Текст книги "За речкой (СИ)"

Автор книги: Артём Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Что-что! – кричала Наташа в ответ. – Плохо мне! Плохо! Беременную женщину в могилу сводите!

– Как это… Беременную? – побледнел Владимир Ефимович.

– Как это… Беременную? – часовой повторил интонацию геолога точь-в-точь.

– Так это! А вы меня к отцу ребенка не пускаете! К жениху моему! – кричала Наташа, кривясь от боли. – Сашенька!

Я хмыкнул. Покачал головой, а потом пошел к этой веселой компании, чтобы прекратить весь гай-гуй.

Глава 11

– Ух… Ух… Сашенька! – пыхтела Наташа, изо всех сил кривясь от боли.

Владимир Ефимович поддерживал девушку, уставившись на нее совершенно дикими глазами.

Не менее дико смотрел на Наташу и часовой. На лице его застыло такое выражение, которое можно было описать как смесь ужаса и удивления. Внезапно физиономия паренька изменилась. Стала решительной, да такой, будто он готов прямо сейчас принять роды у несчастной девочки.

При этом казалось, никого совершенно не смущало, что стройная Наташа держалась за свой совершенно плоский девичий животик.

– Владимир Ефимович, – сказал я, встав рядом с перепуганным часовым, – отведите Наташу куда-нибудь. Я сейчас выйду.

Владимир Ефимович будто бы вздрогнул от моих слов. Взгляд его скакнул с Наташи на меня.

– Сашенька… – снова простонала Наташа.

– Наташ, все хорошо, – сказал ей я. – Я сейчас выйду. Подождите две минутки.

Внезапно Наташа выпрямилась. Страдальческое выражение тут же пропало с ее личика. Глаза Владимира Ефимовича от этого округлились еще сильнее.

Часовой, казалось, совершенно перестал понимать, что происходит.

Девушка одернула свое легкое белое платьице в цветочек.

– Обещаешь? Обещаешь, что выйдешь? – все еще немного обеспокоенно спросила Наташа.

– Обещаю.

Потом я глянул на ее отца.

Владимир Ефимович прочистил горло, легонько подтолкнул девушку в спину.

– Пойдем, Наташ. Сейчас он придет.

Они отошли чуть дальше туда, где через дорогу, напротив бетонного забора, что ограждал территорию отряда, росло кривенькое абрикосовое деревце. Стали терпеливо ждать там.

Тут я встретился взглядом с часовым. Худенький парнишка лет девятнадцати, с совсем еще юношеским лицом, уставился на меня с каким-то недоумением в глазах. Потом пробурчал:

– Выходить без разрешения не положено.

– Селихов? – раздался внезапный оклик у меня за спиной.

Голос был знакомым. Часовой немедленно вытянулся по стойке смирно, отдал честь.

Я обернулся.

Это был уже знакомый мне капитан Батов – офицер, с которым я познакомился на учебном пункте погранотряда осенью прошлого года. Именно он вел у нас стрельбы. Он приказал мне стрелять при нем из СВД и помог с раненым сержантом Бодрых, когда с ним произошел несчастный случай во время учебного задержания.

– Здравия желаю, товарищ капитан, – отдал я ему честь.

Батов внимательным, оценивающим взглядом посмотрел сначала на меня, потом на часового. Потом снова на меня.

– Слышал я про твои похождения, Селихов, – сказал он с серьезным, строгим лицом. А потом вдруг голос его помягчал: – Знал я, что ты – подающий надежды боец, но что б так… О тебе тут у нас в отряде часто говорят. Разные байки ходят. А особенно после недавних событий – так ты вообще легенда.

Вдруг я почувствовал на себе взгляд часового. Тот пытался украдкой меня разглядывать. Оставаясь в стойке «смирно», он то и дело зыркал на меня, как если бы я был вовсе и не старшим сержантом Селиховым, а целым Брежневым, приехавшим в отряд поцеловаться с подполковником Давыдовым.

М-да… Он, кажись, меня узнал. И судя по настороженным взглядам, насовсем верил что Селихов выглядит именно так. Что он – обычный, ничем не примечательный с виду парень. Почти такой же, как и сам часовой.

– Отличился ты как надо, – продолжил капитан Батов. – В хорошем смысле.

– Так сложились обстоятельства, товарищ капитан, – пожал я плечами.

– Скромничаешь, – хитровато прищурился Батов. – Ой, скромничаешь. Ты как обычно в своем репертуаре. Ну лады. Чего тут у вас случилось? Что за скандал? Гришковец, докладывай.

Часовой по фамилии Гришковец тут же отчиканил Батову доклад о том, что де на территорию отряда пыталась проникнуть какая-то молодая девушка. Девушка была настырной, а ее папа уговаривал Гришковца пойти ей навстречу. Но Гришковец – кремень. И девушку на территорию не пустил. Оттого ей стало дурно настолько, что Гришковцу показалось – она прямо сейчас родит, хотя на роженицу она совсем не была похожа.

– А потом оказалось, – продолжал Гришковец, все еще выдерживая «смирно», – что она к товарищу… Селихову.

С этими словами он снова зыркнул на меня.

– К Селихову, значит, – хмыкнул Батов. – Ну и где эта девушка сейчас?

– Ждет меня за воротами, товарищ капитан, – улыбнулся я ему.

Батов задумался.

– Твоя? Невеста что ли?

– Так точно. Моя. Но еще не невеста.

Батов улыбнулся.

– Я слыхал, ты улетаешь в мангруппу скоро. За речку. Так?

– Так точно, товарищ капитан.

– Весело там тебе будет. Ой весело, – как-то горьковато ухмыльнулся Батов.

– Да мне, товарищ капитан, и на заставе нескучно было.

– Верю.

Батов задумался. От этого даже сощурился так, будто солнце светило ему в глаза. Потом приказал:

– Гришковец, выпусти Селихова. Саша, у тебя пятнадцать минут. Потом возвращайся на территорию.

– Есть, товарищ капитан, – кивнул я. Потом с улыбкой добавил: – Спасибо.

Когда мы распрощались с Батовым и тот ушел по своим делам, Гришковец пропустил меня через КПП за территорию.

Наташа с папой приехали ко мне на стареньком УАЗике, что спокойно стоял на обочине у дороги, бегущей вдоль КПП и ограждения отряда.

Когда я вышел, девушка тут же увидела меня, замерла на месте, смущенно и как-то нервно теребя собственные пальцы. Ее отец тоже застыл у нее за спиной. Оба почти безотрывно смотрели на меня.

Я направился к ним. Остановился, не доходя трех шагов.

Между нами густело молчание. Казалось, ни Наташа, ни Владимир Ефимович не знали, с чего начать разговор со мной.

– Это ты неплохо придумала, – улыбнулся я Наташе, – с дитем-то.

Девушка сначала улыбнулась, потом ее бровки поползли вверх, а глаза заблестели. Она зацокала ко мне каблучками, а потом просто бросилась на шею, крепко-крепко прижалась.

– Сашенька… Миленький… – шептала она мне на ухо, – я так переживала… Так… Скучала…

Чувствуя ее миниатюрное, тепленькое тельце, я аккуратно обнял девушку за плечи. Грубоватой рукой погладил ее по спине.

– Все хорошо, Наташа.

Владимир Ефимович безотрывно смотрел на нас и, казалось, удивлялся тому, что видит. Ну еще бы, в этой моей жизни он еще не успел со мной толком познакомиться. Странно было ему видеть, что его собственная дочь с такой нежностью относится к человеку, которого он не знает.

А мне было не странно.

Пусть я никогда не верил в судьбу. Всегда считал – человек сам определяет свою жизнь. И все же то обстоятельство, что мы с Наташей так легко сошлись снова, так легко встретились опять, заставляло задуматься.

А что, если та странная, неведомая сила, что вернула меня в мое собственное молодое тело, – это и есть судьба? И эта же судьба снова свела меня с моей женой?

Так это или нет, я не знал. Да и по большому счету мне было совершенно все равно – есть ли в мире высшие силы или нет. Значение имело только одно – то, что происходит со мной здесь и сейчас. А сейчас я обнимал мою жену.

– Как ты узнала, что я здесь? – спросил я.

Девушка нехотя оторвалась от моей груди. Заглянула мне в глаза.

– Анатолий Сергеевич рассказал.

– Таран? – удивился я и даже не посчитал нужным скрывать своих чувств, – ты с ним виделась?

Наташа покивала.

– Они с папой хорошо дружат. Анатолий Сергеевич к нам приезжал в гости. Отпуск ему дали перед переназначением. Ну и вчера у него был последний день. Пришел вечером. Сказал, что у тебя тут беда. Что тебя посадили на гауптвахту, но уже выпустили. Рассказал, что ты в Московском.

Девушка как-то замялась. Опустила взгляд.

– Я переживала. Очень. Всю ночь не спала. Думала, как ты тут? Ну и уговорила папу меня к тебе свозить. Вдруг получилось бы увидеться, – Наташа смущенно улыбнулась. – И вот получилось. Я так рада…

– Я тоже, Наташ.

Вдруг Наташа посерьезнела. Нахмурила бровки.

– А почему тебя сюда посадили? Ты что-то сделал?

– Нет, – помолчав пару мгновений, сказал я. – Просто, скажем так, произошло небольшое недоразумение. Но теперь уже начальство разобралось. Вот меня и выпустили.

– Это чудесно, – просияла Наташа и снова бросилась мне на грудь. Прижалась. – Я так рада.

Улыбнувшись, я снова крепко обнял ее. Потом через плечо посмотрел на недоумевавшего при виде нас отца Наташи. Сказал ей:

– Пойдем к твоему папе.

– М-м-м-м?

– Я хочу с ним познакомиться.

Наташа кивнула. Мы пошли к Владимиру Ефимовичу, при этом девушка щелкала каблучками рядом со мной и вцепилась мне в ладонь своей ладошкой. Упорно не хотела отпускать мою руку.

– Вот… Знакомься, пап… Это… – начала она смущенно.

– Саша Селихов, – с улыбкой я протянул руку Владимиру Ефимовичу.

Тот немного помялся, но пожал ее.

– Толя про тебя много рассказывал, – проговорил геолог несколько настороженно. – Это ведь ты тогда поймал Наташу на границе?

– Так точно. Я.

– А я-то думаю, лицо знакомое, – задумался Владимир Ефимович.

Видно было, что он все еще поглядывает на меня с каким-то замешательством, но уже не так насторожен, как раньше.

– Саша меня от хулиганов защитил, – скромно проговорила Наташа, – ну тогда возле ДК, помнишь? Я тебе говорила.

– Помню, – выдохнул Владимир Ефимович. Потом снова обратился ко мне: – Мне твой бывший начальник, Толя Таран, про тебя говорил. Говорил – на редкость ты удивительный боец.

Он несколько неловко прочистил горло. Помялся. Потом добавил:

– В принципе, я вот на тебя поглядел и понимаю, почему моя дочка сегодня меня сюда заставила ехать.

– Мне приятно с вами познакомиться, Владимир Ефимович, – улыбнулся я геологу.

Тот немного растерянно переглянулся с Наташей.

– Мне тоже приятно, – почесал он шею смущенно.

– Разрешите мне поговорить с вашей дочерью, – сказал я добродушно.

Геолог снова растерялся. Поймал взгляд Наташи, который говорил ему:

«Все хорошо, папа. Я в надежных руках. Не переживай».

– Ну… Ну конечно. Конечно разрешу… Только…

Владимир Ефимович неловко осекся.

– Только что? – улыбнулся я ему.

– Про беременность это же…

– Шутка была, – ответил я прежде, чем он закончил вопрос.

Наташа разулыбалась и кивнула – да, мол. Шутка.

На лице Владимира Ефимовича отразилось какое-то облегчение. Он вздохнул и рассмеялся.

– Хорошо… Очень хорошо. Ну… Не то чтобы я внуков не хотел. Просто Наташа… Она ж у меня еще молоденькая совсем…

– Папа… – вздохнула девушка с улыбкой, – пожалуйста. Подожди меня в машине. Я сейчас вернусь.

– А да… конечно-конечно.

Геолог попрощался со мной за руку, а потом торопливо, время от времени оглядываясь, направился к своему УАЗику. Со скрипом открыл дверь, забрался внутрь и громко хлопнул ею.

Мы с Наташей остались одни. Она застыла передо мной. Девушка опустила голову, снова принялась теребить собственные пальцы в какой-то смущенной нерешительности.

– А я… – поторопилась она разогнать загустевающую тишину, – а я в медицинский поступаю…

– Вот как? – теперь я и правда удивился, но на этот раз не выдал своего удивления. Только добродушно улыбнулся.

– Да… Решила вот…

– Почему?

– Ну… – Наташа замялась. – Помнишь, тогда, у клуба? Мы мужчине скорую вызывали?

– Конечно.

– Я ж ему первую помощь оказала… Ну и он выжил. Потом к нам с папой его жена с дочкой приходили. Благодарили меня сильно.

Девушка просияла и улыбнулась, показав мне беленькие зубки.

– Целый поднос вкусной пахлавы мне принесли. А еще – цветы.

– В тот раз ты сработала молодцом. Жизнь человеку спасла.

– Да… И так мне стало приятно на душе. Так стало тепло от того, что я ему помогла, что я такого никогда в жизни не испытывала… Вот и решила, что хочу людям помогать. Что хочу стать хирургом.

– А отец как на это посмотрел? – спросил я.

– Хорошо посмотрел, – Наташа обняла себя за плечо и стеснительно отвела глаза. – Он рад, что я наконец выбрала, кем хочу быть.

– Ты должна понимать, что спасать людей – трудное дело. Что много таких сложностей тебя ждут, о которых ты пока и представления не имеешь.

– Я понимаю, – решительно ответила она.

Я хмыкнул. Вздохнул.

– Это хорошо.

– А ты… Ты, значит, возвращаешься на заставу?

– Нет.

Наташа удивленно округлила свои и без того большие, синие глаза.

– Нет?

– Я получил новое назначение. Уезжаю служить за речку.

Глаза девушки заблестели. Она тут же погрустнела. Отвела взгляд.

– За речку… А куда?

– Этого я сказать не могу.

Наташа поджала губки. Покивала.

– Значит… Значит, мы с тобой можем и не увидеться больше. Ведь так?

Я молчал. Просто смотрел на нее. Любовался ее красотой.

– Ну… Это ничего… Ты главное живой останься, – сказала она поникшим, тихим голоском. – И если сможешь, пиши мне иногда письма, ладно?

Я улыбнулся. Сунул руку в карман и кое-что там нащупал. Потом приблизился к девушке так близко, что почувствовал жар ее разгоряченного летней духотой тела.

– Можно твою руку?

Девушка, смущенная тем, что я так близко, помедлила несколько мгновений.

– Что?

– Руку, Наташа.

Она немного опасливо и медленно протянула мне свою тоненькую бледноватую ручонку. Я аккуратно взял ее. А потом столь же аккуратно и медленно надел ей на безымянный палец чеку от гранаты, которая завалялась у меня в кармане.

На лице Наташи загорелось настоящее изумление. Она открыла рот.

– Ты делаешь мне?..

– Да. Ты согласна?

Наташа медленно подняла на меня взгляд. Заглянула прямо в глаза.

– Я люблю тебя, Саша… – на выдохе проговорила она. – Я…

– Ты согласна? – повторил я с улыбкой.

– К-конечно…

– Ну тогда, чтобы ни случилось, я вернусь к тебе из-за речки. Обещаю.

Внезапно девушка кинулась мне на грудь. Крепко обвила шею руками. Прижалась, как маленький теплый и очень мягкий воробушек.

Принялась тихо, но возбужденно шептать мне на ухо слова любви.

Я молчал, обнимая ее. Молчал и чувствовал Наташины слезы радости на своей коже.

Ну что ж. Скоро я уезжаю за речку. Но теперь у меня есть новый повод вернуться обратно. И когда придет время, я вернусь. Вернусь к Наташе.

Глава 12

Следующим утром нас отправили на Шамабад. Отправили еще затемно, и небо, хотя уже мало-помалу светлело, все еще оставалось темно-синим. То тут, то там пока еще мерцали звездочки.

Ехали мы в четыреста шестьдесят девятом уазике пограничной почты. На передних сиденьях расположились ефрейтор-водитель и старший наряда – угрюмый и сонный сержант-таджик, который то и дело оборачивался к нам, но ничего не говорил.

Нарыв, Черепанов и я сидели в салоне. Уткин разместился в задней части автомобиля, на откидном сиденье.

Большую часть дороги мы провели почти в полном молчании. Иногда перебрасывались ничего не значащими фразами.

К заставе мы подобрались в утренних сумерках. Солнце только вот-вот собиралось выйти из-за горизонта, окрасив всю восточную сторону света нежно-розовыми цветами.

Машина подъехала к воротам. Старший наряда выбрался из машины и несколько лениво подошел к встречающему его часовому.

Тогда и мы принялись выходить из салона.

Часовым оказался Малюга. Он побежал было открывать ворота, но, увидев нас, замер. Округлил глаза от удивления.

– Мужики⁈ Мужики! Вы, что ли⁈

– Здорово, Гена, – разулыбался ему Уткин, старавшийся размять спину после долгой дороги в неудобном для такого крупнотелого человека положении.

– Мужики!

Малюга, казалось, совершенно позабыл о том, что ему нужно запустить почту, и кинулся к нам.

– Э! Ты куда? – Недовольно окликнул его сонный сержант. – Мне почту надо выдавать!

– Да погоди ты со своей почтой! – Обернулся к нему Малюга. – Почта твоя никуда не убежит!

Несмотря на недовольное ворчание сержанта, Малюга все равно кинулся к нам. Стал обниматься, жать руки. Даже худоватого Черепанова по-деревенски крупный Малюга заключил в такие объятья, что старшина заставы даже запротестовал. Хотя и не слишком сильно. Да и, честно говоря, нехотя. Так, будто бы ему просто полагалось по службе протестовать, когда солдаты так по-небратски к нему относятся.

Но Малюге было все равно.

– Сашка! – Он подбежал ко мне.

Крепко обнял, сильно похлопал по спине.

– Елки-моталки! Сашка! А мы уж думали – все! Когда ползаставы разоружили, я решил – все под трибунал пойдем! А ты – первым!

– Рано нам еще под трибунал, – похлопал я его по плечу. – Нам ее послужить надо.

– Я тут так и буду стоять, что ли? – Недовольно заметил старший наряда пограничной почты. – У меня тоже служба!

– Да сейчас! Сейчас запущу!

Малюга наконец отлип от нас и пошел открывать ворота.

Шамабад снова распахнул для нас свои двери. Когда мы вошли во двор заставы, зам по бою Ковалев отпускал наряд на службу.

Сопровождаемый дежурным по заставе, новеньким сержантом, которого я не знал, бойцы промаршировали к калитке.

Наряд тоже был «молодой». Почти все бойцы первого года службы. Только вел их уже «старик» Солодов.

Он зыркнул на нас. Глаза его наполнились удивлением и радостью. Было видно, как хотел он подскочить, поздороваться, спросить, как дела. Поприветствовать нас. Да только не мог. Служба у него была. И от этого во взгляде бойца подмешались оттенки грусти и досады.

Свободные погранцы, кто уже занимался по-заставскому хозяйству, вдруг замерли при виде нас. Кто-то побросал свои дела.

А потом они, под немым одобрением Ковалева, бросились к нам. Стали брататься, поздравлять нас с возвращением.

Среди общего возбужденного гомона, звуков дружеских хлопков по плечам и спинам вернувшихся, я услышал знакомый голос:

– Приехали, – сказал Алим Канджиев, протискивавшийся сквозь спины остальных солдат.

– Приехали, – сказал я тихо.

Алим, пожимавший кистью недавно сросшейся руки, улыбнулся. А потом приблизился и обнял меня. Мы похлопали друг другу по спинам. Так, по очереди, он обнял и остальных вернувшихся. Даже старшину Черепанова.

Приятно было ощущать знакомые запахи и звуки заставы. Видеть знакомые места.

В питомнике возбужденно лаяли псы, будто бы почувствовав, что свои вернулись домой. Лошади фыркали и повизгивали на конюшне. Гомонили бойцы.

Сухой, землистый запах пыли, поднятой армейскими сапогами, щекотал нос. Он смешивался с запахом мазута, ружейного масла и смолянистой собачьей шерсти.

– Все тут слышали, – сказал Алим, когда расцепился с Нарывом, – что начальство как-то договорилось между собой, чтобы нас не трогали. Дали и дальше служить.

– Договорилось, да, – погрустнел Нарыв.

Он даже никак не отреагировал, когда кто-то из бойцов в очередной раз дружески похлопал ему по плечу.

– Да только без последствий уж нам никак не обойтись.

– Каких последствий? – Спросил Алим Канджиев несколько хмуро.

Он уставился на Нарыва, словно ожидая какого-то вердикта. Старший сержант кивнул на меня.

– Сашку переводят за речку. В мангруппу.

Алим потемнел лицом. Обернулся ко мне.

– Уходишь? – Спросил он тихо.

– Ухожу, Алим.

Канджиев поднял глаза к небу. Он прислушался. Прислушался так, будто бы был в полной тишине, и не галдели вокруг него встречавшие нас погранцы.

– Был я сегодня ночью на границе. Шел в дозоре старшим наряда.

– И чего тебе сказала граница? – Спросил я, догадавшись, к чему клонит Канджиев.

Тот просто застыл, не отводя от меня своего пронизывающего взгляда. Казалось, Алим пытался загипнотизировать меня. Казалось, не замечал он ни машины пограничной почты, уныло урчавшей двигателем за нашими спинами, ни гулких шагов зама по бою Ковалева, пошедшего наконец к переполошившимся бойцам. Для него, для Канджиева, в эту самую минуту ничего больше не имело значения.

– Граница была тихая. Словно бы мертвая, – отрывисто проговорил Алим.

– Граница часто бывает тихой, – сказал я ему с улыбкой.

– Нет, – Канджиев покачал головой. – Нет. Разная у границы бывает тишина. Иногда – тревожная. Иногда – спокойная.

– И какая была нынче ночью? – Спросил я.

– Гробовая, – сказал Алим. – Я только один раз такое встречал. Когда погиб Тоха Фрундин после атаки на Шамабад. Скорбела по нему граница. Молчала. Вот и сегодня тоже она молчала. Теперь я понимаю, к чему это было.

Я молчал, казалось, все окружающие звуки притихли. Притихли звонкие моложавые голоса погранцов. Притихли строгие оклики Ковалева. Притихли даже ворчливые возмущения старшины Черепанова, когда очередной солдат лез к нему обниматься. Все стихло.

– Шамабад теряет нынче своего бойца, – сказал Канджиев. – Об этом Граница меня и предупреждала.

– Теряет, – согласился я. – Я покидаю Шамабад, но не умираю. Буду жить и дальше.

Алим покивал.

– Хорошо. А я буду молить Аллаха, чтобы ты, Саша, и дальше жил. И дальше выживал. Даже когда над головой то и дело вражеская пуля пролетает.

В общей сложности на заставе мне довелось побыть недолго.

Только сорок минут ожидала меня машина пограничной почты. При этом старший наряда постоянно выискивал меня, где бы я ни был, а потом надоедливо торопил. Только и оставалось что отмахиваться от назойливого, словно муха, сержанта.

А между тем я попрощался с бойцами, позавтракал салом с лепешкой и зеленым луком у поваренка Гии, а еще познакомился с новым, совсем недавно переведенным на Шамабад начальником заставы.

Это был старший лейтенант по имени Кирилл Анатольевич Молчалин.

Молодой, не старше двадцати четырех лет, он был поджарым и сбитым. Лицо его с острыми чертами всегда оставалось сосредоточенным, взгляд внимательным, а чуть сжатые уголки губ выдавали накопившуюся за недолгий срок службы усталость.

Молчалин оказался прямолинейным человеком.

– Я считаю решение о вашем переводе в мангруппу излишне мягким, – сказал он мне, когда мы с ним встретились и познакомились на крыльце здания заставы. – Вы совершили мятеж, а потому вам стоило понести более суровое наказание.

– Очень хорошо, товарищ старший лейтенант, – ответил я ему суховато, – что решение о том, как именно я должен ответить за те действия, которые по-прежнему считаю правильными, принимаете не вы.

Молчалин улыбнулся. Приподнял подбородок.

– Значит, слухи о вас не такие уж и слухи, – гораздо уважительнее сказал он. – Вас действительно так просто не прогнуть. Да и за словом в карман не лезете.

Я не ответил новому начальнику. Только пожал плечами.

– Возможно, – продолжил он, закуривая «Космос», – такое решение действительно имеет смысл. Пусть оно, по моему мнению, несправедливое, но доля здравого смысла в нем имеется. Сейчас армия не может позволить себе отказаться от такого бойца, как вы.

На этом, собственно говоря, наше с ним знакомство и закончилось. В целом могу сказать, что я остался доволен новым начальником. Молчалин несомненно энергичный человек, пусть и не такой опытный, каким был Таран. Ну ничего, еще оперится. Здесь, на границе, и солдаты, и офицеры быстро оперяются.

А вот с замом по бою Ковалевым мы пересеклись, когда я возвращался с питомника. Ходил туда, чтобы попрощаться с Булатом. Чтобы спросить у своего хвостатого друга, как у него тут обстоят дела.

Пес, к слову, был очень доволен меня увидеть. Он оказался вычищенным до лоснящейся шерсти, а еще ленивым от недавней и достаточно обильной кормежки. Даже в мое отсутствие за ним продолжали хорошо ухаживать. Я был рад этому.

– Селихов! – Позвал меня вдруг Ковалев, когда я пересекал двор, чтобы вернуться в здание заставы и забрать свои немногочисленные пожитки из общей спальни.

Я обернулся. Ковалев, с привычно недовольным лицом, быстро шел от машины пограничной почты ко мне. В руке он держал пару писем, видимо, забрал наконец какую-то свою почту.

– Я, товарищ лейтенант.

Ковалев подошел ко мне. Замер.

Лицо его, казалось бы, оставалось совершенно бесстрастным. Губы привычным делом недовольно искривленными. Но он нервничал. Я понял это по большому пальцу правой руки, который бесконечно потирал сжатые в руке конверты. Он хотел что-то сказать. И для этого собирался силами.

– Я хотел извиниться, товарищ старший сержант, – сказал он тускловатым, негромким голосом.

Эти слова он произнес так, будто побаивался, что его извинения услышит кто-то еще кроме меня.

Я скрыл свое удивление. Притворно спросил:

– За что же?

Лицо Ковалева стало каким-то виноватым. Он принялся разминать свои письма обеими руками. Да так, будто хотел получить из жесткой, сухой бумаги теплый пластилин.

– В прошлом, – он прочистил горло, – мы, кажется, не с того с тобой начали. Какое-то недопонимание у нас пошло.

– А теперь? Прошло оно? Это недопонимание? – Я едва заметно улыбнулся.

Ковалев украдкой бросил взгляд назад, к двору. Он будто бы хотел высмотреть, наблюдает ли кто-нибудь за тем, как он со мной разговаривает.

– Ну… Я думаю да… – Натужно сказал он.

Зам по бою буквально выдавливал из себя каждое слово.

– Это почему же? – Спросил я.

– В общем… – Начал он, помявшись пару мгновений. – В общем… После недавних событий на заставе я несколько пересмотрел свое мнение о вас, Селихов. Да и не только о вас…

– О чем это вы? – Заинтересовался я словами зама по бою.

По правде сказать, я мало-помалу начинал понимать, к чему он клонит. Кажется, суровый и твердый «уставник» Ковалев несколько пересмотрел свое отношение к уставу и правилам.

Да, они написаны кровью. Да, нет устава – нет дисциплины. Нет самой армии. Да только это не значит, что можно перекладывать ответственность с собственных плеч на маленькую книжечку. Не значит, что нужно заниматься слепым начетничеством.

А ведь им и занимался, как правило, Ковалев. По его мнению все должно было быть точно по инструкциям. И не как иначе.

Но когда он столкнулся с ситуацией, где букве невольно противопоставляется мораль, долг и простая порядочность, внутренние устои лейтенанта пошатнулись. И раз уж он подошел ко мне первым, пошатнулись сильно.

– Я… Я думаю, – продолжил он все так же натужно, – что тогда, в ту ночь, когда офицеры ГРУ пришли вас арестовывать, вы поступили единственно верным способом. Да, вы нарушили закон, Селихов.

Ковалев вдруг опустил свой тяжелый, свинцовый взгляд. Опустил, как бы стараясь не наткнуться на мой собственный. Как бы желая, чтобы я не увидел его истинных чувств, что испытывал лейтенант, говоря мне эти слова.

– Нарушили закон, – продолжил он, – но спасли заставу.

Ковалев все же решился посмотреть мне в глаза.

– Спасли нашу службу здесь. Дали возможность и дальше исполнять наш пограничный долг. И, признаюсь, такой конфликт морали и нравственности с уставом заставил меня о многом задуматься.

– И многое пересмотреть? – Спросил я.

– Да, – кивнул Ковалев и снова опустил глаза.

Ковалев замолчал, словно бы подбирая слова. Потом, подумав немного, наконец снова заговорил:

– Знаете? А я ведь был ранен, когда служил на морской заставе.

– Потому до сих пор пьете таблетки?

Ковалев не изменился в лице. Зато покраснел так, будто бы то, что я озвучил, было самым большим секретом в мире. А ведь все знали, что недостреленный лейтенант все еще оправляется от своего ранения.

– Да. Поэтому, – продолжил он наконец. – Моя-то была ошибка. Мы задержали подозрительный рыбацкий катер. Это оказались контрабандисты. Если бы я не поторопился, ступил бы на борт того катера так, как предписывают все инструкции, мерзавцы не решились бы открыть огонь. Даже больше – просто не успели. По крайней мере я так думал.

– Но они успели открыть огонь.

– Я потерял бдительность, – кивнул Ковалев. – И чуть не потерял друга. Спас его, закрыл собственным телом, но все равно поплатился за свою торопливость. Здоровьем поплатился.

Ковалев поднял голову и посмотрел на раскаленное афганское небо. Прищурился.

– Морской очень влажный воздух теперь мне вреден. Здесь, где посуше, дышится мне лучше. Как ни странно. В тот день я на собственном опыте убедился – устав написан кровью. Но здесь, на Шамабаде, я узнал еще кое-что.

Ковалев поджал губы. Нахмурился еще сильнее, а потом вдруг признал:

– Вернее, вы научили меня, товарищ Селихов. Научили, что всегда нужно думать головой. Что бывают такие ситуации, когда на инструкцию все же никак не положиться. Когда нужно думать своей головой. И знаете что? Теперь я посмотрел на тот печальный случай по-другому. Посмотрел и понял – в той ситуации иначе поступить было нельзя. Контрабандисты были отчаянными. Понимали, что их ждет. Они бы вступили с нами в бой и так, и так. Вопрос был только в цене, которую бы заплатил наряд за их поимку.

Лицо Ковалева стало еще более строгим. Будто бы высеченным из камня.

– И то, что я заплатил за их поимку своим здоровьем – лучшая цена, чем если бы это были несколько жизней ребят из наряда. Теперь я это понимаю.

– Я рад, товарищ лейтенант, – улыбнулся я. – Рад, что вы больше не вините себя за то, что тогда произошло.

– Не виню. Благодаря тебе, Саша. Спасибо.

Я улыбнулся. Протянул Ковалеву руку. Ковалев пожал.

– Оборачиваясь назад, – продолжил я. – Я все же рад, что вас перевели к нам. Рад, что вы встали на нашу сторону в ту ночь.

Ковалев кивнул.

– Я тоже, Саша.

Я хмыкнул. Глянул поверх плеча зама по бою на погранцов, что грели уши нашим разговором, копаясь у генераторной.

Ковалев тоже это заметил. Обернулся. Против моих ожиданий, Ковалев не разозлился на них. Не гаркнул злобно за то, что они услышали, как офицер откровенничает с солдатом, хотя, вроде как и не должен. Вместо этого Ковалев просто промолчал.

А потом попрощался и ушел по своим делам.

После разговора с замом по бою я сходил за своими вещами, а потом снова вернулся во двор, чтобы отыскать Васю Уткина. Было у меня к нему одно очень важное дело.

К счастью, искать его долго не пришлось. Уткин шел на конюшню по каким-то делам. Вот возле нее я Васю и перехватил.

– Вась, – позвал я.

– А?

Уткин обернулся. Глянул на меня наивным взглядом школьника.

– Пора мне. Уезжаю.

– Уже? – Он приблизился. – Я думал, хоть подольше останешься.

– Посмотри на старшего погранпочты, – кивнул я на курилку, где сидел угрюмый сержант. – Смотрит на меня как на врага народа. Да и времени мне дали немного. Только попрощаться.

Вася вдруг засуетился.

– Тогда стой! Щас!

Он было хотел уйти, но я его остановил.

– Подожди, Вася. Дело у меня к тебе есть.

– Дело?

Я порылся в своем худеньком бауле, а потом достал мятую, писаную-переписаную школьную тетрадь. Протянул удивленному Васе.

– Что это? – Спросил тот недоумевая.

– Мои заметки. По участку Шамабада. Наблюдения о том, как тут у нас лучше и удобней службу нести. Кто каждый день наш участок шагом не меряет, ничего не поймет. А кто проходил его туда-сюда добрую сотню раз, сразу смекнет, что да как. Поймет, где на каком участке лучшее место для секрета. Где тропа удобнее. Где и какие есть удачные укрытия, если стрелковый бой. И еще много чего.

Вася медленно принял тетрадь у меня из рук.

– И давно ты ее ведешь?

– С боя на Угре.

– Давненько… – Он оторвал от нее взгляд, посмотрел мне в глаза. – И что я с ней должен сделать?