Текст книги "Линия перемены дат"

Автор книги: Арсений Малинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Бригадмилец решительно повернулся и бросился вдогонку за ушедшим.

«Только бы он не свернул куда-нибудь», – думал юноша, совершенно еще не представляя, как он подойдет к этому человеку и что ему скажет. Чем дальше шел Кондаков, тем нерешительней становился.

«В самом деле, вот я подошел к человеку и начинаю его спрашивать: кто он и откуда идет? Да порядочный человек скажет, чтобы я не совал нос не в свои дела. Это еще хорошо. Другой просто пошлет подальше… И как назло – ни одного прохожего. Он знал большинство жителей поселка, во всяком случае в лицо. Попадись сейчас на пути знакомый житель поселка, он бы никогда не отказался помочь бригадмильцу. Никого нет…»

Увлеченный своими мыслями, Кондаков не заметил,, как совсем рядом, слева, выросли яркие фонари над широкими воротами автобазы. Незнакомец уже пересек освещенное место и продолжал идти прямо.

«Идет в Северогорск. Но откуда? – эта мысль вновь придала юноше решимость. – В проходной автобазы есть сторож. Закричать ему? Спугнешь этого человека».

Кондаков замедлил шаги и как ни в чем не бывало вразвалку подошел к дверям проходной. Телефон не работал. Целая вечность ушла на то, чтобы втолковать заспанному старику-сторожу, что именно ему нужно. Сторож спросонья ничего не понимал и уже начинал сердито поглядывать на бригадмильца.

– Ходят разные… Ты, милок, выпил – иди спать. А еще повязку нацепил.

– В общем, вот что, дед, – потерял терпение котельщик, – придется писать рапорт, как ты несешь вахту. А тебя прошу по-хорошему: если кто будет спрашивать обо мне, то скажи – пошел за одним подозрительным человеком в сторону Северогорска. Запомни фамилию на всякий случай: Кондаков. И постарайся не спать больше, – весело заключил бригадмилец. – Сейчас здесь будет участковый, – пригрозил он деду и, сопровождаемый отнюдь не благожелательными напутствиями рассерженного старика, выскочил из будки.

Бригадмилец явно переоценил свои силы. Если бы он был более осторожным, то увидел бы, что незнакомец, за которым он шел, остановился и, прислонившись к забору, внимательно следил за ним.

Путник понял, что его преследуют. Он огляделся. По обе стороны шоссе тянулись высокие дощатые заборы. Слева доносился шум моторов и визг пил.

«Так… Это лесопильный завод. А откуда же взялся этот забор справа?» – мысленно рассуждал он, силясь припомнить малейшие детали плана поселка, не однажды виденного им.

«Значит, это был устаревший план, хотя человек, давший ему этот план, утверждал, что он откорректирован по «последним данным». Попытаться пробраться за этот забор – рискованно. А вдруг там какая-нибудь воинская часть? Надо идти вперед», – решил он и прибавил шаг. Забор тянулся нескончаемо долго.

«Интересно, следует ли за мной этот человек, который вошел в проходную автобазы?»

Путник замедлил шаг. Сзади явственно слышались шаги. Потом впереди него посветлела стена какого-то дома, и на шоссе легла матовая белизна света фар догонявшей его автомашины.

«Удача. Идет машина. Есть предлог оглянуться, – путник оглянулся и увидел позади себя четко обрисованный светом силуэт невысокого коренастого человека. По широким плечам и острому углу капюшона догадался: – Тот самый. Ну, что же. Он один. Тем хуже для него…»

Поселок кончился. Теперь эти двое шли один за другим на расстоянии около пяти метров. Кондаков прибавил шаг и поравнялся с человеком в ватнике.

– В Северогорск, товарищ? – спросил бригадмилец.

– Как будто дальше города и идти некуда. Самый край земли, – пошутил человек в ватнике. «А голос-то, голос, выдает тебя, дружок», – насмешливо подумал он. – Да, в город. Хороший хозяин собаку в такую погоду не выгонит. Да разве хочешь – надо. И что это у вас всегда такой клима́т …мать… перемать… – шутливо закончил он.

«Новенький здесь, – решил бригадмилец. – А что если я ошибся? За дурною головою и ногам нема покою»…

– Видишь, – доверительно продолжал человек в ватнике, словно не рассчитывая на ответ юноши, – только недавно приехал и сразу же простыл. А нынче жену иду встречать. Теплоход вот-вот подойдет. Беспокоюсь здорово. В такую погоду и в море… Раскиснет баба, небо с овчинку покажется. Температура, а идти надо. Не женись рано, парень, хлопот не оберешься, – невесело усмехнулся он.

«И чего я пристал к человеку. Может, он к морю ходил, беспокоился о жене»… – обругал себя бригадмилец.

Незнакомец натруженно, сильно закашлялся. И сразу же встало прежнее подозрение.

– Почему же вам не дали машину? У нас всегда выделяют. Сам видал, – настороженно спросил Кондаков и закусил губу. «Вот уж дурак. Разве таким тоном спрашивают в разговоре от нечего делать?»

– Так то у вас, – зло ответил человек в ватнике. – Ты где работаешь?

– На верфи.

– Вот видишь. А я строитель-каменщик. Мы народ сезонный. С нами не церемонятся…

Юноше хотелось возразить спутнику, разубедить этого человека, спорить с ним. Ведь он, Кондаков, давний житель поселка, не раз видел, как встречают приезжающие к строителям семьи. Но вместо ответа юноша только протянул: – Да… – И сейчас же ему вспомнилось унылое безлесное, покрытое щебнем и кое-где вязкой глиной плато за поселком и этот человек, шагающий оттуда. Шагающий ниоткуда.

– Эко дорога петляет, – переменил разговор человек в ватнике. – Напрямки, небось, не больше пяти, а так и все восемь километров. Хоть бы машина была попутная. Постой, постой. Кажется, идет.

Ветер донес еще негромкий рокот мотора. Потом из-за дальнего поворота позади вынырнули два широких веера света – их настигала автомашина. При этом свете человек в ватнике ясно увидел мокрую от дождя темно-красную повязку на рукаве юноши. Решение пришло сразу.

– Здесь мы ее не остановим, – вслух подумал человек в ватнике. – Давай пройдем за поворот. Там она будет сбавлять ход. У меня есть фонарик. Пообещаем на чекушку. Авось подвезет. А, черт! – споткнулся он о придорожный камень.

Рокот машины становился все ближе.

– Бежим! – предложил человек в ватнике, и в ту же секунду его рука коротко поднялась и опустилась. Страшный, ломающий кости удар обрушился на голову бригадмильца. Человек в ватнике подтащил неподвижное тело к обочине и поволок его в кусты. Перебежал шоссе и, ломая ветки кустарника, побежал вверх по склону. Переждал, когда машина прошла. Затем вышел на шоссе и неторопливо пошел в сторону Северогорска.

8. ОСКОЛКИ РАЗБИТОГО ВДРЕБЕЗГИ

Над Северогорском по-прежнему бушевал тайфун. Косые плети проливного дождя безжалостно секли лица редких ночных прохожих, заставляли идти быстрее. Низко летящие тучи цеплялись за крыши домов, взбежавших за последние годы далеко вверх по склонам сопок, у подножья которых раскинулся город. Порывистый злой ветер бешено раскачивал фонари вдоль Озерновской косы. Казалось чудом, как хрупкие стеклянные баллоны выдерживают такой натиск дождя и ветра. На Раздельном озере, отгороженном от залива узкой дамбой, толпились короткие и крутые, с белыми гребешками волны.

Человек, шедший со стороны Промышленного поселка, остановился, глубже втянул шею в короткий воротник насквозь промокшей телогрейки и зашагал, разбрызгивая лужи высокими резиновыми сапогами, туда, где домики почти вплотную притиснулись к берегу озера. Отсчитав шестой дом справа от дороги, он поднялся по глинистой, скользкой стежке, отдышался, нащупал щеколду калитки и вошел в казавшийся вымершим дворик. Постучал в дверь отрывисто, часто и опять отрывисто. Стук гулко отозвался внутри дома. Пришелец огляделся. Стоявшая у двери лопата и метла на длинной ручке указали: дом обитаем. Он постучал вторично. Молчание. Человек в промокшем ватнике сошел с крыльца и приник к занавешенному окну. Сквозь узкую щель между занавеской и боковиной рамы заметил полоску света, куснул нижнюю губу и нетерпеливо застучал в окно: отрывисто, часто и отрывисто. Дверь отворилась.

– Вам кого? – хрипловато, будто спросонья, осведомился хозяин с порога.

– Лисовского, – ответил человек в ватнике и сунул правую руку в карман брюк.

– А в чем дело? Я Лисовский, – по-прежнему загораживая дверь, неприметно оглядев двор и улицу, сказал хозяин.

– Я с шестьсот семьдесят девятого сейнера. Из Жировой. От Никифорова.

– Входите, – посторонился хозяин, но гость не спешил воспользоваться приглашением. Он даже отступил на шаг, продолжая держать руку в кармане.

– Понимаю… – Хозяин сошел с крыльца и придвинулся к пришельцу. – Значит, от механика Никифорова, Кузьмы Даниловича?

– Отвыкли или забыли отзыв? – Гость смело прошел в дверь. Лязгнули запоры. Здесь берегли себя. От людей. Хозяин распахнул дверь в комнату. На гостя пахнуло уютным, насиженным теплом. Он с удовольствием потер руки и начал стаскивать ватную куртку. У его ног сразу образовалась лужа.

– Я наслежу у вас.

– Ничего, такие следы легко уничтожить, – заметил хозяин и неожиданно скомандовал: – Правую руку вверх!

Ничуть не удивившись, гость выполнил приказание. Хозяин бесцеремонно повернул его боком к лампе и осмотрел выбритую подмышечную впадину. «Всё правильно, – удовлетворенно подумал он, заметив уже зажившую крестообразную царапину в подмышке. – Последняя проверка…»

– Одевайтесь, – приказал хозяин и подал гостю сухую одежду.

Пока шло переодевание, оба молчали.

– Ну, как погодка?

– Мерзкая погодка, что и говорить. – Хозяин положил пистолет на край стола. Гость усмехнулся.

– Однако вы внимательны к гостям. Это – что? Осторожность или привычка?

Хозяин повернулся к нему.

– А вы сами не забыли схватиться за свою игрушку, увидев меня. – Он сделал старомодный радушный жест. – Прошу садиться. Это, если хотите, привычка. К осторожности…

Абажур лампы прятал лицо хозяина. Гость недовольно покосился на лампу.

– А у вас, милый мой, это больше, чем осторожность. – Хозяин внимательно смотрел в бледное, с тонкими правильными чертами и коротко подстриженными светлыми усиками лицо гостя, отметил слегка припухшие веки и тени усталости под скулами. – Тяжело досталась поездочка?

Гость встал и остановился перед хозяином, раскачиваясь на носках.

– А что? Путевочку в санаторий приготовили? Смотрите, мне полагается. – Он недобро улыбнулся в лицо хозяину. – Пришлось кончить одного.

Он достал из кармана массивный никелированный кастет и хвастливо подбросил его на ладони.

– Прекрасное оружие. Бесшумное и безотказное. В умелой руке, конечно. Так что я в своем роде ударник. А вы – хозяин. Так премируйте. Ведь это здесь, у вас, практикуется.

Хозяин провел по лысине длинной темной ладонью.

– Вообще – да. А у меня – нет. Здесь – это пока еще не у меня. И зарубите себе на носу, молодой человек. Здесь легко можно получить путевку. В дом отдыха. Прекрасные условия: четыре стены, тишина, надежная охрана и небо в крупную клетку… А вот вы сами проговорились своим «здесь». Значит, вы оттуда? – кивнул он подбородком на окно. Гость согласился.

– Выговор чистый. Долго учились?

Гость пожал плечами.

– Разговор выходит за рамки служебного. Впрочем, я не отвечаю за последствия. Вы первый затеяли его. Меня не упрекнут в болтливости. Но ответить могу. Язык знал с детства. Потом начал было уже забывать. Помогли три с половиной года плена. Практика богатая… – Он заглянул в темную спальню, неприметно зевнул. – Лисовский… Лисовский… Надо полагать, это не единственная ваша фамилия?

– Здесь задаю вопросы я. А вы отвечаете. – Лисовский встал и подошел к гостю. Высокий и костлявый, он был на голову выше широкоплечего пришельца. – Вам это надо знать. Впрочем, это извинительно. Вы устали, наверное, не знаю уж как величать вас по имени-отчеству.

– Николай Петрович Пряхин.

– Неглупо. Ничто – даже имя и фамилия – не должно бросаться в глаза и резать уши. Русские люди не те стали, что в светлой памяти мои времена. Да, не те. Они научились делать такое, что вашим там и не снится. И думать. Да так, что один неосторожный шаг… Я не ошибусь, сказав: едва ли он кончится благополучно. Впрочем, что же это я? Вас покормить надо. Нотации – плохая пища для «ударника».

Он полез в духовку. Вкусно запахло жареным мясом. Пряхин голодными глазами следил за хозяином. Тот перехватил его взгляд и ухмыльнулся.

– Отведайте, сам готовил. Живу, как видите, бобылем. Раз в неделю соседка моет полы. – Старик поколебался, достал из шкафа бутылку водки и две стопки. – Выпьете с ветерка?

Гость кивнул.

– Сегодня о деле говорить не будем. Я не расположен, да и время терпит. – Лисовский залпом выпил стопку и шумно втянул воздух ноздрями пористого носа. Поглядел из-под кустистых, с прозеленью, бровей.

– Знаете, соскучился я по настоящему интеллигентному собеседнику, с которым не надо следить за каждым словом и опасаться, что сболтнешь невпопад. Поэтому прошу не думать, что я выпытываю у вас личные или служебные тайны. Этот частный разговор останется между нами. – Он скупо улыбнулся. – Пока вы мне нравитесь. Есть в вас эдакое… – Лисовский щелкнул пальцами.

– Идейность проглядывает? – усмехнулся гость.

– Нет, Николай Петрович, или как там вас еще зовут. Какая уж у нас идейность. Бесконечная, неутолимая злоба, ненависть… Русский язык богат. Синонимов можно подобрать много. Вы человек свой, поймете. Молчать иногда трудно… Вот слушайте. Перед первой мировой учился я в Петербурге, в Технологическом. А здесь – на счастье или несчастье – окочурился мой папаша. Первой гильдии купец и рыбопромышленник. Гремело его имя в этих краях. Великий блудник был папаша. Ни одной девки или смазливой бабенки на промыслах не пропускал. Туземками тоже не брезговал. Позже я узнал: доставили ему какую-то девчонку-туземку в его здешнюю резиденцию. А тут, смотри, жених и еще какой-то русский парень явились: отдай, дескать. Папаша приказал принять их в плети. Туземца уже забивать начали, свалился. А русский парень подскочил к отцу и всадил ему охотничий нож по рукоять в брюхо. Так и стал я богатым наследником. Быстро узнали. Начали увиваться около меня разные. Познакомили с видными столичными людьми. Был среди них такой писака Аркадий Аверченко – лизоблюд и остряк. Удрал от революции за границу. Как, собственно, удрали и вы. Впрочем, не вы, а ваш батюшка…

Гость смотрел на хозяина в упор. Его раздражали эти бесконечные вводные слова. «А умная бестия. Интересно, кому он еще служит?» – думал он.

– …Так вот, уже в советское время мне попалась его книжонка, бог весть какими путями перешедшая государственный рубеж. Об этой книжонке писал Ленин. Все в ней было правдиво… И мерзко. Называлась она «Осколки разбитого вдребезги»… Так-то, батенька…

Лисовский резко поднялся. Тяжелая рука задела стопку, стаканчик подкатился к краю стола, упал и разлетелся на полу, коротко и жалобно звякнув. Уродливая тень на стене выпустила черный отросток, он вытянулся в сторону окна и замер.

– Никогда не следует забываться, – пробормотал старик… Пряхин сидел, уставившись в корку хлеба на столе, и ковырял вилкой скатерть.

– Так вот, батенька, мы с вами и есть эти «осколки разбитого вдребезги»… – Он погрозил пальцем в окно кому-то невидимому. – Пусть не забывают: и осколки могут сделать очень больно. От них можно тяжело захромать! – Лисовский рассмеялся и грузно плюхнулся на стул. Нога в грубом сапоге с хрустом давила осколки стекла. Старые часы в темном облупившемся футляре хрипло пробили два раза. – Ложитесь спать, – приказал хозяин.

* * *

Когда Лисовский разбудил Пряхина, тот сначала непонимающе уставился на хозяина, потом наморщил лоб и быстро вскочил. В небольшое, заставленное горшками с геранью окно брезжило туманное утро. После завтрака Лисовский сказал:

– Хватит лирики. Вчерашний разговор считаем приснившимся нам обоим. Теперь поговорим о деле. На какое амплуа вы подготовлены?

– На разные… Нищего, например, – ответил Пряхин.

Мгновение – и его будто подменили. Перед Лисовским сидел убитый горем пожилой человек.

– Хм… Сделано талантливо. Замысел бездарный. Эти тупицы ничему не научились. Фигура явно из немецкого арсенала. Нищий… – презрительно фыркнул Лисовский. – Неужели они не догадываются, что нищим здесь делать нечего. Идиоты. Вот уж, действительно, кого бог хочет покарать, того он лишает разума. А мы им служим. Да понимают ли они, что нищий будет здесь самой приметной фигурой, на которую все обратят внимание? А в первую очередь – милиция. Нет, нет! Только таким, который ничем бы не отличался от здешних людей. Рыбак, строитель, грузчик, рабочий-засольщик, охотник, счетовод, продавец в магазине, пригородный колхозник – вот кем вы должны стать. Таких теперь стало много. В их массе вас не будет видно. Это люди труда, а к ним здесь доверие большое. Покажите руки. – Он внимательно оглядел руки Пряхина. – Ничего, сойдет. Особенно немытые. Вид у вас подходящий. Лицо вот тонкое. Впрочем, это ничего. Разный люд попадается в здешних краях. Усы можете пока оставить. В случае нужды сбреете. Сегодня вечером я познакомлю вас с номером девяносто девять. Это талантливая фигура. Сами убедитесь. Имя добыто убийством. Все концы спрятаны. Злости – полный короб. Принципов, с моей точки зрения, никаких. У вас общая задача. Надо проникнуть в район Скалистого мыса. Способов не указываю. Подойдет все. Надо убить кого-нибудь и устроиться на освободившееся место – убивайте. Надо жениться на ком-нибудь – женитесь. Словом, делайте все. А девяносто девятый – вообще национальности наших хозяев. Вы не связаны законами этой страны. Заодно сообщаю: успех сулит многое. Правда, я не посвящен в детали, но имею информацию: в этом заинтересованы могущественные лица. И цена этому – богатство, обеспеченная жизнь. То, что отняли у меня и чего никогда не было у вас. Это не путевочка в санаторий, которую вы просили вчера. Вы прошли годичный курс. Не меня вам слушать и не мне вам говорить. Однако считаю своим долгом напомнить еще раз: здесь не так-то просто найти таких, которых бы прельстили деньги. Разве что какой-нибудь пропойца или вконец запутавшийся с женщинами тип поймается на это. Обращайте внимание на молодежь. Молодость мыслит прямолинейно. У молодого легче вызвать сочувствие, разжалобить его слезливой историей. Молодые легче увлекаются, а значит, и легче запутываются. У них не такие зоркие глаза, как у зрелых людей. Их легче обмануть. Не забывайте этого. Но помните и другое: молодежь в этой стране берегут, и она совсем не похожа на знакомую вам молодежь Соединенных территорий. Будьте осторожны.

9. ОТКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ

Федора провожали на военную службу в позапрошлом году. На вокзале отец, держа рослого сына за плечи, привлек его к себе и поцеловал в чистый высокий лоб. Федор неловко согнулся и, уткнувшись лицом в отцовские медали, неожиданно почувствовал себя совсем маленьким мальчишкой, не всегда послушным, не всегда аккуратным и внимательным к родным… А вот теперь он уезжает. В эту минуту совсем забылось, что он давно уже взрослый парень, что рядом ожидает своей минуты черноглазая Нина… Федор не мог оторвать лица от отцовской груди. Почему-то повлажнели глаза, и юноша почувствовал: вот сейчас он зашмыгает носом.

А отец все гладил его заранее остриженную по-солдатски голову.

– Будет, Федя. – Решительно, незнакомым суровым голосом оборвал всхлипывающую мать и немного торжественно сказал: – Сынок, помни: мой брат и твой тезка Федор Иванкевич погиб, защищая родную Беларусь. Твой отец потерял ногу, очищая Севастополь от фашистов. Ты еще мало знаешь жизнь, сынок, хотя и видел горе в раннем детстве. Военная служба – это большая школа. Особенно морская. Помнишь севастопольцев? Служи честно. Прислушивайся к советам старших. Услышишь умное слово или совет – запоминай. Это будет твой капитал. Ему цены нет… Присматривайся ко всему, все примечай. Словом, живи с открытыми глазами. Служи так, чтобы никто не сказал мне: матрос Федор Иванкевич плохо служит, не по присяге.

Одноногий колхозный пасечник гордился, что сына призвали на флот. Федя рос подвижным, крепким, немного шаловливым мальчуганом. Отец побаивался: как бы эта шаловливость не привела к неприятностям на военной службе.

Протяжно прогудев, унес паровоз состав от маленькой станции, окруженной березами. Сутки, другие, третьи отстукивали колеса километры. Пятые, шестые, седьмые… Потянулись нескончаемые сибирские просторы. На станциях и полустанках, во многих местах прямо у путей толпились палатки, дымили походные кухни. Мелькали молодые загорелые лица. Призывники угадывали по особенностям одежды – из какого района Родины пришли в Сибирь их сверстники, на целину. А поезд все шел вперед, и каждый следующий день не был похож на предыдущий. Пронеслись тоннели Прибайкалья, и вот уже, властно удерживая эшелон у своего берега, долго сопровождала молодежь красавица-Шилка.

Федору казалось, что именно вот здесь много лет назад шел, пробираясь сквозь чащу к Байкалу, с израненными ногами, котомкой за плечами и ненавистью в Сердце молодой беглец-каторжник. Шел, чтобы обрушить всю силу своего гнева на прогнивший строй, превративший эту благословенную для земледельца землю в огромную каторгу.

 
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
Слышатся грома раскаты…
 

…Песенная земля. Широкий, как море, Амур. Плодородные степи Приморья. И вот уже справа заискрилось, зарябило море. Остаток пути от Угольной призывники больше не отрывали от него глаз. Федор, да и многие другие ребята в эшелоне никогда не видели моря. Раньше оно мерещилось им во сне, улыбалось или грозно ревело со страниц книг и заставляло биться мальчишечьи сердца при виде матроса-отпускника, небрежной походкой, вразвалку, идущего по улице. Ведь они не знали, что так матросы ходят только в отпуску! Не знали они и того, что перед ними был всего-навсего Амурский залив, мало посещаемый боевыми кораблями. Что за беда. Они были уже в плену у моря…

Опасения Иванкевича-старшего были напрасными. С первых же дней службы в школе учебного отряда на Зеленом острове Федор и его сверстники попали в твердые, умелые руки, не отпускавшие их в течение всего, до отказа уплотненного дня. Такие приучат к порядку!

Природную живость парня подметили командиры. Как-то в бане старшина смены оценивающим взглядом пробежал по крепко сбитой фигуре молодого колхозника и заметил:

– Вам бы неплохо заниматься боксом, Иванкевич. Уверен, у вас получится. – Старшина сам имел второй спортивный разряд и был большим энтузиастом бокса. Федор неопределенно согласился со старшиной. Он никогда не видел ни тренировок, ни состязаний по боксу. В ближайшее воскресенье старшина повел молодого матроса в спортзал отряда. Так началось Федино увлечение боксом. Оно не помешало юноше успешно окончить курс обучения в школе.

К большой радости молодой матрос получил назначение на сторожевой корабль «Шквал», только что спущенный со стапелей Молодежного города. Было чему радоваться: корабль представлял собой последнее достижение отечественной техники. Жаль только – его дружок по смене, Алеша Перевозчиков, был назначен в береговую часть. А они так хотели продолжать службу вместе до конца. У Алеши не было родных, и друзья, иногда вспоминая прошедшую жизнь, так и рассчитывали: кончим службу, поедем к старикам Федора, а оттуда, прихватив сестренку, махнем куда-нибудь в Сибирь или на Север, на стройки. Застенчивый Алеша был в учебе способней Федора, но общительный Иванкевич казался значительно опытней своего друга, не умевшего иногда разбираться в простых житейских делах.

В короткой военной биографии матроса Иванкевича была одна запятая, которую он с удовольствием забыл бы, если бы о ней не вспоминали другие, – и гораздо чаще, чем ему хотелось. Случилось это во время первого их увольнения в город. Побродив по широким ровным проспектам, вдосталь наглазевшись на витрины магазинов и – что греха таить – на прохожих девчат, молодые матросы отправились на берег реки. С обрыва хорошо был виден завод, где стояли их корабли. Пробыв уже целую неделю на корабле, каждый из юношей в душе считал себя испытанным моряком, для которого корабль – дом родной. А разве спутаешь свой дом с чужим? И вот, глядя на красавцев-сторожевиков, выстроившихся в одну шеренгу у стенки, он начал спорить с Рубеном Айвазяном, учеником-гидроакустиком с «Вихря». Сторожевики стояли тесно прижавшись друг к другу и казались удивительно одинаковыми. Да так оно и было.

– Вон твой «Шквал», – сказал Айвазян.

– Где, где? – осведомился Федор. – Ничего подобного. Это «Гроза».

– Вот тебе раз! «Гроза» стоит между «Бураном» и «Штормом», – возразил Айвазян. – Ты уже столько пробыл на корабле и ничего не запомнил…

Справедливости ради надо заметить, что сначала Айвазян хотел сказать: «Целую неделю пробыл», но, покосившись на неопределенных лет даму, с интересом слушавшую их спор, счел неудобным показывать, что они оба молодые матросы. Федор открыл рот и начал было перечисление названий кораблей, когда сзади друзья услышали строгий голос:

– Товарищи матросы, прошу следовать за мной.

Это был лейтенант Тобоев, командир боевой части со «Шквала». На рукаве офицерского кителя краснела повязка начальника комендантского патруля. Смуглая кожа лейтенанта почернела от гнева. Когда Айвазян заикнулся, чтобы осведомиться: почему они должны следовать в комендатуру, офицер сказал:

– Никаких разговоров. Потом поймете.

…Потом Федор действительно понял. На открытом комсомольском собрании замполит говорил:

– …Можете ли вы, комсомолец Иванкевич, поручиться, что женщина, которая внимательно слушала ваш безрассудный спор, – не агент иностранной разведки? Вы забыли важнейшее правило воина: сошел с корабля, вышел за пределы части – рот на замок. Никто не должен знать: где, кем и как вы служите, что делаете. Мы на границе. А в присяге сказано: «Я клянусь быть бдительным!»…

Да, против этого ничего не скажешь. Мало того, он получил комсомольское взыскание. Целый год прошел, пока сняли…

А вот сегодня он идет в наряд в составе комендантского патруля. Начальником патруля у них лейтенант Тобоев. Интересное совпадение.

После инструктажа у дежурного адъютанта патрульные неторопливо двинулись по своему маршруту. День выдался погожий. Тайфун пробушевал и улетел на север, к проливу. Солнце ярко светило с неба, из каждой лужицы, с умытых дождем глянцевитых листьев. Радуясь хорошей погоде, люди оделись в яркие светлые одежды, отчего весь Северогорск показался матросу еще наряднее и милее.

В маршрут патруля входил район городского рынка. Там матросов встретила грязь, сутолока, кое-где – разухабистые пьяные голоса. Тобоев хлопнул себя по карману.

– Папиросы кончились. – Он вошел в ближайшую закусочную. Матросы остановились у входа. Федора охватил спертый воздух неопрятного помещения. После пребывания на солнечных улицах низкий зал закусочной казался особенно мрачным. Сквозь слоистый табачный дым, неподвижно висевший в воздухе, еле угадывались фигуры посетителей за столами. У крайнего столика сидели двое. Один – с отросшими, казавшимися смазанными жиром волосами и явственно проступающей на макушке плешью – сидел спиной к Федору. У него были мясистые опущенные плечи. Сидел он ссутулившись, охватив опухшими пальцами грязный пустой стакан. Косицы неподстриженных волос спадали на воротник изрядно потертого пиджака. Второй сидел рядом, по-приятельски наклонившись к первому. У этого на голове – низко надвинутая на лоб старая шапка-ушанка. На плечах серая телогрейка внакидку. Лицо бледное: то ли от пьянства, то ли после тяжелой болезни. Над узкими губами аккуратно подстриженные пшеничные усики. Обняв собутыльника за плечи, усатый негромко говорил:

– Ты мне брось говорить о трудностях жизни на маяке. Знаю, дорогуша. Сам с пятнадцати лет горблю. Считай, из тридцати пяти лет полных пятнадцать проработал на маяках да пять – в армии. Ты механик, а я ацетиленщик. Работа одна. Сейчас уволился, поругался с начальником. Такая сволочь попалась. Ты на Гремучем служил?

– Нет, я со Скалистого, – ответила плешь.

– Ну, а я севернее. С мыса Гремучего. Слыхал?

Плешь утвердительно мотнулась.

– Там у меня друг работал. Афонин. Может, знаешь?

– Так это же душа-человек! Эх, и попили мы с ним спирта! – Усатый принялся с увлечением описывать свои проделки с Афониным. Достал папиросу из пачки на столе, взял коробку спичек, сильно, от себя, ударил спичкой поперек терки. Выпустив клуб дыма, продолжал: – А то что ты вдовый – так это дело поправимое. Одному жить в грязи, всухомятку – это непорядок. Оклад у тебя классный, образование хорошее, человек ты не старый. Любая баба схватится за тебя. А этого добра здесь навалом.

– Ты скажешь… Это смотря за кого. Да и кому я нужен такой… – уныло прохрипела плешь.

– Точно говорю. У меня здесь много знакомых. Одна – приличная. С брачком, правда, разводная, где-то ребенок на материке есть, да и нашему брату привередничать не приходится…

Федору стал противен откровенный цинизм двух пьяниц. Увидев, что лейтенант возвращается, Федор дернул товарища за рукав и они вышли из закусочной. Яркий свет ослепил матроса. Он даже зажмурился от удовольствия. И сразу забыл о разговоре пьяниц.