Текст книги "Тень «Пересмешника» (СИ)"

Автор книги: Артём Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Пограничник. Том 10: Тень «Пересмешника»

Глава 1

Солнце, привычным делом, нещадно пекло с раскаленного неба.

Пахло пылью и навозом. Тянуло дымком. Где-то растопили печь, чтобы приготовить еду.

Муха посмотрел на часы. Я знал, что времени было около трех дня.

– Нам сюда. В этот переулок, – сказал старлей и махнул нам рукой.

Мы завернули на достаточно широкую по местным меркам улочку, с двух сторон зажатую линиями дворов, глиняных дувал и крепких саклей с плоскими крышами.

Позади, со стороны площади, слышалась приглушенная музыка. На бронетранспортере включили «Катюшу», переиначенную на восточный лад. Звучавший в ней баян имитировал звучание рубаба, ритм отбивала дойра – местный аналог бубна.

Раздача гуманитарной помощи шла полным ходом. Большую часть дня мы потели под жарким солнцем, разгружая машины от ящиков с едой, медикаментами, водой и солью. И только к трем часам дня Муха договорился с капитаном Мироновым, чтобы мы могли отойти по собственным делам.

Шли, к слову, без оружия. Я нес на плече тяжеленную камеру и время от времени заглядывал в объектив, делая вид, что снимаю местные виды. А вот людей «снимать» не стал. Это было чревато проблемами, решать которые нам было совершенно не по душе.

На дороге было многолюдно.

Безучастные старики, сидевшие на завалинках домов или на подушках в тени дувал, курили кальяны или трубки. Провожали нас безэмоциональными взглядами своих выцветших глаз.

Женщины сторонились. Ниже опускали головы, когда мы проходили мимо. Мужчины же, напротив, посматривали с настороженностью. Иногда с настоящей враждебностью.

– Не смотрите на них, – сказал Муха, когда заметил, что Волков пялится на крупного мужика в чалме и с аккуратной черной бородой. – Нам лишних проблем не надо.

– Ты посмотри. Некоторые глядят так, – стал сетовать на это Волков, – будто тут же разорвать готовы.

– Многие ночью пойдут в горы с оружием, – проговорил я, вешая тяжелую камеру на плечо.

Только детишки оставались по-детски непосредственны.

Когда мы снова завернули за угол, на нас напала целая стайка мальчишек и девчонок. Они, словно мошкара у фонаря, кружили вокруг нас. Спрашивали: «Как дела?» – на ломаном русском, явно не понимая значения этих слов. А еще кричали: «Дай!» – и протягивали нам худенькие смуглые рученки.

Пришлось поделиться с ними тем, что у нас было при себе. Я расстался со всем своим кусковым сахаром, который прихватил как раз на такой случай. Муха отдал детям несколько конфет и подарил какому-то пацаненку старенький перочинный ножик.

Волков ворча расстался с полурастаявшей шоколадкой, что хранил в кармане ко все никак не наступавшему обеду.

Кое-как мы прорвались сквозь детишек и шмыгнули в переулок. Пройдя узкой дорожкой, попали на соседнюю улицу.

– Это здесь, – сказал Муха, – наш первый «друг» будет ждать нас вон в той чайхане.

Чайхана представляла собой низкое глинобитное строение у развилки дорог. К ней приладили широкий навес из тростника, под которым стояли несколько столиков с табуретами. За одним из них сидели какие-то старики. Они покуривали трубку и, казалось бы, совершенно не обращали на нас никакого внимания.

– Вы упомянали четверых, товарищ лейтенант, – напомнил я. – Почему первый именно этот?

– Джамиль? – Повернулся ко мне Муха. – Остальные – просто местные. Они рассказывают слухи и последние новости. Говорят, что видели. Но поверхностно. А вот Джамиль… Джамиль другое дело. Это тот еще фрукт. С ним нужно осторожнее.

Когда мы вошли в чайхану, нас тут же окутал душистый аромат чая. Нос принялся щекотать жирный запах жареного курдючного сала.

Внутри чайханы было бедненько, но чисто и опрятно.

В большой общей зале были неровные, немного пузатенькие беленые стены и утоптанный в камень земляной пол. Стены украсили цветастыми, но тускловатыми от пыли коврами.

У входа стояла лавка, на которой покоился красивый кальян.

А у дальней стены, в центре стоял большой глиняный очаг; на его огне на железной треноге грелся пузатый самовар. Под ним на вертеле жарились большие куски курдючного жира.

Было здесь еще несколько низеньких деревянных столов с еще более низкими табуретками. За одним сидели какие-то афганцы. За дальним – седой старик.

В углу я увидел полки с глиняными пиалами и жестяными банками чая. На столах – потертые скатерти в ярких крапинах. Табуреты застелены грубой тканью.

Из широкой арки, завешенной полосатым пологом, видимо, была кухня. Там кто-то гремел жестяной посудой.

Над очагом, почти под самым потолком я заметил черно-белую фотографию. На ней оказались запечатлены двое мужчин. Один – полноватый и низенький, но улыбчивый афганец лет двадцати пяти. Рядом – советский офицер. Позируя, они обнимались, глядя в объектив.

Муха шагнул с порога, и каблуки его кожаных сапог защелкали по утрамбованной земле.

В кухне немедленно началась суета. Наружу выглянул полный бородатый мужчина. Не молодой, лет пятидесяти, он тут же улыбнулся, показав нам несколько отсутствующих зубов. Потом зыркнул узенькими лукавыми глазками.

– Товарищ! Борис Игоревич! – воскликнул мужчина, радостно разведя руки. – Давно мы с вами не видались! Ой давно! Думал, может уже ко мне и не заглянете!

Мужчина потопал к нам. Он носил поношенные, но чистые рубаху и шаровары. Лысеющую голову прикрывала пестрая тюбетейка.

Несомненно, это и был тот самый Джамиль, о котором говорил Муха.

– Ай! Очень рад, очень рад! – захлопотал он, словно квочка. – Может, чего хотите? Может, ты, дорогой Борис Игоревич, и друзья твои желают покушать? Может, чаю? Лепешки есть! Свежие, только с печи!

Муха наградил сначала меня, а потом и Волкова хитроватым, но прохладным взглядом.

– Можно, – кивнул он.

– Ой, сейчас подам лучший чай, что есть! Может, и покушать? – заискивающе глянул на него.

– А может, ты с нами откушаешь? Сядем-посидим, – кисловато улыбнулся Муха. – Как в старые добрые.

Улыбка не сошла с лица Джамиля, но маленькие глаза сощурились еще сильнее. В них блеснул страх.

– Да, я б с радостью, товарищ Борис Игоревич! Да только чайхана, она как скотная корова, всегда хозяйского внимания хочет! У меня тут, видишь…

Он обвел рукой полупустой зал.

– … Люди сидят. Отдыхают. Разве ж я их могу подвести? Разве ж могу отвлечься? А то вдруг кто чего захочет?

– Ну разве ж ты не уделишь десять минут старому другу, а? – Муха положил тяжелую руку на покатые пухлые плечи Джамиля.

Тот нервно рассмеялся. Окинул взглядом наши с Волковым хмурые лица.

– А с другой стороны… – Джамиль разулыбался, но в глазах его стоял страх. – А с другой стороны, почему мне со старым другом не посидеть? Не поговорить о былом, а?

Джамиль изворотливо выбрался из объятия Мухи. Торопливо и нервно проговорил:

– Вы садитесь. Нет, не сюда. Вон туда, где подальше.

А потом исчез в кухоньке.

Мы присели за указанный Джамилем стол.

– Значит, слушайте сюда, – Муха, пригнув голову, подался к нам. Говорил он очень тихо, полушепотом. – С Джамилем я работаю уже год. Он парень непростой. Пронырливый. Знает, где что. Знает, кто о чем болтает. И охотно продает информацию всем, кто за нее щедро заплатит.

– Как это, всем? – спросил Волков.

– И нашим, и, надо полагать, душманам тоже, – догадался я.

– Если спросят, – сказал Муха, – но информация у него точная. Всегда проверенная, хоть и поверхностная. Да и лгать он не станет. Знает, чем рискует.

Волков нахмурился.

– А мог ли он про нас чего знать? Мог ли рассказать духам?

– Вот это мы сейчас и выясним, – мрачно заявил старлей. – Значит, слушай мою команду. Ты, Волков, стой на стреме. Контролируй зал. Поглядывай, чтоб на нас кто не таращился. Если заметишь, что кто-то греет уши – подай сигнал.

– Есть.

– Селихов, – продолжал Муха. – Ты со мной. Твоя задача – молчать и выглядеть внушительно и опасно. Это ты можешь. Надо, так сказать, оказать психологическое давление на информатора. Говорить буду я. Понял?

– Понял, – суховато ответил я.

Муха прищурился.

– Повторяю: говорить буду я. А ты – не лезь в разговор. Знаю я, что ты у нас тоже умник. Поболтать любишь, где не надо. Но сейчас – моя работа.

Я ничего не ответил командиру, но решил присматривать за ним. Больно Муха казался мне нервным. Может и набаламутить, если все пойдет не так, как он ожидает. Потому – буду держать с ним ухо востро.

Буквально через минуту после того, как встал Волков, вернулся и Джамиль. Он вышел из кухни с большим жестяным подносом. На нем исходил паром красивый чайничек, стояли пиалы и лежали теплые лепешки с душистым, сдобренным специями маслом.

Джамиль расставил еду и чай на столе.

– А твой друг, дорогой товарищ Борис, с нами кушать не будет? – спросил он, поглядывая на вставшего к нам спиной Волкова.

– Он не голодный, – угрюмо заявил Муха.

Джамиль торопливо покивал и отставил поднос на деревянную стойку у входа в кухню. Потом быстро уселся с нами за стол.

Принялся разливать горячий чай по пиалам.

– Так что, дорогой товарищ Борис, ты хотел у меня спросить? Видит Аллах, новостей в последнее время немного. Потому и говорить нам с тобой особо не о чем. Разве что спросить друг друга о том, как у нас здоровье, – Джамиль поставил чайник и несколько униженно заглянул в глаза Мухе. – Так как твое здоровье, товарищ Борис?

– Ничего. Потянет.

– А мое уже похуже, – торопливо поддержал разговор афганец. – Спину ломит. Да и колени. Слыхал, вы раздаете лекарства у мечети. Скажи, дорогой друг, а есть ли у тебя там что-нибудь от больных коленей?

– Ты слышал что-то о том, что случилось позапрошлой ночью под вашим кишлаком? – понизив голос, спросил Муха.

Джамиль, схвативший уже лепешку с деревянной дощечки, замер. Медленно вернул ее обратно. Сглотнул.

– Слыхал. А как же не слышать? – сказал он уже не так торопливо. Высокий его голос сделался хрипловатым. – Ты про бой в кяризах, дорогой товарищ?

– О нем самом.

– Так… Так… – Джамиль испуганно зыркнул сначала на меня, потом на Муху. – Так кто ж о нем не слышал? Там, вроде как, ваши с душманами дрались. Под землей дрались. Даже слышал…

Афганец осекся. Он явно хотел упомянуть о погибшем ребенке, но не решился. Вместо этого решил сгладить углы.

– Слыхал, там много плохого было. В этих сухих колодцах.

– Было, – кивнул Муха. – И я там тоже был.

Джамиль побледнел.

– Слушай, дорогой друг, – Муха взял пиалу, поиграл ею навесу, гоняя чай по кругу, – а не знаешь ли ты, кто мог предупредить душманов о том, что мы там будем? Не слышал ли ты каких новостей о том, что местные жители ходили в ту ночь в кяризы с оружием?

Джамиль нервно прыснул. Впрочем, улыбка немедленно слетела с его лица.

– Не слышал, дорогой друг. Клянусь бородой Пророка, не слышал.

– Точно? – Муха сузил глаза. – Мы, знаешь ли, в ту ночь, когда все кончилось, еще некоторое время наблюдали за вашим кишлаком. И заметили четверых мужчин, возвращавшихся в него после боя. А ты, дорогой Джамиль, знаешь всех в этом кишлаке. Знаешь, кто ходит воевать, а кто нет.

Теперь Джамиль вспотел.

– Ты, товарищ Борис, спрашиваешь плохие вещи. Если скажу, меня и зарезать могут…

– Имена. Где живут? – отрывисто проговорил Муха.

– Товарищ Борис…

– Имена…

Джамиль украдкой осмотрелся. Потом подался к нам с Мухой.

– Я рискую головой… и…

– Два пуда соли окупят этот риск? – спросил я тихо.

Муха удивленно зыркнул на меня. Взгляд Джамиля стал еще удивленнее.

– Ты сможешь использовать ее долго, – продолжал я. – Или выгодно продать. Если будет твоя воля.

– Голова мне ценнее… – пробурчал Джамиль.

– Ну тогда… – Я поднял кинокамеру, которая стояла на полу у моего табурета, и поставил ее у ног Джамиля. – Вот. Кинокамера. Записывает фильмы. Пленкой заправлена под завязку. Уверен… В нынешних условиях у тебя найдется покупатель на такую редкость.

Джамиль уставился на громоздкий прибор. Потом сглотнул.

Лицо его по-прежнему оставалось испуганным, но глаза загорелись настоящей жадностью.

Он снова подался к нам. Заговорил очень тихо, едва слышным шепотом:

– Товарищ Борис… Клянусь Аллахом, я не враг. Я не знаю, кто вернулся домой в ту ночь. Но знаю тех, кто из жителей кишлака был в кяризе… – Джамиль задумался, обратив взгляд к потолку и нервно шевеля губами. Потом снова зашептал: – Мухаммад Кандагари, у него один глаз, злой как шакал. Наимтулла Зирак, он молод, но пролезет, где и грызун не пролезет. Были там еще Садо Самандари, он живет на нижней улице, за мечетью. И Псалай, сын старого Абдулахада, местный наемный пастух. Они повели детей в подземелье.

– А кто-то не из кишлака? – спросил я тихо. – Людей там было больше, чем ты говоришь. Допустим… Бородатый солдат с золотым зубом?

Брови Джамиля поползли вверх.

Тогда я понял – он знает еще о ком-то. А еще, скорее всего, не лжет. У него достаточно духу, чтобы недоговаривать. Но на такую ложь, да еще в таких условиях, нужна смелость. Смелость, которой Джамилю не доставало.

С такими людьми, как этот афганец, нужно работать тонко. Главное – не передавить, чтобы не спугнуть. Иначе хлопот не оберешься. Трусы способны на большие глупости, когда они сильно трусят. И сложно было сказать, чего можно ожидать от этого Джамиля. Особенно когда сам ты находишься в стане врагов.

– Говори, Джамиль. – Угрожающе прошипел Муха.

– Я и так сказал вам такое, за что мне могут отрезать голову…

– Да… Но тех, кто может отрезать тебе голову, – Муха нахмурился. Его тон стал ниже на октаву и еще более хриплым, чем обычно, – здесь нет. А я – здесь.

Джамиль затрясся, как осиновый лист.

– Товарищ старший лейтенант, – строгим, холодным тоном одернул я Муху. – Вы перебарщиваете. Мы не должны привлекать к себе внимания.

– Эта лживая падаль что-то скрывает… – совсем завелся Муха.

– Спокойно, – я посмотрел на старлея исподлобья.

Он уставился на меня в ответ. И выдержал мой взгляд.

– Я знал… Знал, что не следует работать с шурави… Знал… – залепетал Джамиль, но голос его становился все громче.

Я заметил, что гости чайханы стали оборачиваться на нас. Шептаться. Волков занервничал. Обернулся и зыркнул на Муху. Но старлей уже завелся как следует.

– Вы… – пискнул было Джамиль, но его перебил Муха.

– Говори, ты рассказал им о нас, Джамиль? Ты рассказал про то, что будет операция? Откуда ты узнал? – Муха проговорил это, не сводя с меня взгляда.

– Остыньте, товарищ старший лейтенант. Не то остудить вас придется мне, – сказал я с неприкрытой угрозой в голосе.

– Да? Остудить, говоришь? – Ни один мускул на лице Мухи не дрогнул. – И как же ты это сделаешь, Селихов?

В следующий момент я услышал, как под столом щелкнул курок пистолета. Джамиль вздрогнул, тоже уловив этот звук.

Он замер без движения. Руки его, опущенные на стол, задрожали от страха и напряжения.

Ситуация обострялась. Муха протащил пистолет в кишлак вопреки договору с капитаном Мироновым. И я был уверен – его ствол оказался направленным прямо в Джамиля.

– Убери оружие, – сказал я Мухе. – Убери, пока не стало поздно.

* * *

В этот самый момент, где-то в кишлаке Айвадж

Бледнов спрятался за дувал. Дождался, пока незнакомый ему афганец покинет двор.

Потом замполит осмотрелся. Пошел уже сто раз хоженным, знакомым путем – у высокого, но ветхого забора из известняка, мазанного глиной. Когда добрался до огорода, огражденного низеньким забором из жердей, то легко перепрыгнул его. Поспешил к стене небольшого дома. Прижался к ней. Прислушался.

Не заметив ничего подозрительного, Бледнов пробрался на широкий двор, потом – в дом.

– Анахита? – позвал он вполголоса. – Анахита, ты дома?

Из женской комнаты настороженно вышла девушка. Невысокая, слегка полноватая, но по-восточному красивая, она тут же бросилась к Ивану, как только увидела его:

– Ваня!

Анахита пала в объятья Бледнова, сплела руки на его шее. Они немедленно, отбросив всякую настороженность, поцеловались.

Потом девушка припала к его груди.

– Ваня… Я думала… Ты не придешь сегодня…

– Все хорошо, – сказал Бледнов, гладя ее по мягкой, немного выпуклой спине, – я тут. Пришел с агитотрядом. Мы раздаем еду и медикаменты у мечети.

– Я слышала, – Анахита отпрянула от его груди, заглянула в глаза Бледнову, – но не могу пойти. Я дома одна.

– А остальные?

– Мама на площади. Дедушка увел овец на пастбище.

Бледнов заметил на лице любимой какое-то странное выражение. Она то и дело поглядывала на двор через крохотное окошко. Поглядывала так, будто кого-то ждет.

– Я видел… Видел мужчину у вас во дворе… – сказал Бледнов тихо.

– Мужчину? – растерялась Анахита. – А… Это был… Это был Муштак. Живет через два дома от нас. Дедушка просил его починить ворота. Он заходил сказать, что закончил.

– Он не видел?.. – напугался было Бледнов.

– Нет-нет, – поспешила успокоить его Анахита. – Все хорошо…

– Хорошо, – вздохнул Бледнов, приложив ладонь к теплой щеке Анахиты.

– Но… Но скрываться становится все сложнее. Она же растет…

– Обещаю, – сказал Бледнов, когда она накрыла его руку своей ладошкой, – обещаю, мы скоро уедем. Просто нужно еще немного времени.

Анахита покивала.

– Я верю.

– Где она? Спит?

Внезапно за спиной Анахиты раздался звук маленьких шажков. Кто-то шлепал по глиняному полу босыми ножками.

Бледнов посмотрел поверх плеча девушки. Та тоже обернулась.

В дверях в женскую стояла маленькая белокурая девочка двух лет отроду.

– Папа… – пропела она, сонно растирая глазки.

Бледнов медленно отстранился от Анахиты. Столь же медленно, будто боясь, что напугает ребенка громкими шагами, пошел к девочке. Она – ему навстречу.

А потом, когда они оказались совсем близко, Бледнов схватил ребенка на руки, прижал к груди, стал целовать в головку, в щечки, в носик.

– Катенька… – приговаривал он при этом, – папа пришел, Катенька…

Глава 2

– Ты расскажешь мне всё немедленно, – сказал Муха Джамилю, сделав вид, что не услышал моих слов.

Афганец всё равно молчал. Казалось, от страха у него просто перехватило дыхание.

– Что у вас там? – обернулся Волков, который уже давно почувствовал за нашим столиком подозрительную суету. – Всё хорошо?

Муха, казалось, даже не собирался отвечать на вопрос. Теперь он просто сверлил взглядом перепуганного до смерти Джамиля.

– Хорошо, – вместо старлея ответил я. – Продолжай наблюдать.

Волков сглотнул. Глянул на Муху, как бы ожидая приказания от него самого. Но не дождавшись его, отвернулся.

– Я… Я ничего… – заикнулся Джамиль.

– Не-е-е-т. Ты знаешь. Ты торгуешь информацией со всеми, – прошипел Муха. – И наверняка слил душманам…

– Опусти пистолет, – подался я к Мухе ближе. – Ты уже провалил допрос. А если станешь стрелять – погубишь и всех нас.

– Говори… – как бы не слушал меня Муха.

Глаза его, обычно спокойные и вниманые, пылали от злости. Всё, что копил в себе молодой старлей всё это время, вырывалось наружу теперь неудержимым потоком. И Джамилю не повезло оказаться на пути этого потока.

– Я ничего не знаю… Я… – пытался оправдаться афганец, тихо борясь с собственным дыханием.

– Из-за тебя, падла… Ранили Плюхина. Из-за тебя я чуть не потерял троих бойцов. Из-за тебя мне пришлось рисковать жизнью и тащиться в эту дыру.

– Я…

– Считаю до трёх… Раз…

К этому моменту я уже давно понял, что Муху не угомонить разговорами. Что сам он тоже не успокоится. Теперь оставалось только одно – рисковать. Всё или ничего. Да только нужно было выгадать подходящий момент.

– Два…

– Очнись, командир… – прошептал я, подавшись к Мухе ближе и делая вид, что хочу тихо его успокоить.

На деле же я опустил руки под стол. Приготовился действовать.

– Я ничего не знаю… Клянусь вам Аллахом… – хрипло, едва слышно пробормотал Джамиль высохшими от страха губами. – Я всегда стараюсь говорить правду… Только такую, что не будет стоить мне головы…

– Три… – сказал Муха. И сделал это так, словно вынес приговор.

Я выбросил руки под столом. На ощупь накрыл Стечкина Мухи ладонью, сунув мизинец между курком и бойком.

Стол кратко подпрыгнул. Звякнули пиалы и чайник. Джамиль пискнул, издав громковатый, краткий звук. Волков обернулся. На нас посмотрел все, кто был в чайхане.

Под столом шла тихая, незримая борьба. Муха напрягался, стараясь вырвать пистолет из моих пальцев. Он сжимал зубы, но всё внимание его, казалось, было направлено только на Джамиля. Он буквально сверлил глазами несчастного афганца.

– Всё хорошо, – сказал я Волкову, обернувшись вполоборота. – Чай разлили. Кипяток.

– Я… Я уберу… – тут же сообразил Джамиль и встал из-за стола. Опустился вниз, делая вид, что что-то прибирает.

– Отдай пистолет… – прошипел я Мухе. – Отдай немедленно…

Ещё несколько мгновений Муха упирался. Но потом отпустил.

Я немедленно взял его оружие и спустил взведённый курок. Поставил на предохранитель и спрятал за голенищем, опустив штанину брюк.

К счастью, Муха не решился нажать на спуск, даже когда я вцепился в его пистолет.

Когда всё кончилось, старлей застыл без движения. Его глаза остекленели, взгляд стал безучастным.

Джамиль тем временем поднялся из-за стола и тяжело уселся на лавку. Я тут же подался к нему:

– Ты нас не видел. Ничего не было. Ты ничего нам не говорил. Понял?

Джамиль открыл рот, так будто хотел что-то ответить. Но только сглотнул и мелко покивал.

– Хорошо, – сказал ему я и обратился к Мухе: – Уходим, товарищ старший лейтенант.

Он не отреагировал сразу. Потому что глубоко задышал, стараясь справиться с эмоциями.

Я понимал – у него начинается паника.

– Уходим. Ну? – Я встал, потянув его за рукав.

Муха будто бы проснулся ото сна, быстро кивнул, закашлялся.

– Уходим, – шепнул я Волкову.

Он торопливо кивнул.

Мы направились к выходу из чайханы.

– Можешь оставить себе, – напоследок сказал я Джамилю, кивнув на камеру, стоящую у ножки стола.

На улице Муха стал терять равновесие. Его зашатало, старлей схватился за грудь, стараясь продохнуть.

Я тут же подлез ему под руку.

– Что случилось? – недоумевающий Волков тащился за нами, совершенно не понимая, что происходит. – Ему плохо? Плохо?

– Сюда… Давай в тенёк, подальше от жары, – приговаривал я Мухе, полностью потерявшему самообладание.

Мы зашли в узкий переулок между домишками, остановились в тени большого, полусухого абрикоса, растущего в чьём-то дворе, за дувалом.

Я усадил Муху на какой-то шлакоблок, валявшийся там. Сам опустился рядом.

– Что с ним? – тут же оказался рядом и Волков. – Товарищ старший лейтенант, что с вами?

– Смотри на меня, – позвал я Муху.

Тот никак не отреагировал. Он только опустил голову между колен и прерывисто, отчаянно дышал.

– На меня… – Я схватил Муху за ворот, заставил выпрямиться, чтобы распрямить диафрагму. – Смотри, ну…

Муха заглянул мне прямо в глаза. Но взгляд его всё ещё оставался стеклянным, словно у куклы.

– Дыши. Глубоко. Носом, – сказал я отрывисто. – Носом, слышишь? Сосредоточься на дыхании. Вот так. Хорошо. Вдо-о-о-о-х, вы-ы-ы-ы-дох…

С горем пополам я смог заставить Муху правильно дышать. Со временем его взгляд прояснился.

– Воды… Воды бы… – проговорил он, медленно успокаиваясь.

Волков тут же сунул ему свою фляжку.

Муха трясущейся рукой открутил крышку. Стал пить. Пил долго и громко. Жадно.

Когда закончил, вылил остатки воды себе на шею и голову. Отряхнул короткие волосы.

– Что произошло? Что такое? – спросил Волков, всё ещё тараща на Муху ничего не понимающим взглядом.

– Провалился наш допрос. Вот что, – сказал я кисловато. – Товарищ старший сержант схватился за оружие и чуть не застрелил информатора. Теперь Джамиль работать с нами не будет. Да и другие информаторы тоже. Весть о том, что шурави угрожают простым людям оружием, распространится по кишлаку быстро.

Лицо Волкова вытянулось от изумления.

Муха поднял на меня глаза. В них я прочёл то, чего, если честно, не ожидал увидеть – вину.

Да, в тёмно-карих радужках командира взвода поблёскивало осознание собственной вины. Осознание того, что же он только что натворил.

– Я… Я не знаю, что на меня нашло… – пробурчал Муха. – Какая-то пелена на глаза упала и…

Он не закончил, вместо этого уронил голову и помассировал глаза.

– И что теперь делать будем? – спросил Волков, водя взглядом от меня к Мухе. – Какие будут ещё указания?

Замком застыл, уставившись на Муху.

– Товарищ старший лейтенант? Что делаем? Уходим?

– Уходить нельзя, – покачал я головой. – То что произошло только что, может обернуться кровавыми последствиями для агитотряда. И раз уж мы заварили эту кашу, её нам и расхлёбывать.

– Думаешь… – Волков насторожился. – Думаешь, они придут мстить? Думаешь, возьмутся за оружие?

– Могут. Во всяком случае, теперь у них есть на один повод больше, – сказал я.

Волков засопел. Лицо его сделалось серьёзным, а взгляд – твёрдым.

– Если надо будет, будем защищаться… – сказал он решительно.

– Ты был прав, Селихов, – вдруг зазвучал тихий голос Мухи.

Мы с Волковым молчали, ожидая, что же он хочет нам сказать.

– Помнишь твой рассказ про полковника Валынского? Вот теперь, кажись, я тоже сплоховал…

– Что сделано, то сделано, – ответил я Мухе. – Обратно уже не воротишь. Теперь надо думать, как действовать дальше.

– И как мы будем действовать дальше? – спросил Волков.

Взгляд его снова стал заискивающим. Но теперь направлен он был не на Муху, как обычно, а на меня.

– Есть мысли, – я вздохнул. – Хотя теперь нам придётся туговато.

* * *

– Разведчики? – спросила Анахита.

– Да, – Бледнов кивнул. – Пришли с агитотрядом, чтобы узнать что-нибудь про Муаллим-и-Дина.

Замполит сидел на низенькой табуретке. Он нянчил дочку, аккуратно покачивая её на колене и время от времени сюсюкая.

Анахита же присела на мягкие подушки, что лежали на полу у стены. Обычно это место занимал её дедушка, но пока старика не было дома, место пустовало.

– Рыщут тут как ищейки, – продолжал Бледнов. – Матёрые мужики. Я с ними познакомился, когда они привезли на заставу своего раненого.

Маленькая Катенька, сидевшая у него на коленях, весело хихикала, когда отец строил ей рожицы. Потом Бледнов достал свою карманную расчёску. Приложил к губам, словно усы, и смешно пошевелил ею. Скосил глаза.

Девчушка весело рассмеялась, потянувшись к «усам» папки. Тогда Бледнов вручил ей расчёску, и девочка принялась играть с нею, будто бы это была не расчёска вовсе, а погремушка или любая другая весёлая игрушка.

– Ты редко приходишь в последнее время, – вздохнула Анахита и поправила длинные чёрные волосы. Потом подалась вперёд, сложила руки на бедре любимого, нежно устроила на них голову. Вздохнула.

Они помолчали.

– Ну что ты? – Бледнов аккуратно приподнял Анахиту за подбородок. – Я же был только позапрошлым вечером.

– А до этого не приходил неделю.

– Служба, – вздохнул Бледнов. – У командира ещё получается меня прикрывать, но сама понимаешь… Слишком часто бывать мне тут нельзя. А то пойдут слухи…

– Слухи уже идут, – вздохнула девушка. – Тебя тут видели. Дедушка говорит, что соседи спрашивали у него о тебе. Он сказал им, что дружит с тобой. Что ты приходишь к нему поиграть в нарды и почитать книги. Но на дедушку уже смотрят косо. Он же грамотный, долго работал с советскими инженерами в Кабуле. Думают – он доносит шурави.

Бледнов промолчал, но нахмурился.

– Прятать Адибу становится всё сложнее. Иной раз я уже не знаю, что врать знакомым. Да и… – Девушка смущённо, но горько прыснула. – Просто знаешь? Я переживаю, что ты будешь приходить всё реже… А потом и вовсе забудешь нас… А… А Катя забудет своё русское имя…

– Не забудет, – помолчав, ответил Бледнов. – Обещаю, не забудет…

Они познакомились в кабульской библиотеке. Именно там, среди шороха страниц и строгих взглядов пожилых людей, ещё только получивший звание лейтенанта Бледнов, командированный на курсы языка, впервые увидел Анахиту.

Она разбирала стопки книг у дальнего стеллажа маленького зала библиотеки – не в парандже, а в скромном платье и платке, свободно говорящая по-русски.

В тот раз Анахита помогла ему найти труд по племенным адатам. У них завязался разговор. Потом были чай в университетской столовой, редкие прогулки по ещё относительно безопасным улицам возле кампуса. И первые робкие чувства.

Она, дочь инженера, учившегося в Москве, знала Пушкина в переводе, мечтала преподавать детям русский язык и литературу. Он, сибиряк, сын учительницы, рассказывал о тайге и службе. Между ними возникло осторожное, но ясное понимание. И, в конце концов любовь. Искренняя, но запретная по местным древним законам.

Потом грянула беда. Её брата, поэта, чьи строчки сочли крамолой и власти, и радикалы, схватили. Отца же отправили под следствие как «неблагонадёжного».

Анахиту с её образованием и связями с «шурави» тоже ждали репрессии. Она исчезла из Кабула в одну ночь, как призрак.

Иван метался, наводил справки, но всё было впустую. Казалось, хрупкий мостик потерян навсегда.

Письмо пришло на заставу спустя восемь месяцев после их расставания. Конверт – потёртый, штемпель – незнакомого кишлака Айвадж. Всего несколько строк, написанных неровно, словно украдкой: «Жива. В горах, у родни. Мы посадили ветку чинары – помнишь? Скоро нас будет трое. Твоя А.»

Радость, вперемешку с тревогой, наполнила сердце Бледнова в тот вечер.

Так началась их переписка – осторожная, скупая на слова, но живительная. Это были конверты с запахом горных трав, весточки о тишине кишлака и её тайной школе для девочек. А ещё его рассказы о звёздах над заставой и пограничных буднях.

Узнав, где она, Бледнов принял решение. Он написал рапорт и с великим трудом перевёлся сначала в сводный отряд, а потом и на первую заставу ММГ-4.

Первая же «рабочая» поездка в Айвадж была для него настолько волнительной, что казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Потом были пыль, глиняные дувалы, настороженные взгляды. И – она. Стояла у ворот, закутанная в грубую шаль и прятавшая лицо за серым платком.

В тот же день он в первый раз в жизни увидел свою дочь, лежащую в грубой колыбели.

– Катенька… – узнал он её тут же. – Катюша…

– Я назвала её Адибой, – с улыбкой сказала Анахита.

– Нет… – возразил он. – Посмотри на неё? Это настоящая Катя. Вылитая я…

Так началась их двойная жизнь. Его редкие, «по службе» визиты в кишлак. Её умение растворяться среди местных женщин. Тайные встречи на окраине, где они были просто Ваня и Анахита. И их общая, смертельно опасная тайна – белокурая Катенька, чьи ясные глаза были зеркалом далёкой сибирской реки, а существование – хрупкой нитью надежды посреди военного времени. Вот только с каждым днём надежда эта мало-помалу таяла.

И тяжесть двойной жизни всё сильнее давила на плечи обоим.

И всё же они оставались друг для друга отдушиной. Анахита чувствовала, что она не одна. Что у неё есть тот, кто может защитить. Пусть он и не всегда рядом. А он… он изливал ей душу. Рассказывал о тягостях службы и боевых буднях, которые ему приходилось преодолевать.

– Наши разведчики найдут Муаллима, вот увидишь, – сказал он Анахите когда Катя, обняв отца, прикрыла глазки и тихо задремала. – Найдут и поймают. Тогда станет безопаснее, и я найду способ вывезти вас отсюда. Обещаю.