Текст книги "Линии судьбы. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Артем Федоренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Феликс обратил внимание на структуру печати, которая проявилась перед его внутренним взором во всей своей сложности. Символы светились разными оттенками, отражая степень своей активности, базовые знаки равновесия и контроля пульсировали ровным светом. Боевые символы, недавно активированные в сражениях, пульсировали неравномерно, то вспыхивая, то затухая.

Но особое внимание привлекал спиральный символ. Теперь Феликс мог видеть его полностью – сложное переплетение линий, постоянно меняющееся, в его структуре угадывались элементы других символов печати, но они складывались в совершенно новый узор, который казался одновременно и завершённым, и развивающимся.

Внезапно отражения вокруг начали меняться, вместо простого повторения его позы они стали показывать разные варианты развития событий: то Феликса, выполняющего сложную боевую технику; то погружённого в глубокую медитацию; то застывшего в странной позе с руками, сплетёнными в незнакомую мудру.

Сначала Феликс воспринял это как галлюцинацию, но затем понял, что происходит на самом деле: печать показывала ему возможные пути развития, вероятности, которые Фортуна вплетала в ткань реальности.

Символ в печати отреагировал на его понимание очень интенсивно. Феликс почувствовал, как реальность вокруг него начинает дрожать, точнок поверхность озера от сильного ветра. Каждое отражение теперь показывало возможный путь развития символа – от простейших форм до невероятно сложных структур.

– Это не просто предвидение, – осознал он. – Это нечто большее, это способность видеть саму структуру вероятностей.

В аналитическом уме бывшего бизнесмена этот феномен приобрёл неожиданную ясность. Он привык работать с вероятностями в той жизни, просчитывать риски сделок, анализировать тренды рынка, моделировать поведение конкурентов. Но там это было игрой цифр и интуиции. Здесь же он буквально видел, как вероятности переплетаются, формируя ткань реальности.

– Не анализ вероятностей, а их визуализация, – подумал он, – не расчёт шансов, а их восприятие.

В момент этого осознания произошло что-то материальное – спиральный символ в печати физически изменился, его узор перестроился. Линии, ранее разрозненные, соединились в единый узор, излучающий невероятную силу. Феликс почувствовал, как энергия течёт через него потоком такой мощи, что перехватило дыхание.

Отражающие поверхности вокруг завибрировали, образы в них слились в калейдоскоп вероятностей. Каждая поверхность теперь показывала другую версию реальности, другую возможность. Они мелькали всё быстрее, сливаясь в единый поток, в центре которого находился он сам.

Жар в груди стал почти невыносимым. Символ не просто светился, он горел, как маленькое солнце, растворяя границы между возможным и действительным. Сознание Феликса расширялось, охватывая всё больше вероятностей одновременно, пытаясь удержать эту лавину информации.

На мгновение головокружение стало настолько сильным, что Феликсу показалось, будто он сейчас потеряет сознание. Мир вокруг словно расслоился на десятки накладывающихся друг на друга картин. Паника охватила его, а не слишком ли высокую цену придётся заплатить за новую силу? Не сойдет ли он с ума от этого калейдоскопа возможностей?

Но постепенно, вдох за вдохом, его сознание начало адаптироваться, систематизируя хаос восприятия, выстраивая новые структуры понимания. Аналитический ум бизнесмена Феликса оказался неожиданно полезен, он привык обрабатывать большие объёмы информации, находить паттерны в хаосе данных.

Затем пришёл момент выбора. Среди тысяч вариантов будущего он должен был найти тот единственный, который соответствовал истинной природе символа. Не самый простой, не самый безопасный, но единственно верный.

Память тела подсказывала, что Чжан Вэй тоже стоял перед подобным выбором. В отражениях мелькнуло его молодое решительное лицо с тем же огнём в глазах. Он тоже искал путь между возможным и неизбежным, пытался найти грань между силой и мудростью.

Феликс глубоко вдохнул, чувствуя, как время словно замедляется вокруг него. Каждое отражение теперь показывало отдельную нить вероятности, и он видел, как они переплетаются, создавая узор будущего. Некоторые нити были яркими и прочными, другие тусклыми и хрупкими.

И тогда он понял: дело было не в выборе конкретного пути, а в способности видеть их все одновременно. Новый символ не давал силу менять будущее, он позволял понимать саму природу изменений, видеть точки, где одна вероятность превращается в другую.

Это понимание стало ключом, идеально подошедшим к замку. Спиральный символ вспыхнул с невероятной силой, принимая свою окончательную форму. Феликс почувствовал, как энергия прокатывается по телу волной небывалой мощи, на мгновение стирая границы его существования.

Другие ученики и мастера школы, несомненно, ощущали всплески энергии, исходящие из кельи – здание слегка дрожало, из-под двери пробивались вспышки золотистого света, но по древней традиции никто не имел права вмешиваться в процесс трансформации. Эта часть пути всегда проходилась в одиночку.

Отражающие поверхности вокруг задрожали, покрываясь сетью мелких трещин. Образы в них множились и дробились, создавая калейдоскоп возможностей. Каждый осколок показывал свой фрагмент реальности, и все они складывались в единую картину многомерного будущего.

Последняя волна силы прокатилась по комнате, и отражающие поверхности взорвались беззвучным серебристым дождём. Осколки повисли в воздухе, продолжая отражать разные версии реальности, а затем медленно осыпались на пол, превращаясь в обычное стекло.

Феликс открыл глаза, чувствуя, как новый символ пульсирует в груди ровным, уверенным ритмом. Его сознание словно расширилось, охватывая одновременно множество слоёв реальности. Он видел не только то, что есть, но и то, что могло бы быть, и понимал разницу между этими состояниями.

Поднявшись на ноги, он осмотрел комнату. Большинство отражающих поверхностей было разбито, их осколки покрывали пол серебристым ковром. Но несколько уцелело, и в них он увидел своё изменившееся, словно повзрослевшее, отражение.

Глаза, прежде карие, теперь отливали золотом, а на коже проступали тонкие линии – отражение печати, словно та прорастала наружу. В лице появилась новая определённость, как будто две личности – его и Чжан Вэя – наконец нашли гармонию.

В глазах отражения мелькнуло что-то знакомое, тот же огонь, что он видел в глазах Чжан Вэя в своих видениях. Понимание пришло само собой: печать не просто передавала силу, она создавала мост между прошлым и будущим, между наследием древнего мастера и возможностями нового времени.

Феликс сделал первый шаг, проверяя, как тело реагирует на изменения. Движение получилось неожиданно лёгким, словно сила нового символа компенсировала физическую усталость. Он чувствовал, как вокруг него клубятся потоки вероятностей, готовые измениться от малейшего его действия.

Вдруг раздался гулкий удар гонга, пронзительный и тревожный, отдающийся даже в стенах кельи. Феликс моргнул, прислушался – тишина. И тут он понял, что предчувствует событие, которое ещё не произошло. Этот тревожный сигнал раздастся через три дня. В этой версии будущего школа подвергнется нападению, погибнут ученики, а защитные барьеры падут под натиском скверны.

Но теперь он видел гораздо больше, чем просто событие. Каждое решение, каждый выбор, который вёл к этому моменту, раскрывался перед ним как книга. Он мог проследить цепочку событий от самого начала и до точки, где ещё можно всё изменить. Крошечные детали складывались в полную картину: слабое место в защитном периметре, которое никто не заметил; молодой ученик, оказавшийся не готовым к ночному дежурству; старая печать, требующая обновления.

Новый символ пульсировал уверенно и ровно, показывая не только угрозу, но и путь к её предотвращению. Это и была его истинная сила – не просто видеть будущее, а понимать, как его изменить. Каждое потенциальное бедствие оставляло следы в настоящем, теперь он мог их различить.

Эта способность была идеальным сочетанием аналитического склада ума Феликса и интуитивного понимания Чжан Вэя – лучших качеств обоих, и все это было создано печатью и благословением Фортуны.

Феликс ещё раз посмотрел на своё отражение, пытаясь осознать масштаб перемен. Человек в зеркале научился читать книгу судьбы и понимать язык, на котором она написана. В его глазах плескалось то же понимание, что когда-то озарило Чжан Вэя: будущее не высечено в камне, оно создаётся каждым решением в настоящем.

Теперь нужно было действовать. У него оставалось три дня до того события из видения. Три дня до нападения, двадцать один день до затмения. Времени было мало, но достаточно, если действовать без промедления.

Выйдя на открытую часть лестницы, он невольно остановился, пораженный. Мир вокруг изменился, точнее, изменилось его восприятие. Горные пики вдали словно дрожали, как будто каждый существовал сразу в нескольких версиях. Облака над ними плыли по странным траекториям, которых он раньше не замечал. Даже воздух казался наполненным едва уловимыми течениями возможностей.

Внизу раскинулась школа, и теперь он видел её иначе. Тренировочные площадки пульсировали накопленной энергией сотен практик, древние стены хранили отпечатки тысяч прикосновений. Ученики двигались по двору, и вокруг каждого клубился рой вероятностей, невидимый танец будущих решений и выборов.

– Как я объясню им, что вижу? – подумал Феликс. – Поверят ли они мне или решат, что трансформация повредила мой рассудок?

В его прежней жизни интуитивные решения часто встречали сопротивление совета директоров, требовавшего чётких графиков и прогнозов. Здесь ситуация могла повториться. Даже мастер Ю при всём своём доверии мог потребовать более конкретных доказательств.

Взгляд Феликса остановился на группе младших учеников, среди которых был и Сяо Ин. В потоке вероятностей вокруг мальчика он заметил особый узор, который выделял его среди других. Дар Сяо Ина мог стать одним из ключей к защите школы, если правильно его направить. Феликс сделал мысленную заметку уделить особое внимание его обучению в эти три дня.

Он также подумал о Юнь Лин и их совместной работе. Её способность управлять тенями и видеть нити жизни прекрасно дополняла его новый дар. Если бы они могли объединить усилия снова. Возможно, стоило отправить сообщение в Нефритовый храм. Вместе они могли бы не только защитить школу, но и нанести упреждающий удар по планам школы Небесного Ветра.

Феликс начал спускаться по ступеням, привыкая к новому восприятию реальности. Многослойный мир вероятностей требовал времени для адаптации. Некоторые возможности казались почти осязаемыми, другие – едва различимыми тенями. Нужно было научиться фильтровать этот поток информации, выделять главное.

Впереди его ждали три дня напряжённой работы, и каждый шаг мог изменить течение времени. Его первой остановкой будет тренировочная площадка, необходимо найти брата Ляна и начать укрепление защитных контуров. Затем необходимо обучить ключевых учеников распознавать скверну.

– Интересно, – подумал Феликс, глядя на готовящуюся к войне школу, – чего бы добился Чжан Вэй с такой силой? Смог бы он распознать угрозу скверны раньше? Или его выбор повел бы мир по другому пути?

Глава 3: Мастер времени

Утро после визита седовласого незнакомца наступило внезапно – Михаил понял, что за окном рассвет, но не помнил, что ложился спать. Всю ночь он провел в мастерской среди сотен механизмов, отмеряющих ход времени. Его тело требовало отдыха, но разум отказывался подчиняться.

Пальцы покрылись масляными пятнами, он разобрал и собрал не меньше дюжины сложных хронометров, пытаясь отвлечься. Пытаясь не думать о словах гостя. Пытаясь не замечать, как изменилось его восприятие мира.

Время вокруг него теперь ощущалось иначе, оно не просто текло – пульсировало. Михаил чувствовал его неравномерность подобно тому, как музыкант ощущает колебания струны под пальцами. Время то натягивалось, готовое вот-вот порваться, то расслаблялось, растекаясь вязкой патокой. Прежде это было лишь интуитивное чувство, теперь же он видел потоки времени, мог коснуться их.

– Я схожу с ума, – прошептал Михаил, вытирая пальцы о фартук из грубой холстины. Протёр стёкла круглых очков в тонкой медной оправе. Отворил форточку, впуская морозный утренний воздух. Окно запотело от дыхания, и он механически сделал на нем маленький кружок, чтобы видеть улицу.

Внизу просыпался Петроград 1923 года. Город, застывший во времени даже сильнее, чем другие места их мира. Сознательно ограничив технический прогресс, чтобы избежать временных парадоксов, город словно законсервировал себя. Паровой омнибус прогромыхал по брусчатке, выпустив облако белого пара. Молочник в вытертой суконной куртке звякал бидонами, расставляя их у дверей домов. Фонарщик с длинным шестом в руках заканчивал свой утренний обход, гася последние фонари.

Михаил смотрел на них и видел то, чего никто другой не замечал: время обтекало каждого по-своему. У молочника оно струилось размеренно, как налитое в стакан молоко. Вокруг спешащей дамы в манто закручивалось водоворотами, словно подол её платья. Подмастерье булочника, прокладывающий себе дорогу через утреннюю толпу с корзиной свежего хлеба, нес за собой шлейф ускоренного времени, как флёр запаха сдобы.

Мастерская казалась пустой без Анны, её рыжие волосы больше не мелькали между стеллажами, не звучал мелодичный смех, не скрипели половицы под лёгкими шагами. Михаил поймал себя на том, что привычно прислушивается, ожидая услышать, как она напевает, разбирая утреннюю почту или протирая от пыли коллекцию настольных часов.

“Время – единственное, что невозможно вернуть”, – гласила надпись на его собственных карманных часах, доставшихся от отца. Михаил часто повторял эту фразу клиентам, настаивающим на быстром ремонте фамильных хронометров. Но только после смерти Анны по-настоящему понял её значение.

Она ушла пять месяцев и двенадцать дней назад. Он не считал – просто знал. Его внутренние часы безупречно отмеряли время с момента, когда лихорадка забрала её. Помнил, как стоял у постели, чувствуя, как истончается ее нить времени, как замедляются вокруг все процессы, готовясь остановиться навсегда. И ничего не мог сделать. Ничего…

Но теперь появилась возможность изменить всё. Нет, не вернуть Анну, это понимал даже он, живший с ощущением, что время можно растягивать, сжимать, формировать. Но можно обрести новый смысл.

Михаил подошел к верстаку, где лежал его последний, самый совершенный прибор, – “хронометр качества”, как он его называл. Внешне изобретение было похоже на обычные карманные часы, но с двумя циферблатами, один показывал время, а вот другой, поменьше, отмерял не часы и минуты, а колебания в плотности времени.

Седовласый гость сказал, что таких, как он, великих мастеров восприятия времени, меньше дюжины на целый мир. И еще меньше тех, кто может не только чувствовать, но и воздействовать на его течение. Стать таким мастером… применить свой дар не для создания часов, а для защиты самого времени.

Звякнул колокольчик над дверью. Михаил вздрогнул, он не запирал дверь, но и не ожидал посетителей в такой ранний час. И все же не обернулся, внутреннее чувство подсказывало, кто пришёл.

– Ты решил не дожидаться моего ответа? – спросил он, продолжая рассматривать хронометр.

За спиной раздались странные шаги, похожие на капли воды, падающие на хрустальную поверхность.

– Время сжимается, – голос его вчерашнего гостя звучал как далёкое эхо, многократно отражённое от стен, хотя Михаил чувствовал его присутствие прямо за спиной. – Я вижу твой выбор в каждом движении твоих пальцев, в повороте головы, в том, как ты смотришь на свои приборы. Ты уже согласился, Михаил Алексеевич. Просто еще не произнес это вслух.

Михаил медленно повернулся и лишь усилием воли сдержал возглас удивления.

Вчера он видел обычного седовласого джентльмена в безупречном сюртуке. Сегодня перед ним стояло существо, едва сохранявшее человеческие черты. Кожа его мерцала, словно поверхность воды, отражающая солнечный свет. Черты лица постоянно менялись – то юношеские, то старческие, то детские, то древние, как морщинистая кора дуба. Глаза существа содержали целые галактики, в них отражались эпохи, проносились события тысячелетней давности.

Пространство вокруг него колебалось, словно воздух над раскалённой поверхностью. Стрелки на ближайших часах замедлились, несмотря на идеальную настройку механизмов.

– Ты… – Михаил прокашлялся, пытаясь скрыть дрожь в голосе. – Вчера ты выглядел иначе.

– Вчера мне нужно было говорить с часовщиком, – существо улыбнулось, и его улыбка была одновременно древней и юной. – Сегодня я говорю с будущим мастером времени. Моим чемпионом. И могу показать свою истинную форму.

Он небрежно взмахнул рукой, и механизмы на стенах мастерской на мгновение зазвучали в идеальном унисоне, а затем снова вернулись к своему обычному разнобою.

– Бог… Ты бог? – выдохнул Михаил, чувствуя, как колотится сердце.

– В некотором смысле. Хотя слово “бог” создает неверные ассоциации, – существо склонило голову набок, изучая его с любопытством ребенка, рассматривающего необычное насекомое. – Я – воплощение времени. Его суть, его воля, его направление. Мы, боги, – концентрированные аспекты реальности. Я представляю время так же, как Фортуна – вероятность, Смерть – конечность существования.

Михаил почувствовал, как жар приливает к лицу, как пересыхает во рту. Если бы не годы методичного развития самоконтроля, он бы рассмеялся от нервного напряжения. Или потерял сознание.

– Мой дар. Ты говорил, что можешь его усилить, – произнес он, стараясь говорить ровно, словно обсуждал технические детали сложного ремонта. – Что это значит?

Бог Времени – Михаил не знал, как еще называть это существо – сделал шаг вперед. При движении его тело оставляло за собой шлейф временных копий, точнее, отпечатков прошлых и будущих положений, затухающих постепенно.

– Сейчас ты лишь чувствуешь качество времени, его текстуру и плотность. Это делает тебя великим часовщиком, – он коснулся одного из механизмов на стене, и стрелки задрожали, сбившись с хода, а затем снова начали двигаться, но теперь в обратную сторону. – Но ты мог бы научиться большему. Не просто ощущать время, но взаимодействовать с ним, подчинять своей воле. Замедлять его течение там, где другие видят лишь размытую вспышку. Ускорять, когда минуты тянутся бесконечно. Создавать острова стабильности в море хаоса.

Михаил невольно сделал шаг вперед. Нечто глубоко внутри него отозвалось на эти слова, точно струна завибрировало в ответ.

“Мог бы научиться большему”. Разве не этого он всегда желал? Не для этого ли создавал свои уникальные механизмы, пытаясь объективизировать то, что чувствовал субъективно? Но…

– И какова цена? – спросил он, уже зная ответ.

Бог Времени обвёл рукой мастерскую, и на миг Михаилу показалось, что стены стали прозрачными, сквозь них проступили очертания иного мира – горы, долины, странные сооружения, парящие в воздухе.

– Ты должен оставить этот мир. Стать моим чемпионом в борьбе с надвигающимся хаосом. Использовать свой дар не для создания часов, но для защиты времени. Скверна из мира Обратной Вероятности проникает в другие реальности, искажая естественный ход вещей. Время неустойчиво там, куда она проникает. События, которые должны происходить, не случаются. А случается то, что противоречит всем законам вероятности.

Михаил прижал руку к виску. Будто подтверждая слова бога, он почувствовал, как под пальцами пульсирует тонкая вена, и в этой пульсации было что-то неправильное, неравномерное. Будто время заболело.

– Ты говоришь о другом мире… о переселении? – спросил он, не до конца понимая, о чём идёт речь.

Бог Времени остановился, и его черты на мгновение застыли, сейчас он выглядел как мужчина средних лет, с морщинами на лбу и глазами, в которых отражались целые эпохи.

– Это будет не просто путешествие между мирами, – произнёс он тихо, почти сочувственно. – Твоё сознание, твоя сущность перейдут в новое тело. В тело младенца.

– Младенца?! – Михаил отшатнулся, ощущая, как холодеет в груди, такого предложения он не ожидал. – Ты предлагаешь мне умереть здесь и возродиться там? В теле ребёнка? Начать всё с нуля?

Он нервно сжал и разжал кулаки, пытаясь справиться с внезапным головокружением. Метаморфоза – вот как назвал бы это его отец, любивший античную мифологию. Полная трансформация существа.

Как-то раз в детстве Михаил попал на спиритический сеанс, где медиум обещал переселение душ и контакты с умершими. Юный Михаил сразу почувствовал фальшь – время вокруг медиума текло иначе, чем должно было бы у настоящего проводника между мирами. Но сама идея одновременно пугала и манила.

– Я подобрал тело младенца, чей врождённый дар схож с твоим. Он угасает от болезни, но твоё сознание сможет возродить и укрепить его, – голос бога звучал мягче, почти гипнотически. – Это не обычный младенец. В нём уже заложено восприятие времени, на которое ты потратил половину жизни, чтобы развить в себе.

Михаил молчал, обдумывая сказанное. Тысячи вопросов роились в голове. Как это будет? Сохранит ли он память? Останется ли собой? Не будет ли это просто смертью, за которой последует иллюзия возрождения, иллюзия, в которую поверит совсем другое существо, получившее осколки его памяти?

– Я не совсем понимаю, – Михаил вытер вспотевший лоб. – А что останется от меня? От Михаила Старовойтова? Моя память? Мой характер? Моя душа, если она есть?

Бог Времени посмотрел на него с теплотой, которой Михаил не ожидал увидеть у существа такой мощи.

– То, что делает тебя тобой. Твоя сущность, твоя личность, твои воспоминания – всё это сохранится. Ты будешь помнить эту мастерскую, своё детство, Анну.

При упоминании её имени Михаил вздрогнул.

– Более того, твоё особое восприятие времени не просто сохранится, а многократно усилится. Это будет не маленький ребёнок с воспоминаниями взрослого, а ты сам в новом теле, Михаил. Твой опыт взрослого человека соединится с пластичностью молодого мозга. То, на что обычным детям нужны годы, ты будешь схватывать за дни. Языки, боевые искусства, науки – всё будет открыто для тебя.

Михаил подошёл к верстаку и взял свой «хронометр качества». В этом приборе была вся его жизнь. Годы исследований, труда, осознание, что время – это не только последовательность моментов, но живая, дышащая материя с собственной структурой.

– А это? – он поднял часы. – Что будет с моими созданиями, с моими знаниями о механизмах?

Бог Времени подошёл ближе, от него исходил странный аромат – смесь озона после грозы, пыли древних библиотек, тумана над утренним озером.

– Твои творения останутся здесь, как часть этого мира, – сказал он тихо. – Но твои знания, твоё понимание механизмов времени – это часть тебя. Оно перейдёт вместе с твоим сознанием. И когда ты вырастешь в новом мире, ты создашь нечто гораздо большее, чем часы.

Михаил смотрел на город за окном. Женщина в лавандовом платье выгуливала двух борзых, торговец пирожков зазывал прохожих. Стук копыт лошадей на углу, скрип рессор колесных экипажей, гудок первого парового автомобиля – этот мир был знаком до последней детали.

И всё же после ухода Анны он часто чувствовал себя здесь посторонним, будто его истинное предназначение ждало где-то ещё. В его мастерской хранилось слишком много воспоминаний – от светлого смеха Анны в день их встречи до последнего хрипа её измученных лихорадкой лёгких. Они окружали его как призраки, не давая ни забыть, ни двигаться дальше.

От мысли, что нужно оставить всё позади, во рту пересохло. Но потом пришло осознание: физических привязанностей у него почти не осталось. Родители давно умерли, родная сестра переехала в Америку пять лет назад, детей у них с Анной не случилось. Остались лишь часы, мастерская, работа… и пустота в сердце, которую не заполняли даже самые сложные механизмы.

Возможно, это шанс. Возможность не просто существовать, проводя дни за починкой хронометров, но действительно найти новый смысл. Использовать свой дар так, как всегда мечтал, – для чего-то значительного.

– Мне нужно время, – произнёс Михаил тихо. – Не для решения, я согласен. Для прощания.

Бог улыбнулся, и в его глазах на мгновение отразилась вечность – эпохи, цивилизации, возникающие и гибнущие, словно волны на песке.

– Время – это единственное, что я могу дать в избытке, – произнёс он. – Сутки этого мира для тебя растянутся. Когда нити твоей реальности сплетутся с нитями мира Расколотых Путей, ты почувствуешь зов, и тогда я приду за тобой. Используй эти часы мудро, Михаил Алексеевич.

Когда бог удалился, оставив после себя запах грозы и трепещущее пространство, Михаил почувствовал странное изменение в окружающем мире. За окном фигуры прохожих словно замедлили свой шаг, капли утренней росы на стекле застыли драгоценными камнями. Само течение времени изменилось, растянулось, подчиняясь неписаным законам.

Следующие часы прошли для него иначе, чем для остального мира. Он навестил могилу Анны на Смоленском кладбище, где провёл, казалось, половину дня, рассказывая ей о случившемся, словно она могла услышать. Для кладбищенского сторожа это были всего несколько минут, он лишь удивился, когда Михаил, только что вошедший в ворота, вдруг появился на выходе.

Михаил написал завещание, передавая мастерскую своему подмастерью Николаю, талантливому юноше, который давно заслуживал самостоятельности. Навестил немногочисленных друзей, с удивлением обнаруживая, что может говорить с ними часами, хотя для них эти разговоры длились лишь минуты. Побывал в городской библиотеке, где перелистал книги, до которых никак не доходили руки.

Этот день был странным сочетанием спешки и бесконечности, словно стрелки часов двигались в обе стороны одновременно.

Вечером Михаил сел за стол и раскрыл дневник, в который годами записывал свои наблюдения о природе времени, свои формулы и расчёты. Страница за страницей он вспоминал свой путь – от любопытного ребёнка, интуитивно чувствовавшего, как по-разному течёт время в разных местах, до мастера, создавшего инструменты для измерения этих колебаний.

На последней странице дневника Михаил нарисовал эскиз механизма, который хотел бы создать в новом мире. Не просто часы, но устройство, способное активно влиять на течение времени вокруг. Он знал, что не сможет взять этот дневник с собой, но был уверен, что идеи сохранятся в его сознании.

Близилась полночь, когда Михаил ощутил особую вибрацию в воздухе, как будто весь мир вокруг задрожал на одной ноте. Все часы в мастерской начали бить двенадцать, хотя их стрелки показывали разное время. Колокольчик над дверью звякнул, будто от порыва ветра, хотя окна были закрыты.

Бог Времени стоял посреди мастерской, окруженный мерцающим светом. Сейчас его облик был торжественным – высокий мужчина с длинными серебряными волосами, в одеянии, которое, казалось, соткано из самого времени. Оно струилось и менялось, отражая все эпохи сразу.

– Я готов, – сказал Михаил, оставляя дневник на верстаке, свое наследие для тех, кто придёт после него.

– Там, куда ты отправляешься, технологии иные, – произнёс бог, оглядывая мастерскую. – Не механические точные устройства, а энергетические практики. Но принципы вечны. Ты найдёшь способ воплотить свои идеи, хоть и в иной форме.

– Один вопрос, прежде чем мы отправимся, – Михаил сглотнул ком в горле. – Почему именно сейчас? Почему именно я?

Бог задумчиво провёл рукой по циферблату настенных часов, и стрелки на нём замерцали, временно обретая прозрачность. Он поднял взгляд на Михаила.

– Почему ты? Потому что твоё восприятие времени – редчайший дар. Расколотые Пути нуждаются не просто в воине, но в том, кто сможет увидеть и понять искажения времени, которые несёт скверна. В мастере, способном создать защиту против этого.

От этих слов что-то дрогнуло в груди Михаила. Защита времени, стабилизация реальности – это было больше, чем просто создание часов. Это было настоящее призвание.

– Я готов, – повторил он, и голос его прозвучал твёрже.

– Закрой глаза, – прошептал бог, – когда ты их откроешь, начнётся новый отсчёт времени. Твоего времени.

Михаил повиновался. Последним, что он ощутил в родном мире, был запах полированного дерева, маслёнки для механизмов и едва уловимый аромат духов Анны, сохранившийся в мастерской даже спустя месяцы после её ухода.

А затем всё исчезло, сменившись ощущением невесомости и странного покоя. Его сознание, освободившись от тела, парило в безграничном пространстве. Здесь не было ни верха, ни низа, ни прошлого, ни будущего. Время существовало во всех формах одновременно.

Михаил ощущал себя иначе: не как плотное тело, ограниченное кожей, а как сгусток энергии, состоящий из воспоминаний, знаний, чувств, мыслей. Его сущность, освобождённая от физической оболочки, напоминала каплю воды, отдельную, но в любой момент готовую слиться с океаном.

Вокруг него мелькали образы, словно кто-то перелистывал страницы истории всех миров. Картины войн и празднеств, изобретений и катастроф. И нити, мириады нитей, переплетающихся в невероятно сложный узор. Нити жизней, судеб, времени.

Вдруг он почувствовал зов. Тихий голос, звучащий одновременно отовсюду и ниоткуда, вёл его к определённой точке в этом бесконечном пространстве. Туда, где крохотный огонёк жизни готов был погаснуть.

Михаил увидел его: младенец в колыбели, окруженный печальными лицами. Мать с опухшими от слез глазами, отец с окаменевшим от горя лицом, врачеватель, качающий головой. Ребенок был очень болен, дыхание едва колыхало крошечную грудь, кожа приобрела синюшный оттенок, а пульс замедлялся с каждым ударом.

Но главное, что видел Михаил, – время вокруг младенца замедлялось, сжималось, готовилось остановиться. Нить его жизни истончалась на глазах, но пока не оборвалась, в ней ещё теплилась искра жизненной силы.

И тут Михаил разглядел нечто удивительное – особый узор времени вокруг ребенка, точно такой же, каким обладал он сам. Тот самый редкий дар, который позволял ощущать качество времени, его текстуру, его изменения. Младенец родился с этим даром, но болезнь не позволила ему раскрыться.

– Сейчас или никогда – пронеслось в сознании Михаила. Он сделал шаг навстречу угасающему огоньку. Его сущность устремилась к этой крохотной искре, стремясь укрепить её, наполнить энергией.

Момент соединения был подобен удару молнии. Михаил ощутил резкую боль, словно каждую частицу его существа разрывало на мельчайшие фрагменты, а затем собирало заново в новой конфигурации. Все его воспоминания – детство в Петрограде, отцовская мастерская, первые часы, собранные своими руками, встреча с Анной, их тихое счастье, её смерть, одиночество, бог Времени – промелькнули перед ним как калейдоскоп образов.