Текст книги "Меж двух огней (СИ)"

Автор книги: Артём Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава 27

– И что он хочет нам рассказать? – спросил я, когда мы с Мухой шли к месту, где держали Сахибзада.

– Понятия не имею, – ответил Муха. – Сказал, что хочет о чем-то предупредить. Но ты ж знаешь, Саня – это хитрый сукин сын. Хитрость эта у него самого на всей харе написана.

Муха почесал шею. Поправил пыльноватую кепи. Продолжил:

– Вот я и решил, что надо и тебя с собой взять. Потому как он сто процентов крутить будет. Что-то выторговывать. Так что… Две головы лучше, чем одна. Тем более, что ты всех этих сволочей насквозь видишь.

Я смолчал, припоминая, как странно Сахибзад посматривал на Махваш. Пожалуй, тогда во взгляде его, вместе с удивлением, поблескивало и еще кое-что – страх.

– Это ж он не по доброте душевной расколоться решил, да? – прервал Муха тишину, нарушаемую только хрустом камней у нас под сапогами, да отдаленным покрикиванием работавших солдат. – Наверняка что-то хочет, червь.

Мы обошли ЗИЛ с заднего борта, направились к командирской бронемашине, стоявшей перед остовом душманского УАЗика головного дозора. У дороги, за кормой БТРа, на большом камне сидел Сахибзад.

Я заметил, что руки ему не связали, оставили прямо так. Рядом дежурили два конвоира, курили. Когда мы приблизились, Муха многозначительно положил руку на кобуру своего Стечкина. Сахибзад молчал, глядя то на меня, то на старлея снизу вверх. Душман явно нервничал. Неспокойно разминал пальцы.

– Не безобразничал? – спросил Муха у пограничников.

– Никак нет, товарищ старший лейтенант.

– Хорошо, тогда свободны, дальше мы сами.

Конвоиры переглянулись, отрапортовали «есть» и отошли.

– Как нужны будете, крикну! – сказал им вслед Муха.

– Есть!

– Есть.

Мы встали над Сахибзадом. Муха уперся кулаками в боки. Я скрестил руки на груди. Сахибзад молчал. Видимо, ждал, что мы начнем первыми. А может быть… боялся заговорить.

– Спроси его, – развеял я начавшую было густеть между нами тишину. – Почему он так смотрел на ту девочку?

– На афганку? – удивился Муха, глянув на меня и вопросительно приподняв бровь.

– Таращился. Глаз не отрывал, – кивнул я.

Муха поджал губы, засопел. Потом сказал Сахибзаде несколько слов. Сахибзад ответил. Душман говорил долго, что-то перечислял, видимо, говорил о своих условиях.

Муха, слушавший его, с каждым словом, произнесенным душманом, хмурился все сильнее. Когда дух закончил, Муха сплюнул, выругался. Сахибзада, кажется, это напугало. Душман аж вздрогнул. Зрачки его забегали из стороны в сторону. Он тяжело сглотнул, некрасиво оттопырив нижнюю губу. Однако дух быстро взял себя в руки и даже приосанился. Добавил еще несколько слов.

– Что он говорит? – спросил я.

– Говорит, что мы сами не знаем, кого взяли, – ответил Муха, покачав головой. – Что, наверное, думаем, будто бы спасли потерявшегося ребенка, но на самом деле принесли в лагерь бомбу замедленного действия.

– Даже так? – хмыкнул я. – И почему же?

– А вот тут начинается самое интересное, – Муха презрительно уставился на Сахибзада. – Этот черт не говорит почему. Торгуется. Слыхал, чего удумал? У него, значится, три пункта. Перво-наперво хочет, чтобы, когда мы его нашим передавали, то замолвили за него словечко. Ну, что помогал нам.

Сахибзад молчал, слушал, как мы переговариваемся, но, конечно же, не мог ничего понять. Только с интересом наблюдал за нашими реакциями. Казалось, пытался читать нас, понять, как мы отнесемся к его условиям.

– Второе… – начал было Муха, но осекся. Изобразил возмущение: – Ну тут я даже не знаю, что ему ответить. Потому как наглый этот черт, как настоящая скотина.

– Наглый? – спросил я с усмешкой.

– Ага. Требует, чтоб его не связывали. Чтоб кормили не галетами, а выдавали тушенку, как всем остальным. Морда наглая, блин.

– И я так понимаю, это еще не все, – сказал я, глядя на душмана.

Сахибзад, почувствовав на себе мой взгляд, кажется, смутился. Если сначала он не таясь наблюдал за нами, то сейчас опустил глаза, не решался взглянуть на меня.

– Он еще что-то хочет? Так? – спросил я у Мухи.

– Даже рассказывать стыдно, – несколько иронически заметил старлей. – Хочет, чтоб я ему слово офицера дал, что, когда война кончится, его в родной кишлак отпустят. Ну представляешь, а? Ну не гад ли? У него должны быть очень… прямо-таки очень ценные сведения, чтоб такое заявлять.

Я саркастически улыбнулся.

Муха цокнул языком, покачал головой, а потом что-то сказал Сахибзаду. Сахибзад недоверчиво глянул на Муху в ответ. Некоторое время молчал, потом что-то пробурчал.

– Даже так? – удивился Муха.

Я вопросительно глянул на старлея.

– Говорит, – начал Муха, – что мы обязательно должны принять все его условия, если не хотим, чтобы в ближайшее время на нас напала вооруженная группировка душманов.

– Напасть на нас могут не просто в ближайшее время, – ответил я, – а в любую минуту. Если он таким образом хочет показать нам свою ценность, то ценности явно маловато.

– Я ему тоже точно то же самое сказал, – согласно покивал Муха. – Руки ему никто развязывать не будет. Но на банку тушенки в сутки рассчитывать может. Только зараза эта что-то не соглашается.

Слушая легкомысленный тон Мухи, Сахибзад насупился, а потом что-то проговорил. Улыбка сползла с лица старшего лейтенанта.

– Что он сказал? – спросил я.

– Да брешет, поди, – недоверчиво ответил Муха. Потом глянул на меня. Уловил в моем взгляде вопрос, вздохнул. – Говорит, что девчонка это – дочка одного душманского главаря бандитов. Он видал ее неделю назад, когда его отряд столкнулся с каким-то…

Муха поморщился, видимо припоминая названное Сахибзадом имя. Не припомнил. Переспросил душмана. Сахибзад ответил. Ответил одним словом.

– Мирзак, – проговорил он.

Дальше разговор пошел через Муху.

– Мирзак, – сказал Сахибзад. – Неделю назад, когда я с отрядом только выдвинулся из пещер, нам приказали патрулировать дорогу, по которой ходили грузы. На второй день мы наткнулись на Мирзака. У него был небольшой отряд, человек двадцать пять. Но у меня всего лишь двенадцать. Я сначала думал тихо мимо него пройти, а потом доложить, что на чужих в ущелье наткнулся. Но видит Аллах, Мирзак очень хитрый, а еще очень наблюдательный человек. Заметил нас. Тогда пришлось договариваться.

– Именно тогда ты и увидел девочку? – догадался я.

Душман странно сморщился, как-то нерешительно сжался, отведя взгляд, и замолчал.

Тогда Муха сказал ему на дари что-то вроде «Сказал 'А», говори и «Б».

– Скажите своим особистам, что я сотрудничал, – заявил Сахибзад через Муху. – Что помогал вам. Что предостерег от опасности.

Голос душмана дрожал, и все же в его тоне проскакивали решительные, пускай и несколько обидчивые нотки.

– Ты смотри, падла. Не унимается, – пренебрежительно поморщился Муха. – Дальше требования свои выставляет.

– Пусть расскажет, кто такой этот Мирзак. А тогда и подумаем, стоит ли замолвить о нем словечко перед начальством, – пожал я плечами.

Муха передал духу мои слова не сразу. Несколько мгновений он думал.

– Думаешь, – начал старлей, – американец у этого Мирзака? Думаешь, именно с его людьми ты сцепился на склоне?

– Я видел следы, – покивал я. – По ним ясно было – его взяли. Видел душманов. А потом и вовсе наткнулся на них.

– Может, это дружки американца? Из пещер? – спросил Муха задумчиво.

– Нет. Конвой автоколонны был вооружен очень хорошо. А эти – оборвыши. Видно, что сидят тут, в горах, без снабжения.

– Сидят, но видишь, не уходят, – засопел Муха.

– Значит, у них тут какое-то дело, – кивнул я.

Я поднял в памяти воспоминания о том, как духи попытались устроить на меня и Махваш засаду. Когда они схватили девочку, то не причинили ей вреда. Хотя могли бы расправиться тут же.

Сначала я думал, что они хотят использовать Махваш как приманку. Но теперь мне кажется, что гораздо проще было бы просто прикончить ее, чтобы лишний раз не возиться. А ведь и правда, убей они девчонку немедленно, то могли бы занять более выгодные позиции во время засады. Скажем, просто залечь ниже по склону и подстрелить меня с расстояния. Но они этого не сделали. Не сделали из-за того, что были заняты девочкой, а скорее ее сохранностью. И тогда им пришлось рисковать.

– Я знаю, о чем ты думаешь, Саша, – мрачно посмотрев на меня, потянул Муха. – Знаю… Прекрасно знаю. Даже и не смей, даже и не помышляй об этом.

– Я еще пока ни о чем не помышляю.

– Крутишь… Ой, крутишь, – недоверчиво покачал головой старлей. – Слушай вот что: я против. Приказ начмана ясен и точен – ждать и не предпринимать никаких решительных действий. И я…

– Спроси у него, кто такой этот Мирзак, – перебил я Муху. – Пусть расскажет, если хочет, чтобы мы упомянули начальству о том, что он поделился информацией.

Когда Муха передал Сахибзаду мои слова, душман думал долго. Долго решался.

Он сидел на камне, обнимая собственные плечи и понимал, что находится в слабой позиции. Что у него нет достаточных аргументов, чтобы выторговать все, что он хотел. Все же, понимал и я – Сахибзада был когда-то торговцем и, несомненно, умел торговаться. А как известно, чтобы выторговать хоть что-нибудь, вначале нужно задрать планку до неба.

– Я не знаю его полного имени, – наконец сказал Сахибзад. – Хотя мы знакомы достаточно давно. Несколько лет. Когда-то Мирзак работал у Абдул-Халима. Когда я сам поступил на службу к Халиму, Мирзак уже занимал пост начальника охраны. Он и его люди сторожили склад с оружием, который Абдул-Халим организовал в одном кишлаке недалеко от границы. Подробности я не знаю, однако спустя какое-то время Мирзак попал в немилость к Халиму. Как потом судачили командиры, все потому, что Мирзак попытался продать на сторону несколько ящиков патронов и гранат. Но он не успел. Кто-то из его людей доложил Абдул-Халиму, и тогда Мирзак был изгнан.

Сахибзада замолчал, взгляд его нерешительно скакнул от Мухи ко мне, а потом к земле. Когда Муха закончил перевод его слов, я подогнал душмана. Сказал, чтобы он продолжал.

– Как я уже сказал, – продолжил Сахибзада, – пять дней тому назад я встретил Мирзака в горах. Я не знаю, зачем он пришел сюда. Не знаю, какая у него здесь цель. Но я видел при нем эту девочку. Он всюду таскал ее с собой и не отпускал ни на минуту. Девчонка постоянно была под присмотром. Сначала я подумал…

Сахибзад повременил говорить, несмело глянул на меня, словно бы опасаясь того, как я могу отреагировать на его последующие слова. И все же под моим суровым, свинцовым взглядом он решился продолжить.

– Сначала я подумал, что это рабыня. Ведь я знаю, как одиноко бывает мужчине в горах. Но мне хватило ума не задать этот вопрос Мирзаку… А вот у одного из моих людей – нет.

Муха хмурился, переводя эти слова душмана. Когда закончил, сплюнул. Чертыхнулся себе под нос.

– К несчастью, один из моих людей, Абдул, никогда не отличался особым умом, – выдохнул Сахибзада. В этот раз он заговорил сам, мы его не подгоняли. – Абдул спросил у Мирзака, не продается ли эта девочка. И это привело главаря бандитов в ярость. Мирзак обругал Абдулу. Сказал, что он оскорбил его дочь. Сказал, что теперь он за это заплатит.

Сахибзада вздохнул.

– Началась перестрелка, – догадался я, когда Муха перевел Сахибзадовы слова.

– Да. Я старался сгладить ссору, – покивал Сахибзад, – но не вышло. Мы еле ушли. У них был… численный перевес. Бодаться я не собирался. Хотел лишь скорее доложить командиру, что в ущелье появилась чужая банда. Видит Аллах, наши воины хорошо потрепали Мирзака и его отряд после того случая. Но вести о том, что они ушли и все еще крутятся в горах, я получал до самого моего попадания в плен.

Сахибзад на несколько мгновений замолчал. Заискивающе глянул на Муху.

– Ладно. Связывать тебя не будем, – жестом хозяина махнул рукой Муха. – Если обещаешь не безобразничать.

– Если эта девочка и правда дочь Мирзака, – Сахибзад не очень-то обрадовался Мухиному широкому жесту, – то я уверен, отец никогда не возьмет свою дочь в горы без веской причины. И, немного зная этого Мирзака, я могу сказать, что причина вряд ли кроется в его отеческой любви к этой девочке. А еще, что она ему очень нужна и он за ней придет. И, очень может быть, не упустит шанса прикончить меня, если отыщет в плену.

– Боря, спроси у него, – начал я, когда душман замолчал, – это все, что он хотел сказать?

– Говорит, что все.

– Хорошо. Пообещай ему, что мы упомянем об оказанной им помощи, – бросил я через плечо, энергичным шагом удаляясь из-под кормы БТРа.

– Ты куда, Саня? – удивился Муха.

– Мне нужно поговорить с девочкой.

– А, зараза! – выругался Муха. – Саня, стой! Не ввязывайся ты во все это. Черт с ним, с этим американцем, слышишь⁈ Саня! Селихов, стой! Я не разрешаю!

От автора:

* * *

Он всю жизнь спасал людей, повидав многое: Афган, Чечня, Спитак 1988 года. И погиб так же, спасая мать и новорождённого ребёнка.

…XI век, Древняя Русь. Усобица князей, кругом враги! Но теперь руки Врача принадлежат Воину.

Папа Римский умер, Вильгельм Завоеватель довоевался.

Кто следующий?

«Воин-Врач», вышел 7 том. Читать здесь:

/reader/448643

Глава 28

Стой! Я не разрешаю! – крикнул Муха за моей спиной.

Я не замедлил шага.

– Старший сержант Селиков! – внезапно строго прозвучал его голос. Я заметил в нем командные, офицерские нотки. Только тогда остановился, обернулся.

И Муха, и я замерли, сверля друг друга взглядами.

– Старший сержант Селихов, ко мне! – приказал Муха.

Я молчал.

– Ко мне! Это приказ.

В любой момент я мог бы просто обернуться, уйти к Махваш. Уйти, потому что знал: американца еще можно достать. Знал, что если у Мирзака здесь какие-то дела, если он действительно схватил Стоуна, то я смогу добраться до американца. Время еще оставалось.

И все же кое-что меня останавливало.

Останавливало от того, чтобы, несмотря ни на что, продолжить идти.

Меня останавливали пограничники.

Рядовые бойцы, услышав крик старшего лейтенанта, бросили свои дела, подняли головы. Конвойные, стоявшие неподалеку, глянули на нас с Мухой, позабыв о своем куреве.

Муха, казалось, совершенно не обращал внимания на пограничников. Для него существовал только я, он и мой непростительный, по его мнению, порыв. Порыв, противоречащий приказу. Порыв опасный и грозящий мне если не смертью, то как минимум ослаблением взвода, если я уведу кого-то из погранцов с собой.

Однако… Стоило мне пренебречь приказом Мухи, стоило показать остальным, что старшему лейтенанту можно не подчиниться, как это подорвет его авторитет в глазах пограничников.

Ведь окажется, что пусть и под страхом трибунала, но можно просто наплевать на приказы старлея. Наплевать на его указания или, того хуже, исполнить их вполсилы.

Подсознательно приняв такой образ поведения, пограничники неминуемо подвергли бы себя опасности. Неминуемо ослабили бы дисциплину.

А как известно, рвется там, где тонко. И рано или поздно порвалось бы. Рано или поздно часовой стал бы недостаточно внимателен на своем посту. Рано или поздно пограничник оказался бы недостаточно скрытен в секрете. Все это значило бы лишь одно – потерю человеческих жизней.

Да, я осознавал это слишком хорошо, чтобы позволить себе обернуться и просто уйти. Позволить не подчиниться старшему лейтенанту.

Я подчинился.

Медленно приблизившись к Мухе, я замер перед ним.

Муха смотрел мне прямо в глаза. В них наравне с несколько напускной строгостью поблескивали и другие эмоции – сожаление и понимание.

Командир прекрасно осознавал, почему я выбрал то, что выбрал. А я прекрасно осознавал, почему он запрещает мне делать то, что сделать я должен. Между личной, опасной, рискованной инициативой своего бойца и следованием приказу Муха выбрал последнее.

– Селихов, слушай мою команду! – резко, отрывисто произнес Муха, но я уловил в его голосе легкую дрожь, которую старший лейтенант тщательно пытался скрыть строгостью тона. – Совершить обход по постам. Проверить всех часовых. После доложить мне о готовности бойцов. Вопросы?

– Нет вопросов, – холодно проговорил я.

Муха прочистил горло. Зыркнул на солдат, внимательно следивших за всем происходящим. Под колким взглядом старшего лейтенанта пограничники почти сразу принялись за свои дела. Конвоиры, одним глазом поглядывавшие за сидевшим на камне Сахибзадом, снова закурили.

– Не надо, Саня. Ты сам знаешь, что не надо, – понизив голос, проговорил Муха. – Приказ был ясен: стоять здесь и охранять колонну. Решительных действий не предпринимать.

Я молчал.

– Давай просто закончим наши дела в этом чертовом Темняке. Закончим и укатим, наконец, домой, а?

– Разрешите исполнять? – холодно спросил я.

Муха, казалось, даже вздрогнул от моих слов. С сожалением опустил глаза, поджал губы.

– Разрешаю, – несколько хрипловато ответил старлей. – Приступайте.

– Есть! – сказал я, а потом сделал кругом и направился в конец колонны, к ближайшему посту.

* * *

Мухе было противно. Он наблюдал, как Саша Селихов быстрым, энергичным шагом удаляется к концу колонны, как идет по каменистой дороге, как движется вдоль рваных от пулевых попаданий тентов грузовых машин.

Да, Муха чувствовал себя просто отвратно. Отвратно от того, что в сущности он прекрасно понимал Селихова. Понимал, почему тот желает захватить американца. Но помочь ничем не мог. Был не вправе.

Муха всегда думал, что он оставался максимально честен с собой и окружающими, что всегда думал ровно то, что чувствовал, а говорил то, что думал. И все же он, этот Саша Селихов, этот странный старший сержант, перевод которого в свой взвод Борис принял с некоторой осторожностью, показал ему, что это было не так. Что на самом деле Муха лишь думал, что он честен. Но честным не был.

В первый раз Муха понял это тогда, в чайхане. Когда, подавшись эмоциям, чуть не застрелил информатора. Понял и в тот раз, уже в Темняке, после ссоры с Селиховым у палатки, где их ждал Громов.

Нет, Муха не был честен с собой. Он скрывал от себя собственную неуверенность и страх. Старался не замечать свой недостаток командирского опыта, скрывая его за решительным видом.

«Если бы я мог, – подумал Муха, – если бы был предоставлен самому себе, я бы не тянул ни секунды. Лично отправился бы с Саней за этим чертовым американским инструктором».

И именно эта мысль показалась Мухе честной. Честной, искренней, а еще – горькой. Горькой по той причине, что его учили исполнять приказания.

Муха подумал, что в глубине души хотел бы быть похожим на Селихова. Уметь так же, как он, отстаивать свои принципы. Отстаивать свою точку зрения даже невзирая на то, какой авторитет ему противостоит.

– И я стану отстаивать свои принципы, – пробурчал Муха тихо. – Последую, потому что знаю – ты бы, Саша, непременно стал бы.

Муха повел взглядом по пограничникам. Некоторые из них все еще наблюдали за старлеем. Однако сейчас, почувствовав на себе суровый взгляд Мухи, даже они взялись за работу или, по крайней мере, сделали вид, что взялись.

– Пленного увести! – бросил он конвоирам строго.

– Есть, товарищ старший лейтенант!

– Есть!

Когда конвоиры направились за Сахибзадом, Муха задумался, окликнул одного из них:

– Решетников! Ко мне!

Ефрейтор обернулся и скорой, но очень усталой трусцой подбежал к лейтенанту.

– Андро где? – кратко спросил Муха.

– Не могу знать, товарищ старший лейтенант, – заикнулся Решетников.

– Как закончишь с душманом, найти и передать Геворкадзе, что он мне нужен. Ну? Что стал? Исполнять!

* * *

Нечто, напоминающее сумерки, пало на Темняк еще после полудня.

Солнце привычным делом скрывалось за бугристыми, каменными выступами скал, спряталось от нас за огромной, нависающей над всем ущельем горой.

И тем не менее время подходило к пяти вечера. Огромная, зябкая и сырая тень, укрывавшая Темняк, густела, превращалась в истинные сумерки. Темнело и небо. Оно лишь немного розовело где-то по ту сторону огромной горы.

– Значит, он тебя сюда отправил? – негромко, хрипловато проговорил Алим Канджиев, подходя к большому камню у дороги, где располагалась наша с Матовым стрелковая позиция. – Приказал среди рядовых бойцов службу нести?

– Все-таки привел, – не спросил, а констатировал я, глядя не на Алима, а на его спутника – на невысокую фигурку, рост которой едва доходил до груди пограничнику.

Алим ответил не сразу. Он поглубже укутался в свою плащ-палатку, глянул на Махваш, стоящую рядом.

Девочка выглядела презабавно.

Кто-то из пограничников выделил ей бушлат. Он оказался ей так велик, что доставал девчушке ниже колен. Чтобы уберечь девчушку от ночной сырости, ее закутали еще и в плащ-палатку.

Махваш в таком виде походила не на человека, а на большую куклу-неваляшку. А еще она опиралась на костыль – сучковатую палку, что вырезал ей Алим, когда девочка сообщила, что ей не нравится постоянно сидеть на закорках у пограничников.

– Это было несложно, – покивал Алим. – Муха приставил к ней Пчеловеева, а когда тот услышал, что ты хочешь поговорить с девочкой, быстренько закрыл глаза на приказ Мухи.

– Ему влетит, – с улыбкой сказал я.

– Еще как влетит, – Алим тоже ухмыльнулся. Потом осекся. Взялся за ремень АК на плече. – Чуть не забыл.

Алим снял с плеча и показал мне снабженный прицелом ПСО трофейный автомат Калашникова, который ему выделил Муха в качестве оружия.

– Ты говорил, что тебе нужен именно с прицелом, – сказал Алим.

Я кивнул. Принял автомат Калашникова и отдал Алиму свой.

Тогда Алим сказал девочке несколько слов на пушту. Говорил он медленно, сильно тянул гласные, особо выделял гортанные звуки, чтобы девочка смогла понять незнакомый, но очень схожий с дари язык.

Махваш не ответила. Она презабавно, словно маленький воробушек, нахохлилась и с трудом, опираясь на палку, подошла ближе. Алим помог ей усесться на камень.

– Вы ведь уходите сегодня? – внезапно спросил Мотовой, все это время делавший вид, что смотрит куда-то в темноту. – Сегодня ночью, так?

Я обернулся, глянул на рядового.

– Откуда узнал? – сердито спросил Алим.

– И сколько вас идет? – Мотовой, казалось, испугался сурового тона Канджиева, но сделал вид, будто не услышал его слов.

– То, о чем ты хочешь попросить, Сережа, – добавив стали в голос, начал я, – настоящая глупость.

– Я хочу с вами! Я…

– Исключено, – перебил я Мотового.

– Но я пригожусь!

– Нет. Ты нужен здесь, Сергей, – отрезал я. – Эта дорога на дне ущелья – небезопасное место. И неизвестно, сколько времени взвод будет ждать здесь спецгруппу. Душманы могут напасть. А это значит, что товарищу лейтенанту понадобятся все силы, на которые он может рассчитывать.

Мотовой обиженно отвел глаза.

– Если ты донесешь… – начал было Алим хриплым, каким-то не своим голосом.

– Он не донесет, – прервал его я. – Пчеловеев закрыл глаза на то, что ты умыкнул у него девочку, Алим. И Сергей…

Я многозначительно глянул на Матового.

– … тоже закроет глаза на то, что меня не окажется на посту сегодня ночью.

Алим смерил парня взглядом. Я ожидал, что Сергей не выдержит пристального холодного взора Канджиева. Но рядовой продержался целых секунды три. Да и то вместо того чтобы опустить глаза, глянул на меня.

– Значит, ты не разрешишь? – спросил он, насупившись. – Мы же вместе этот конвой штурмовали. Мы ж теперь…

– Не разрешу, – снова прервал его я.

На молодом, худощавом и очень интеллигентном лице Сережи Мотового заиграли желваки. Он поджал губы. Некоторое время потребовалось рядовому, чтобы смириться с отказом. В конце концов Сергей кратко покивал.

– Девочка стесняется тебя, – повременив немного, сказал я Мотовому. – Будь добр, посиди в секрете. Вон у той скалы.

Мотовой обернулся, глянул туда, куда я указал ему взглядом. Потом вздохнул, встал, прихватив автомат. На полусогнутых, гуськом направился к скале и через пару мгновений исчез в темноте.

– Я думал, – обратился я к Алиму, – думал, Махваш не согласится поговорить со мной.

– Я тоже, – пожал плечами Канджиев. – Но, кажется… кажется, она тебя уважает, Саша. Слушается как взрослого. А к остальным относится так, будто это и не люди вовсе. Скалится, шипит, как кот. Если кто не тот рядом пройдет – уставится на него как маленький волчонок.

Канджиев улыбнулся.

– Только тебя, меня, да еще пару бойцов выносит. А так – больше никого.

– Она хорошо тебя понимает? – спросил я у Канджиева.

Алим пожал плечами, сделал рукой жест, означающий, что более или менее.

– Тогда скажи ей, я благодарен за то, что она решила поговорить со мной.

Алим передал.

Девочка не совсем разборчиво что-то пробурчала себе под нос. Чтобы разобрать слова, Канджиеву пришлось податься немного ближе к ней, хорошенько прислушаться.

– Она говорит, – ответил он спустя некоторое время, – что у нее болит нога.

Я поджал губы, покивал.

– Но не так сильно, – продолжил Алим. – Как когда она застряла в расщелине. Она… Она благодарит тебя за то, что ты освободил ее. Благодарит также, что ты защитил ее от тех злых людей.

Внезапно девочка снова что-то пробормотала. Алим, который хотел было продолжить и даже открыл рот, осёкся. Не произнеся ни слова, глянул на девчонку.

– А еще, – горько сказал он, – ей стыдно за то, что в тот раз она подумала, будто бы ты хочешь причинить ей вред.

Я заметил, что голос Канджиева изменился. Он будто бы стал более хриплым и понизился на полтона.

– Очень мудрые слова для ребенка, – пояснил Алим, заметив в моем взгляде вопрос.

– Ты же понимаешь, Алим. На этой земле дети растут быстро. А она, – я кивнул на девочку, – выросла еще быстрее. Ей пришлось.

Когда я понял, что тяжелое молчание затягивается, то попросил Алима спросить Махваш о том, почему те бандиты не убили ее сразу, когда устроили на меня засаду. Почему они схватили ее, вместо того чтобы расправиться на месте.

Алим спросил. Девочка помрачнела и не ответила.

– Они хотели вернуть тебя к отцу? – снова спросил я через Алима.

Махваш удивилась. Если поначалу она прятала от меня свой взгляд, то теперь уставилась, широко раскрыв большие глаза, казавшиеся размытыми пятнами в темноте.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

И в этом вопросе было больше шока, чем удивления.

Я устало засопел.

– Он обидел тебя, не так ли? – спросил я.

Ответом мне стало молчание.

– Где твоя мама? – снова заговорил я.

Когда Алим перевел ей мои слова, девочка вдруг вздрогнула, отвернулась, даже как-то сжалась.

Она будто бы отстранилась. Огородила себя от нас невидимой, но в то же время непроницаемой стеной безразличия и отстраненности. И эта ее реакция оказалась гораздо красноречивее любых слов.

Беспокойный взгляд Алима перескочил с девочки на меня. Канджиев молчал.

– Я тебя понимаю, Махваш, – сказал я. – Понимаю, потому что и сам терял в этой войне близких людей. Терял товарищей. Одного потерял совсем недавно, вчера ночью.

Девочка пошевелилась, ее плечи вздрогнули.

– Боль утраты ничем не унять, – сказал я, когда Алим негромко, полушепотом перевел ей мои предыдущие слова. – Но можно добиться справедливости. Можно наказать тех, кто поступил с тобой несправедливо, Махваш. И я могу это сделать. И сделаю, если ты мне поможешь.

Алим закончил перевод, и Махваш медленно обернулась.

– Он плохой человек, – сказала она.

– Я знаю, – ответил я, немного помолчав. – И он заслуживает наказания. Но без твоей помощи наказать его я не смогу.

Девочка молчала долго.

В какой-то момент мне стало казаться, что она и вовсе не заговорит. Что вот-вот она неловко встанет и попросит, чтобы Алим увел ее прочь. Что девочка решит закрыться не только от нас, но и от всего мира вообще. Пусть даже и не в земляной норе, как раньше, а лишь под колесом одного из советских БТР.

Но Махваш удивила меня. И заговорила.

– Он бросил нас, когда я пережила свою десятую весну, – сказала она. – Он ушел. А потом вернулся.

Тогда Махваш заговорила. И рассказ ее не был стройным, линейным монологом. Не был историей, которую начинают сначала, а потом движутся к концу.

Девочка говорила отрывисто. Ее слова были образами, краткими, но точными, словно вспышки из памяти. А ее плечи при этом подрагивали. Я видел, как в больших темных глазах девчонки поблескивают слезы.

Она рассказала, что два года тому назад ее отец ушел в горы. Ушел, как он тогда сказал, вести джихад и убивать неверных захватчиков, что несправедливо топчут нашу землю.

Отец был жесток, а потому Махваш и ее мать не сильно горевали по нему.

Он вернулся два месяца назад.

К этому моменту ее мать сошлась с другим мужчиной. Мужчина был добр к Махваш, и она приняла этого нового мужчину как собственного отчима.

Но когда он вернулся, все изменилось.

Мерзак пришел не один. Он явился в кишлак в сопровождении пятерых вооруженных всадников. Мерзак обвинил ее мать в том, что она совершила грех, сойдясь с другим мужчиной, а его – в том, что он возжелал жену ближнего своего.

Обоих убили тем же вечером.

А потом он забрал девочку с собой.

Долгие недели она скиталась вместе с отцом и его людьми по пыльным дорогам пустыни, по вонючим стоянкам, по сырым горным пещерам.

В то время Махваш смотрела на все происходящее отстраненно. Так, словно бы все это случалось не с ней, а с кем-то другим. Будто бы она и не была больше Махваш из кишлака Хумри. Будто бы она стала куклой. Просто тряпичной куклой, набитой соломой, которая ничего не чувствует.

Так продолжалось до момента, когда отец объявил ей о том, что она выходит замуж.

– Я никогда не видела его, – сказала Махваш. – Не знала, стар ли он или молод. Не знала, красиво или уродливо его лицо. Я знала лишь одно: я не желаю быть игрушкой в чужих руках. Не желаю попасть в руки к какому-то главарю бандитов, чтобы отец смог поправить свои дела за счет этого. Я решила перестать быть куклой.

Когда отец привез ее вот в эти горы, чтобы встретиться с женихом и его бандой, они наткнулись на каких-то душманов. Мирзак поссорился с ними, а когда завязался бой, девочка сумела сбежать.

– Но меня постоянно искали, – сказала она каким-то низким, совершенно не похожим на детский голосом. – Прятаться приходилось хорошо. Вчера ночью я чуть не попалась им. Наблюдала за бандитами моего отца, когда они ловили странного, непонятно одетого незнакомца. Он говорил на дари не так, как говорят нормальные люди. Странно выговаривал слова. Бандиты отца побили его и куда-то поволокли. А я, засмотревшись на это, едва успела спрятаться.

Значит, я был прав. Значит, именно этот Мирзак схватил Стоуна. Нужно поспешить, пока американец либо не погиб, либо не умудрился как-нибудь вывернуться из того дерьма, в котором оказался.

– Ты знаешь, где прячется твой отец? – помолчав немного, спросил я.

– Она говорит, – выслушав тихое бормотание Махваш, перевел Канджиев, – что хотела бы забыть об этом месте.

– Скажи ей, что она забудет. Очень скоро забудет, – кивнул я девочке. – Но для этого она должна рассказать нам, где логово ее отца.

– Мы переждем ночь в горах, – сказал я негромко, – а как посветлеет, отыщем его логово.