – крепкий сукин сын. Короче, здесь шансы пятьдесят на пятьдесят.

Муха опустил глаза в нерешительности.

Я задумался.

С одной стороны, чтобы спасти Алима, логичнее было бы оставить пакистанца в коме. Так больше шансов, что он выживет, и тогда я смогу обменять его, еще живого, на Канджиева. Даже с учетом того, что Асих ничего не расскажет, есть его карта. Придется надеяться, что тогда, в ущелье, когда я брал пакистанца, он не солгал о помеченной пещере, где держат Алима.

Но с другой стороны… А с другой стороны – парни из разведвзвода. Если Асих останется без сознания, если ничего не расскажет о схроне духов, взвод пойдет в Темняк как и раньше – наугад. И тогда наверняка подтвердятся все слова Громова. Под угрозой постоянной опасности, да еще и на не полностью исправленных бронемашинах, они просто не смогут выполнить задание. И еще вопрос – смогут ли вернуться.

Нужно было решать. И я решил.

– Если мы попросим вас ввести антидот, вы сделаете это, товарищ майор? – спросил я решительно.

Громов немного помолчал, сжав темные губы. Потом, столь же решительно ответил:

– Да. Сделаю.

В палатке царил полумрак. Громов давно затушил керосиновую лампу, которая освещала это место во время операции. У входа стоял остывший, выключенный следовой фонарь, которым врач подсвечивал свое «поле боя».

Воздух тут был тяжелым и густым, им было трудно дышать. Он вязко обволакивал легкие, представляя собой гремучую смесь разных запахов.

Сперва в нос била едкая, еще не осевшая пыль, поднятая множеством ног, потом – сладковатый, тошнотворный дух пота и грязи. Но над всем этим царили два других запаха – резкая, химическая вонь йода и терпкий, железный запах крови.

В самом центре палатки, на нескольких сдвинутых ящиках из-под патронов, накрытый плащ-палаткой, возлежал Аль-Асих.

Тело его было прикрыто сверху серо-зелеными плащ-палатками, сложенными в несколько раз, но их грубая ткань уже успела пропитаться темными, багровыми разводами.

Асих лежал на спине. Его обнаженный торс оказался неестественно бледным и влажным на вид, будто его только что вытащили из ледяной воды.

Грудь и живот были стянуты тугой, неаккуратной повязкой из армейских бинтов, которые уже утратили свою белизну, вобрав в себя все оттенки красного и коричневого.

Рядом, прямо на голой земле, был расстелен кусок брезента. На нем, в строгом, почти педантичном порядке, лежали немногие медицинские инструменты – блестящие стальные пинцеты, зонд, несколько скальпелей. Рядом стоял солдатский котелок, и в его мутной, розоватой воде плавали комки ваты, похожие на окровавленные клочья плоти. Пустая ампула из-под промедола валялась возле котелка, поблескивая на запущенном нами в палатку дневном свету.

Повсюду, куда падал взгляд, виднелись следы недавней битвы за жизнь – смятые, забрызганные коричневыми пятнами бинты в углу; пузырек с йодом, опрокинутый впопыхах и оставивший на земле темно-золотистую лужу; торчащий из ведра с розовой водой кончик ножниц.

И над всем этим царила гнетущая, звенящая тишина, нарушаемая лишь натужным, хриплым дыханием раненого.

И тем не менее лицо Асиха казалось безмятежным. Казалось, по крайней мере несколько мгновений после того, как мы вошли в палатку.

Аль-Асих, будто бы почувствовал, что здесь, в его нынешней обители, появились чужие. Лицо его изменилось. Стало подрагивать от какой-то острой, несознательной боли, которую, сам того не зная, испытывал сейчас пакистанец.

– Хреново выглядит, – буркнул Муха равнодушно.

– Уж получше, чем ты в день нашей первой встречи, Боря, – кольнул Муху Громов.

Муха смутился. Прочистил горло.

– Ну… Ну и что? Что дальше? – несмело спросил он.

– Будем колоть, – врач достал из кармана ампулу и свежий шприц, которые недавно извлек из своей аптечки.

Потом Громов покосился на нас.

– Но предупреждаю: зрелище будет не из приятных.

– Мы, товарищ майор, уже по горлышко навидались неприятных вещей, – угрюмо заметил Муха. – Еще одной нас не напугать.

– Ну-ну, будем надеяться, – хмыкнул Громов.

– Колите, товарищ майор, – поторопил я, – у нас не так много времени.

Громов уставился на нас с Мухой.

– Мне понадобится ваша помощь, товарищи пограничники.

– Помощь? – удивился Муха.

– То, что мы собираемся сделать, – Громов помрачнел. Голос его стал хрипловатым, – можно назвать не иначе, как медицинская экзекуция. Я заставлю его сердце рвануться в галоп, когда оно еле держит ритм. Я разбужу в нем такую боль, от которой его мозг снова захочет погрузиться в беспамятство. И все это – в теле, которое еще не начало по-настоящему заживать.

– Что требуется от нас? – спросил я.

– Конвульсии, вспышки боли и ярости под действием резких скачков адреналина и норадреналина, – покачал головой Громов, – его нужно держать. Держать крепко, чтобы он не навредил сам себе в процессе пробуждения.

– Если нужно, будем, – кивнул я.

Громов вздохнул.

– Хорошо. Приступаем.

Мы с Мухой встали по обеим сторонам ложа Асиха. Громов – рядом со мной, у правой руки пакистанца.

Хирург хрустнул шейкой ампулы. Принялся набирать в шприц прозрачное вещество. Потом с сосредоточенным видом выгнал из шприца все пузырьки. Проделал ровно такие же действия и со второй ампулкой, извлеченной им из кармана. Убрал второй шприц в карман.

– Ну что, готовы? – сказал он.

– Готов, – решительно сказал Муха.

Я промолчал. Думаю, по моему внешнему виду и так было все понятно.

Громов взял руку Аль-Асиха. Обработал вену на сгибе, ввел иглу. Замер.

– Вы должны понимать, – сказал он, зыркнув на меня, – он не сможет постоянно ясно мыслить. Проблески будут приходить урывками. Пленный окажется в полубреду.

– И вы говорите это только сейчас? – недовольно заявил Муха.

– Решил уточнить, товарищ старший лейтенант, – язвительным тоном уколол его Громов, – а то вдруг для кого-то это не очевидно.

– Вводите, товарищ майор, – сосредоточенно проговорил я.

Взгляд Громова скакнул с Мухи ко мне. Потом на руку Асиха. Он принялся вводить препарат.

Когда извлек иглу, взял Асиха за руку. Нащупал пульс и замер, слушая ритм и скорость биения сердца пакистанца.

Мы ждали долго. Прошло не меньше трех минут, прежде чем врач шепнул:

– Начинается. Пульс ускоряется. Всем приготовиться.

Сначала это было лишь едва заметное подрагивание век.

Потом скула Асиха, дернувшись, исказила черты его лица, придав им на мгновение выражение немого укора.

Дыхание, до этого ровное и хриплое, сорвалось в прерывистые, короткие вздохи, будто человек задыхался, не в силах вобрать в себя достаточно воздуха.

– Товарищ майор, – нахмурившись, Муха уставился на Асиха, – так и должно быть? Не помирает он?

– Тихо, – бросил Громов, уже отпустивший руку пакистанца и отстранившийся от его ложа на шаг.

Внезапно его тело напряглось в одну тугую струну.

Муха вздрогнул. Громов только моргнул.

Я немедленно вцепился в руку Асиха, надавил на колено, чтобы пакистанец не рухнул с ящиков.

Муха чуть-чуть замешкался, но сделал то же самое.

Асих выгнулся дугой.

Мышцы на руках и животе выступили буграми, шея выгнулась, запрокидывая голову назад. Из горла вырвался не крик, а низкий, клокочущий стон.

– Это… Это нормально? – стискивая зубы, просипел старлей.

– Держи! – прикрикнул я на Муху.

И тогда его начало бить. Непроизвольные, судорожные вздрагивания прокатились по телу волной. Он метнулся в сторону, слепой и невидящий, едва не сорвавшись с неустойчивых ящиков.

Лицо Асиха стало мокрым от пота. Быстро увлажнились бинты. Пот этот был вязкий, липкий и холодный. Я бы даже сказал – ледяной.

Он не открывал глаз. Только жмурился, стискивал зубы в страшной, хищной гримасе. И метался. Метался и еще раз метался.

Немало усилий мне пришлось приложить, чтобы не дать Аль-Асиху развалить всю свою «койку».

Вдруг пакистанец широко раскрыл глаза. Стиснул зубы так, что мне показалось, будто они вот-вот сломаются. И обмяк.

Упал на койку без сил.

Тут в дело вступил Громов. Он действовал быстрыми, четкими и экономными движениями. Врач отогнул повязку. Проверил швы на ране. Потом открыл Асиху веко. Заглянул в глаз. Пощупал пульс и быстро ввел Асиху второй заготовленный препарат.

– Слышишь меня? Ау? – громко позвал Громов.

Асих слабо зашевелился. Он дышал быстро, поверхностно, словно гончий пес, упустивший лисицу.

– Слышишь?

Асих пробормотал что-то не по-русски. Потом открыл глаза, вполне осмысленно уставился на Громова.

– Как тебя зовут? – спросил хирург деловито.

– Б-больно… – прошептал Асих.

– Как тебя зовут?

Он стиснул зубы, поводил по палатке дурным взглядом.

– Воды, дайте ему воды, – приказал майор.

Муха торопливо передал тому свою фляжку. Асих не смог долго пить. Почти сразу закашлялся и застонал от боли.

Когда снова открыл глаза, то уставился на меня.

– С-селихов… – прохрипел он, – Ты?..

Потом снова добавил что-то не по-нашему.

– Ты понимаешь, где ты? – громко спросил Громов.

– Я понимаю… – зло уставился на него Асих, – что с радостью… Агх… С радостью перерезал бы тебе горло, старик.

– Ну вот, все прошло не так плохо, – Громов расслабился и, казалось бы, не обратил никакого внимания на угрозу пакистанца. – Не умер, и то хорошо. Но предупреждаю: он пробудет в сознании недолго. Минут пятнадцать, может двадцать. Потому допрашивать нужно сейчас.

– Спасибо, товарищ майор, – глядя Асиху прямо в глаза, я отстранил Громова рукой. Приблизился к пакистанцу.

– Ты… – с трудом проговорил пакистанец, – ты достал меня с того света, шурави. Зачем? Что ты со мной сделал? Почему… Гх… Почему так болит?

– Вылечил, – сказал я сухо.

Пакистанец через силу улыбнулся. Показал нам грязные зубы.

– И ты должен понимать, сукин сын, – встрял Муха, – для чего мы это сделали. Мы могли бы оставить тебя подыхать, но раскошелились на бинты и медикаменты. Только благодаря нам ты еще дышишь.