Текст книги "Линия перемены дат"

Автор книги: Арсений Малинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

15. НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Зоя Александровна была довольна понятливостью своих учеников. Она не считала трудом давать частые консультации. Но служба есть служба. Если у Перевозчикова появилось странное равнодушие к службе, то Штанько не забывал о необходимости выслеживать передачи неизвестного радиста. Поэтому временами то ему, то Алексею приходилось прерывать консультации.

Так и на этот раз. Штанько взглянул на часы, поднялся и сказал:

– Дела. Извините, надо идти.

Проводив взглядом главстаршину, Зоя Александровна пожала плечами.

– Удивляюсь. Такая спокойная жизнь здесь. Какие могут быть неотложные дела? Ведь он вахту не стоит?

– Стоит… – вырвалось у Алексея. Он прикусил губу.

Зоя Александровна удивленно подняла брови.

– Он же начальник поста. Ну вот вы стоите вахту. Отстояли свои часы и свободны. Я немного оморячилась уже среди вас, знаю. Вообще вы оба скрытные. Это нечестно. И невежливо. В школе я бы не разрешила поступать так своим ученикам. Сейчас же говорите, почему вы уходите, – шутливо добавила она и ударила Алексея тонкими пальцами по руке, задержав их на руке радиста. Алексей покраснел.

– Впрочем… – поколебавшись, призналась женщина и опустила тяжелые, искусно загнутые ресницы, – иногда мне даже хочется, чтобы Штанько ушел или вообще не приходил. Ой, что я говорю, – спохватилась она и спрятала лицо в ладошки.

«Милая, хорошая… – вертелось в голове Алексея. – Что ей сказать? Неужели она и в самом деле ко мне расположена больше, чем учительница к старательному ученику? Да и старания у меня сейчас нет. А я ее обижаю. Глупец. Ведь она – член нашей семьи. Какая же тайна в этих сигналах? Может, они еще ничего не означают. Кому она здесь может что-нибудь передать? Надо же что-нибудь говорить, черт возьми!» – решил матрос.

– Поверьте, Зоя Александровна, – нерешительно начал он. – Ничего особенного нет. Просто не так давно меня заинтересовало появление какого-то передатчика. Видимо, неподалеку.

– Что вы говорите? Кто же может быть здесь чужой, в такой глуши? И зачем? Фантазер вы, Алеша, по-моему, не обижайтесь на меня. А может быть, это в море?

– Не знаю… Может, и правда нет ничего. Да только вот еще эта банка.

– Какая банка?

– Да та, помните, что я нашел, а вы рассердились, когда я ее долго рассматривал.

– Причем же здесь банка?

Юноша пожал плечами.

– Есть у меня предположение…

– Какое именно?

– Не бродят ли здесь, поблизости от поста, чужой или чужие?

– О! А что вас наталкивает на мысль об этом?

– Появление передатчика и консервная банка, недавно вскрытая.

– Вы говорили кому-нибудь об этой банке?

– Пока нет, но сказать надо. Думаю посоветоваться с главстаршиной.

– А со мной, вашей учительницей, вы не хотите советоваться? Обидно. А я бы напомнила институтский пример по философии: в Африке издох слон, а у меня сломался карандаш. Все явления взаимосвязаны. Вот и найдите связь между слоном и карандашом. Она может оказаться такой же, как связь банки с передатчиком, то есть случайная связь по времени.

Алексей засмеялся.

– Это вы здорово меня поддели.

– Поймите, Леша, вас уважают все, и я не хочу, чтобы над вами смеялись.

Матрос медленно покачал головой.

– И все-таки связь может быть… Надо подумать и посоветоваться с главстаршиной. Он не будет смеяться.

– Ну, как знаете, – недовольно сказала Зоя Александровна. – Не будем об этом говорить, а то еще поссоримся… Только зря вы так много думаете об этом. Выеденное яйцо и пустая банка… Интересные люди – военные. Вы не обижайтесь, Алеша, это я, гражданский человек, может быть, недопонимаю. Такая чепуха отнимает вас у меня даже в немногие минуты наших встреч… Скажите, ваши товарищи ничего обо мне дурного не говорят? Ведь я делаю нехорошо. – О чем это вы?

– Что у нас отношения не совсем такие… как у учительницы и прилежного ученика…

«Проклятая робость, ну что мне с тобой делать?» Не найдя слов, Алексей отрицательно покачал головой. Почему-то непрошеные вспомнились слова Григорьева; «Вот я и внес ясность…» – «Нет, ты неправ, Петр, она не такая…»

Как бы в подтверждение этих мыслей маленькая ручка женщины легла на сильную загорелую кисть матроса и сжала ее. Он вздрогнул. Глаза женщины смотрели на него как-то по-особенному. В больших темных зрачках Зои Александровны Перевозчикову почудился испуг.

– Что с вами? – встревожился он.

– У меня ощущение, что сейчас должен войти или Штанько, или мой муж. Он ведь за мной следит. Подозревает. Ревнует… Как я их обоих ненавижу, Алеша. У меня есть идея. Когда хочешь – становишься изобретателен: давайте устроим прогулку на побережье. Коллективную, чтобы не было подозрений. Тогда на нас не обратят внимания. А мы найдем способ укрыться от чужих глаз. Так много хочется сказать вам… Вы, бирюк, ничего не понимаете. Хорошо, если это только от вашей чистоты. Оцените ли вы мою откровенность? – Она сжала руку Алексея, и матрос почувствовал на лбу легкое прикосновение теплых губ. Быстро вскочив, женщина убежала.

* * *

Воскресное утро пообещало ведренный день. Рассеялся утренний туман. По спокойной водной глади мерно катили, один за другим, ровные и неторопливые валы океанской зыби. У рифов, на них кое-где вскипали гребни, и чем ближе подходили валы к береговым скалам, тем становились выше и круче, пенистые гребни их загибались и, наконец, с глухим шумом, напоминающим отдаленную артиллерийскую стрельбу, обрушивались на берег немолчным прибоем, рассыпаясь каскадами брызг… В них светила радуга. Пахло морем и солнцем.

– Экая прелесть… – заметил Григорьев, жмурясь, как сытый котенок, под утренним солнцем. – Ты молодец, Алеша. А то наших хлопцев не вытащишь гулять. У некоторых скоро служба кончается, а они толком не знают окрестностей, – продолжал он хвалить Перевозчикова, позабыв свои прежние выступления против дальних прогулок.

– Ну, как, собралась комсомолия? – осведомился вошедший в кубрик Штанько. – Товарищ комсорг, – обратился он к шифровальщику – солидному, медлительному и всегда спокойному сибиряку, матросу Черных. – Старшим назначаю вас. Держаться вместе, соблюдать осторожность. К 14 часам быть на посту. А где же ваш экскурсовод? – старшина недовольно посмотрел на сразу смутившегося Алексея.

У главстаршины были основания сердиться: этой ночью зашел к нему после вахты Перевозчиков и доложил, что он, не подумав, проболтался Зое Александровне о неизвестном передатчике. Матрос рассказал также о консервной банке, найденной им между камнями. Рассерженный Штанько отпустил Алексея на прогулку только под условием, что тот укажет место, где осталась эта банка. Григорьеву поручалось принести ее на пост незаметно для других.

Алексей понимал: он еще будет наказан. Впервые за службу. В душе после знаменательного откровенного признания Зои Александровны он не придавал никакого значения этой дурацкой консервной банке. Тем более отказывался видеть какую-нибудь связь между обнаружением банки и радиопередатчиком. Он не винил Зою Александровну ни в чем. Сам виноват. Болтун. И еще одно: юноша берег свою тайну – любовь к молодой женщине, жене маячного механика. Берег так, как это могут только молодые, полюбившие впервые: беззаветно и самоотреченно. Робко и неуклюже: так, что тайна сразу угадывалась. Он не желал, чтобы на любимую женщину упала хотя бы тень подозрения… Зато очень плохо, что у него не хватило духа рассказать Штанько о разговоре с Зоей Александровной после ухода главстаршины и о своем чувстве к ней…

Двигались гурьбой. Алексей шел поодаль и рассеянно слушал, как Зоя Александровна перечисляла горные породы, попадавшиеся на пути, историю их образования, называла растения… Матрос смотрел на знакомые и такие милые сердцу места. Он досадовал на товарищей, оторвавших от него любимую женщину.

Да, это правда. Он любил ее…

Видя, что товарищ отстал, Григорьев тоже замедлил шаг. Алексей вполголоса сообщил товарищу приметы места, где им была найдена консервная банка, и незаметно показал ветвистый куст рябины, куда Зоя Александровна забросила ее. Григорьев побежал вперед, к весело болтавшим товарищам. Алексей продолжал идти сзади. Матросы проходили вдоль невысокого обрыва, подножье которого было устлало осыпавшейся сверху землей и поросло густой щетиной вейника.

Зоя Александровна захромала и остановилась.

– Вы идите, товарищи, я вас догоню, мне надо привести в порядок обувь!

Она уселась на камень и начала вытряхивать из босоножки песок. Когда подошел Алексей, она сунула ему свою сумочку, легко вскочила и побежала вверх по расселине, шепнув:

– Догоняйте! Убежим от них.

Очертя голову Алексей бросился за ней. Учительница ловко карабкалась наверх, останавливалась, чтобы передохнуть, оборачивалась, призывно махая Алексею рукой, и вновь бежала. Белое узкое платьице все время было перед глазами Алексея. Матрос еле поспевал за учительницей, и догнал, когда молодая женщина выбралась наверх и остановилась над обрывом. Глядя смеющимися глазами на юношу, она схватила его руку и притянула к своей груди. У юноши разом пересохло во рту.

– Слушайте, как бьется сердце. Это из-за вас… – Она порывисто обняла юношу и прижалась губами к его рту. Алексей почувствовал, как под его руками внезапно ослабло ее тело. Женщина бессильно опустилась на траву.

– Алеша, любимый… – Она обняла юношу и начала целовать его зло и с отчаянием. – Почему ты такой умный, зачем? Зачем тебе все это нужно? Если бы ты знал, мальчик, как мне жалко нас обоих, – шептала она. – Хорошо жить не думая, зачем ты все время думаешь? Не могу… Душно… Пить хочу… Дайте сумку, – приказала она вконец растерянному недоумевающему Алексею.

Овладев собой, Зоя Александровна глубоко вздохнула, начала суетливо расстегивать непослушный замок сумки. Затем достала дрожащими руками плоскую флягу и уже почти спокойно защебетала:

– Видите, я запасливая. Все мы, женщины, такие. Вот женитесь, узнаете цену женской заботливости. Пейте первым, – протянула она ему флягу. – Это тоже у нас, женщин, полагается. Вы мужчина. Вам будет первый кусок и первый глоток в доме…

– Да я не хочу пить, Зоя… – Алексей так и не сказал отчества учительницы. Она заметила это и тряхнула кудрями.

– Так и надо, любимый. А теперь пей. Я хочу, чтобы ты был бодрым и сильным.

Она напряженно следила, как Алексей поднес флягу ко рту. Юноша удивленно посмотрел на нее. Его поразили глаза женщины: испуганные и злые. Он опустил руку с фляжкой.

– Почему ты так смотришь на меня? – неумело обратился он к женщине на «ты». Она опустила ресницы, со щек схлынул румянец. Потом Зоя Александровна подняла уже спокойные глаза на Алексея.

– Я представила себе, как о тебе будет заботиться и ласкать тебя другая. Подруга или жена. Пей, любимый. Я хочу выпить после тебя. Неужели ты забудешь меня? – в голосе ее слышалось рыдание.

– Никогда ни на ком не женюсь, кроме… – пробормотал юноша и машинально выпил воду.

– Лешенька, смотри, мак! – воскликнула женщина и быстро вскочила на ноги. – Ой, какая прелесть!

На самом краю обрыва, слегка наклонив багряно-черную чашечку к морю, покачивался на легком ветру великолепный, цветок. Снизу донеслись голоса:

– Перевозчиков!.. Зоя Александровна-а-а!

Молодая женщина крикнула:

– Мы здесь! Ау!

– Ну же, достань цветок даме, недогадливый ты кавалер, – капризно приказала молодая женщина, взглянув на часики.

Матрос двинулся к краю обрыва. Осторожно заглянул вниз. На него с берега, задрав головы, смотрели товарищи.

Оттуда слышалось разноголосое:

– Лешка, не надо!

Матрос протянул руку к цветку. Далеко. За цветком расстилалось родное море. Над морем стояло ласковое солнце. Не достать. Цветок ускользнул от него, край обрыва пополз в сторону, потом приподнялся… Страшная, раздирающая внутренности боль потрясла тело. В полубеспамятстве он услышал сзади испуганный крик:

– Алеша, что с вами!

Юноша с усилием обернулся. В нескольких шагах сзади него стояла любимая женщина. Щедрой зеленью цвели склоны гор, и неподвижная фигура женщины показалась ему мертвой белой статуей среди живого, радостного мира. Алексей видел, как она выронила флягу. «Почему у нее такое лицо?» Взгляд матроса на миг встретился с холодным, чужим взглядом.

– Почему, Зоя? – непослушными губами прошептал он.

Дикая боль потрясла тело. Почва родной земли заколебалась и ушла из-под ног. Нелепо взмахнув руками, Алексей рухнул в обрыв.

16. РАССКАЗ БРИГАДМИЛЬЦА

«Судьбы человеческие… Как они иногда извилисты и сложны. Ты ведь тоже человек. Тебе может нравиться что-нибудь или быть ненавистным. Как иногда трудно бывает выполнить свой долг…»

Полковник Горин еще раз перечитал лежавшее перед ним письмо. За короткими, рубленными словно слова команды, фразами встал образ автора письма. «Наверное, одногодок мой. Тоже полковник. Иссеченное ветрами многих сражений простое лицо солдата. Маленькая звезда и несколько строчек орденских колодок на груди кителя – скупая повесть о щедро прожитой жизни. И этот офицер просит меня по-человечески, просто, написать правду о сыне…»

Горин сжал губы, вспомнив надменного мальчишку с капризным ртом, маменькиного баловня. Час назад он сидел вот здесь, напротив полковника. Сидел, развалясь на стуле. Горин вспомнил насмешливые реплики и невыдержанные, необдуманные слова. Речь человека, привыкшего к тому, что широкие плечи отцовской славы надежно прикрывают его жалкую и пустую фигуру… Чей недалекий и шкодливый умишко вбил ему в голову, что он, сын отца-героя, уже сам по себе герой, да такой, которому нипочем уважение общества, честь отцовского мундира, товарищей, корабля, флота? Безопасность границ и честь Родины? Трудно об этом говорить отцу. А надо…

Полковник устал. Бессонная ночь за составлением очередного доклада в Москву. Может быть, поэтому между строчек чужого письма, помимо воли, возникло лицо собственного сына. «Тоже ведь очень мало удается уделять ему внимания. А парень растет. Как-то незаметно школу кончает. Мать не жалуется. Да усмотрит ли она за ним, если есть еще дочери? Матери склонны многое прощать детям…»

Полковник встал и подошел к окну. Это было его излюбленное место в минуты раздумья.

Далеко внизу, под горой, открывалась панорама утреннего города. У бетонных станок порта суетились люди, и над ними плыло легкое облачко пыли. Цемент. На рейде нетерпеливо дымили серьезные темные громады торговых судов, а за ними, почти скрываясь в утренней дымке, вырисовывались против входа в залив серые приземистые контуры боевых кораблей.

Вглядываясь в открывающуюся перед ним жизнь юного города, Горин чувствовал себя часовым, ответственным за все: за разгрузку судов в порту и быстрое бесперебойное строительство новых домов города, за жизнь и здоровье его тружеников, ответственным за счастье и будущее звонкоголосых мальчишек под окном, за боевую учебу матросов и надежную службу вот этих боевых кораблей на рейде. Почему-то припомнились слова безвестного поэта: «Глаза стариков видят очень далёко…» Горин угадывал среди кораблей эсминец «Благородный». На нем служил этот недостойный сын славного отца…

– Нашел! – От этого стало легче на сердце. – Нашел, с чего начать. – Полковник решительно подошел к столу и торопливым, не крупным, но четким почерком начал писать ответ.

«Уважаемый товарищ Петров! Исполняя вашу просьбу, я отвечу на некоторые вопросы, предложенные вами. Скажу откровенно: получив ваше письмо, я усомнился в своей правоте, решил еще раз вызвать вашего сына и поговорить с ним просто так, внеслужебным порядком. Мы пожилые люди. Что греха таить: с высоты прожитых нами лет и нашего опыта мы не всегда правильно оцениваем то, чем руководствуются в своих поступках молодые. Но мы оба работаем с людьми и для людей. Можем ошибиться, хотя и не имеем права этого делать. Итак, я еще раз говорил с вашим сыном. Это был тяжелый разговор. Чего-то, где-то мы недосмотрели с вами, и из нашей солдатской среды вышел он – глубоко испорченный, не признающий ничего, кроме своих желаний, человек. И вот сейчас, перед тем как начать это письмо, я увидел корабль, на котором он начал свою недолгую службу. Пусть это будет тяжело для вас, но как коммунист коммунисту скажу: я порадовался, что на этом корабле его уже нет. Мы, моряки, всегда пограничники. А на границе так важно чувствовать сомкнутый строй и рядом верную руку соседа…»

Полковник не заметил осторожного стука в дверь. Он поднял голову только тогда, когда дежурный следователь, старший лейтенант Феоктистов, уже стоял перед его столом.

– Что случилось?

– Получено сообщение из городской больницы. Нынешней ночью в ноль часов сорок минут автомашина ЗИС-51 ПК-18-18, управляемая водителем Марининым, доставила в больницу рабочего Северной судоверфи Кондакова, бригадмильца. Тело доставили ехавший с водителем экспедитор рыбокомбината и подоспевший к моменту обнаружения Кондакова сержант милиции Волощук. Предварительный диагноз: трещина основания черепа. Удар твердым предметом с неровной плоскостью в затылок. Предположительно – кастетом. Тело Кондакова найдено у обочины дороги, в безлюдном месте за поворотом шоссе, между Промышленным поселком и Северогорском. Водитель утверждает, что он видел в свете фар фигуры двух людей, идущих рядом в сторону Северогорска. Затем машина свернула, и через две-три минуты он заметил на обочине дороги ноги человека.

– Документы и ценности?

– В карманах Кондакова находились: паспорт, комсомольский билет, деньги в сумме шестьсот пятьдесят рублей. На руке часы. По наведенной на верфи справке в этот день выдавали аванс. Кондаков расписался за такую именно сумму…

– Хм. Связи, знакомства?

– Ничего предосудительного. Активный комсомолец, жил в общежитии. Общителен.

– Что он сам говорит?

– До сих пор без сознания.

– Знакомые в городе?

– Не имеет. Точно этот вопрос еще не выяснялся.

Горин задумался.

– А вы как думаете, товарищ Феоктистов? – внимательно посмотрел полковник на следователя. И без того румяное лицо старшего лейтенанта стало пунцовым.

– Я еще не пытался анализировать существо события.

– И зря. Следователь обязан сразу же ставить вопросы, на которые ему все равно придется искать ответы.

– С достаточной степенью вероятности мне уже известны ответы на все вопросы, кроме двух: кто и зачем это сделал? – попытался оправдаться Феоктистов.

– Бросьте. Ничего по существу не известно. Нет ответов как раз на самые сложные вопросы следователя. А вот давайте построим версию-предположение…

– Рабочий поселок… Народ грубоватый и очень разный. Там еще нередки драки. Может быть, драка на почве пьянства или ревности?

– Непохоже. Сразу же надо искать другое, хотя и этого забывать не следует. Ну, подумайте, старший лейтенант. Какая нужда была идти людям в такую погоду, в такую даль, к городу, ночью, чтобы подраться? Если бы это было нужно – будьте уверены, подрались бы где-либо поближе к жилью, за углом. К тому же Кондаков, как вы доложили, бригадмилец. Кстати, он был трезв?

– Этого я еще не выяснил.

– Вот это никуда не годится. Пусть это будет в последний раз. Впредь без выяснения таких важных деталей, а выяснить их труда не составляет, прошу дел мне не докладывать. – Голос полковника зазвучал жестко. – Кстати, вы упустили доложить еще одно. Каково состояние здоровья бригадмильца по оценке врачей? Не знаете? Поймите, старший лейтенант, ведь это наш советский человек. Может быть, он герой… Ну, да это не имеет значения. Ведь жизнь молодого человека, может быть, таких лет, как вы, под угрозой. А вас это не интересует. Второй момент, чисто профессиональный: как скоро можно будет с ним разговаривать? Тоже не знаете… Тогда лично вам поручается поддерживать связь с отделением милиции, выяснить все детали о личности пострадавшего и доложить мне свое мнение. Я считаю, что здесь может оказаться не простая уголовщина. Возьмите себе за правило помнить, что обычная уголовщина, к которой мы относимся без должного внимания, нередко прячет за собой тяжелые государственные преступления. Факт обнаружения тела у обочины шоссе может означать торопливость преступника и его расчет на безнаказанность. Скорее всего у него есть логово, в котором он сейчас и укрылся.

Когда за молодым следователем закрылась дверь, Горин придвинул к себе настольный календарь и вывел на сегодняшнем листке фамилию «Кондаков». Сильно потер ладонями виски. «Кондаков… Каков он, этот парень? Конечно, он не похож на этого наглеца, отцу которого я так и не дописал письмо. Молодежь…»

Да, молодежь. Как много молодых здесь, в молодом нашем краю у Великого океана. Большинство населения. И какие они разные. Молодежь везде: в зверосовхозах и на торговых судах, в колхозах и на лесопильных заводах, на верфях, на стройках, на логгерах и боевых кораблях. Горячая, отзывчивая, чуткая. Беспокойная и иногда легкомысленная молодежь.

«За судьбу молодых мы в ответе», – думает широкоплечий, пожилой полковник с седыми висками и высоким залысым лбом.

«Кондаков», – прочел еще раз Горин про себя.

И можешь быть уверен, молодой котельщик с Северной судоверфи Кузьма Кондаков, твое имя уже не затеряется в широкой и цепкой памяти Горина. Будь спокоен: сколько бы это ни потребовало усилий и времени, все равно – человек, ранивший тебя, будет схвачен и обезврежен. Таков приказ государства. Наказание за преступление должно быть и всегда бывает неотвратимым…

Горин позвонил.

– Товарищ Феоктистов. Пришла мне в голову одна мысль. Из вашего доклада я понял, что сержант милиции Волощук расстался с Кондаковым на восточной околице поселка. За околицей домов или других построек нет. Надо проверить всех жителей окрестных домов. – Горин начал водить карандашом по крупномасштабному плану города. – И рабочих базы рыбокомбината. Если Кондаков – дисциплинированный юноша, он оставил службу патруля с самого же начала, то есть от аптеки в поселке. Значит, остальные предположения хоть и остаются в запасе, но должны отойти на второй план. Главное сейчас: искать преступника или его следы на восточной околице поселка или за ней. Дело поручаю вам. Я не могу пока ничего доказать, но дело это нечистое. Главное, что может обеспечить вам успех, – это люди. Побольше говорите с людьми. Без них и их помощи мы мало что сможем сделать. На одном профессиональном умении не выедешь. Следите за состоянием здоровья этого парня – он важный источник доказательств. Так просто, в тайфун, парень с головой не пошел бы в такую даль…

– Разрешите доложить, товарищ полковник, – улучил минуту давно уже пытавшийся сообщить что-то Феоктистов. – Вам звонили из горкома комсомола. Это напоминали насчет лекции на верфи. О бдительности.

– Когда?

– Сегодня в девятнадцать часов в клубе верфи.

– Да, да. Помните, сейчас меня ни для кого нет в кабинете, – заговорщицки улыбнулся полковник. – Есть кое-какие новые материалы к лекции. Буду готовиться. Это ведь не менее важная, чем наша с вами работа, старший лейтенант. Вы свободны.

* * *

…Темно, темно… Будто никогда не видел Кузьма Кондаков ярких солнечных дней, сопок вокруг бухты, зеленоватого океана у обрывистых берегов, розовых домов поселка, ярких глаз любимой. Разве этого не было?

Мрак. Потом где-то посередине черная вата, окружающая больного, начинает редеть, светлое пятно делится надвое. Круги вытягиваются, и на Кузьму издалека смотрят жесткие чужие глазка под прямыми светлыми бровями. Они растут, приближаются. Появляются контуры короткого прямого носа, пшеничные усы над узкой губой. Страшное, знакомое лицо. Лицо неизвестного в телогрейке…

Юноша вскрикивает. Сквозь вату доносится тревожный женский голос. И опять наступает темнота. Сколько прошло дней? Сколько ночей? Может быть, очень много, а может быть, только два. Женский голос, уже ставший знакомым, что-то шепчет ему.

– Спокойно. Откройте глаза. Спокойней.

«А разве можно? Буду ли я видеть?-Что со мной произошло? Ведь все это было дома, у нас на советской земле, на охраняемой границе. Лезут… Сволочи…»

Юноша с трудом, осторожно открывает отекшие веки и сразу зажмуривается. Вокруг него свет. Светлая, сверкающая палата. Над ним лицо молодого человека в белом халате.

– Ну, значит, все в порядке. Через два-три дня с ним, пожалуй, можно будет беседовать, – уверенно произносит тот же, ставший знакомым, голос невидимой женщины. Потом шаги около бригадмильца стихают.

Кузьма опять осторожно открывает глаза. Палата пуста. Становится очень легко, хотя продолжает упорно и тупо стучать что-то в затылок. Кузьма пытается припомнить лицо, которое он только что видел. «Нет, это незнакомый ему человек. Пожалуй, не намного старше его самого. Сухощавый, с пятнами смуглого румянца на скулах. Похож на Витьку Чугая. Только волосы светлые и кудрявые. Доктор, наверное». Успокоенный этой мыслью, юноша засыпает.

С этой минуты выздоровление бригадмильца пошло быстро. Через день, дождавшись, когда шаги дежурной няни прошлепали в дальний угол коридора, а сосед по палате уснул, Кузьма, приподнявшись на кровати, осторожно спустил ноги и, придерживаясь неверными руками за спинку, сделал первый шаг. Закружилась голова. «Все равно сделаю». Задача нелегкая – дойти до зеркала на стене у входа. Все же это удалось парню. С удивлением он начал изучать себя. Ни одного повреждения кожи, а лицо стало каким-то чужим: бледным, одутловатым и старым. Вокруг глаз – зеленеющие кровоподтеки. «Отчего бы это? – недоумевал юноша. – Я это или не я? – Он скорчил сам себе гримасу, дотронулся до небритой щеки, ущипнул ее. – Здорово… Не узнает меня Галинка».

– Так вот чем занимается мой больной, – пропела няня, заглянув в дверь.

Кузьма от неожиданности едва не упал…

– Т-с-сс, – приложил он палец ко рту. – Не выдавайте меня, нянюшка. Я больше не буду.

Няня не сдержала слово. Высокая, стройная женщина в халате присела на край кровати, куда благоразумно успел убраться Кузьма. Пытливо всматриваясь в лицо своего больного, врач привычно нащупала пульс.

– Как вы себя чувствуете, больной? – неожиданно знакомым, много раз слышанным Кузьмой во тьме голосом осведомилась она.

Юноша виновато улыбнулся.

– Хорошо, доктор. А я ведь вас знаю.

Брови врача приподнялись.

– Да, знаю. По голосу. Я его много раз слышал, когда вокруг было темно.

– И это правда?

– Да…

– Хорошо, очень хорошо, – искренне улыбнулась женщина. – Ну и организм у вас, товарищ Кондаков. Любой летчик или водолаз позавидует. Раздевайтесь, я сейчас вас проверю еще раз… Скажите, Кондаков, сможете ли вы сейчас поговорить с одним человеком? Как у вас с головой? Сможете ли вы напрячь память? Вспомнить, что было?

Странно. От этого вопроса юношу сильно ударило в затылок. Закружилась голова. Он пересилил себя. Испуганно спросил:

– Это очень надо?

– Да. Это очень надо, товарищ Кондаков. Только не сейчас. Не думайте об этом. Завтра посмотрим.

Юноша согласно кивает головой.

Следующее утро принесло неожиданную радость. После обычного врачебного обхода в дверь неожиданно просунулась серьезная физиономия сержанта Волощука, а затем показался и он сам. Кузьма невольно заулыбался, глядя на своего друга. До чего нелепо топорщился больничный халат на Волощуке! Обычно подтянутая, «строевая» – как любил говорить сам Волощук – фигура сержанта-выглядела мешковатой и неуклюжей, и только торчащие сквозь белую ткань уголки погон выдавали, что сержант в форме.

Откровенно улыбаясь, Кондаков смотрел в широкое, крепкоскулое с черными густыми бровями лицо сержанта. Тот, в свою очередь, внимательно изучал лицо друга.

– Вот что, Кузьма, – неожиданно, впервые по имени назвал его Волощук, – меня отпустили к тебе по делу. Вернее, по трем делам. Первое – узнать, как ты себя чувствуешь и что тебе надо сейчас, второе – передать письмо от одного человека, – сержант состроил притворно-недоумевающую физиономию и пожал плечами. А глаза смеялись.

– До чего же ты хороший парень, сержант! Наверное, здорово любили тебя хлопцы на батарее! – услышав о письме, улыбнулся Кондаков. – Где письмо?

Как и полагается серьезному, положительному человеку, сержант не спеша отвернул полу халата, полез в карман и извлек сложенный вдвое, чуть измятый конверт.

– И третье, – словно не замечая нетерпения друга, продолжал Волощук. – Здесь есть один человек. Кое о чем хочет тебя спросить с глазу на глаз. Это надо, Кузьма, – убеждающе проговорил сержант. – Надо для нас и для тебя. Надо найти. Не можем же мы терпеть. Непорядок-то был на нашем с тобой участке. Ты уж постарайся, соберись с мыслями. – Он поднялся.

– Ну, прощай, я пошел. Нам на двоих времени дали 20 минут. Я уже отнял у дела пять минут. Рад, у тебя все хорошо. Выздоравливай. На неделе зайду еще.

У двери сержант обернулся.

– Да, забыл сказать.

Сторож получил взыскание.

– Какой сторож?

– Да тот дед, к которому ты заходил.

– А-а, – несмотря на боль, рассмеялся Кондаков, вспомнив напуганное, заспанное лицо деда с автобазы. – Я же ему говорил!

Уже знакомый Кондакову молодой человек в халате с кожаной папкой в руке подошел к койке.

– Давайте познакомимся. Я старший лейтенант Феоктистов, следователь. Мне сообщили врачи, что вы не возражаете против короткого разговора. Они – тоже. Просили вас не волновать. Давайте по-деловому. – Он раскрыл папку и начал делать записи. – Все ваши данные я знаю уже. Первый вопрос: сколько их было?

– Один.

– Знакомый?

– Нет.

– Где вы встретились?

– На самом дальнем углу поселка, у аптеки.

– Почему пошли за ним?

– Мне показалось странным, что у него вся спина была мокрой от дождя, а перед почти сухой. Дул сильный ветер, и дождь шел косой. Так измокнуть можно, если, выйдя откуда-то, идешь все время в одном направлении, спиной к ветру. А там нет построек и жилья…

Феоктистов с нескрываемым интересом посмотрел на юношу. Вот перед ним лежит тяжелобольной простой заводской парень с обычным лицом. Мимо такого пройдешь и не вспомнишь потом: кого ты видел. А ведь какую тонкую наблюдательность и недюжинный природный ум нужно иметь, чтобы так быстро схватить такую незаметную для любого постороннего человека деталь! Их, следователей, четыре года специально учили этому. А тех, кто приходит из-за океана? О, тех учат… нет, скорее дрессируют уж никак не меньше. И вот, поди ж ты.

Черные глаза бригадмильца неотступно следили за следователем.

– Запишите еще, товарищ старший лейтенант. На сапогах этого человека я заметил несколько прилипших сухих травинок.

– Молодец, – не удержался Феоктистов.

– Погодите хвалить, товарищ старший лейтенант, – слабо улыбнулся Кузьма. – Ведь он меня обманул.

– Как он был одет? Опишем подробно.

Описав наружность этого спутника бригадмильца, Феоктистов, с тревогой глядя в побледневшее, постаревшее от напряжения лицо парня, решил задать последний вопрос:

– Скажите, товарищ Кондаков, видел он у вас нарукавную повязку бригадмильца?